Золото и яшма

      — Мне тоже хотелось убраться как можно дальше, — прошипел Цзинъи сквозь зубы, пока Небесные Врата стремительно проваливались под лезвие меча и исчезали в кронах горных сосен. — Просто дышать нечем! — и в подтверждение дёрнул ворот у горла.       Сычжуй чувствовал то же самое и переспрашивать не стал. Здесь, в воздухе, во время полёта, можно было говорить открыто и ничего не бояться.       — А-Юань, махнём сегодня до западной границы ничейных земель?       Далеко, но Сычжуй не спорил. По его плану было нужно оказаться как можно дальше от Юньшэна.       Не узнаю, пока не попробую.       — Так зачем тебе понадобилось за Врата? — поинтересовался Цзинъи… только теперь. Пошёл за мной, не спрашивая, что я задумал; пойдёт так и дальше? всегда?       — Я решил, что должен очищать земли, которые прежде принадлежали Вэнь, — сказал Сычжуй в ответ. — Хочу дойти до них. От той деревни недалеко, и если не будем долго возиться…       — Ты же сам сказал, что без Генерала Призраков… то есть без Вэнь Цюнлиня ты не смог бы пройти там.       — Ну, во-первых, тогда я был один, а сейчас со мной ты.       Цзинъи усмехнулся и с этой же ухмылкой заметил:       — Я горд, что ты так высоко меня ценишь, но на самом деле я Призрачному Генералу в спину смотрю, хоть это и обидно… Лучше дождаться его или придумать способ передать ему весточку.       Воистину мы два крыла: Цзинъи слышит даже то, что я ещё не успел сказать вслух.       — Я так и собирался, — всё-таки произнёс Сычжуй. — Нужно же научиться звать, а не ждать счастливого случая.       Цзинъи фыркнул.       — И в Юньшэне призывать твоего дядю точно не стоит. Заодно и от Ордена отдохнём как следует. Хорошо, что нас так легко отпустили!       Стоило бы поспорить: совсем не легко. Напарник выглядел усталым и осунувшимся, что было неудивительно после Кельи, непонятных извинений и прочей беготни по обители, — хоть и стоит на мече как всегда, в расслабленной и потому самой трудной позе: согнув колено.       — Это Цижэнь-даоши заставил тебя повиниться перед Чу-дайфу? — всё-таки спросил Сычжуй.       Цзинъи мрачно кивнул.       — «Можете отправляться, как только попросишь прощения!» — сказал он очень похожим голосом учителя Ланя и сердито добавил уже своим: — Скажешь, что зря, скажешь, что не надо было? Сам бы я ни за что!       — Скажу спасибо, А-Чжэн, — от души ответил Сычжуй.       И раз уж дорога обещала быть долгой — не стоило зря терять время!       Где и обсуждать планы, если не в небесах? и пусть боги услышат, если захотят. «Ты помнишь мелодию, которой учитель Вэй позвал Генерала на горе Дафань? ну, когда он был ещё учителем Мо!» Сычжуй помнил: резкие негармоничные трели бухэсеюн, с высокими переходами. «Непросто будет переложить её на гуцинь, но я попытаюсь». — «Думаешь, это особый Призыв?» — «Не знаю, но хочу узнать; и постараюсь думать о дяде, когда буду играть её». «Сыграй-ка что ты там помнишь, только пока не вкладывай ци».       Играть на гуцине не сходя с меча было трудно, Сычжуй совсем недавно научился этому. Пальцы не успевали за звуками, и струны ловили ветер и звучали ветру в унисон, — куда я полез, глупое тупое яйцо…       — Кажется, так, — неуверенно сказал он наконец, заканчивая особенно изматывающую долгую цезу.       — Там в конце чуть-чуть по-другому! Давай сыграю, — отозвался Цзинъи, уже доставая флейту.       «Чуть-чуть» получилось совсем не чуть-чуть, разница была заметной: всё-таки флейта хоть и тоже хватала воздух, но играла свою мелодию — для флейты созданную. Там, где гуцинь сбивал звуки в один дребезжащий аккорд, Байюнчэ выпевала каждую ноту в отдельности, и уже ветер смешивал их в один непрерывный режущий приказ «поднимись и повинуйся, встань и сражайся» — истинное и-сяодао, пусть и сыгранное неуверенными пальцами.       Они повторили вместе, и Сычжуй заставил себя играть как никогда раньше не пробовал — обрубая звучание недовольных струн, чтобы переходить от звука к звуку. Только аньинь и саньинь, только «человек» и «земля», впервые ученик Ордена Гусу Лань сознательно отказывался от «неба»… и после семикратного повторения этого заклинания они оба свалились с небес на землю, вымотанные, как после самых долгих и трудных тренировок. Как, ну как учителю Вэю удалось легко и уверенно сыграть этот ужас — да ещё чужими пальцами, да ещё на изготовленной наскоро флейте?!       