Натурщик, или красота - убойная сила

Когда шофер завел машину в ворота академии, парковаться было уже негде. Самые дорогие иномарки стояли сразу за воротами, и Анатолий Александрович с удовлетворением отметил среди них пару знакомых рейндж-роверов и кадиллаков. Ближе к зданию академии авто дешевели, а непосредственно у массивных дубовых дверей сменялись битым отечественным контингентом: видимо, там парковалась уже сама профессура, согнанная ректором на встречу с потенциальными спонсорами. Впрочем и здесь на главном месте стоял слегка подержанный белый “мерс” - судя по всему, ректорский. Шофер затормозил у парадных дверей, где собиралась толпа. Анатолий Алексадрович вышел из машины и подал руку Люське. - Как много народу! - подивилась Люська, втихаря оправляя задравшийся в машине подол. - Это все студенты-художники, да? Действительно, вокруг толпилась молодежь. Почти каждый из них держал какой-нибудь рулон, холст или альбом. Молодежь недовольно гудела. - Как закрыто? - Почему нет доступа? - У нас там, между прочим, мастерские! - Что мне теперь, до общаги холст переть? Сто двадцать на сто, на минуточку! - А если дождь пойдет? Тоненькая девчушка в пиджачке и очочках у дверей объясняла уже слегка охрипшим голосом, походу не в первый и не во второй раз, что на сегодняшний вечер, вход в главное помещение ограничен для финалистов конкурса, а для тех, кто в финал не вышел, открыт скульптурный павильон, где можно оставить работы до следующего учебного дня… Ее бы наверное уже смела волна студенческого негодования, но за ее подбитыми ватой плечами высились два хмурых двухметровых лба в малиновых пиджаках. В отличии от негодующих студентов, публика успешно просачивалась в здание: кто-то находил себя в списках на клипборде у девушки, кто-то совал свернутую купюру одному из лбов, а кто-то не делал ни того, ни другого - наделенные тончайшим социальным чутьем лбы сами расцепляли перед ними красный канат и сторонились. Именно это один из них и сделал сейчас перед Анатолием Александровичем и его дамой. Впрочем, возможно, ему подсказало этот ход то, что клиентов к дверям доставил красный "нойнэльфер": Порше 911. В главном корпусе академии изобразительных искусств и архитектуры было людно. Кого именно Димочка обзванивал, чтобы обеспечить мероприятие массовостью, Анатолий Александрович не знал, но парень постарался на славу: в академии было не продохнуть. Создавалось впечатление, что сюда набился весь киевский бомонд: как это всегда бывает, прослышав о тусовке, за звездами покрупнее потянулись те, что помельче, а за ними и просто любопытные, из тех у кого было свободное время, деньги и желание засветится в интересном обществе. Первый этаж был погружен в полумрак; по обе стороны длиннющего коридора лампы горели одна через три. Вся длина коридора в обе стороны была заставлена скульптурными работами, но не как музей, а скорее как музейное хранилище, беспорядочно загромождая путь. Ближе к парадным дверям, из ниш в каменных стенах выглядывали классические обнаженные тела и современные угловатые ню. Дальше ниши кончались, и скульптуры теснились просто у стен. Тут были массивные головы на постаментах и без, абстрактные конструкции из металла и глины, развешанные и просто прислоненные к стенам барельефы, и все это перемешивалось с типичным рабочим барахлом художественных мастерских: сломанной мебелью, металлическими штырями, ящиками, коробками… Анатолий Александрович почувствовал на себе пристальное внимание, сощурился и слегка вздрогнул: из тупика в самом конце коридора на него смотрела огромная, почти в человеческий рост, античная женская голова. Желтый свет сверху прятал ее глаза в жесткую тень и придавал ее лицу жутковатое выражение: казалось, еще пара веселых выкриков и хлопков шампанского, и суровая богиня - Афина Паллада? Гера? - встанет из-под земли во весь свой исполинский рост и испепелит наглецов, забредших в ее обиталище. Не успел Анатолий Александрович подумать, каким именно образом жюри предстоит разглядывать и судить финалистов в этих потемках, как оказалось, что Димочка предусмотрел и это. По краям раздвоенной лестницы с перилами из