Сожги меня

Июль. Две тысячи пятнадцатый год. Я смотрю на неё и думаю: сколько же даров Господь посылает нам, порой в самых удивительных формах. Мне до сих пор не верится что всё так, как есть сейчас. Она сидит напротив меня, словно сама излучает свет небесный. Отблеск ее белоснежных волос льётся мне в самое сердце, переплетаясь и путаясь в бесконечно волнистых локонах. Они блестят даже на слабом свету. Вокруг ее головы ореол из этого мягкого сияния, как у изображения на иконе. Блики падают на ее щеку, слегка сморщеный нос в бледных веснушках. Луч солнца золотого точно как струящийся мед — спасенье для изможденного. Она звонко, но коротко смеётся, откидывая голову, и я ловлю себя на мысли, что для меня не существует большей музыки, чем её смех. Сразу вспоминаются все названые мировой публикой "шедевры" музыки, мне невозможно не кинуть взгляд на письменный стол справа, в котором лежат все мои песни и флешки с записанными мелодиями. Сейчас мне как никогда вдруг ясно видится та самая, странно звучащая, но бесценная в своей святой простоте истина — все попытки человека в искусство, а тем более мои наброски в музыке — бред сумасшедшего и ерунда, дефиниция сущей пустоты. Пустота это настолько бестолкова и мрачна, что мрачнее лишь та пустота, что была перед сотворением Богом нашей Вселенной. Единственное настоящее проявление искусства — это само творение божье, совершенное во всем по факту начала его жизни на земле. Я вот в корне не согласен, что можно назвать человека представителем этого совершенства. Все мы знаем, что на самом деле это самообман и мы таковыми не явлемся. Но она... Она как раз подходит под все характеристики. То самое совершенство я имею бесконечное счастье лицезреть прямо сейчас. Все еще не верится, что Бог посчитал меня достойным иметь доступ к этой живой святыне. Её кожа — как будто ткань, сотканная ангелами. Мягкая, нежная, но упругая, как спелый плод, который готов делиться своей сладостью — стоит лишь потянуться и сорвать его с ветки. Когда мои пальцы касаются её запястья или скользят по изгибу её талии, я чувствую, как тепло её тела перетекает в меня. Это тепло — не просто физическое ощущение, это присутствие чего-то высшего, того, что не поддаётся описанию словами. Она пахнет, как персик прямиком из райского сада, свежий, сладкий, с лёгкой терпкостью, будто в самом только её аромате уже спрятано обещание чего-то божественного — заветного и невозможного для смертного. Знаю, что в контексте всего плотского и мирского звучат мои сравнения для кого-то может даже и вульгарно. Но это не моя вина, что люди так опошлили дары божьи. Бог дал нам их, чтобы тела наши могли в первую очередь насытиться, иметь из них силы. Это — вкус самой жизни, того самого, извечного чувства, когда кровь течет в жилах, и ты благодарен, что имеешь возможность ощущать эту благодать в настоящем моменте. Я чувствую этот запах, когда её волосы касаются моего лица, и кажется, будто я нахожусь в Эдеме, в самом сердце Божьего творения. Так пахнет счастье от самого бытия. Когда я касаюсь её плеча или провожу ладонью по её шее, я чувствую, что каждое её движение, каждый её вздох — это чудо. Я не могу насытиться, не могу надышаться этим сладким дыханием жизни. Я не могу перестать думать о том, как её руки легко ложатся мне на плечи, как её пальцы осторожно касаются моего лица. Когда я обнимаю её за талию, я ощущаю, как тонка и хрупка эта линия, где заканчиваются ребра и начинается мягкость живота. Я кладу ладонь на её бок и сжимаю чуть сильнее, чем нужно, — в потоке блаженного бездумия в очередной раз пытаюсь убедиться, что она реальна. Её кожа теплая, живая, и когда я слегка надавливаю пальцем на край её бледного живота, там образуется крошечная складка. Эта малость — складка кожи, исчезающая через миг, — завораживает меня. Как что-то такое обыденное может быть столь совершенным? Я провожу пальцем вдоль этой линии, и она тихо смеётся, отводя взгляд. «Щекотно», — говорит она, и её голос звучит так, будто она только что открыла для себя что-то новое. Её живот двигается вместе с дыханием. Когда она делает глубокий вдох, моя рука ощущает, как воздух наполняет её грудь, а затем мягко опускается вниз, будто она сама — дыхание вечноцветущего сада. Она снова наклоняется ко мне, еще ближе. Я чувствую её дыхание на своей щеке. В её движении есть что-то неуловимо