Возиться в темноте с ночлегом не хотелось: несколько охапок сухого озёрного камыша сойдут за постель, а сноп связанных бамбуковых стволов — за крышу. Едва закончив с этими делами, Цзинъи повалился на камыш и завернулся в плащ.       — Что-то устал, спать хочется сил нет! — пробормотал уже засыпая, извиняясь за то, что с дровами разбираться придётся одному Сычжую.       Сычжуй тоже устал, но следовало всё делать правильно. Хотя бы заварить чай, а на ужин хватит и цзунцзы с орденской кухни, заботливо положенных в цянькунь тётушкой Сюцин.       Когда чай был заварен, Сычжуй осторожно потянул одеяло.       — А-Чжэн, ужин.       Но Цзинъи только закутался поплотней и сказал оттуда что-то вроде «всё потом». Отказывается от еды? и вправду сильно устал.       Ночь была тихая и тёплая для зимы. В этих землях, в отличие от Цинхэ, снег был редкостью и всегда быстро таял, а реки и озёра вовсе никогда не одевались в лёд. Поэтому камыша и защитных чар на орденских одеждах было достаточно, чтобы не мёрзнуть во сне. Цзинъи свернулся в клубок, даже кончик носа не торчал наружу, — всё-таки мёрзнет.       Когда-то в детстве маленький А-Юань боялся оставаться один в темноте. В лекарских комнатах всегда горели заклинательские светлячки; потом приёмыша забрали в школьный павильон Мэйхуа, а там всегда гасят лампы, когда укладывают детей спать — его и А-Чжэна, они единственные всегда ночуют там, а не дома… и первой же безлунной ночью становится темно и страшно. А-Юань дрожит от страха так, что зубы лязгают. Конечно, он не сможет заснуть и будет дрожать до тех пор, пока небо не посветлеет, — тогда, может быть, получится ненадолго задремать. Он трясётся так сильно, что мешает соседу, — к его постели приходит сонный А-Чжэн, удивляется, как можно замёрзнуть в такую теплынь, но накрывает А-Юаня ещё и своим одеялом и укладывается спать рядом с ним. «А руки у тебя и правда как лёд! Но я знаю, как согревать замёрзших людей. Начжай-лаоши мне рассказывала, что можно согревать собой. Грейся давай и спи!» А-Чжэн живой и тёплый, он смешно сопит во сне; теперь А-Юань не один, а значит можно не бояться. Он согревается и действительно засыпает.       Сейчас представился случай заплатить этот старый долг, и Сычжуй накинул плащ на напарника — пусть согреется и отдохнёт как следует!       Сам он уснул не сразу: долго смотрел в небо, подёрнутое рваными мутными облаками, в разрывах которых сияли звёзды и иногда луна. В Ордене учили находить путь по звёздам в любой глуши. Могут ли звёзды подсказать, как идти по жизни? Какая звезда станет для меня путеводной — отливающий алым Хуасин или бело-голубой Тусин? Вышивка на дасюшене должна быть алой или голубой? облака или лучи солнца должны быть его знаком? Почему я должен выбирать — ведь в небесах есть место и тому и другому? но два настойчивых божества не спешили отпустить его. И Сычжуй сам не заметил, как уснул. Снилась, как всегда в последнее время, какая-то тягомотная муть: он ехал в тряской громыхающей повозке по каменистой дороге, и дорога уходила туда, где над лесом поднималось зелёное зарево — совсем не похожее на восход или закат. А когда Сычжуй открыл глаза, оказалось, что уже совсем светло, небо затянуто низкими плотными облаками, но и без солнца понятно, что час мао давно миновал.       Странно, что Цзинъи не разбудил меня, удивился он мысленно, он же всегда просыпается рано!       Но Цзинъи лежал, закутавшись в плащи и одеяло, и всё ещё спал.       — А-Чжэн, пора вставать. — Сычжуй потянул за плащ: утром как вечером. Цзинъи опять пробормотал что-то неразборчивое и попытался завернуться с головой.       — Начжай-лаоши, я больше не буду, не… — только и удалось разобрать, а голос был хриплым спросонья.       — А-Чжэн! — Сычжуй решительно потряс его за плечо.       Друг сел и проснувшимся голосом строго спросил:       — Мы вообще где? достаточно далеко?       — Я следил, — сказал Сычжуй. Отмечать путь на внутренней карте всегда было его обязанностью. — Летели мы всё время на запад и пробыли в воздухе четыре полных часа: с конца бацзы до конца сюй. Значит, мы уже в ничейных землях.       — И можем делать всё что хотим! — кивнул Цзинъи и рывком поднялся на ноги. — Вон там блестит вода, правильно? значит, я иду умываться. Рыбу надо поймать?       — Ещё остались цзунцзы, — сказал Сычжуй. — Не будем тратить время на рыбалку.       Мелодия заклинания впечаталась в суставы, кололась в подушечках; надо бы спросить учителя Вэя про её название, думал он, когда разворачивал гуцинь.       — Будем играть вместе? — уточнил Цзинъи, привычно берясь за рукав.       Сычжуй покачал головой.       — Я должен уметь это сам, на случай, если буду один.       И, прикрыв глаза, постарался увидеть перед собой дядю Нина. Человек с тяжёлыми оковами на руках — хрупкий юноша на тропе Цюнци или сумрачный Генерал Призраков на полуразрушенной стене Буэтьен Чэн… постоянными оставались только цепи.       Пальцы помнили путь. Звуки поднялись, как дождь, подхваченный ветром.       Нин-санцонфу, не пугайся, со мной всё хорошо. Я просто хочу тебя увидеть.       …и постарался улыбнуться, чтобы музыка не казалась военным зовом.       Цзинъи у него за спиной вдруг тихо ахнул и выругался, поминая демонов.       — Ты посмотри! — потребовал он невозможное: как можно отвлечься от музыки? — А-Юань, с тобой не заскучаешь! — А дальше смех слился со свистом воздуха от взметнувшегося меча.       Сычжуй оглядываться не стал, достаточно было посмотреть и перед собой — там в просвете деревьев виднелось озеро, и от озера тащились в сторону их полянки три шатающиеся тени и одна не шатающаяся: давнишние и недавний утопленники.       Снова свистнул меч, уже ближе, почти над ухом. Почему не лук? должно быть, их слишком много — всяких «их» со всех сторон. Слева к поляне подбиралась тощая волчица с горящими глазами; сверху сыпались перья, там тоже кружилось что-то неживое. Почему Цзинъи не берётся за флейту, чтобы их остановить? и сам себе ответил: чтобы не мешать тебе, не мешать дафаньскому заклинанию.       Почему на горе Дафань на зов не пришло столько мёртвого? потому что там шла Охота? И выругал себя тупым яйцом: нашёл время для воспоминаний.       Сычжуй доиграл последний долгий саньинь и тоже вскочил, выхватывая меч.       — Кто бы подумал, что на этом тихом бережке столько всякой нежити! — выдохнул Цзинъи. Они привычно встали плечом к плечу, и Цзинъи привычно начал поворот направо; и так же привычно принялся шутить: — А-Юань, ты же вроде обещал, что будешь думать только о дяде!       — Я и думал, — вздохнул Сычжуй. Волчица досталась его Люсину. — Мы в ничейных землях, так что ничего удивительного.       Каждая из этих тварей была не слишком опасна, но их было много и новые всё подходили; Цзинъи снова покатился со смеху: «Вот ещё с лютыми ежами я не сражался!» — упомянутый ёж пытался цапнуть его за сапог. «Скажи спасибо, что здесь нет лютых кроликов, — отозвался Сычжуй, — убивать кроликов у меня рука не поднимется». Как далеко было слышно это новое заклинание и сколько времени придётся отбиваться?.. кажется, теперь Сычжуй понимал, почему учитель Вэй создал компас зла, а не талисман Безоговорочного Призыва.       И вдруг всё закончилось. Твари, оставшиеся на полянке, кинулись врассыпную, зарылись в землю, взмыли в воздух.       — Боюсь, что я испортил вам Охоту, — негромко сказал Нин-санцонфу, выходя на поляну из-за ствола огромного кедра.       Цзинъи опустил меч и задорно фыркнул: «Тоже мне Охота! на такой мелочи только детишек тренировать!» Сычжуй сложил ладони и поклонился по всем правилам. Дядя Нин был без своих боевых цепей — значит, не ждал, что придётся сражаться.       — Ты услышал? — выговорил Сычжуй, не разгибаясь из поклона. — Ты знал, что это мы и что у нас всё в порядке?       Дядя Нин чуть сузил глаза в осторожной улыбке.       — Я услышал зов и понял, что зовёшь ты. Я ощущал, что ты не ранен. Я был поблизости. — И посмотрел мимо Сычжуя, на Цзинъи. — Я знал, что вы только вдвоём и никакой слежки нет рядом.       А потом снова перевёл взгляд на Сычжуя.       — Господин Вэй этой мелодией поднимал на битву своё войско мёртвых. Не стоит играть его заклинание в мирное время.       — Мы его забудем! — пообещал Цзинъи и даже поднял три пальца вверх в знак обещания. — Мы больше не будем это играть никогда-никогда! ну разве что в самом-самом-самом крайнем случае.       Дядя Нин нахмурился.       — Молодой господин, что у вас с рукой?       Сычжуй недоумённо заморгал. Только что они сражались с нечистью — и ничего тревожного он не заметил. Он ведь хорошо знает, как выглядят движения после того, как на спине остались рубцы… но рука?..       — На тренировке ушиб слегка! — широко улыбнулся Цзинъи. — Ничего особенного, учитель Вэнь, спасибо за заботу!       — Покажи, — потребовал Сычжуй. — Ты ведь осмотришь его, дядя Нин?       Цзинъи, верный себе, ворчал всю дорогу, пока раздевался; Цюнлинь-санцонфу не согласился на задранный рукав и потребовал снять с плеча всё до исподнего — и даже исподнее. «Да я же говорю, ничего страшного! я сам почти целитель, а вы мне не верите!» — «Целитель с таким истощением ци уже не целитель вовсе», строго остановил его дядя Нин… нет, учитель Вэнь.       Сычжуй не удержался и охнул, когда рука наконец полностью показалась из шёлка нижней рубашки: посиневшая, отёкшая, со свежим шрамом содранной кожи, — когда, на какой тренировке?!       Дядя Нин провёл ладонью, не касаясь, и нахмурился ещё сильнее.       — Молодой господин зарастил рану, не очистив её, и при этом вычерпал собственную ци почти до дна. Это очень неразумное поведение. Целитель не имеет права болеть и не должен быть ранен: кто тогда станет помогать его товарищам? Молодой господин должен быть осмотрительнее впредь.       — Вэнь-лаоши, — попросил Цзинъи сквозь виноватую гримаску, — вы не могли бы называть меня просто по имени? а то мне всё время кажется, что на поляне кроме нас троих есть ещё какой-то молодой господин…       — Я начну, — пообещал дядя Нин, то ли про имя, то ли про лечение, потому что как раз положил ладонь на отёк выше шрама. — Почему ты не воспользовался травами?       Цзинъи поморщился: то ли от вопроса, то ли от лечения.       — Не успел пополнить запас… ух ты, холодно, будто лёд приложили!       — Это воздействие инь, — сказал дядя Нин. Кожа под его ладонью из багровой становилась розовой, опухоль спадала, словно вытекала куда-то. — Инь вернёт всю внутреннюю влагу в правильные пути; но всё же стоило бы спеть ту песню, которую ты пел А-Юаню. И постарайся в ближайшие дни пить меловую воду.       — Его рука сломана?.. — не веря, переспросил Сычжуй. — А-Чжэн, почему ты мне ничего не сказал?!       Цзинъи отмахнулся здоровой рукой:       — Ну говорю же, ничего страшного! я сам спешил удрать, знаешь же.       — Трещина во второй трети гонгу, — вместо него ответил дядя Нин. — Сестра советовала таким раненым съедать в день хотя бы одну куропатку с костями.       — Я целого быка с костями съел бы! — громко простонал Цзинъи. — Может, всё-таки порыбачим?       — Не раньше чем я перелью тебе ци, — твёрдо сказал Сычжуй.       Они и прежде так подлечивали друг друга — с тех пор, как научились распоряжаться своими энергиями; сейчас Сычжую пришлось сначала утихомирить собственные взбудораженные и рассерженные потоки. Почему Цзинъи ничего не сказал? мы же всегда просили друг друга о помощи! И кто мог ударить так, чтоб почти сломать руку? ведь Цзинъи не какой-то последний ученик — он почти мастер! Вот выздоровеет — и придётся отчитать его всерьёз, чтобы такое больше не повторялось! но кто я такой, чтобы его отчитывать, ведь Цзинъи попал во все эти неприятности из-за меня… а Цзинъи под его рукой сперва блаженно прикрыл глаза, а потом и вовсе привалился спиной к стволу и задремал, добирая упущенный сон. «Рана не опасная, — тихонько проговорил дядя Нин, — почему ты так испугался, что позвал меня?» «Я позвал тебя вовсе не из-за раны», отозвался Сычжуй тоже шёпотом.       Мертвенно-серые глаза без зрачков внимательно на него смотрели.       — Нин-санцонфу, — сказал Сычжуй, готовясь спрыгнуть с обрыва в холодную воду, — я виноват. Я не хотел, чтобы ты встревожился, я хотел просто повидаться с тобой. Хорошо было бы передавать тебе вести… но я ещё не придумал как.       — Это и впрямь не лучший способ, — сказал дядя Нин и всё-таки приподнял уголки губ в улыбке. — Чтобы использовать мелодию господина Вэя, нужно быть господином Вэем. Вам повезло, что в здешней местности не водится ничего опасного.       — Я постараюсь придумать безопасный зов. — Сычжуй постарался вложить в слова ритуальное напряжение клятвы. — И с учителем Вэем посоветуюсь непременно. Дядя Нин, ты не мог бы остаться с нами на этой Охоте? мне спокойнее, когда ты где-то рядом.       — Я тоже постараюсь, — сказал дядя Нин.       До пострадавшей деревни они добрались уже к середине дня. Дело оказалось несложным: восставшие мёртвые чужаки числом восемь и вправду бродили вокруг домов и заборов, но были совершенно не лютыми. Ещё до первого удара Сычжуй категорически настоял на том, чтобы поменять расстановку: в их обычных Охотах Цзинъи был атакующим, а Сычжуй прикрывал и поддерживал атаку музыкой и талисманами, — теперь же роли переменились, и Сычжуй был на острие, а Цзинъи подсказывал сзади: «влево» или «справа двое, отступи немного», а играть на флейте можно и раненой рукой — не то что стрелять из лука. После боя оба согласились, что «так тоже можно», и отправились искать, откуда явилась в деревню эта вялая нечисть.       Место, откуда пришли цзянши, нашлось неподалёку — на тропе, идущей по крутому склону горы: видимо, небольшой караван попал там под каменную осыпь. Трупы лошадей растащили звери; от тюков остались только лохмотья, и местные жители слёзно покаялись в мародёрстве. До сумерек раскаявшиеся крестьяне успели выкопать три могилы на краю своего кладбища, и заклинателям оставалось только провести ритуалы упокоения. За благодарственным ужином Цзинъи потребовал себе цыплёнка, честно отказавшись от всякой другой еды, и сжевал его со всеми косточками, приговаривая, что для его раны эта птица уж точно полезнее куропатки, потому что крупнее. Ночевать господа заклинатели благородно не остались, не желая вводить небогатых жителей в лишние расходы и хлопоты.       Нин-санцонфу ждал их на той же поляне, на которой встретился с ними днём, и Сычжуй остановился под лесным пологом, на эту поляну глядя: Призрачный Генерал принёс ещё охапку тростника, чтобы сделать постель попышнее, развёл костёр и теперь жарил над огнём рыбу на прутиках, — и поляна почти превратилась в дом… почти такой, как был у А-Юаня когда-то.       — В этих лесах уютнее, чем было в скальных клыках Луаньцзан, — сказал дядя Нин, словно услышал.       Вечер выдался ясным и тёплым. «Всё-таки славно, что у нас ещё три дня на путешествие, — рассуждал Цзинъи, допивая свежезаваренный чай. — Можно вдобавок на обратном пути травы пособирать, я у Лань-дайфу больше одолжаться не хочу, а запас пополнить надо. Не всегда же Вэнь-лаоши сможет меня выручать!» — а потом замурлыкал почти беззвучно «Песнь исцеления тела». Пострадавшую руку осмотрели ещё раз, она уже не пугала переливами синих и багровых тонов и казалась вполне обычной рукой — разве что чуть горячее обычного. «Вэнь-лаоши, мы задумали завтра добраться до земель Цишань и немного там поохотиться! я ведь уже здоров, правда же! Вы ведь пойдёте с нами?» Всё было как всегда — и всё было уже по-другому. Одежда на дяде, купленная осенью, уже не выглядела новой, но всё ещё была опрятной и не порванной… «можно я расчешу тебе волосы, Нин-санцонфу?» — спросил Сычжуй, заново набравшись смелости.       Волосы были самой живой частью этого тела: они продолжали расти. По-прежнему не собраны в хвост и свободно падают на спину — знак траура.       — Ты хотел построить себе дом, санцонфу. — Чёрные тусклые пряди под гребнем скользили как змеи. — Тебе удалось?       — Удалось. — Дядя Нин сидел неподвижный, как камень. — Не совсем дом и совсем не на Луаньцзан, но мне там удобно.       — Что вы делаете целыми днями, лаоши? — вступил в разговор Цзинъи непривычно вежливым тоном.       Дядя Нин пожал плечами:       — Ищу полезные растения, особенно те, что подходят для благовоний. Собираю и сушу травы. И… — он почему-то помедлил, — и смотрю, как растут птенцы.       — Хотел бы я так пожить, — вздохнул Цзинъи и снова уткнулся в чай.       Сычжуй задержал дыхание. Сколько ни тяни, сколько ни откладывай, но в итоге всё равно придётся сказать.       Спросить.       — Цюнлинь-санцонфу, почему ты отказался от мести? — Он старался говорить спокойно, но голос внезапно охрип и готов был сорваться.       Всё увиденное в ритуале Памяти будто отпечаталось на обратной стороне его век: все события, все детали, все мельчайшие подробности были живыми и яркими; зато прежние воспоминания о жизни в ордене словно подёрнулись пылью, стали выгоревшими рисунками на пожелтевшей от времени бумаге. И настоящее казалось несущественным по сравнению с памятью.       