кованого железа стояли две улыбающиеся девицы в таких же пиджачках и очочках, что и привратница, и раздавали небольшие электрические фонарики в виде зажженных свечей. Публика брала их и направлялась наверх, подальше от захламленного неприветливого царства скульпторов. - Как романтично! - вздохнула Люська. Из-за тесного мини-платья и новых шпилек, к которым она еще не успела привыкнуть, сегодня она двигалась, как настоящая леди: медленно и грациозно. Второй этаж был еще темнее: здесь горели только две лампы, и те только в одном направлении. Маячащие свечи-фонарики в руках у публики действительно придавали романтики, но и какой-то суеты, как будто через здание шел крестный ход, но наткнулся на милицейскую блокаду и перешел в крестное броуновское движение. Под работающим плафоном над площадкой тусовались спина к спине две съемочные команды, “плюсы” и Интер. Одна из них словила уже похудевшую Ирину Билык, и теперь вытягивала из нее всю подноготную о первых радостях материнства. Другая брала интервью у лоснящегося депутата, еще относительно трезвого и прилизанного. В самом расцвете лет и пивного пуза, депутат вещал на державной, то и дело сбиваясь на суржик, про будущее украинской культуры. Вид у него был донельзя важный, как будто идея вернисажа принадлежала именно ему, и более того, академию в тыща дев'ятьсот сімнадцятому році тоже он основал. Интервьюерша делала умное лицо и кивала, хотя и ей наверно было предельно ясно, что единственное мероприятие на которое хватало депутатской фантазии и организаторских способностей, это банька с девками, раками, и девками раком. В общем, все было как надо. Все были более или менее при параде, настроены на культурное веселье, и держали бокалы показушно-непринужденно, как будто каждую субботу пили шампанское на вернисажах. Дамы сверкали бижутерией, блестками и улыбками в редких вспышках фотографов. Мужчины сбивались в стаи и степенно обсуждали важные дела - или, по-крайней мере, делали подобающий вид. Между ними осторожно ходили официанты с подносами. Можно было со спокойной душой присоединится к пиру духа, не боясь слишком пристальных взглядов: на этой тусовке, он был просто еще одним бизнесменом средней руки с претензиями на высокое общество. (Чтобы рука казалась именно средней, Анатолий Александрович нацепил на нее добротные стальные часы Эйр Кинг, а заодно надел свой старый серый костюм-тройку. Сидел костюм плохо, но в нем Анатолию Александровичу почему-то неизменно везло на переговорах, и он боялся отнести его к портному, опасаясь, что перекраивая его по фигуре, портной каким-то образом отпорет от него всю удачу.) Знали бы все эти мажоры, думал Анатолий Александрович, а для кого и просто Саныч, что их здесь собрали для отвода глаз, по воле человека, который еще пять лет назад собирал дань с рынков и киосков в Кривом Роге, и был даже не авторитетом, а так, перезревшим бригадиром… Он снял бокал с шампанским с подноса официанта и заскользил взглядом по чертежам и макетам на стенах, чтобы унять колотящееся сердце. Странная все-таки штука, жизнь, думал он, рассматривая прилаженную к стене конструкцию из гипса и палочек для мороженного. Живешь ты живешь, строишь скромные планы по мере ограниченных своих возможностей, а потом как-то весенним вечером пахан звонит и дает команду: все на выезд, снайпера засекли. И выезжаете вы всей кодлой, тихонько, по двое-трое, с разных концов города, сужая круги вокруг его гнезда. Пушек с собой набрали, по самое немогу - кто калаш, кто ПМ, кто винтовку. И что вышло? Выехало вас пятеро бригадиров, а вернулся один ты, и то милостью Божьей. Был бы Филин настоящим вором, может и собрался бы, даже после такого Ватерлоо: разослал “малевки” по зонам, набрал еще людей, добыл ещё “железа”, подключил союзников - всех бы на уши поставил. Только Филин не вор был, а так, “скороспелый апельсин”, корону купивший. Авторитет из него был, как из говна тапок. Понюхал Филин в первый раз пороху и наложил в штаны свои фирменные полосатые: думал, раз его киллеру заказали, пусть даже понарошку, тот его теперь хоть из-под земли достанет, чисто из профессионализма. Сдристнул из города