Сожги меня

... Приглушенное поскуиливание с хныканьем уже давило на нервы. В буквальном смысле жалкая какофония ужасно раздражала. Наверняка сестрица манипуляторша пытается вызвать жалость. Конечно. Эта малолетняя негодяйка специально хочет заставить старшего брата (который заботится и переживает за нее как никто другой) чувствовать себя ужасно. Просто маленький демон какой-то, без сомнений. Словно это я виноват, что ей не доходит с первого раза и мне пришлось немного прикрикнуть. Я ведь сделал это потому что искренне люблю ее, так, как если бы она была моим ребенком. И ничего странного в общем-то нет. Все дети плачут, когда их наказывают, это жизнь, но надо же как-то с такими справляться. Что делать, когда слова не помогают? Вот и приходится доходчиво объяснять этому ребенку те же самые учения, только другим языком. Сама виновата. Сама напросилась. Я ведь правда хотел как лучше. Я ведь правда люблю ее... *** Прошло часа наверное два с того момента, как она грюкнула дверью и закрылась в своей комнате. Я решил ее не трогать и дать успокоится нам обоим, а ей в особенности выделить время, чтобы она хорошенько подумала над своим поведением. Ей будет тяжело меня ненавидеть, зная, что как н крути, но это все-таки она виновата. Она скорее будет ненавидеть себя после того, что я сказал ей, и после того, что она осознанно делала за моей спиной. Был бы пробел в моем воспитании — я без проблем мог бы браниться на нее и даже считать что это правильно, но нет. Меня, в отличие от моей девочки родители научили нормам морали, поэтому я не спешу разбрасываться всякими словами, я ведь не хочу ее обидеть. Мне просто нужно было донести ей, что-то, как она вела себя последнее время и эти гляделки в кафе с преподавателем музыки недопустимы. Жаль что мне пришлось все ей объяснять именно таким способом, ну что ж, по-другому ей видимо не доходит... Но я там безумно ее люблю, что уже совсем скоро, когда она ушла я начал задыхаться без своего воздуха. Время шло, наступал вечер и я, надеясь на свежий воздух и тишину открыл окно. В лицо мне сразу подул приятный ветерок, сквозняком проникая в дом. Но даже этот ветреный невидимый гость не сделал обстановку и мое самочувствие лучше. Было все так же душно. И ведь я знаю почему — Ее не было со мной. И пусть она была недалеко. Всего лишь в другой комнате, но это не делало ситуацию лучше. Мне катастрофически не хватало кислорода, так ужасно не хватало ее рядом. Может быть, в самом деле я ощущал нечто подобное, а может, это мой организм внушил сам себе. Я так не привык говорить об этом... Дело не в том, что я по своей натуре был человеком скрытным, а в том, что я в глубине души постоянно проверял свои чувства. Правдивы ли они. Но насчет чувств к моему солнцу я никогда не сомневался. (И даже если другие не видят, что она умеет на самом деле согревать, то пусть это останется тайной между нами.) Мне так хотелось ощутить то ее тепло, что увидев ее кружку с так и не выпитым остывшим чаем мне хотелось взять ее в руки и постараться почувствовать это еле уловимое тепло, после касания ее ладошек. Это тепло не было физическим, но оно точно было. Хотелось прикоснуться губами к следу розоватого блеска на краю чашки от ее уст. Безумно хотелось поцеловать мою любовь. И в то же самое время, хотелось разбить эту посудину с размаху кинув об плитку, которой обложен пол. К этой глупому куску мрамора она прикасается по тридцать раз в день, нося его туда-сюда из комнаты на кухню, а меня шугается, словно это не я ее брат, который заботится о ней каждую секунду своей жизни с момента ее рождения... Мне так не хватает тактильности с ее стороны. Раньше она была только моей девочкой, мы часто обнимались, даже просто так, а сейчас что? Ревность все так же кипела в жилах вместе с почерневшей кровью. Меня ничего не останавливало от того, чтобы начать крушить все от вернувшейся злости, но у меня просто больше не было сил на подобное, я знал — не получу ничего, кроме разочарования и ненависти. Во мне сейчас такая пустота и без нее эта пустота чувствуется еще более холодно и опустошенно. Там все уже разбито. Там уже негде разбивать — ни рук, ни ног, ни чашек. Я как будто отдал все, что имел. Все, что мне было нужно, я уже отдал этому ребенку. Если бы еще было что-то, что можно