Сожги меня

Двадцать пятое сентября Две тысячи пятнадцатый год. Последнее время она стала совсем неуправляемой. С ней стает все сложнее и сложнее справляться, точно как ребенок еще и по своей глупости чем-то приболела. Моя милая все так же меня не слушает и все так же плюет на мои чувства, регулярно сбегая со своими «друзьями» не удосужившись даже слово мне сказать об ее сопровождающей компании и местонахождениях. Я даже не знаю. Вполне возможно, что Билли тайно и на свидания бегает, оставляя меня страдать в одиночестве, заботясь только о том, как бы провести со своим очередным другом побольше времени и не видеться со мной. Наверное именно тогда она и отравилось в какой-то из местных забегаловок, иначе я ее болезнь объяснить не могу. Дома она питается нормально, ведь я лично забочусь об этом и иногда даже готовлю для нее сам по маминых рецептах. Теперь же мне приходиться еще и присматривать за тем, принимает ли она нужные медикаменты, ведь сама она ведет себя как дитё. Раньше все же чем-то напоминала взрослую женщину. И я имею в виду не ее тело, а то, как необычно для своего возраста она рассуждает. Несмотря на ее особенности среди обычных детей, она все равно оставалась подростком в своем легкомысленном поведении. Но за последнее время она уж очень изменилась и не в самую лучшую сторону. Ведет себя словно пятилетний ребенок, с заметно участившимися истериками, которые к моему несчастью, стали регулярными. Я в серьез начал чувствовать себя отцом проблемного подростка, который не слушает никого, кроме собственных тараканов. Чем и что она думает мне к сожалению неизвестно, понятно только то, что нужно усиливать контроль и по-новому заняться ее воспитанием. Такими темпами она и мать доведет, а если отец уедет на работу опять, сам с ней я точно не справлюсь. Такое чувство, что ее как будто бы подменили. Она стала капризной, нервной и постоянно расстроенной. Все мои попытки усмирить ее по-доброму заканчивались провалом. На все мои ласки она отвечала молчанием и нахмуренными бровями, словно я чем-то глубоко ее обидел. Подходил к ней, обнимал ее за талию, но в ответ она только раздраженно морщилась если сразу же не убегала. Все дошло до того, что я начал подозревать ее в измене. Что теперь мои прикосновения так ей неприятны из-за того, что эта вертихвостка в тайне нашла себе другого и я больше ей не нужен. И несмотря на то, что безумец уже постепенно начал терять голову от ревности и беспокойства, я все равно продолжал за ней ухаживать. Позавчера я вернулся с магазина, в который она послала меня за очередной пачкой орешек и услышал, что она сидит в ванной и плачет. У меня чуть сердце не остановилось, но к моему облегчению дверь была не заперта. Я несколько секунд стоял у входа, глядя на ее мокрое лицо и слезы на покрасневших щеках, в руках она сжимала телефон. В какой-то момент мне стало очень ее жаль. Я почему-то тогда за раз вспомнил все инциденты с ее детства где она плакала и у меня сжалось сердце. Передо мной опять был одинокий, непонятый ребенок и вся злость, что могла сохраняться у меня на нее, в миг исчезла. Внутри что-то переменилось и я опять стал по уши в нее влюбленным. Опять таял от количества любви и жалости, которые заполнили ту неизвестную пустоту внутри меня. И плевать, что она так не раз и не ответила мне взаимностью к моим чувствам, плевать, что именно ее холод и жестокость создали эту пустоту. Я успел только скинуть ветровку, как ноги сами понесли меня к ней. Меня переполняли самые разные желания. Сначала конечно же попытаться ласково ее успокоить, отвлечь как маленького ребенка, обнять и поцеловать в макушку. А потом начала расти злость на весь окружающий мир и мне то час же захотелось взять ее на руки, отнести в машину и увезти ее куда-то подальше от этой местности. Подальше от всех тех, кто может расстроить мою милую и причинить ей боль. Я злился и на самого себя, потому что это неправильно — позволять этому происходить… Но что-то в моем сознании не дало мне поддаться гневу. Словно кто-то невидимый зашептал в голове: «Она твой ребенок. Не смей на нее злиться…» Помню, что я спросил только не обидел ли ее кто-нибудь, на что она покачала головой и тогда я уже мог расслабиться. В экране ее гаджета я краем увидел переписку с контактом под именем «Зои». На мою попытку взять его она даже не сопротивлялось, что конечно же меня удивило, но удивило не так сильно, как увиденное в окне диалога. Я не смогу точно по памяти зачитать слово в слово их переписку, но общий смысл был таков: у Зои появился парень, Билли в пролете, у Зои теперь другие интересы. Теперь-то мне все стало ясно, но все же реакция моей любимой на подобную ситуацию была немного преувеличена. Неужели появление бойфренда у подруги это такая огромная трагедия, что стоит из-за этого в ванной закрываться? Вряд ли я смогу когда-либо ее понять в этом инциденте… Последнее время с ее вечными истериками и почти что не прерывающимся потоком слез наши отношения немного разладились. Мне стало труднее подобраться к ней даже просто чтобы поговорить и провести вместе время пока родители отсутствуют. Когда я лез к ней обниматься, то она брыкалась, а от поцелуев уворачивалась, но при этом когда моя мания все-таки настигала ее, она смирялась и получала удовольствие. Но это все равно стало переменой, которая подкосила нашу связь и наша жизнь стала очень нескладной, а она в свою очередь непредсказуемой. В какие-то моменты она сама могла наброситься на меня и от нее так и веяло жаром, а в другой раз я чувствовал себя педофилом уламывающим свою жертву. Ее инфантильность и в то же время сексуальность создавали некоторый парадокс, который наверно и был главной составляющей ее магнетизма для меня.