с туристическим рюкзаком, набитым выручкой, - репатриировался в Германию. И остался ты один, а значит, за главного. И все заверте… - Так, я в уборную. Люська отцепилась от его локтя и сразу исчезла в толпе - видимо, долго терпела. Саныч мысленно пожелал ей удачи. Было ясно, что в здании, не имеющем толком даже освещения, состояние дамской уборной будет сомнительным. Впрочем, Люське было не привыкать: когда он наткнулся на нее в переходе с ее скрипкой, она бомжевала на вокзале, ночуя в зале ожидания. Оставшись один средь шумного бала, Саныч закрыл глаза. Хватит тянуть время. Соберись и вперед. Финалистов уже распределили по выставочным залам для последнего обхода жюри. А значит, в одной из этих комнат сейчас сидит тот, кто пять лет назад в один вечер истребил весь командный состав вашей горе-ОПГ. Мог бы и тебя убрать нараз, уже и прицелился, но передумал, отошел. Оставил тебя еще землю топтать, почему-то, зачем-то... В животе захолонуло. Спокойствие, сказал себе Саныч. Ты ведь сам этого добивался. Ты хотел увидеть его, и теперь увидишь. Главное, спокойствие… С которого зала начнем? С конца коридора. Чтобы не пропустить. Дурак ты все-таки, сказал вдруг внутренний голос. Нормальный человек бы просто жил и радовался, что пронесло тогда, а ты на рожон лезешь. Причем нагло лезешь, нарываешься. А ты подумал, что он с тобой сделает, когда поймет, что его вычислили? Ну так мы ему не скажем, что мы его вычислили, возразил Саныч голосу, двигаясь сквозь толпу и держа свечу неловко у груди. Мы ему вообще ничего не скажем. Посмотрим на него и все. Он же нас в лицо не знает. Меня, то есть. В "восьмерке" Гоши стекла были тонированы. Ага, посмотрим, продолжал внутренний голос ехидно. И в книжечку запишем, и потом не утерпим и еще раз навестим, и все-таки нарвемся. (Почему-то это был голос Евгения Евстигнеева.) Не дури. Иди домой. Как говорил капитан Жеглов, не буди лихо, пока оно тихо. Но Саныч не слушал собственные увещевания. Он пробирался сквозь толпу, без лишней суеты, стараясь не походить на Штирлица, который в анекдоте бежал по шоссе рядом с машиной Мюллера и делал вид что прогуливается. Он просто один из посетителей, пришел потолкаться среди знаменитостей и дельцов; он здесь потому что, ну, все побежали и я побежал… Возле одного из широких подоконников, у приоткрытого окна, стояли клубы дыма и шла оживленная дискуссия кубка УЕФА. - Всех одним махом высадили! - Так Кривбасс в первом матче почти ничью выцарапал, вот пармезаны и проснулись, забегали, бля… - Не, ну один - четыре в сумме, это же позор… Далее паслась целая стайка девиц в обтягивающих мини-платьях. Затем пришлось остановится и поболтать со знакомым лакшери-риелтором и его дамой. У дверей последнего открытого настеж зала, Саныч неожиданно набрел еще на одного знакомого: там пасся пройдоха-кавист, всучивший ему тогда шмурдяк за бешенные бабки. Ну конечно, не мог же Димочка своего подельника на тусовку не позвать… Кавист разглагольствовал, страстно выливая свои познания на грудастую девку, то и дело кивающую головой. Он был явно поддатый - и когда только успел? Видимо, с собой было. - …вторая половина девятнадцатого века, с американским подвоем. И эта ебаная филлоксера, понимаешь, пожрала всеее! Все Бордо, все Бургундию, там ваще че творилось блядь, аааа!.. Саныч сделал глубокий вдох и шагнул в первый зал. Верхний свет там не горел, зато стояли два явно привезенных Димочкой мощных металлических торшера, направленных в потолок. Сразу стало ясно, что Тима здесь нет: в зале были только скульпторы. Но назвался груздем, полезай в кузов. Держа на лице отстраненно-задумчивое выражение, Саныч не спеша обошел все работы, изредка мелко кивая головой, словно оценивая полет фантазии их ваятелей. Как человек от искусства далекий, он не имел оценочных критериев для современного искусства помимо “нравится - не нравится”. То что Димочка выбрал из скульптурных работ ему, скорее, нравилось, хотя и попахивало местами эпатажем. Но описанных Димочкой по телефону работ там не было, да и самих ребят с видео тоже - нужно было искать залы со станковой живописью и графикой. Выйдя обратно в коридор, Саныч