Сожги меня

…Заходя за угол этого мини бара-кафе я первым делом вижу ее, испуганно что-то тараторящую, а затем и этого ублюдка, надвисшего как громоздкая туча над моим солнцем… «Не странно ли, что чувство осязания, которое бесконечно менее ценится человеком, чем зрение, не только теряется реже всего, но и становится в критические минуты нашим главным, если не единственным, критерием действительности?..» Я сейчас вряд ли вспомню все происходящее в подробностях, но я надеюсь читатель простит мне это. Помню лишь то, как я за считанные мгновения преодолел расстояние в десять шагов и с таким гневом и силой, каких сам от себя не ожидал, оттащил его за шиворот кожаной куртки. Меня самого будто оглушило, в ушах стоял противный писк. Я услышал, как он ругнулся, когда его лицо встретилось с бетонной стеной. Все это смешалось в отвратительную какофонию для меня, но даже через весь этот гул до моего мозга донесся ее испуганный писк и это на время вернуло меня в реальность. Но ненадолго. Через секунду я опять повернулся к нему и вломил еще сильнее. Уже думал продолжать, так как совсем не видел причин останавливаться, но к моему перекрытому, даже не туманом, а черным дымом мозгу дошло эхо моего же имени. Я опять засомневался насчет реальности услышанного, может мне опять кажется? Подняв за воротник этой же куртки я собирался впечатать его в стену еще раз, как снова услышал свое имя, на этот раз громче, чем тогда. Наконец шестерёнки в голове прогрузились, и до меня дошло, что кричишь ты. Наконец-то выпускаю его из своих кулаков и поворачиваюсь к тебе. В глаза сразу врезается твоё заплаканное лицо, которое ты закрываешь руками. У меня сжалось сердце. Я так давно не видел твои слёзы, и лучше бы не видел никогда. Окончательно протрезвев от злости я молча смотрел на тебя несколько мгновений, не в состоянии пошевелиться. Вдруг ты исчезла из поля зрения. На том месте, где пару секунд назад находилась ты, была просто стена. Точно такая же и сзади меня. Я, забыв о присутствии этого щенка (надеюсь навсегда), кинулся за тобой в след. В душе у меня в момент загорелись и потухли все свечи. Сердце дрожало, передавая вибрацию лёгким, и я четко почувствовал как задыхаюсь. Меня пробрала удушающая дрожь, сам не зная как, но я нашёл в себе силы передвигаться на пластилиновых ногах, рискуя грохотом завалиться на немного влажный асфальт. Колени у меня были, как отражение колен в зыбкой воде, а губы как песок. Лихорадочно бегая глазами по улице, я снова искал тебя. Почему вдруг так резко потемнело, будто за несколько минут нашей схватки успела опуститься ночь? Конечно потом все же сообразил, что темно только у меня в глазах и сейчас я как никогда уязвим, если Генри вдруг окажется подле меня. Мозг на автомате начал прокручивать все события и на сердце стало еще тяжелее. Сама мысль того, что это я, за считанные секунды довел тебя до слёз, убивала. Я болен. Казалось болит не только голова, а всё мое тело и органы внутри. Зрачок увеличился втрое, пытаясь найти хоть какой-то свет, и именно в этот момент, когда я кажется, был готов отойти к царству Аида, краем глаза я зацепился за пушистый локон твоих снежных волос. Чудовищное и чудесное вдруг слилось в одной точке. Моя Билли, моё спасение стояла в двух метрах от меня, и плечи её немного подрагивали. Мне бы очень хотелось верить, что это от сухого ветра, ведь она сегодня слишком легко оделась, а не от еще не утихших рыданий… За несколько шагов я настиг её. Надеюсь мое присутствие все еще было для нее терпимо, и она не хотела толкнуть меня в маленькую лужу дождевой воды, собравшуюся в мелкой неровности дороги. Ведь все, чего мне хотелось на тот момент, это вылизать горе с её губ и поцеловать кристальные слезы на нежных, молочно-бледных щеках. …мучительный анализ единичного случая содержит