естественное, как будто весь мир затихает, оставляя нас одних. Я замечаю, сколько у неё родинок. Мелкие точки, разбросанные по плечам и ключицам — почти что созвездия, и каждое хочется разгадать. Свет падает на её руки, и я вижу тонкие, едва заметные волоски, которые струятся вдоль её предплечий, как серебряные нити. Я не знаю, почему эти мелочи так важны для меня, но я ловлю себя на мысли, что они — часть того, что есть во истину совершенное творение Господа. Разве любовь не должна быть тотальной, всепоглощающей до мельчайших деталей? Для меня каждый изгиб её тела, каждая черта её лица и есть любовь, запечатлённая в едином образе. Я не могу оторвать от нее ни глаз, ни рук — не могу перестать касаться. Её кожа гнётся, сгибается под моими пальцами, как нежный шёлк, как материал, который создан для прикосновений. Я наблюдаю за её руками, за тем, как она касается моего лица, или за тем, как проводит пальцами по волосам. Всё это кажется мне настолько значимым, что я несознательно задерживаю дыхание и просто не могу позволить себе дышать. "...если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится." Мы проводим так беспечно почти все время вместе — то есть каждый день, в который она дома и не убегает от меня гулять с подругами. Я все никак не могу насытиться её присутствием, как путник, утоливший жажду из чистого источника, но тут же ощутивший ещё большую потребность в воде. Мы одни. Этот дом — наш маленький Эдем, пока родители отсутствуют. Никто не скажет нам «нельзя», никто не разорвёт это тонкое полотно из взглядов, слов и прикосновений. "...ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше." Она идёт по коридору, босыми ногами ступая по полу, и я вижу, как её тень скользит по стенам. Ее силуэт разрезает пустоту коридора, и в этой дрожи воздуха, чей покой она нарушила, в этом еле слышном веянии весь мой мир. Она садится рядом со мной, кладёт голову мне на плечо, я чувствую, как мир вокруг исчезает. «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему», — я ловлю себя на этой мысли, и она больше не кажется мне греховной. Я запомню каждый момент. Как её пальцы осторожно касаются моей руки, будто она боится нарушить что-то хрупкое. Как её глаза искрятся, когда она поднимает на меня взгляд. Как в этой тишине есть только мы, и больше ничего. Я понимаю, что задыхаюсь. От чувства, от любви, от желания быть ближе. Это невозможно выразить словами, но я пытаюсь. Пусть эти страницы хранят то, что я не могу никому рассказать. Пусть они станут свидетелями того, что для нас больше, чем сама жизнь.

***

Две тыячи девятнадцатый год. Сентябрь. Клаудия. Имя красивое и, что уж тут сказать, девушка она тоже красивая. Но много и долго писать о ней у меня не получается — как ни крути, но моему сердцу она неинтересна. Зато я интересен ей, даже слишком. Правильно говорят, что женское любопытство часто переходит границы. В этот раз именно так и произошло, но в полную меру винить я ее все равно не могу. Мне всегда она казалась какой-то одинокой, при том, что она стабильно окружена какими-то людьми из сферы ее медиа-деятельности. Всё время она с кем-то разговаривает, часами без устали существует в этом шуме и, похоже, что ей полностью в этом комфортно. Если бы она мне была важна, то я, может быть, сказал об этом, попытался донести ей, что это не самый лучший способ заполнения внутренней пустоты (чего у нее больше, чем самого наполнения). Но так как я за нее не отвечаю и так как она взрослая женщина, которая вообще-то имеет свою голову на плечах, я тактично не вмешиваюсь и позволяю ей устраивать ее жизнь и круг общения как ей это угодно. Мне всё равно, с кем, как и когда она общается, ходит гулять или трещит по телефону. Слушать там нечего и не о чём — все эти разговоры пустые, и время своё она проводит, не наделяя особым смыслом. Ее цель: провести очередные выходные так, чтобы не думать много. С какой из ее двадцати знакомых-подружек посидеть в кафе, ей тоже всё равно, и в целом ей всё равно, чем там с ними заниматься, ведь цель у моей избранницы одна — не скучать. Она боится скуки, ведь отсутствие постоянного шума на фоне (визуального, аудиального — не важно) заставляет ее обдумывать свои прожитые впустую дни и то, как мало в них ценного и качественного общения и как много того, на что она тратит драгоценные часы, отведенные ей Богом на этой