Сожги меня

… Двадцать пятое марта. Две тысячи пятнадцатый год. Я не сильно ушел в дате. В моем дневнике происходящие события конкретной даты лишь на пятнадцать дней опережают раннее описываемый день. Грубо говоря осталось четыре дня до дня рождения Мэгги. Собственно, это и было основной причиной их с отцом возвращения. Хоть она уже приезжала неделе ранее и мы виделись, но Билли все равно соскучилась по маме. Не стану отрицать — это было милое зрелище. Вся семья была занята подготовкой к скорому празднику. Патрик помогал Мэгги и тоже суетился на кухне, не упуская возможности ускорить приготовление задуманных блюд. Билли не то чтобы помогала, но все же очень бодро крутилась рядом и не давала заскучать родителям. Мне должно быть стыдно, ведь я только то и делаю, что копаюсь в себе, но, я был настолько увлечен, что вдохновение не заставило себя ждать. Я уже представлял как хорошо пойдет работа. Небольшая стопка черновиков так бы и дальше пылилась в моем столе, если бы не последние события… Было разное, и хорошего тоже было достаточно, поэтому я старался держать свои мысли на одном уровне и не погружаться слишком глубоко. Путешествия по сознанию никогда не заканчиваются хорошо. Но все же — есть у меня и полузадушенные воспоминания, которые ныне встают недоразвитыми монстрами и терзают меня… Однажды, пока мы шли по одной улице (в той самой, где располагалось то самое кафе с закатом в пролете) — я вдруг слышу, как моя Билли говорит необыкновенно серьезно одну до предела странную вещь «Если ты меня любишь, то почему так обращаешься? Ты ведь знаешь, что у меня никого нет, кроме тебя». Я бы мог вычесть эту мысль как цитату, но в тот туманный момент мой мозг совсем предал меня и отключился. (Вероятно, в целях самосохранения моих особенных нравов.) Сказать, что меня тогда эти ее слова поразили — ничего не сказать. Пока я, как на автомате, передвигал ватные ноги, я с болью в висках осознал, что я ровно ничего не знаю о происходившей у любимой моей в голове… Я предполагал что угодно — что она будет злиться на него, на его присутствие, на этот день, но чтоб на меня… Мне казалось наоборот, она должна быть благодарна мне, я ведь спас от того ее (м)учителя. Но в глубине той самой неизвестной души у меня гудели как паразиты в ране мысли… Вы вероятно спросите меня, читатель, — почему меня так поразили эти два ничтожных предложения? Или же быть может вам не интересно, но я все равно отвечу — в первую очередь для самого себя. Было же что-то в ее голосе, в выражении ее милого лица, что заставило все внутри меня перевернуться, а сердце пропустить удар… Ох, милая моя… Уж как в твоей душе или в твоем сердце все это расслоилось — этого я наверняка никогда не узнаю… Ветерок из Страны Чудес уже стал влиять на мои мысли; они казались выделенными курсивом, как если бы поверхность, отражавшая их, зыбилась от этого призрачного дуновения. Решение сесть за работу было принято быстро. За последнее время произошло так много всего и как вы могли подумать — это не могло не оставить следа. Да и само собой, это был проверенный, а что главное действенный способ отвлечься от всех головных болей… Написание песен в такие моменты как никогда помогало расслабиться. Но, как оказалось — не в этот раз. Как я уже говорил — слишком много всего навалилось, ты даже и не знаешь, что с этим делать и как себя вести. Каждое событие, даже самое маленькое и «незначительное» оставляло свой отпечаток. А что уж говорить о масштабах следа от того, что произошло между нами всего пять дней назад… Это случилось и нет смысла отрицать, что да, это было по моей инициативе. Моя милая всеми силами пытается делать вид, что ничего не изменилось и все на своих местах, но все равно… Я, как никто вижу эту перемену в ее общении с родителями… Не то чтобы это меня удивляет, нет, это конечно весьма ожидаемо, но проблема в том, что ей неловко от этого смотреть в глаза матери — при том, что никто не сделал ничего плохого. Хотя, я думаю это временно, скоро она привыкнет и все пойдет своим чередом, но как раньше уже не будет… С тех пор та Билли, которая с изящной легкостью сочетала в себе острое прямодушие и извилистую лукавость, грацию и вульгарность, серую мышку и задиру, деловитость и любопытство изменилась… И да, изменилась именно она, а не ее отношение ко мне. (Мне кажется что именно так.) Я, признаться, не совсем был готов к ее припадкам подростковой безалаберной хандры или того нарочитой детской капризности, когда, вся расслабленная, расхристанная, с мутными глазами, она предавалась бессмысленному и беспредметному кривлянию, видя в этом какое-то самоутверждение. Словно это инфантильное, незрелое поведение в мальчишеском, цинично-озорном духе как-то в чем-то ей поможет. Видите — даже я не понимаю причин ее резкой грубоватой манеры. Это еще при том, что я самый близкий ее человек. Даже мне неизвестно что у этой девочке в голове, а что уж тут говорить о родителях.