в себе общую мораль. Казалось бы, такое простое предложение — это капля в море, по сравнению с бесконечными монологами из новелл мыслей, как читателю может показатся, совсем больного человека. Но все же эта моя мысль повергла меня в шокирующий ужас и стыд от самого себя. И вместе с тем, стала отправной точкой всего этого безумия. Да, это всего лишь капля в море всего плохого, что могло с нами, или все же лучше со мной, случиться. Я бы не простил себе, если бы моя маленькая девочка пострадала, и послушно молчал, если пострадал бы сам. Капля в море, которая в состоянии затопить мне грудину, оставляя меня страдать в водяном вакууме. Все это время она молчала и я так же молча повиновался. Я осмелился заглянуть в твои облачно-дымчатые глаза и у меня отняло дар речи. Все что я хотел тебе сказать -лаконичное «прости»-, я передал взглядом. Я хочу попросить прощения за свою горячность и несдержанность. На фоне будто играла скрипка в миноре. И даже не одна, целый оркестр играл для тебя длительную растяжку в переливающихся, маленьких дождевых каплях. Черный тонель — вот как я видел сейчас перспективу моего будущего, то есть не видел вообще, но тем самым божественным светом была ты. Дорогая Билли, мне безумно жаль что я позволил себе подобное, мне безумно жаль что я чувствую то, чего не должен чувствовать. Я все еще не смог в полной мере смириться с тем, что это действительно мои реальные чувства, я все еще не смог смириться с тем, что я это я, и от себя не убежишь. …я никогда не мог свыкнуться с той постоянной тревогой, в которой бьются нежные сердца великих грешников. Я больной человек. Я слишком легко готов допустить необратимое для себя сейчас, но к тому же я еще и трус. Мне достаточно этой драки и одного вида твоих слез, чтобы упасть в бездну безнадежности и никчемности своего бытия. Мое морально-психическое состояние оставляет желать лучшего, скорее всего, читатель подметил и это. Я иду на поводу своих желаний, и все, что сдерживает меня — это мучительное осознание того, что когда ты улыбаешься во сне или просто непринуждённо поднимаешь уголки губ, то улыбаешься ты все же не мне… И это ранит меня в сто раз сильнее любой чужой насмешки или унижения. В конце-концов, пожалею свое, и без того слабое на чувства к тебе сердце, и с почти что настоящей верой, хочу попросить у Бога, чтобы такое больше не повторялось. Казалось бы, это ничего по сравнению с тем горем, которое случается у людей, но за эти минуты ты заставила меня чувствовать больше раскаяния, чем за все ошибки моей жизни. Я по натуре своей склонен драматизировать все конфликты и происшествия, если это хоть как-то касается тебя. Потому что ты — свет моей жизни, и я не знаю как тебе это сказать, разве что, мини-романами во взглядах. Любознательная бабочка, нырнув, тихо пролетела между нами. Я не знаю о чем ты думаешь, когда смотришь на меня такими глазами. Ты ненавидишь меня? Жалеешь? Прощаешь? Думаешь о моей ущербности и жалости перед самим собой? Я не знаю что у тебя в голове сейчас и это сводит меня с ума, но все же, я был очарован. Смотря на твое милое личико, казалось в каемке из белых лилий, (таких же как и твоя кожа), с выражением детской наивности ты была прекрасней всех своих сверсниц. Глупец, рассеянный глупец! Ведь я мог бы заснять её на киноплёнке! Она бы тогда осталась и посейчас со мной, перед моими глазами, в проекционной камере моего отчаяния! Меня точно пленила твоя красота и я постоянно сомневался, уместно ли думать и твоих утонченных чертах, когда ситуация имела совершенно другой склад и ты твердила совсем отличные от моих мыслей, вещи. Мне было сейчас досадно, стыдно и радостно одновременно. Надеюсь ты, моя милая, и читатель простят мне это. Меня все еще съедала позорная судорога, а аромат цветущей зелени, кажется, растворял