Сожги меня

Возможно ли избежать наказания за совершенное преступление, если главный суд в твоей же голове? Что интересно и необычно в этой ситуации для меня — я в абсолютной безопасности. Мне ничего не угрожает и никто не посягает на мою свободу. Сейчас я просто завариваю чай и думаю о том, сколько времени мне осталось жить в безнаказанности. Неделю? Может быть, месяц? Целых двенадцать месяцев, или же я смогу жить со спокойной душой и наслаждаться с гарантией еще на несколько лет вперед? Нет, я боюсь абсолютно не за физическую свободу. Даже если меня посадят, это не будет для меня кошмаром. Мне было бы абсолютно плевать на порицание со стороны суда. Вообще, закон об инцесте в штате Калифорния один из самых глупых и бессмысленных законов, которые вообще числятся в криминальном кодексе Америки. Намного страшнее тот приговор, который назначит мне моя возлюбленная в своей голове. Если меня посадят на десяток лет за «изнасилование» несовершеннолетней, это не будет для меня трагедией. Все-таки я всегда смогу закончить свою жизнь и не мучиться. Но если сама Билли провозгласит себя жертвой — я не знаю, что со мной станет в тот момент. Я наверняка ведь умру… Да, точно, я тот час же умру. Потому что нет для меня катастрофы страшнее, чем если бы моя девочка хладнокровно обвинила меня, обозвав мою бессмертную любовь к ней насилием. Я ведь не убивал никого, не пытался завладеть чужим, как Мордер, не насиловал и вообще не делал ничего плохого по отношению к ней. Я клянусь, что все мои поступки были только во благо. Я готов делать для нее все. Но все это не значит, что я горю желанием попасть в тюрьму. Если так и случится, то это будет только на ее совести и будет говорить только об одном — что меня она никогда не любила. Ведь никто не упечет меня за решетку, если она не даст наводку. И, что самое гнусное, я не могу ни в чем быть уверен. Она ведь может случайно проговориться, не умышленно, а мне потом страдать из-за этой «маленькой» оплошности. Единственное, чем я могу себя утешить, это факт, что она точно не пойдет рассказывать все матери. Но, если она разболтает одной из своих подружек, это непременно дойдет до Мэгги, поэтому, если я огражу ее от нежелательных (и не особо нужных) связей с подростками, я огражу ее от опасности. Она ведь не хочет потерять единственный источник безграничной любви и заботы, который только то и делает, что думает как ей угодить? Тем более, угроза есть не только для меня, а и для нее самой непосредственно. Если какой-то «законопослушный» гражданин решит сунуть свой нос в нашу жизнь, несладко придется всем, поэтому мной было принято решение объяснить моей любимой истинное расположение дел, чтобы она случайно не создала нам всем проблем. Но это позже, а сейчас передо мной другая задача — нужно как следует приласкать мою малышку. Не хочу чтобы она чувствовала себя брошенной. Она все так же спала. Теперь в моей душе были иные краски и грудную клетку разрывали совершенно другие эмоции. Теперь я видел не погубленную душу, а маленького демона. Как она мастерски прятала свою сущность от меня, как хорошо она скрывала ее, играя в невинность. Каждый раз я попадаюсь на ту самую уловку и, словно завороженный, терзаю себя, думаю о том, каким «монстром» я был. И каждый раз я не могу принять к сведению тот факт, как умело она мной манипулирует. Но влюбленный безумец ничего не мог с собой поделать. Сердце уже в который раз щемило от вида ее светлого лица, от звука ее еле слышного сопения. Словно рядом со мной тот же маленький ребенок, что и восемь лет назад, а не милый дьявол, который открыл охоту на мою душу. Билли лежала на боку, излучая тепло одним дыханием своих конфетных уст, возле края постели. Ее сквозящее через легкую ткань голое тело образовало короткий зигзаг. Наверное, она была такой сексуальной с того первого момента, когда мое сердце не признало меня своим хозяином, и даже мой организм ополчился против меня. Иначе я не знаю, как объяснить тот электрический разряд, который прошел через все мое тело к сердцу, как только я увидел ее настоящую. Как по-другому можно объяснить тот порыв, жажду которая поселилась во мне и напоминала о себе каждый раз, когда мы оставались наедине, и она, как в мечтах, — в моем полном распоряжении. Мне трудно подобрать слова, чтобы описать это чувство. Я испытывал его часто и очень живо, и это в то время, когда моя жизнь с самого начала шла по какой-то другой тропе — тернистой и неясной никому, кроме сердечно-больного грешника. Нет, я не был извращенцем-насильником, который совершил преступление по отношению к сестре. Я не был злодеем, кто покусился на родного ребенка. Это все чушь, которую может выдумать читатель, не внимая