земле. Думаю, я один из тех немногих, кто замечал то, как ее это пугает. Кроме меня это видели быть может только члены ее семьи и то не все. Но в общем мне всё равно. Она не мой смысл, и до неё мне по факту нет никакого дела. Не ведет себя неадекватно, не позорит меня — уже прекрасно. На это ей, слава Богу, хватает ума. Но, должен признаться, не так уж она и проста, как кажется на первый взгляд. Сегодня я в этом по-настоящему убедился. Подумать только — целый год вместе, съехались через три жалких месяца и живем вместе как молодая семья. Что тут скажешь — идиллия. Быть может, так бы оно и продолжалось, если бы она не была такая навязчивая, и если бы я не недооценил ее умственные способности. Сегодня вечером, когда я только вернулся из студии, не успев даже переодеться в домашнюю одежду, я нашел ее сидящей в моем рабочем кабинете, полностью поглощенную чтением. Рядом стояла бутылка, я не разглядел что там, вероятно, вино, она такое любит. Ее плечи потряхивало, волосы спадали к столу, полностью закрывая ее лицо, так, что я не мог увидеть ее глаз. Но это было не нужно — все и так уже предельно ясно. Я тогда лишь молча встал в арке дверей и ждал, пока она поднимет голову и наконец вглянет на меня. Спешить было некуда, я мог ждать мою ненаглядную сколько угодно. Все равно уже ничего сделать я не смог бы, только лишний раз разогнал бы воздух, вот и все. Но долго ждать Клаудия меня не заставила. Она сложила блокнот себе на колени и положила на него ладони, затем медленно повернула голову, кинув на меня тяжелый взгляд через плечо. Потом встала и наконец-то полностью развернулась ко мне лицом. Ее все так же немного потряхивало, возможно поэтому она, словно не имея нужной опоры, облокотилась руками об стол, прислонилась к его краю. Темное дерево резко контрастировало с ее голыми ногами, бледной кожей и приблизительно такой же цветовой гаммы одеждой. Была бы она поумнее, то, быть может, осчастливила какого-то простого, но не менее талантливого, работящего парня. Вместо этого она выбрала жизнь в центре Лос Анджелеса и лицемеров в круге друзей. Что сказать — женщины... Сначала сами не понимают чего хотят, а потом еще и жаловаться умудряются, и всегда всё не так — в ее классическом репертуаре. Но не суть. Ярким пятном во всей этой ситуации была не ее фигура посреди моего темного кабинета, а мой дневник в черной кожанной обложке, который она с демонстративным отвращением швырнула мне под ноги. Ее выражение лица надо было видеть — она выглядела так, словно ее вот-вот вырвет. Я даже ждал, что она вдруг сорвётся и выбежит из моего кабинета, но нет. Она осталась стоять неподвижно, буравя меня тяжелым взглядом. Мне было нечего ей сказать, поэтому я просто стоял и ждал со скучающим лицом, когда она уже наконец-то соберётся с мыслями и вывалит всё на меня. Серьезно, я был готов ко всему: к крикам, рыданиям, истерике, молчанию, обмороку, приступу агрессии — буквально всему. Я уже думал о том, что скорее всего она начнёт собирать вещи уже сегодня, и что утром ее может здесь не быть. Меня это не то чтобы как-либо расстраивало или огорчало, вовсе нет, просто тогда мне нужно будет искать новую красавицу на ее место, так как я не могу быть всё время с Эшлин и при этом не иметь официально никаких отношений. Я знаю, что со стороны вся эта тема будет выглядеть странно, а мне не нужны проблемы. Сложность была еще и в том, что мне нужна девушка желательно с такими же ценностями, что и Клаудия. Найти себе трах на пару раз я, конечно, могу хоть сейчас, но это не то. Мне нужна нормальная, спокойная, порядочная, негромкая и покладистая. Я не ищу себе еще одно приключение на голову, мне всего лишь нужна женщина, с которой я бы смог состоять в долгих семейных отношениях, которые не будут усложнять мне и без того беспокойную жизнь. Какая бы пустая и бестолковая Клаудия не была, но все же нужно отдать ей должное — она владела всеми теми качествами, которые я всегда ценил в женщинах. Она хоть и была временами навязчива, но, что самое главное, никогда не спорила со мной и не смела как-либо критиковать меня и мой выбор. На этот раз ее навязчивость и излишнее любопытство привело к катастрофе. Все-таки я должен был подумать об этом и найти тайник для дневника более надежный, где Клаудия не смогла бы его достать, просто порывшись в моих вещах с отмычкой, зажатой сейчас в ее тонких пальцах.