слова, застрявшие в горле. С таким чувством, будто весь состою из гортани и сердца, я обводил глазами твои ангельские черты и хотелось посвятить тебе все песни. В мыслях уже писал музыку к импровизированной серенаде. Сожаление и досада будто стояли возле меня, невидимы для твоего глаза, но читаемые в моих. В это же время, мое благоговение и обожание также остановились недалеко, нагоняя волны какой-то призрачно-прозрачной радости. И все что я делал сейчас, на самом деле — это просто молчал глядел на тебя и ты так же молча слушала. Все таки было что-то чарующее в этом простом молчании. Даже это у тебя выглядело изящно. Стоило мне только подумать, какой у тебя прекрасный голос, как вдруг ты разорвала холст нашего молчания и моих мыслей, нарисованных на нем. — Финнеас, хватит. Я не знал что и отвечать. Что это значило? Отказ? Если отказ, то отказ на что или от чего? Может презрение или смирение? Неужели ты все слышишь?! Ты ненавидишь меня за мои мысли?! Ты знаешь что сейчас в моей голове, а для меня ты все еще закрытая книга… И все мои тысячи вопросов ты пресекла через мгновение: — Если ты думаешь, что я тут просто тупо стою и молчу как немая, то ты ошибаешься. У меня болит голова от этих твоих мазахистких самобеседований, — этим ты почти никак не ответила на тысячи моих вопросов, но теперь я знаю, что ты всё знаешь и слышишь прямо сейчас. И это пробило током не только мой мозг, но и наверное, все органы, так, что внутри я вздрогнул. Но только внутри, я не мог позволить сейчас себе такую физическую вольность. Надеюсь ты не знаешь об этом, а если и знаешь, то хотя бы оценила мою выдержку. Годы затаенных страданий меня научили самообладанию сверхчеловеческому. Будто где-то есть радио, которое каким-то образом вещает тебе одной все мои мысли. Я все еще нахожусь в неведении, но я тебя не виню. Я опять поступаю слишком эгоистично.  — Я устала, Финнеас. У меня больше нет сил выслушивать эти тихие догадки и намерения, у меня больше нет сил выслушивать твои обвинения в сторону себя же. Я просто устала. — Прости… — Я хотел был продолжить, но ты меня перебила: — Прошу, хватит. Тебе больше не за что извиняться, а эту бессмысленную драку я постараюсь не вспоминать. Всё, не говори ничего, мне кажется нас обоих твои терзания морально очень вымотали. Я хочу домой, давай все остальное, если у тебя есть что еще сказать, оставим на завтра. А сейчас мы просто пойдем домой. Я не стал тебе перечить, потому что понял, что мои угрызения только ранят тебя. Вдруг я заметил, что накрапывал мелкий дождик и мы с тобой, после моего немого монолога обнялись, что значило (то есть мне очень хотелось бы, чтобы значило), что я, абсолютный влюбленный сумасшедший с собачими глазами, все-таки получил твое прощение за сегодняшний инцидент. Вот так тихо мы с тобой и объяснились, точнее объяснился я с тобой и о тебе. И все. Я и мой цветочек мирно побрели в сторону нашего дома. Её плечи снова мелко дрожали, и несмотря на подобие дождя я сразу же отдал ей свою ветровку, надеясь, что это спасёт мою милую от холодной воды и ветра. «Упомянул ли я где-нибудь, что её голая рука была отмечена прививочной осьмёркой оспы? Что я любил её безнадёжно? Что ей было всего 13 лет?» Я решил все-таки не донимать ее пустыми разговорами во время пути, полагая, что она имела ввиду то, что устала от абсолютно любых словесных истязаний меня и ее. Я просто бесшумно повернул голову, чтобы неслышно для нее, в мыслях, в который раз восхититься ее юной красотой и пытаться удежать себя, и не поцеловать макушку с белым пухом мягких волос. Мое сердце опять сжалось, но теперь уже от нежности. Ощущать ее так близко, подле себя было лишь частью пойманного мною блаженства, когда я на какой-то, пускай и ничтожный, промежуток времени, оставался с ней наедине. И даже если в помещении