еще отдать... ... Поддерживать огонь во мне все еще было возможно, но я уже не был способен вернуться к нормальной жизни. С каждым днем я осознаю, что хочу как раньше чувствовать на себе ее взгляд. И пусть она будет смотреть просто как на брата, а не любовника — все равно, главное, что она не отводит глаза. Я так хочу любить ее опять. И пусть память сотрется, мы будем как раньше — просто родственники. Возможно я бы смог позволить себе чуть больше, чем мог позволить себе брат. Возможно, я бы прижал к себе ее тельце чуть ближе, обнимал бы чуть дольше. Целовать ее в висок и гладить по пушистых волосах было бы нормой для нас. Я обещаю, что не пошел бы дальше дозволенного. Я так хочу получить обратно заветную возможность хоть иногда целовать ее. Так хочу любить ее. Просто обожать, без задней мысли... Пусть тот, кто это может, делает это, но правда в том, что никто не сможет ее любить так, как это делал я. Никто на планете, или даже во вселенной не смог бы полюбить ее сильнее меня, это я знаю точно. Только я мог сделать ее счастливой. Невозможно, чтобы она любила кого-то другого, кроме меня. Пусть и как брата, все равно. Если бы другие знали, как сильно я желал обладать ею, никто не посмел бы целовать ее. Она, должно быть знала это. Но и при всем этом я только не понимаю одного — почему она вяла в моих руках, а не цвела, как положено юному бутону? Она ведь ощущала всю мою заботу и любовь. У нее были все ресурсы, я давал ей все, что только мог. Никто не мог бы ей дать больше любви, это физически невозможно. Я не просто ценил ее — я боготворил это маленького ангела все время. Она была моим талисманом, спасательным кругом из всей этой ужасной среды. Почему же она превратилась в больную бабочку, с невыводимой грязью на мятых крыльях? Может это та среда, в которой нам приходилось жить сломила ее? Скорее всего это мир и его жестокость так на нее влияли. Помню, как я бесконечно перебирал варианты возможных виноватых. «Кто мог так жестоко истязать мою маленькую девочку? Кто мог так поиздеваться над невинной душой этого ребенка?!» Кажется, я искал причину вечно, но к сожалению, одного я так и не понял тогда — что может быть, если бы я не трогал ее, если бы я хотя бы попытлася остановить тех чудовищ, кошмарных демонов своего нутра, то может быть, все было бы по-другому. Каждый раз, когда я касался ее, каждый раз, когда она брыкалась, а я не обращал внимания и задирал ее юбку оставалось пятно. Даже самый маленький синячок от моих рук на ее теле необратимо въедался под фарфоровую кожу. Когда уже этот монстр осознает, что это он и только он в ответе за всю грязь, которую от невозможности вывести с белоснежных крыльев отрезали вместе с ними же. Над ее светлой головой остался висеть нимб и запекшаяся кровь на спине. Она всего лишь хотела, как и все подростки в ее возрасте, стать взрослой. Она доверяла мне настолько, что имела надежду, что я действительно смогу открыть ей дверь в неизведанное, в новый «взрослый» мир. Она надеялась что я отпущу ее в свободный полет, но я никогда не мог освободить мою птичку и в нужное время тоже не смог. Моя милая так и не смогла уйти на «полную свободу». Даже когда она ушла, она оставалась моей, она сама это знала. Я всего лишь вытерпел ее вынужденное четырехлетнее молчание. Мы долго молчали. Молчание между нами только нарастало. Малышка Биллс так и осталась малышкой, хоть и внешне выросла. Внутри она абсолютно не изменилась. Все тот же ребенок с огромными глазами, детской припухлостью и вечными капризами. Я помню, как она сама ко мне тянулась, а значит, нет смысла винить только меня в случившемся. Наши отношения не были моим преступлением. Во всяком случае, даже если и так, то она была главной, а я соучастником. *** Семь часов вечера. На улице постепенно темнеет, солнце опускается к горизонту, хоть еще и относительно светло. Она так и не выходила из комнаты все это время. Может потому, что я ее не звал и сам не подходил. Да, вполне может быть, но я надеялся, что она сама все поймет. Что после осознания своего ужасного поведения, она придет сама, но как видите, мои надежды были напрасны. Увы и ах, но так и есть. Ну и ладно. В конце концов, у нас еще будет время обо всем этом поговорить. Впрочем, почему «будет»? Вот прямо сейчас и поговорим... Я