***

Время близилось к вечеру, а солнце к горизонту. Я просидел за текстами и звукозаписью достаточно. Столько времени, что ясно чувствовалось — этого вполне хватило, чтобы успела заболеть спина, и затечь шея. И я так же прекрасно осознавал, что просижу здесь один еще столько же, пропустив ужин. Время от времени мои мысли, путешествуя от одного угла воображаемой студии к другому касались ее… Я никак не мог забыть ее рассказ. И дело совсем не в том, что я узнав об этом потерял доверие к миру, наоборот. Я его нашел — вместе с ясным понимание того, что теперь мы с ней связаны наивысшей точкой доверия к друг другу. Мы оба наконец почувствовали облегчение после затяжной пытки. Теперь я знаю, что это такое — настоящая жизнь. Но это не значит, что я все так просто забуду. Потому, что я знаю, что мы с тобой обязательно встретимся, Мордер. Я найду тебя, как бы ты не менял паспорта или место жительства. Я обязательно тебя найду и тогда ты уже не сможешь отвертеться, плата за все свои поступки настигнет каждого, без исключений.

***

Ожидания, которые я возложил на конкретный процесс работы абсолютно не оправдали себя. У меня не получилось не то что написать что-то правда достойное и качественное, я не смог даже просто отвлечься. Но это не было самым страшным — больше всего ужасало осознание, что я не имею достаточной власти над самим собой. Ведь, чтобы усмирить своих внутренних демонов нужны были хоть какие-то силы, а я чувствовал себя неизлечимо больным. Та болезнь питалась мной, как питалась бы любая смертельная болезнь, в несколько раз страшнее онкологии. Я не мог выкинуть из головы происходящие жестокости в собственной душе. Там то я и встретил тех чудовищ, играющих своими когтями, как медиатором по струнах моего животного нутра. Я ощущал во всем теле жалкую слабость, словно что-то и вправду съедало мои силы. Каждый раз, когда я цеплялся за светлый образ моей маленькой любви, тем безжалостней меня разбирали на куски мои личные демоны. С этого я сделал вывод, чего они бояться. Они боятся ни меня, ни нас с ней вместе, а моей к ней любви. Клянусь — еще немного и я сойду с ума. Мне в тот момент наверное было жизненно необходимо переключиться. Иначе я рисковал сгореть на том самом месте возле компьютера. Но как на зло, мысли все время возвращались к одному и тому же — к ней, к моей любимой младшей сестрице. К тому, что даже от одной мысли о моей девочке у меня тепло внутри становилось. Как от только что запаленной свечи. Потом, этот же огонь прожигал во мне очередную дыру. Этот вечер заставлял меня вспоминать и вспоминать, хотя я еще в самом начале решил, что не буду нырять в себя так глубоко. И наплевать, что не каждое воспоминание отзывалось в сердце радостью. Некоторые из них ранили. Ранили также больно, как в первый раз. А может быть, я даже заново проживал те времена, когда еще не умел погружаться в себя с такой легкостью. Когда выстрелить или всадить в себя нож было одним-единственным движением воли. Тогда, когда еще я все свои чувства оценивал по шкале боли. Как легко мне было рассуждать об этом, не зная, что вернусь к этому совсем скоро… Что это — один из самых задушевных монологов? Или мой внутренний монстр просто показывают мне себя настоящим, каким он есть? Как вы думаете, какого чувствовать собственную ничтожность? Особенно при факте, что вы ничего не можете сделать, когда глубинные чудовища терзают ваше подсознание изнутри. С тех углов вашего разума, о которых вы сами никогда не догадывались. Вы словно заперты в душном мешке с органами, именуемое как «человеческое тело». Вы полностью здоровы, у вас нет никаких проблем, которые могла бы выявить рука доктора. С личного опыта — понимание этого делает страдания от ничтожности еще больнее. Я очень много лет чувствовал себя немым, но к сожалению, данный диагноз не может ни поставить, ни вылечить врач. Меня всю жизнь почему-то тянуло к музыке и вот сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что я наконец