Сожги меня

Пятое мая. Две тысячи пятнадцатый год. Я не знаю, что со мной происходит и откуда это взялось, но противостоять этому у меня просто нет сил. И вы не смеете обвинять меня в том, что я якобы ею пользовался или еще чего, злоупотреблял своей властью над ней. Во-первых, потому, что это она имела безграничную власть над моим больным сердцем, а не наоборот. Я с преданностью слепой собаки жду от нее той любви, которую отдаю ей без остатка каждый день. Она даже не старалась показать мне, что я ей нужен. Она просто брала, как обычный наглый потребитель, и никогда ничего не давала взамен, а я, видя, зная это, все так же утопал в нежности при виде ее такого родного миниатюрного силуэта. И сейчас, когда я вижу ее такой близкой и одновременно такой далекой. Ее сжатые вместе покрасневшие колени с мелкими царапинками и синячками. Мой мозг имеет странную функцию фокусироваться на каких-то отдельных деталях из ее облика. Допустим, на детских коленках, потом, ниже, на покрытой еле-заметным пушком голени, или выше, на грешно не прикрытой исподе ляжки, с которой стекла скользкая ткань подола ее маленького платья. Ее маленькие ладошки обнимают голые плечи, пытаясь скрыть легкую дрожь. Она не смотрит на меня, я каждую секунду пытаюсь одним только взглядом охватить ее всю. Порываюсь прильнуть к ее ногам в этих очаровательных гольфах с милыми бантиками. Все на ней очаровательно. Иначе и быть не может, так как я знаю ее наизусть и подбирал все вещи исключительно от огромной любви к ее неземной прелести. Ее розовые губы тоже немного подрагивают, моя любовь словно застыла и не дышит. Я гляжу на нее и молюсь про себя, чтобы этот миг длился вечно. Только бы моя девочка никогда не взрослела, пусть ей навеки останется тринадцать, и это ангельское дыхание ее юности сопровождает меня до смерти. Я просто без ума от нее. Как только я встаю, чтобы подойти к ней, и уже не глазами, а полноценно облюбовать каждый ее миллиметр, она вдруг сжимается, как будто испуганный котенок. Иногда, когда Биллс что-то такое делает, во мне на считанные секунды просыпается что-то нежное и неуловимое в безграничном потоке любви к этому ребенку. Вот например, сейчас я хочу ее обнять, но не знаю, как это сделать, так как моя малютка закрылась от меня. И при этом чувствую себя так глупо и скованно, словно боюсь, что своим прикосновением я причиню ей невообразимый вред. Спустя момент своеобразного айсберга в моем сознании меня опять накрывает волной беспросветной тьмы. Она наклоняет голову, и нет, не ко мне. Просто для того, чтобы волосами закрыть лицо. Меня задевает то, как демонстративно равнодушно она себя ведет по отношению к моей жертве. Я готов в эту же секунду пасть перед ней на колени, а она отворачивается. И при этом знаю, что это только начало. С ее мертвым, безучастным взглядом и гримасой полного отвержения после часа моего любовного восторга ничто не сравнится. Я искренне не понимаю ее поведения, и почему со временем подобная ее эмоция стала для нас постоянной. Когда я прошу ее расслабиться, ее губы снова непроизвольно подрагивают, ее тело абсолютно беззвучно реагирует на мое касание, и я тешусь самонадеянными мыслями, что она наконец меня принимает. Поглаживаю ее спинку, я в мыслях умоляю ее опять стать мягкой и покладистой, как в тот день нашего признания. Моя рука уговаривающе гладит на ее ножке, и она открывается. Голова, словно потеряв опору, склоняется вперед, глаза закрыты, снежные локоны закрывают мне вид ее детского личика, на котором застыло выражение полной отреченности, словно у спящей русалки из фильмов. Ее руки все также обнимают плечи, и у меня просыпается чисто родительское желание обнять и согреть мою милую, которое через мгновение засыпает вновь под действием сладострастной эйфории. Она дает мне отодвинуть ее колено в сторону и прикоснуться к внутренней стороне бедра. Моя любовь абсолютно безучастна, как легкий морской бриз, проходящийся по раскаленному на солнце песку. Такое чувство, словно она совсем не осознает свое влияние и суть происходящего, либо же прикидывается дурочкой, чтобы сдерживать меня, когда я и так на пределе. Одной рукой