и пытаясь понять истинную глубину моего чувства к ней. Не будьте таким. Будьте кротким и терпеливым, тогда вам и откроется вся суть записей этого дневника. Я повторяю, что не насиловал ее. Я всего лишь перенервничал. Вы обязаны понять меня, читатель. Вы знаете, как я люблю ее, как сильны иногда бывают мои переживания, когда дело касается моей девочки. Вы не представляете, как мне было страшно. Я искренне боялся, что тот мерзавец уже успел присвоить себе и испортить этого бедного ребенка. Да, она не была ангелом, (о чем я постоянно забываю), но никто, кроме меня, не смеет трогать это прелестное создание. Я уж точно не наврежу этому нежному существу, потому чувство благоговения перед этим пленяющим мерцанием намного сильнее физического желания. А он, как простой обыватель, никогда бы не смог почувствовать даже нечто и близко похожее. Нужно быть сумасшедшим, очарованным, отрезанным от бремени мира сего, чтобы внять и подпасть под ее чары, влиться в эту колдовскую ауру, это сладкое сумасшествие на грани исступленной истерики. Впитать каждое эхо ее сонного вздоха и стать рабом этой покоряющей пропасти, чтобы по-настоящему услышать, как она говорит с тобой из глубины ее прекрасных глаз-океанов. Будить ее мне очень не хотелось, но желание заключить ее в плен своих рук преобладало надо всем остальным. Как бы ни мучило меня это моральное стремление превознести ее опять и тихо обожать в мыслях, физическое желание же было единственной реальной возможностью почувствовать то самое, что сердечно-больные грешники зовут счастьем. Кроме того, я сомневался, что, проснувшись, она будет относиться ко мне как раньше, поэтому я должен был действовать быстро, но осторожно, чтобы не упустить ни секунды гибельного блаженства. Спустя мгновение, когда я, словно в трансе, склонился над моей спящей красавицей, меня осенила одна мысль. Она была настолько очевидна, насколько доступна к осязанию для моего заторможенного с утра разума. Она моя. Мне некуда торопиться, нечего и некого было бояться. Мы в доме одни, и каждая ее клеточка принадлежит мне. Ничто не может помешать мне приласкать эту сахарную куколку. Но, едва я вступил в теплую окрестность моего прелестного чуда, ее ровное дыхание приостановилось. В мою грудину выстрелила тревога, что моя девочка тут же разразится возмущенными ругательствами и испуганными криками, если я хоть как-то прикоснусь к ее чувствительной коже. Сохранять спокойствие и уверенность было нелегко, но за годы страданий я научился обращаться с постоянной тревогой. С помощью нечеловеческих усилий я смог довести температуру своего тлеющего разума до нормальной и снова переключил внимание на сладкую плоть, чей жар будет продолжаться до тех пор, пока волна влечения не оставит ее образ, засевший на подкорке сознания, в покое. Спустя пару мгновений темп ее дыхания переменился, и она приоткрыла глаза. В них не было никакого испуга, лишь искорки интереса. Когда я снова припал к ее фарфоровой шее, она внезапно меня оттолкнула, наморщив носик. — Не сметь меня облизывать, это отвратительно. На миг я замер, удивленно глядя на нее. (Все же я думал, она довольна реакцией, которую вызывает.) Я был окрылен. Готов поспорить, что ей нравилось лишать меня дара речи, а в следующий момент она будто снова обжигала ударившим изнутри пламенем, уничтожая легкие. В тот момент я не мог отвечать за достоверность своего восприятия, так как даже сам не могу вспомнить и описать, что точно произошло. Но это все было посредственностью, моей слабостью, которую мне нужно было преодолевать, чтобы взаимодействовать с ней и принимать какие-то решения. Потому что сама она вряд ли могла размышлять достаточно рассудительно и жить самостоятельно. Тому доказательство вчерашний инцидент. Она в очередной раз мало, что меня не послушала, так еще и обманула, тайно сбежав от меня. — Билли, малыш, мы должны серьезно поговорить. — я все же считаю, что нет смысла тянуть. Мне нужно все узнать. Но, как ни странно, она ничего мне не ответила. Просто молча смотрела на стену где-то позади меня, без всякой реакции, словно меня нет. Спустя несколько долгих мгновений, когда мое терпение начало давать сбои, я легонько сжал и дернул ее руку за предплечье. Это помогло, и она очнулась, но взгляд у нее остался тот же — потерянный, отрешенный и абсолютно отсутствующий. Затем последовало пару жалких секунд, перед тем как ее волшебные глаза заполнились соленой водой, и она оттолкнула меня от себя, параллельно разразившись рыданиями. Меня выбило из колеи подобное ее поведение. Нарочито инфантильное, незрелое, будто она вернулась во времена, когда ей было пять лет. Я никак не мог взять в толк, что происходит. Она взглянула на