***

Я стал все чаще вглядываться в нее, пытаясь представить какой она будет, когда окончательно вырастет. Страх, что когда-то она все же перестанет быть маленькой девочкой начал пожирать мою душу. Я не был готов отпускать мою девочку. Ту девочку, которую мне было так привычно держать в объятиях, пока она не заснет. Я желал невозможного, сетовал на будущее, которое физически не могло подходить под мои фантазии. Она слишком нравилась мне крохой, которой она по идее перестанет быть после 16 лет. Потом она станет молодой девушкой. Перестанет быть тем подростком, которой я бы хотел ее запомнить, чтобы потом, в моменты одиночества со страстью религиозного фанатика обожать, ласкать, и омывать слезами ее образ. Каждую драгоценную деталь. К примеру такую, как ее прекрасные ноги, на которых всегда цвели фиалки… По мере ее взросления все это уже не казалось мне грустной сказкой для меня. Но меня все еще одолевал страх, нет, самый настоящий ужас, как только я позволял ее образу в своей голове предстать передо мной женщиной лет двадцати пяти, которая дала согласие кому-то другому овладеть ею. Этот страх и побуждал меня наваливаться на нее всем телом, своим весом придавливая ее к матрасу, пытаясь остановить влияние времени и запретить ей взрослеть. Я был просто одержим этой идеей и это подначивало меня все чаще и чаще пытаться подчинить ее тельце и душу своей воле, за что потом я чувствовал вину, пожирающую все живое во мне. Но остановиться было невозможно. Было что-то дьявольски-привлекательное в виде ее задранной до талии юбки, смятой футболке, наивных глаз с испугом в них и нежных запястий, которые под моим натиском переставали принадлежать ей и отправлялись в мой личный сундук с сокровищами. Там они были как произведение искусства, дополняя другие прелестные части моей куколки незамысловатым цветочным узором из нежных цветов с бархатными лепестками. Я словно коллекционер, который сошел с ума и продолжал преследовать свою цель — собрать в одном месте всю ее красоту, все детали моей милой. И каждый раз, когда мне казалось, что она была вся в моих руках я замечал что-то ранее не увиденное и это со всей жестокостью наступало на мои мысли с целью оккупировать и владеть безгранично. Меня злила моя собственная глупость. Меня злила ее красота и я поражался своей уязвимости, думая о том, как просто этой красотой она может меня уничтожить. Она наверняка даже не догадывалась о том, какой властью обладает надо мной. Как легко она может убить или вынести приговор на прощение. Эта власть была непростительна, непозволительна в мире простых смертных. Но в то же время она была сверхъестественно прекрасна. То, что все несовершенства ее человеческого разума в купе создавали настолько удачную картинку в калейдоскопе этой унылой жизни, могло быть растолковано только как дар свыше. Она была совершенна, но жестока и коварна, но даже эти очевидно дьявольские черты придавали ей некую возвышенность. В нее нельзя было не влюбиться. Но даже если я бы взял все это в учет, окинул бы глазом ее всю, держал бы в памяти каждую мелочь, каждую ее деталь я бы все равно не смог бы ответить — откуда у меня столько любви. Скорее всего я любил всю жизнь. Всю ее жизнь. Я просто-напросто не знал и не знаю другой жизни.

***

Двадцать первое марта. Две тысячи двадцать второй год. Когда ты очень сильно любишь то время будто перестает существовать. Но так бывает только у простых людей, так случается в обычной любви. Мои же чувства не были такими и та, кого я любил не была человеком. И я не был обычным. Поэтому нас невозможно судить по меркам этого тусклого мира, который распадается на глазах, как когда-то распадалось моя человеческая душа. Я мог только наблюдать, как это происходит и молча страдать. Но я не желал, чтобы все существовавшее в моей жизни не один год распалось на части, потому что это значило бы смерть того, что было бесконечно дорого мне. Я хотел всеми способами закрепить, оставить при себе то, что было. Поймать бабочку и оставить жить в веках. Законсервировать ее, чтобы она словно бы застряла во времени и всегда оставалась такой-же, как во времена нашей любви. И это состояние стало моей целью и смыслом, моей единственной надеждой. Потому, что без этой бабочки ничто в этом мире не было достойно жизни, которую я так любил. Да и полюбил я эту жизнь только из-за того, что она была в ней… Но ничто не вечно и все мои надежды были напрасны. Никому еще не удавалось запечатлеть и запечатать что-то во времени. Все сводится к тому, что в конце ничто не имеет значения, мы все исчезаем, поэтому есть смысл проживать максимум.

…Люди многим готовы пожертвовать ради прекрасного мгновения…

Все это я говорю вам с одной целью — я хочу, чтобы вы поняли что я почувствовал, когда впервые увидел ее. Чтобы вы на себе прочувствовали этот удар молнии, который испытал на себе грешник, разочаровавшийся во всем сером и мирском, после того, как однажды познал Бога. Это была она. Это была та самая дьявольская душа, которая после смерти одной нимфы, переселилась в тело другой, одарив той же силой и безграничной властью над бедными сердцами грешников. Я разу узнал ее. Не мог не узнать. Конечно же, она могла слиться с толпой других девочек подростков, но когда произошла наша встреча она была поймана без шансов на пропажу. Теперь, даже если бы она и хотела, то не смогла бы потеряться от меня. Я знаю, наша встреча была предрешена.