приподнимаю ее подбородок и пытаюсь вглядеться в ее черты заново, обожая взглядом ее всю и, словно во сне, прикрытые веки. Мысленно прошу прощения у малютки, которую знал восемь лет назад. Последний раз мы с ней виделись три года назад. Ее реальность была успешно отменена. Ты исчезла из моей жизни также внезапно, как и появилась, но я запомнил тебя навсегда. Прошу прощения за то, что даже еще не сделал, но знаю, что начну через пару небесных мгновений. Нет, детка, я не тиран и не насильник, я всего лишь по уши влюбленный в тебя безумец. Я никогда не хотел причинить тебе вред или сделать что-то плохое. Мне просто нужно было владеть тобой полностью, чтобы ты была моей безгранично, ведь иначе не было возможности для меня жить с этой любовью. Я не знаю, как объяснить тебе это так, чтобы ты поняла меня правильно, но я действительно до боли, до смерти тебя люблю, как не любил и не полюбит никто никогда. Я могу быть уверен, что на свете большего чувства никто не испытывал за всю жизнь, не знавшей о нас Земли планеты, Солнечной системы, вселенной. Пытаюсь прижаться к ней, совсем безгрешно, но не получается. Она делает все, чтобы любая моя попытка постепенного осторожного сближения провалилась. Я тянусь к ней всей душой и телом, а она клонится в противоположную сторону, и вместо ее волшебных уст я вижу уязвимую шею и лежащие на ней волосы. Точно испытывает мое терпение на прочность. Внезапно я замечаю, насколько она горячая. В прямом смысле, от нее так и веет жаром, словно у нее поднялась температура. Сейчас я могу почувствовать теплую ауру ее розоватой щеки не касаясь, и от осознания нашей близости у меня просто сносило крышу. Меня сводил с ума не только тот факт, что моя милая сейчас от головы до пят в моем распоряжении, а и то, что она я имею счастье владеть ею как раз в том периоде жизни моей дорогой сестрицы, когда смешение разных химических соединений в ее мозге создаёт нечто такое, что сведет с ума каждого мужчину, который просто встретит ее на улице. Ее гормоны, вероятно, сейчас шалят и приносят ей кучу неудобств и некого дискомфорта, но она даже не представляет, как это все на меня действует. Это в прямом смысле лишает меня самообладания. Каждым своим движением она волнует меня до мозга костей. Как же она все таки очаровательна, и очаровательно для меня то, что значимую часть ее таинственной прелести составляет ее такой опасный (а для для сердец грешников в особенности) нежный возраст. Я благодарю небо каждый день за то, что я могу называть ее своей в этот волшебный период изменений в ее теле. Моя нимфа полна свойственной ей грации и тонкости молодого деревца, чувственности, бутоны которой потом распускаются в то, что у простых смертных принять называть "женственностью". Как среднестатистический подросток она имеет интересы и увлечения, подобные ее ровесникам, и росла она как все. Но только немногие могут определить ту самую истину, которая даже ей самой не доступна: Билли никогда не была и не будет обычной девочкой. Она всегда была особенной, другой. И другой такой не бывает, она уникальна, она для меня. Я снова тянусь к ней, раскрывая для сердце и душу. Она в очередной раз сжимается, словно от страха или отвержения. Вероятно, моя милая даже не представляет, какую боль причиняет мне своим поведением. Я ощущаю к ней так много чувств одновременно, и всеми ими руководит всепоглощающая нежность к этому маленькому существу, которое так хладнокровно раз за разом отвергает меня. И я не знаю, что делать со своей любовью к этой коварной нимфе. Когда у меня все же получается заключить ее в свои объятия, то она все равно не отвечает мне взаимностью, хоть и не пытается вырваться. Она спокойна, она безучастна. «Моя маленькая, моя бедная девочка», — пробормотал я в каком-то общем тумане жалости, нежности, желания, глядя на её сонность, дымчатость прикрытых век и дрожащих ресниц, ощупывая её сквозь тонкое платье, чувствуя на голом теле, сквозь скользкую ткань, рюши и кружево недавно купленного мной для нее белья. Думая о её беззащитности, заброшенности, почти что одиночестве в плане отношения с близкими, мне становилось ее еще больше жаль, и