Сожги меня

Это всё начинает напоминать чью-то злую насмешку. Я ненавижу свою жизнь от начала и до конца этих трёх месяцев. Очень скоро после случившегося я понял, что больше не смогу находиться и дня в доме родителей. Это было хуже чем невыносимо, поэтому я, поторопив себя и друзей, опять начал работу над альбомом. Я снял небольшую квартиру-студию недалеко от нашего района, но и не достаточно близко, чтобы пересекаться с кем-то нежелательным. Сначала было тяжело, но я просто заставлял себя работать и не оставлял своему телу выбора, а мозгу времени на мысли о чём-то помимо музыки. В итоге я все же видел результаты от такого насилия над собой: у меня иногда почти получалось выкинуть её из головы. И даже, встретив на улице, я, вероятно, сделал бы вид, что не заметил её. Я бы не посмотрел в её сторону, она бы точно не увидела, как я за эти пять секунд умираю от ненависти к этой вселенной за то, что она пересекается с той, где существует она. Моя ненависть покоряла новые вершины внутри моей грудной клетки. Иногда мне хотелось уничтожить все дома в этом районе, все улицы, сам Лос-Анджелес, страну, континент, да и планету, только за то, что там не существует уголка, где мы могли бы по-прежнему оставаться вместе. Весь мир стал сплошным напоминанием о ней. Между тем, моя ненависть растворяла и меня самого. Душа разделилась на атомы, будто облако, из головы испарялась память. Но тот участок клеток мозга, где хранилась она, никак не умирал. Иногда этот отрезок памяти словно пульсировал и увеличивался, давил на все остальные воспоминания. Мне не хватало места в своей же голове, не хватало места в своей жизни. И вот, когда я едва смог подчинить чувства рассудку, всё опять пошло по наклонной. Она вернулась в мою жизнь сама. Такие моменты либо запоминаешь покадрово, либо не можешь вспомнить вообще. А я помню каждый миг от момента звонка в дверь квартиры. Помню, как удивился этому, ведь я никого не ждал, даже успел подумать, что это может быть курьер или доставили посылку. И конечно же не стал смотреть предварительно, просто распахнул дверь. Не успев проконтролировать собственную реакцию, я на мгновение округлил глаза, пытаясь определить не видение ли это. Мне было совершенно не ясно что думать и что делать. Пустить её? Позволить зайти? (Потом не забыть убедиться, всё ли со мной в порядке.) Вдруг я сплю, и она просто галлюцинация, типа сонного паралича, от него тоже всё в грудине сдавливает и не можешь пошевелиться. Прошло всего-навсего пара секунд, а казалось целая вечность. Я боялся, что если моргну прямо сейчас, то она растворится в воздухе. Лучше бы так и случилось. — Привет. Можно войти? У меня ко всему ещё и дар речи пропал. Я молча отступил в сторону, давая ей пройти. В миллионный раз прокручивал мысль, что вообще-то мог просто закрыть дверь перед её носом и ничего не говорить, так же, как тогда сделала она. Но, оказывается, я больше на такое не способен. Если бы она сама всё не решила, то я бы дальше стоял у дверей и молчал, глядя на неё как тогда, полтора года назад. — Я пришла поговорить. Это не займет много времени, ты, главное, не молчи. Я хочу знать, что ты думаешь. — Она смотрела на меня своими большими глазами, а я всё также не мог придумать что ответить. Отвернулся, чтоб закрыть за ней дверь, на автомате повернув ключ в замке. — Чего тебе нужно? — вышло грубее, чем я задумывал. Она на секунду словно сжалась, и я краем глаза уловил еле заметную дрожь, которая пробежала как волна мурашек по её миниатюрному силуэту. — Я хотела поговорить. — О чём? — О нас. — это прозвучало скорее жалобно. Но я всё также ничего не говорил, молча втупившись в неё тяжелым взглядом. Не буду врать, мне доставляло удовольствие смотреть, как она мешкается и подбирает слова. Мне нравилось заставлять её испытывать то, что чувствовал я сам каждый день нашей жизни вместе, когда пытался уберечь нас от её истерик. — О чём ты говоришь? — мне было мало. Мне так хотелось над ней поиздеваться, заставить объясняться, оправдываться. Она это заслужила. — Ты знаешь. — Нет, не знаю. — Пожалуйста, не начинай. Я хотела попросить тебя заключить что-то вроде перемирия, хотя бы ради родителей. Они очень волнуются, особенно мама. Я знаю, что она почти каждый день тебе звонит. Прошу, перестань игнорировать нас. Я в любом случае не смогу тебя заставить, это только просьба. Тебе не обязательно меня прощать, не обязательно разговаривать со мной. Но хотя бы при маме и папе не делай вид, что меня не существует. Им очень тяжело за этим всем наблюдать, при том они ничего не могут изменить. Ты ведь взрослый, тебя они уже не перевоспитают. Пожалуйста. Она закончила говорить и стала смотреть на меня тем своим взглядом, своими огромными грустными глазами. В такие моменты я не мог понять понять что чувствую. Будто бы моя ненависть закипала внутри опять, с новой силой, но в то же время становилось так её жаль, что хотелось на все согласится, лишь бы она только перестала смотреть на меня так. Она опять заставила слова замереть на губах. Секунды в молчании тянулись неимоверно долго. В итоге она потеряла всякую надежду на мой ответ и развернулась к выходу. Нажав на ручку