был кто-то ещё, (тут беру за источник свои же воспоминания, надеюсь читателя это не сбивает), всё равно знал, что никто не был так эмоционально и физически близок к моей девочке, как я. И это с учетом того, что я не был для нее кем-то (имеется ввиду определенный статус, который мог приобретести человек, находясь с ней в близком контакте), чьи действия могли бы осуждатся обществом (включая близкий круг друзей и родственников) за ее возраст. Да и мало верится, что я мог бы допустить такое кому-то… Я продолжу: Вряд ли кто-то действительно сможет меня понять в полной мере… Но я очень постараюсь донести читателю это, в таком виде, в каком вижу это сам. Это «что-то» не похоже на знакомые всем нам термины и абстрактные понятия, про которые мельком говорят в школах и пишут в книгах по психологии. Это нельзя сравнить ни с чем обыденным в нашем жалком, земном мире. Это было что-то возвышенное, и от того необъяснимое обычным смертным. Вообще, любовь (назовем это так, раз нет других похожих обозначений тому, что пронимает всего меня до спазмов в мышцах и ударом тока до мозга костей) сама по себе не бывает, и от того ее почти невозможно понять. Ведь любовь — как явеление, не понятно в своих побуждениях и не ясно в самих действиях, когда смотришь на это со стороны. Другим может показатся, что любовь являет собой заботу и вытекающие из этого ручейки, но на самом деле это суждение ложно (это мое виденье и вы можете не быть согласны со мной, это нормально, вы можете упрекать меня за это, за все мысли и действия прошлого и будущего — что тоже нормально, прошу, не забывайте об этом). Еще более туманным это понятие становится когда эта сладко-горькая (или горько-сладкая?) беда случается непосредственно с тобой… Если читатель позволит мне, я хочу опять отклониться с темы своих рассуждений, просто чтобы сказать о том, какая она красивая… … Вакуум моей души сумел вобрать в себя каждую деталь ее детской прелести… Вот о чем я думал, пока мы вместе вглядывались в ясное небо безнадёжной для меня дали… Но в паре с этим, меня не покидала тревога, после такого, казалось бы, довольно спокойного завершения стрессовой сцены моей ревности. Но надеюсь эта тревога никаким образом не передастся тебе, моя нежная любовь. Я очень не хотел бы, чтобы мое обожаемое солнце опять чувствовало себя нехорошо. И как вы заметили, я стараюсь выражаться теперь по мягче, в отношении, наверное всего и даже настолько безобидного, как просто выражение на ее милом личике. Безобидного, но настолько важного для меня.

***

Когда мы уже подходили к дому, который был в нашем абсолютном поле зрения, я с облегчением выдохнул. Ее маленькая ладошка была совсем рядом с моей и мне безумно захотелось сжать ее в своей руке и поцеловать, или хотя бы переплести наши пальцы, но было уже слишком поздно. Она успела перегнать меня шагом и подойти до ворот, пока я завис в своих минутных мечтаниях о ней же. Не спеша открыв калитку, я пропустил ее вперед и она тут же прошла до двери. Ветер всколыхнул белый завиток на ее голове, и на секунду мне показалось, что всколыхнулось мое сердце как простой, пусть даже химический сосуд, и вместе с ней и кровь в моих жилах, будто в больничных трубках. Забрав тот самый несчастный комикс, сам наконец зашел в дом. Ты как обычно побежала переодеваться, а я осел в своей комнате, потрясённый всем тем, что случилось со мной немного меньше, чем полчаса назад. Первым, что я увидел, когда вышел из комнаты — это тебя, быстро шагающую по направлению в свою комнату с насупленными бровями. С кухни раздался голос мамы: — Билли, не буть такой категоричной, возможно ты еще передумаешь. Странно, я вроде недолго просидел у себя, а уже успел пропустить какой-то разговор. И судя по интонации голоса Мэгги и твоего выражения лица, это весьма серьёзный разговор…