меня еще раз, со слипшимися ресницами, вся красная и напряженная, с дрожащими, мокрыми от плача губами. Я знал, что должен что-то сказать, но слова вдруг куда-то улетучились. Просто хочу сказать, что я был очарован. Как много чувств вызывал во мне один вид ее милого лица. Каждый оттенок этой боттичелевской розовости, каждый отблеск печали в этих океанах заставляли что-то внутри меня трепетать, как крылья колибри. В тот день я понял, что эти чувства сильнее меня, сильнее страха. Я готов ради нее пойти на смерть или самому убить. Мое сердце защемило от ужаса, злости и боли, когда я узнал, что вчера произошло с ней. Тогда я бы сказал, что меня выедала ревность, и кровь в жилах закипала от гнева. А сейчас, когда прошло уже почти четыре года, на меня вдруг начал сваливаться груз всех чувств, совести и сожалений от содеянных поступков и осознания расположения вещей. Произошедшее было так мерзко, ужасающе, гадко и жалко, что я не знал даже как назвать тот букет чувств, который испытывал. Он был в шаге от того, чтобы причинить непоправимый вред, сломать ей жизнь и лишить детства, и это все менее чем за полчаса. Вот так разрушить, растерзать в клочья и забросать пеплом розовую, светлую, теплую страну. Осквернить, обвалять в грязи и нарочно испортить то, к чему только я имею право прикасаться. Он почти смог, у него почти получилось ее испортить. Измарать ее чистоту, зная, что этим он обречет девочку на вечные страдания и невозможность любви. Это все было настолько невыносимой горой боли, что тогда я бы этого просто не выдержал. Я где-то слышал, что Бог бесконечно сопричастен каждому мгновению происходящего вокруг... Так могли ли ее слова быть проводниками божей воли? Или же это в ней говорил тот самый демон, который изводил меня все время до того и теперь требует мести? Я так сильно ее люблю, что готов отдавать себя в ее волю, даже если на самом деле ангельское личико, в которое я так влюблен, носит одна из дочерей дьявола. Но «дьявол» же не значит «слепой». Он тоже все видит, как и Бог, просто в отличие от всевышнего он наказывает и ведет расплату. Он никогда не появляется на земле сам, а действует через своих. Странно, что об этом никто не знает и даже не задумывается. Возможно потому, что смертные не хотят верить, что ничего из того, во что они верят на самом деле, нет, и уничтожают каждого, кто возжелает открыть другим глаза. Но меня они не тронут точно. Потому что у меня нет цели кому-то что-то доказывать. Я только знаю, что в этой жизни ничего не бывает бесследно. Ведь, как всем просветленным безумцам известно, нет никакой границы между добром и злом: если мотивом поступка была любовь, Бог с Дьяволом в сговоре, а чертовы дети живут среди нас. Я раньше наивно полагал, как и все больные безумцы, что люблю невинного ангелочка. Она и выглядела, и пахла, как райский цветок. И этот цветочек все так же завораживает меня своим бутоном, который только-только зацвел. Сейчас мне уже все равно, что она одна из тех, кто пришел сюда за человеческой душой. Она будет для меня ангелом, даже если ее нимб не настоящий, а власть над моим больным сердцем дал дьявол. Да, у вас есть полное право называть меня предателем всего хорошего и приверженцем антихриста, раз я превозношу демона. Раз моя же человеческая натура была настолько развращена земными страстями мира людей, что я потерял весь мир ради плотского наслаждения. Но ничего из этого меня более не тревожит. Потому что я люблю, и люблю безумно. Я жалею, беспокоюсь и мое сердце болит за ту, чье неизвестное сердце бьется от чувства моих страданий. Я признаюсь в любви той, кто про любовь знает только понаслышке и никогда не сможет ответить мне тем же. Я продолжаю верить обманщице, которая врет мне не первый раз. И я никогда не смогу отказаться от нее, я буду продолжать вестись на ее ложь и воспитывать ее, словно для нее вся моя забота имеет значение. Я никогда не перестану мечтать о ней, а она никогда не перестанет точить нож, чтобы всадить мне его в почерневшее сердце. Она может быть ужасной, коварной, злобной и не знающей любви, но... Пока она еще просто малышка. Да, когда-то моя привязанность и слепое очарование ею меня убьет, но она еще слишком маленькая, чтобы знать и пользоваться своей силой. Тьма внутри нее еще не настолько большая, чтобы убить, но достаточно сильна, чтобы покалечить смертного, решившегося открыть ей свою израненную душу. Что бы она не сделала, она всегда будет моим ангелом. Жестоким, не знающим о пощаде и жалости, но все же ангелом. А сейчас, мой милый ангел требовал о мести, и я не мог отказать моему любимому ребенку. Слишком велика цена за содеянное. Она сказала «убей», и я готов — убивать и умирать ради неё.