в то самое время, также росла моя похоть. Со сладкой горечью я наслаждался ее теплотой, ощущая живой тяжестью её расползавшиеся и опять, с легчайшим телесным шорохом, скрещивающиеся ножки. Я правда любил ее. Всем сердцем любил, жаль только, она этого не понимала. Хоть иногда меня брала злость и обида за то, что она не отвечает мне взаимностью в достаточной мере, все же умом я понимал, что моя любовь не могла изменить того, что происходило с моим цветочком. Вы даже не представляете, как часто я чувствовал себя обманутым в отношениях с ней. Постоянные недомолвки, вранье, оправдания и мой безграничный гнев, направленный на девочку-подростка, которая просто хотела друзей и внимания. Каждый день в ней что-то менялось, и это сводило меня с ума. Я никак не мог понять, почему она вела себя так со мной. Все время ее взросления я всегда считал себя хорошим братом, лучшим из возможных, но она, как ни странно, не горела желанием проводить каждую секунду своего свободного времени со мной. Это был для меня максимально оскорбительный ответ на всю ту заботу и ласку, которую я отдавал, но все равно продолжал любить. Я не замечал и не хотел замечать все те детали, которые так контрастно указывали на ее ухудшающееся состояние, и сейчас я тоже думаю, что никто не захотел понять приметы всех тех кошмаров, происходившие с ней. Даже если иногда мне казалось, что пелена страсти окончательно слетела с моих глаз, и я вижу все таким, как есть на самом деле. Я вроде бы видел ее — одинокого, протестующего ребенка, который ищет понимания от своих близких, но через секунду волна похоти вновь затапливала мой разум, и теперь все те черты, за которые я мог ее пожалеть, превращались для меня в провокацию и вызов. И так было со всем — к примеру, с одеждой. Если в один момент платья с рюшами или юбки в складку на ней смотрелись для меня чем-то милым и вызывали желание заботится, как о своей дочери, то в следующий миг все моральные понятия теряли свою ценность, и я видел в ней дьяволицу, которая завлекает, призывает меня овладеть ею и окончательно потерять себя в необъятном океане любви. Только потом, когда жажда была полностью утолена, а туман после часа испытаний ласками (которые она была обязана вытерпеть) спадал, я мог увидеть полные соленого ужаса глаза, в которых страх и отрицание граничили с удушающей паникой. Все это я замечал мельком, когда притворялся, что сплю. Я никогда не говорил с моим цветочком об этом, и никогда не показывал ей, что знаю. На следующий день мой больной мозг тактично вытеснял этот эпизод из моей головы, и я удобно забывал об этом. Я был признателен ему так, словно он был что-то вроде высшей силы, так как, благодаря ему, я жил в ладах со своей совестью и раз за разом отдавался чарам моей нимфы без угрызений. По правде говоря, за все время наших отношений я никогда не испытывал стыда за свои чувства к Билли. Я видел ее каждый день, слышал музыку в ее движениях и дышал тем же воздухом. Безумец был по-настоящему счастлив. Все, что могло причинить мне страдания — это разлука с любимой. Но сейчас я вижу, что сводящий с ума ужас оказывается не только в том, что моей малышки нет рядом со мной, а и в том, что история извечной любви, в которую я непоколебимо верил в течении тех скоротечных лет моей жизни с ней, затрещала по швам. Как глупо! И как мучительно! Будь на ее месте другая женщина, я бы, наверное, попробовал убить ее. Я стал бы самым изощренным убийцей в истории. Но она... Боже мой! Да почему же так случилось? Как это вышло? Отчего по истечению трех лет в моей голове все равно светится ее образ каждый раз, когда я пытаюсь уснуть?

***

Я уже был готов рассказать вам о предсмертии того мерзавца, но никого в обители вранья больше не было. Не знаю сошел ли я с ума, или сверхъестественное правда существует, но, когда я пришел в дом, там было абсолютно пусто. Лжец превратился в пепел и вылетел из клетки вместе с ветром из открытого окна. В доме была абсолютная чистота, ничто не могло рассказать о жизни предыдущего жильца. Вообще ничего не могло доказать его пребывание здесь. И я уже сам не могу быть уверен, существовал ли он вообще.