осторожно постучал, перед тем, как открыть дверь в комнату. В тот самый момент деланная смелость куда-то испарилась и появился пятисекундный страх. «А что если после того, как я стану инициатором нашего примирения она уйдет?» Уйдет, потому что почувствует власть, справится с которой ей еще не под силу просто из-за возраста и непонимания некоторых вещей. Она — ребенок, который всего лишь хочет, чтобы его утешали и исполняли капризы, но полная вседозволенность разрушает. Я это знаю. Она уйдет, а потом найдет себе того, кто будет просто жалеть ее, но совсем не любить или заботится. Вообщем относится к ней, как к больному щенку, который по большей части обуза, но за хлопоты с которым тебя считают добродетелем. Поэтому, в таких случаях, да и вообщем власть и руководить в наших отношениях должен старший. Я уж то точно мудрее нее. Я знаю как должно быть лучше, я знаю, как и могу позаботиться о ней и о самом себе. Но все же, как мой мозг не старался убедить меня в возможных рисках, моя любовь к ней сильнее, чем что-либо существовавшее на этой земле, потому что чувство самой любви и предмет любви не земные. Я уже говорил, я уверен, я знаю точно, что моя Биллс — ангел, никто мне ее не заменит. Она — мое маленькое божество, одно ее имя заставляет предательское сердце сжимать от нежности, которую я испытываю к этой маленькой фигурке, к детской пухлявости на ее светлом личике. Я никого и никогда бы не смог так сильно полюбить. Даже ее неряшливые и развязные манеры кажутся чем-то милым и притягивающим взгляд. Где-то в сердце рождается огромная волна и проходит как цунами по всему телу и необъяснимая тяга и желание заботится об этом маленьком существе стают прежде всего. А потом... Это прекрасное создание уже постепенно перестает обращать внимание на мое присутствие. Я это вижу уже сейчас и уже сейчас мне невыносимо от одной мысли об этом. Я со всех сил пытаюсь удержать мою маленькую любовь, чтобы она не гналась во взрослый мир, подальше от меня так быстро. Я только-только смог обнимать ее и получать ее взаимность, ее ответное тепло, как уже моя любовь считается чем-то странным и другие хотят мое солнце отнять от меня. То родственники, чье мнение никто и никогда не спрашивал, но они вечно повсюду суют свой нос, другие мальчики, одногодки Билли, которые видят в ней только грудь и могут не запомнить ее имени, да даже родители! Они все хотят нас разлучить. Она ведь по праву моя, почему мои чувства считаются странными, если она всегда, все время принадлежала только мне? Нет! Я не отдам и не отпущу мое сокровище, как бы кто ни старался. Слишком уж велика цена. Все страхи пропадают, когда я вспоминаю все те чувства, все те мысли, от которых болит грудина, я начинаю задыхаться. Все меняется, когда я вспоминаю как велики те переживания, через которые я прохожу каждый день просто потому, что имею счастье (или может страдание...) любить мою девочку в тайне от всех смертных. Сейчас я без стука дергаю ручку двери в ее комнату. Так же как и она дергает за ниточки мое сердце так, что я теперь тоже не слышу его стука. Кажется оно остановилось еще год назад, в то лето. Все как я и ожидал. Ничего удивительного. (Кроме того, что дверь не заперта. Значит не так уже она на меня и злится, не все так плохо как я думал.) Она втыкает в телефон, лежа в темноте, специально задвинув блэк-аут шторы. Что тут скажешь, подростки... Я тоже таким был, мне кажется все через это прошли. Тот самый период, когда хочется закрыться от всего мира и морально изолироваться, так что, в каком-то смысле я ее понимаю. Чтобы не ворошить ее плохое настроение, лучшим решением было просто позвать ее ужинать. На самом деле, не знаю на что я надеялся. На то, что эта вредная вертихвостка выйдет из своего убежища? Весьма наивные надежды, тем более, зная, что имею дело с подростком. А это намного сложнее, чем если бы со взрослым человеком или ребенком. Да, все-таки мне стоило еще раньше признать, что Билли не ребенок. Но это абсолютно не делает дело проще. Я наконец включил свет (в темноте разговаривать мне совсем не нравилось). Она в свою очередь присела на кровати, откинув телефон назад. Должен признать, что если я смог заставить ее отвлечься от экрана, то это уже успех и сейчас главное не спугнуть и никак не оттолкнуть. Ведь... Ну