Мысли о мести не давали покоя. Он давно знал имена адептов собственного ордена, кто похвалялся участием в первой осаде Луаньцзан; точно были там старшие мастера Орденов, но Сычжую до них ещё тренироваться и тренироваться — слишком велика и очевидна разница в силах. Ждать, готовиться, жить рядом с будущими жертвами… во что превратится жизнь?       И ведь он не один: с ним Цзинъи. Лань Цзинъи, который ясно сказал, что не оставит Сычжуя и пойдёт за ним — и вместе с ним станет преступником и будет уничтожен? И месть Сычжуя ляжет тёмным пятном на имя Ханьгуан-цзюня… об этом даже думать было невыносимо. Но как же долг перед кровным родом? просто забыть?..       Призрачный Генерал опустил веки, несколько биений сердца молчал, потом ответил вопросом на вопрос:       — А ты решил мстить, молодой господин Лань? — глухим тихим голосом. — Ты что-то вспомнил?       — Да! — Вот и берег, вот и обрыв, теперь только прыгать, отступать поздно. — Мы провели ритуал Сопереживания и Расспроса, и я вспомнил всё! И каторгу у Цзиней, и как тебя там убили, и как Старейшина Илина спас нас и дал тебе отомстить за твою смерть, и как… — голос всё-таки сорвался почти на шёпот, — …как мы строили Бинан Суо, и как вы с тётей Цин ушли, и… я не видел, но слышал, как пришли заклинатели и убили всех, кого смогли найти! Сянь-гэгэ спрятал меня… — А потом и на хриплый крик: — Это было настоящее убийство! из тех, кто там жил, никто не был воином и никто не мог сражаться!       — Сянь-гэгэ?.. Значит, вы провели ритуал? — Дядя Нин говорил так спокойно, словно и впрямь был учителем и они были сейчас в школьном классе. — И кто же был заклинателем в нём?       — Я! — Цзинъи придвинулся к Сычжую, получилось плечом к плечу. — Я играл «Расспрос», переплетая его с «Сопереживанием», поэтому тоже видел всё!       — Тогда, раз уж этот ритуал вам знаком, я не буду отвечать словами, — сказал дядя Нин и поднялся на ноги. — Мастер флейты, сыграй-ка «Сопереживание» для моей души. Тебе будет легче, чем в тот раз, ведь я-то — мёртвый… и не забудь присоединиться сам.       Цзинъи вздёрнул подбородок, вытащил из рукава флейту, покрутил её в пальцах: на многие ли вокруг не было никого — никто не услышит.       И повернул голову к Сычжую, спрашивая сперва взглядом, потом голосом:       — Прямо сейчас? ты согласен?       Согласен, сказал Сычжуй одними губами. Что бы ни приказал нам мой старший, я подчинюсь.       Цюнлинь-санцонфу кивнул и опустил голову так, что волосы скрыли лицо. Не дядя Нин — просто какой-то цзянши.       Первые звуки Сопереживания, осторожные и вкрадчивые… ещё не вопрос, ещё не приказ и даже пока не просьба, — трель одинокой птицы над вечерней засыпающей рекой, лёгкое касание ветра, — потом настойчивей, но так же вкрадчиво. Очень трудно сопротивляться, но сейчас флейта спрашивает не меня и можно помнить и не терять — я Лань Сычжуй, я адепт Ордена Лань, я взрослый… ну, почти взрослый. Не дитя по имени Вэнь Юань. Не юноша по имени Вэнь Нин, хоть и смотрю его глазами.       Было заранее понятно, что ничего хорошего в этой памяти им увидеть не придётся, но первая же картина больно ударила по сердцу. Дымящиеся обгорелые остовы домов, выжженная трава, трупы на земле, все вперемешку: мужчины, женщины, подростки… где-то беспорядочной цепью: бежали; где-то поодиночке, в выгоревших кругах десятков стрел: отбивались; где-то просто навалом, прикрывая друг друга: прятались… и знаки Солнца на каждой стреле, на земле, на телах, и белые полотнища со знаком Солнца на каждых уцелевших воротах.       — Резиденция к-клана Фо, отказавшегося присоединиться к Вэнь. Потом с-сюда возили глав других кланов и Малых Орденов для устрашения. — Голос Вэнь-санцонфу звучал ниоткуда и отовсюду. — Наш Орден виновен!       Следующая картинка — словно перевернули страницу книги: какой-то городок в горах, похожий на Гусу. Видно откуда-то сверху: наверное, Вэнь Цюнлинь летел на мече, — развалины домов, курящиеся головни, все пожарища выглядят одинаково… и снова везде оттиски огненных печатей Яростного Солнца. Местные жители подбирают мёртвых и раненых, но стоит одному поднять голову и увидеть отряд — все бросаются врассыпную под ненадёжную защиту деревьев и уцелевших стен. Движение замедляется, словно Вэнь-санцонфу хотел задержаться. «Держать строй, не отставать!» — рычит незнакомый голос.       — Город Наньхэ. Здесь не было резиденции, просто преследовали один из отрядов Сопротивления и уничтожили город вместе с ними, — бесстрастно пояснил Вэнь Цюнлинь. — Наш Орден виновен!       Ещё одна страница, и новую землю было очень трудно узнать — и не узнать было невозможно: Юньшэн Бучжичу! Разрушенные Небесные Врата, горы тлеющих углей на месте библиотеки, последняя догорающая стена Зала Предков, руины чжунтана и ланьши. Видно снова как в полёте с меча: почерневшие уродливые рощи, заваленные обломками ручьи и озёра и — тоже трупы, тела в бело-голубых одеждах и только в них… у нападавших никто не погиб?! нет, наверняка уже успели подобрать всех своих… «Вэнь-дайфу, поторопитесь, у нас есть раненые», — незнакомый гортанный голос. «Исполняю, — голос тёти Цин. — Цюнлинь, за мной!»       Сычжуя от увиденного выворачивало какой-то потусторонней тошнотой. Верховный Владыка Вэнь был действительно безумен — вот таким образом звать в друзья, в союзники?!!       — Месть ордену Гусу Лань за отказ подчиниться и отдать реликвии, — прозвучал спокойный голос нынешнего Вэнь Цюнлиня. — Здесь погибли немногие, Цинхэн-цзюнь среди них: умер от ран уже после сражения. Нескольких младших адептов, кто был ранен и не смог сбежать, взяли в плен в лагеря перевоспитания, Лань Ванцзи был одним из них. Лань Сичэнь сумел скрыться.       Достаточно! мысленно взмолился Сычжуй. Хватит!.. и оборвал себя: кто я такой, чтобы спорить.       Я выдержу всё, что прикажет Вэнь-санцонфу. Выдержал же он!       В Пристани Лотоса Сычжуй бывал — во время соревнований и совместных Охот, — поэтому узнать место было нетрудно. Плети огня, танцующие в ажурных решётках: горят павильоны и беседки над багровыми водами озера, — алое зарево заливает полнеба… горячий ветер рвёт лиловые полотнища, и длинные вымпелы тоже вспыхивают как огненные хвосты… огненная дорога лежит от берега к борту корабля, у борта толпятся люди в бело-алом, готовые спрыгнуть на залитые кровью доски причала…       — Ляньхуа У, резиденция Ордена Цзян, — подтвердил Вэнь Цюнлинь. — Была уничтожена полностью. Все, кто в тот момент находился там, включая слуг, стариков и детей, погибли.       Обгорелые ворота на поле сунлян — оно больше не поле для тренировок, а один огромный могильник: кучи трупов, настоящие горы, выше человеческого роста… руки, ноги, волосы, всё изувеченное, чёрное, и люди даже не угадываются уже в этих останках… вдруг — распахнутые, полные ужаса, остановившиеся глаза на мёртвом лице — юноша, почти мальчик, ровесник тому, кто смотрит…       …и ещё несколько рядом: все младше, чем Сычжуй сейчас, лет по тринадцать-четырнадцать, как их Кроличья Гвардия, их шиди… их тоже стаскивают в общую кучу, кого за руки, кого и за ноги, — сваливают, делая неузнаваемыми.       И над самой водой, залитые светом десятка факелов, два особенных тела — мужчина и женщина, она в домашнем лиловом одеянии, он в шитом дасюшене и с высоким гуанем… женщина лежит на боку, глядя остановившимися глазами на мужчину, который стоит над ней на коленях, — почему он не падает, он же наверняка уже мёртв, ведь уронил меч, живым не уронил бы!.. — тело не падает потому, что опирается на копьё, по-прежнему воткнутое ему в грудь.       — Это глава Цзян и его супруга. — Вэнь Цюнлинь помолчал, словно ему нужно перевести дыхание, и продолжил: — Их уничтожил Вэнь Чжулю, Сжигающий Ядра. Все тела было приказано сбросить в озеро на съедение рыбам.       Но нет в конце слов «наш Орден виновен», и Сычжуй ждёт, затаив дыхание, и слышит издали новый незнакомый голос: «…будь по-вашему, Цин-дайфу, я ведь ваш должник; но только поклянитесь, что никто никогда не узнает!..» — и дальше ночь, два неприметных холмика свежей земли под низкими ветвями ракитника, здесь так тихо, словно и нет никакой войны. Голос тётушки Цин: «Запомни место, А-Нин; надеюсь, будет кому рассказать».       — Мы с с-сестрой тайно похоронили Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань. — Вэнь Цюнлинь говорит буднично, словно такой подвиг это совсем пустяк и единственное, что имеет значение, это вновь произносимый приговор: — Наш Орден виновен!       