знаю ответ. Связано ли это с тем, что меня с рождения окружали музыкальные инструменты, которых было достаточно в нашем доме — право же, не знаю. Все может быть, но я все же больше склоняюсь к комплексу неполноценности из-за этой же гребанной безнадежной немоты. Возможно ли такое, что это моя любовь меня так глушила? Какова вероятность, что это она перебивала меня все время? Ведь может же быть, что все мои страдания из-за тех самых чувств. Мне так хотелось услышать от нее что-то больше чем режущая тишина, что, кажется отдал ей свой голос. Быть может именно поэтому я все чаще путаюсь в воспоминаниях, когда нужно воспроизвести какой-то разговор. Я не могу знать точно ли я говорил это, или это была мысль из ее головы. И так каждый раз, когда мои мысли возвращались к моей отчаянно-обожаемой младшей сестре… Прямо как сейчас — жаль только сейчас я не могу заставить ее говорить или петь — велика опасность, что мы разбудим родителей, спящих недалеко в гостиной. Чертова ночь! Когда ты успела утянуть багровый вечер за горизонт? Казалось, что еще пол часа назад было солнце, но нет — уже как два часа небо освещает одинокая и холодная луна. Я опять грызу себя никому не нужными размышлениями, а мог бы уже спать. Уже по привычке взгляд останавливается на рамке с фотографией, где в вечном мгновении мне улыбается моя Билли. А любовь моя так и не спела мне колыбельную. На ватных ногах я поднялся из уже родного кресла и словно в сонном мареве побрел к моей любимой. Ее комната была так близко — буквально напротив. Стоит только два шага сделать и вот я уже могу видеть ее спящую. Такую же немую, как и я. Застывшая в темноте поздней ночи странная близость будила во мне слишком много чувств. Слишком много для такой тяжести тишины в такое сложное для монотонных часов время. Точно адская смесь вожделения, любопытства, и маниакальных порывов. Ее невинно-сонное лицо притягивало меня, как луна притягивает облака, и мне ужасно хотелось подойти и коснуться губами ее щеки. Она даже будучи спящей околдовала меня, а я никак не мог понять, чем она так притягательна. Возможно, тем, что, кроме дерзости и несерьезности во все остальное время, в ней было что-то другое, нечто такое, чего я не сумел бы выразить словом. Билли просто в последнее время стала вести себя странно незрело. Словно во сне вернулась в детство. Это сбивало меня с толку, когда она убегала от меня, через секунду, если я как-то дотронулся к ней. И ведь мы не делали ничего такого, что Мэгги с Патриком могли бы рассудить как что-то деструктивное. Все было максимально скромно и сдержанно, тем более, если неподалеку родители. Но ведь это не значит, что я не могу обнимать ее как брат сестру. Но ее реакция была просто непредсказуемой. Она пугалась, вздрагивала, оглядывалась, словно она в чем-то виновата и никак не могла расслабиться, когда в одной из комнат слышала шаги мамы. Но все же было нормально, что такого изменилось? Нам что, теперь и за руки держаться нельзя, раз отец в доме и может нас видеть? А всего пару недель назад все было иначе… Мне опять вспомнилось как громко и заливисто она смеется и театрально рассказывает какую-то историю, в то время как я погибаю от любви к ней. От беспомощной немоты и тупой боли. И сейчас также, только теперь меня болезненно тянет к ней от желания насладиться этой же немотой. Нашей общей вынужденной немотой. Можно было, конечно просто без церемоний: откинуть одеяло, задрать вверх футболку и запустить руки под нее. Но от мысли о том, что для этого придется выпустить из-под контроля своих внутренних демонов, я содрогнулся, словно от холода. Чувствовалось, что ее тело готово выдержать, но таким образом рисковать я не буду — она могла в два раза разбудить родителей, а это в такой трудный момент было неуместнее всего. И вот опять — опять какая-то неизвестная сила дернула меня еще раз приблизиться к ней. В этот раз уже на непозволительное расстояние, если говорить об отношениях брата и сестры. Тупое, грязное