не могу я так долго быть без моей девочки. В такие моменты одиночество словно стает еще более невыносимым. Руки привыкли ее обнимать. Да и как банально это не было, я все же люблю ее. То, что я иногда могу начать поучать ее и воспитывать то... Я волнуюсь за нее, правда, я могу объяснить этим и зла не желаю. Мне просто необходимо помириться с моей звездочкой, потому что даже среди этой заставленной светильниками, лампами и ночниками комнаты она — всегда была, есть и будет моим солнцем. Как вы вероятно могли догадаться, мое солнце до ужаса боится темноты, иронично, не правда ли? Вдруг весь свет, что был в доме, потух, светиться остался только экран включенного телефона моей Билли. Случилось это резко, что даже я немного испугался, не говоря уже про Биллс. Спустя мгновение я вполне осознал что произошло (т.к. особо думать не над чем). Больше всего похоже, что у нас по всей улице пропал свет. В окне ни одного огонька не было видно. Спустя еще секунду раздался режущий тишину грохот грома и кусочек неба за окном полоснула светлая ломаная линия, а за ней еще две такие же. Все это сопровождалось уже привычными раскатистыми словно волны, звуками рокочущего грома. Моя милая вскрикнула. Даже не знаю от чего. От неожиданности, из-за свойственного ей страха грозы, а может от всего и вместе? В прочем, да, посмеиваться над ней по этому поводу не очень корректно, признаю. — Финнеас! — донесся до меня ее писк, после очередной вспышки. — Ты еще здесь? Финнеас! Отзовись уже! — она повторила попытку достучаться до меня опять, на этот раз уже удачно. — Да, малыш, я здесь. Чего ты так нервничаешь, зачем так кричать? — Да потому что тебя неслышно. Может ты сдох там в углу, или испарился. Откуда я знаю? Отвечать нужно. Не знаю почему, но мне было смешно от ее реакции на мое «таинственное» молчание и всю эту ситуацию с грозой. Неужели она не слышала что еще пол часа назад гремело? Да и ветер поднялся, могла бы отвлечься от телефона хотя бы на минуту и посмотреть что на улице происходит. Может быть я и ворчу, но мне можно, это оправдано ее поведением. — Финнеас? — Что? — с этого момента я серьёзно пытался не засмеяться. Моя девочка и ее попытки показать интонацией, что она в самом деле не боится, вызывали у меня смех даже в темноте, когда я не видел ее лица. Хотя, я уверен, так было бы еще лучше... — Что ты там стоишь, жвачкой к полу что-ли приклеился? Иди сюда уже. Мне нечего было делать — я повиновался моей принцессе, но больше не в силах сдерживаться засмеялся. Я так ее люблю. — Что ты ржешь как придурок? Что смешного? — она не успела договорить, как я сам настиг ее, присев рядом. Ощущать ее горячее сбитое от испуга дыхание было так приятно и непривычно, что я не смог сдержаться и не прикоснуться к ней. Моя милая, видимо, почувствовала, потому что повернулась и, сверкая глазами в кромешной темноте, пристально посмотрела на меня. Точнее я не видел, как она смотрела, а скорее чувствовал ее взгляд. Снова ударил гром, она вздрогнула и от испуга резко прижалась ко мне. Когда я чувствую ее в своих руках, обнимаю и просто вижу ее очертания волна нежности к этому существу сама поднимается в сердце. Это она, та самая, которая пытается показаться железной пофигисткой, она так часто примеряет эту маску, но я то знаю, она не такая. И я люблю мою девочку, люблю эту Биллс, которая приходит в ужас от грозы, которая боится темноты, которая сейчас льнет ко мне, потому что я ее старший брат и со мной ей точно бояться нечего, никто и ничто не посмеет ее тронуть. Кто бы что ни говорил - я знаю, что она всегда будет моей маленькой девочкой. Аккуратно уложив ее уже сопящую под одеяло, я закрыл окно и лег рядом. Кто бы мог подумать, она так быстро уснула у меня на плече... Соблазн потыкаться носом в ее шейку и потереться о щеку был велик, но даже к собственному удивлению, единственное, что я себе позволил - это обнять ее крепче, чтобы чувствовать ее тельце еще ближе. От нее исходил жар, она была почти что горячей. Ее тепло было одновременно и чем-то таким, что вызывало желание прикоснуться прямиком к кусочку кожи, между краем футболки и резинкой трусиков, но в то же время я не мог позволить себе это, хоть и ничего плохо в этом нет. Она пробормотала что-то во сне. Поцеловав ее в лоб я вскоре уснул и сам.