Сычжуй попытался зажмуриться, но память Призрачного Генерала была вокруг и уйти не могла.       — Лань Юань, ты уже бывал в Цишане, так что пусть посмотрит молодой господин Лань Цзинъи.       Да, Сычжуй видел и помнит: иссохшие, выеденные изнутри пустоши, бывшие когда-то владениями Ордена Вэнь, а теперь одичалые и безлюдные, в них лишь нежить и нечисть, пожирающая сама себя и грязным пятном расползающаяся на окрестные земли.       — И это — тоже вина Ордена Вэнь. После войны, развязанной нашим Орденом, заклинателей стало намного меньше, очистить этот край и вернуть его к Свету сейчас просто некому. Хорошо, что уцелевшим орденам удаётся поддерживать хотя бы собственные владения. — Дядя Нин помолчал и договорил твёрдо, как никогда раньше: — Жизнь любого заклинателя, способного сражаться с нечистью, драгоценна.       Драгоценна, эхом отозвался Сычжуй. Никто, побывав в нынешнем Цишане, не стал бы спорить — драгоценна. Лишь заклинатели стоят между обычными людьми и искажёнными тварями, и что бывает, когда исчезают заклинатели, он теперь видел сам.       — Достаточно, — только теперь сказал Вэнь Цюнлинь.       Сычжуй выпал из чужих воспоминаний в настоящее, словно на скаку свалился с коня. Он и сам не заметил, когда успел упасть на колени. Цзинъи стоял, но даже издали было видно, как его трясёт.       — Благодарю за наставление, Вэнь-дайфу, — прохрипел он и поклонился.       Призрачный Генерал кивнул и повернулся к Сычжую.       — На имени Ордена Вэнь и так слишком много крови, и я не желаю, чтобы ещё хоть одна капля легла на него. — Никогда прежде Сычжуй не слышал от Вэнь Цюнлиня такого голоса. — Как старший в роду я запрещаю тебе, Вэнь Юань, кровавую месть. Если хочешь — можешь мстить иначе.       — Этот понял. — Сычжуй поклонился, не вставая с колен.       — Да, господин Вэнь, — в одно дыхание с ним отозвался Цзинъи.       — Принимаю ваше обещание, — сказал Призрачный Генерал и договорил уже голосом дяди Нина: — А теперь, А-Юань, п-подойди, пожалуйста, и сядь рядом со м-мной.       Сычжуй сел куда указали — перед дядей, почти колено в колено. Нин-санцонфу немного наклонился к нему, поднял руку, — «не бойся», — его левая ладонь плотно легла поверх одежды на правое подреберье, и в этом месте ощутилось прикосновение холода, такое ледяное, что сразу стало горячим.       — Что?!.. — начал было Цзинъи и не договорил испуганное «что вы делаете!» — Разве А-Юань ранен?..       Теперь под ладонью было тепло, уверенное и равномерное, почти своё собственное; даже захотелось выпрямить спину, словно с неё уходила незримая тяжесть — а ведь и сам не знал, что она там есть.       — Нужно забрать у А-Юаня лишнюю инь, пока она не отравила его окончательно, — сквозь тёплую пелену донеслись слова Вэнь-санцонфу. — Вас ведь учили, что гнев и ненависть разрушают душу?       — Учили, — досадливо проворчал где-то там Цзинъи, — но уж Сычжуй-то… — И не договорил, наверняка вспомнив продолжение этого урока: «Чем дольше человек держит в себе тёмные чувства, тем сильнее становится яд». — И это так легко сделать, Вэнь-дайфу?       — Я мёртв, и инь для меня — как для вас светлая ци, — отозвался дядя Нин размеренными словами, так подходящими к ровному течению под его ладонью. — Я могу принимать её и хранить, как вы храните ци в своих ядрах. И смогу перелить её, если в том будет нужда.       Сычжуй вслушивался и не мог подобрать собственные слова. То, что кололось шипами в его сердце, затихало, замолкало, не шипело больше; он снова был один и был сам себе хозяин.       — Но ведь другие мертвецы… — не унимался снаружи Цзинъи.       — У других мёртвых нет рассудка, — объяснил дядя Нин и медленно убрал ладонь. На её месте ненадолго осталось тепло, похожее на светлячка, потом сменилось голубоватой льдинкой и растаяло окончательно.       — Спасибо, — выговорил Сычжуй и повторил уже как подобает, с поклоном: — Благодарю, санцонфу. Моя вина: я должен был очиститься сам, как нас учили наши учителя.       — Теперь я за тебя спокоен, — сказал дядя Нин и вдруг улыбнулся знакомой тенью улыбки: — Всё ещё хотите отправиться очищать земли Ордена Вэнь?       — С чего бы нам передумать! — обиженно фыркнул Цзинъи. — Земли не виноваты ни в чём!