смешанное чувство стыда, угрызений совести и слепого вожделения к этой малышке. Она в отличие от меня может чувствовать все, весь диапазон человеческих чувств. Никогда я ей еще так не завидовал… Все же я должен хоть что-то сделать, просто обязан, иначе умру на месте и первым, что узрят ее прекрасные глаза после пробуждения будет мой жалкий труп. Вязкая темнота давала достаточно времени на все, но вот у меня, к сожалению столько не было. О боги… Моя девочка была такой теплой, почти что горячей… Ее умиротворенное сопение странным шармом сочеталось с моим внутренним безумием. Эти бесстыдно близкие бедра ввергали меня в еще большее исступление. При каждом ее вздохе я как будто рассыпался в прах — только так я мог описать свои ощущения, при взгляде на ее приоткрытые губы, милое лицо и расслабленное маленькое тельце полностью в моей власти… Если бы я только мог себе позволить, если бы законы физики мне разрешили тысячу поцелуев подряд — я несомненно бы это сделал. Если бы я взялся расписывать все, чем был охвачен мой разум в тот момент, все мысли, сопровождающие мою беспокойную истерзанную душу… Это бы заняло слишком много страниц в этом дневнике, настолько много, что иметь его подле себя без стального замка было бы небезопасно. Также небезопасно, как мне сейчас находиться рядом с моей маленькой спящей страстью. Также небезопасно, как мне сейчас обнаружить, что она не спит более. Да, я наверное наглухо отбитый и место мне в лечебнице для душевнобольных. Вы можете мне говорить что угодно — мне все равно. Главное, что я сейчас смогу избавить себя от этих мучений. Наконец-то я могу что-то сделать, наконец-то в моих силах взять вверх над этой болью, над этим тупым страхом — я могу потеряться в этих чувствах, если такова будет моя воля. Перестать быть внутри этой боли. Перестать быть… Сейчас я исчезну. Совсем. Пропаду. Исчезну совсем. И никто не в праве будет судить меня за это. Только перед тем, как покинуть эти ужасы я могу себе позволить насладиться этой неповторимой немотой. Глухой, плотной как стена, которая отделяет ее комнату от гостиной, в которой на данный момент отдыхают родители. И я ни за что не позволю ей нарушить эту тишину. Я ни за что не позволю ей помешать мне наслаждаться этой немотой в обжигающем безмолвии. Ее глаза горели синем пламенем в вязкой темноте ночи. Она смотрела на меня почти неотрывно, заставляя меня срываться раз за разом. Эта темнота дает мне возможность увидеть то, что я вижу перед тем, как провалиться в сон. Это мгновение, и я часто за него цепляюсь, потому что оно — последнее, которое я могу удержать перед тем как пасть в пропасть собственных слабостей. Мне уже не хватало кислорода, я тяжело дышал. Я еще ощущал ее податливое тело, я еще слышал ее голос, доносившийся из мира фантазий, но этого было мало — мне хотелось большего. Моя ладонь зажимала ее маленький рот, пока мой разум распадался на части от ощущения накатывающего блаженства. Перед глазами словно клубился дым и я еле-еле мог разобрать очертания ее девичьих ключиц. С каждым рывком я все больше загонял себя в ловушку — влюбленный безумец был согласен на многое, лишь бы больше не отпускать ее из своего сознания. Я был готов на все, даже если для этого пришлось грубо сломать ее защиту. Она почти что страдальчески выгибалась подо мной, словно играла в каком-то немом фильме со времен двадцатых годов. В небольшом пространстве ее комнаты луна глушила почти весь шум. В тяжелом воздухе держалось бешеное напряжение. Перед моими глазами одна за другой летели искры. Только мое рваное дыхание резало пласт тишины и еле-слышно поскрипывали пружины ее кровати. Смола с отблесками в виде звезд безжалостно затекала в глаза с вязкой негой приторного оргазма. Несмотря на весь ужас происходившего, эта бесконечная пытка казалась мне верхом блаженства. Зверь внутри меня добил ее парой беглых поцелуев в припухшие губы и только тогда позволил банально вдохнуть. На сегодня для нее достаточно.