двери, она поняла, что дверь закрыта. Но как только её пальцы потянулись к замку, меня словно ледяной водой окатило. Я успел сделать пару шагов по направлению к ней, Билли развернулась обратно ко мне. Опять этот взгляд. Это было ошибкой. Ей нельзя было сюда приходить, неужели она не понимает что делает? Всё такая же интриганка. Значит, она специально пришла, чтобы в который раз нарушить порядок в моем жалком мирке, состоящем из четырех стен, ограждающих меня от воспоминаний. Вы не представляете как тяжело их выстраивать, буквально замуровывать себя в маленькой серой комнатке без дверей и окон, чтобы ничего из прошлого не имело шанса напомнить о себе. Полная изоляция сознания от всей музыки жизни — её голоса. От всех звуков: топота босых ног по полу моей тесной спальни, её монотонного сопения под боком в глухие летние ночи, от чудных мелодий, которые она напевала себе под нос. Шорох, когда её платье тёрлось о простынь, негромкий разговор листьев за окном, шелест страниц моих старых комиксов, которые она любила листать в свободное время — вся эта симфония была прямиком из моего личного ада, и каждую ночь я слышал, как воспоминания скребутся по ту сторону стены. Я не мог пропустить ни один закат в течении этих девяноста дней одиночества. Ещё несколько месяцев назад я жил под таким небом каждый день. С ней каждый вечер и утро было совершенно другим. Это было тёплое, залитое мёдом и розовой водой небо. Тёплое и ласковое. А теперь… Словно кто-то сверху делал всё, лишь бы меня помучать. Небеса горели, как будто в память о моем сердечном пожаре. Рана не хотела затягиваться, луна наливалась кровью каждую бессоную ночь. ...И вот я вижу её, стоящую в паре футов от меня. Не прошло и мгновения, она не успевает дотронуться до двери, как мои руки хватают её за локти. Это нельзя описать иначе, я не могу найти слова, чтобы хоть как-то объяснить свои действия. Я так и не придумал себе оправдания. Тому, что ожило во мне в тот момент, не был нужен повод, чтобы наброситься на неё. А потом произошло то, что уже происходило со мной много раз. Но я все равно не был готов, каждый раз словно впервые, и ощущается это ужасно. Я опять видел, как мир тускнеет, затихает, словно я проваливаюсь в сон, а затем — в такую знакомую вязкую темноту. В тот момент я переставал помнить и что либо чувствовать. Уверен, это все из-за неё. Наверняка её визит для моего подсознания стал чем-то вроде триггера, который срабатывает как бомба замедленного действия. Сначала я чувствую легкую нехватку воздуха, а потом по-настоящему начинаю задыхаться. Затем уже привычная немая пропасть без дна распахивается перед глазами. Не знаю, как объяснить вам мои чувства в тот момент. Вполне возможно, что я вообще ничего не чувствовал, не был способен на это. После невыносимо долгих моментов липкого небытия я всё ещё не в состоянии открыть глаза. Но это и не важно, главное, что моя душа открывается, наконец-то в состоянии очнуться от созданного мной кошмара. Ей осталось только разбудить меня. Я ничего не вижу перед собой и совсем не слышу. Но я никогда так много не чувствовал, никогда не вспоминал так быстро и так много, как сейчас. Её дрожащая спина и плечи под гладкой тканью платья. Жаль, что не того самого. Я могу ощутить каждую косточку, проведя рукой. Всё ещё слишком исхудавшая. Волосы по-прежнему пушистые, непослушные. Мой лоб касался её, я чувствовал — брови её были нахмурены, ресницы почти щекотали мне веки. Через секунду мы уже сидели щека к щеке. Ко мне вернулся слух, и я не мог наслушаться, как стучит её сердце. Меня разрывало на части. Руки тоже никак не могли насытиться, ведь это она в моих объятиях. Сквозь пелену перед глазами я проводил пальцами по каждой складке тонкой ткани, будто в попытке полностью и в детялях запомнить точную форму её маленького силуэта. Жаль, я не умею рисовать или лепить. Я бы создал для себя маленькую статуэтку, идеально повторяющую оригинал в мелочах. И она бы правда была только для меня. Затем ко мне вернулось обоняние, и я снова начал задыхаться, в попытке вобрать в себя как можно больше её запаха. Молочная кожа, ванильные духи и еле слышный аромат шампуня. Наконец я уже смог видеть те самые её огромные голубые глаза. Уверен, этот океан скрывает далеко не один труп у себя на дне под толщей воды. Ни один моряк не устоял бы перед этой русалкой, а Скотт Фицджеральд разрыдался бы, увидев эти глаза. Впрочем, я ничем не лучше. Но, не смотря ни на что, я как раньше ловил каждый взмах ресниц, случайный блик света. Любой вдох рисковал обернуться микроинфарктом. Еще немного, и моя душа уже бы отправилась ввысь, не выдержав такой близости. Сердце млело от нежности. Мы не могли друг от друга оторваться. Казалось, никогда прежде я не чувствовал себя настолько живым. Я собирался умолять её, но уже сидел на холодном полу, а она — у меня на коленях. Сердце билось прямо в моей черепной коробке, заглушая любые звуки снаружи. Но я все равно старался не дышать, чтобы хотя бы почувствовать её пульс. Трясущимися руками я сжимал ей такие же дрожащие ладошки. Она преклонила голову к моей груди. Всё как раньше. — Оставайся сегодня у меня, пожалуйста.