опять наткнулся на кависта. - То есть, люди, понимаешь, да? - говорил тот, почти тыча носом в декольте своей спутницы. - У них наследственные эти участки. Типа, их прапрапрапрадедушка когда-то у монахов в Бургундии купил этот кусок земли за пару штанов, а теперь эта земля им приносит, блядь, миллионы в год! Но за ней нужен конкретный уход, специализированный. Если я такой участок куплю, если даже завтра прилетит Березовский в голубом вертолете и скажет: на те, Колян миллиард, выбирай себе участок - я сам с этой землей ничего сделать не смогу, понимаешь? Тут знающие люди нужны… Дискуссия кубка УЕФА у подоконника топталась там же, где и раньше: - Бышовца давно надо было гнать в шею… - Как можно было просрать Хельсинборгу на пеналти?! - Как вообще можно было просрать Хельсинборгу? Стыд уебищный! В следующем зале ребят из видео тоже не было. Там вообще не было никого, кроме посетителей, рассматривающих бледные картины акварелью: цветы, птицы, бабочки... Саныч вышел обратно в коридор. Под единственной работающей лампочкой брали очередное интервью, теперь у самого ректора академии. Пан ректор тоже был уже подшофе, как будто они с кавистом вместе дома разгонялись. - Как сказал Леонид Макарович, - вещал ректор журналисту из Интера, -“культура нуждается в серьезной поддержке государства”. Это истинная правда. Мало просто выплатить задолженности по президентским стипендиям. Институциям нашего реноме требуется особая забота. Я говорю не только о капремонте. Самое главное, что нужно сделать: надо сделать искусство востребованным. Необходимым для полноценной жизни каждого украинца, понимаете? Вот сейчас пошла мода у состоятельных людей, дарить друг другу на день рождения лошадей. Ну скажите: зачем им лошадь? Это же затраты на содержание, конюшню, конюха, корм, прививки. И все ради удовольствия раз-два в месяц верхом поездить, а то и меньше. То ли дело - картина или скульптура! Она и глаз радует, и затрат не требует, и гостей впечатляет, и вкус развивает… На этой лубочной ноте ректор повернул обратно к недостатку фондов для ремонтных работ. Словно в подтверждение этой мысли, за следующей открытой дверью Саныч неожиданно нашел Димочку. В зале царила темень - там не было ни финалистов, ни посетителей с фонариками. У отключенной напольной лампы сидели на корточках двое: Димочка, и некто в налобным фонарике. Некто освещал то Димочку, то стену, и что-то ему тихо втолковывал, а Димочка его так же тихо о чем-то умолял. - У нас тут небольшое ЧП, - сказал Димочка, вставая и пожимая патрону руку. - Я готовил переносное освещение, проверил все розетки в четверг. А сейчас эта оказалась сломанной. - Контакта небось нет, вот и питание не идет, - протянул электрик скучающим голосом, не глядя на Саныча и ковыряясь в розетке, которую уже успел вынуть из стены. Все-таки Димочка охрененный организатор, хоть и пидарас, подумал Саныч. Даже электрика успел разыскать. - И долго еще света не будет? Димочка слегка пожал плечами. - Если надо будет, перенесем их в другой зал, - сказал Димочка тихо. - Выкинем тех, кто там сидит, мол, никто не выиграл, выметайтесь, пускаем следующих... - А где они? - Саныч тоже понизил голос. В ответ Димочка кивнул на коридор. - Вон все по подоконникам сидят пока. - Все? - спросил Саныч с намеком. - Все, кого я уже видел, - уточнил Димочка и многозначительно поджал губы. - Ну как? - обратился он опять к электрику. - Ну, жилы притянуты, контакт есть. Нулевой нет, конечно… Щас разберемся. - А что сломалось-то? - А пес его знает… - меланхолично сказал электрик. - Ща скрутки размотаю, проверю на целостность… тут же алюминий, не медь, жилы ломаются… Саныч присел на корточки и посмотрел ему через плечо. - Но починить сейчас можно, или это надолго? - спросил он без особой надежды. - Посмотрим… Тут же ж не ризетки менять надо, а всю проводку, ей сто лет в обед, - ворчал электрик. - О, а вот и жилка наша лопнутая… - Нашел? - оживился за их спинами Димочка, тоже присаживаясь опять, видимо из пиетета: неудобно стоять над душой у начальника. - Нашел, куда ж она от меня денется. Так, где она у нас… ага. Так. Мда. - Что? Все плохо? - Ну, не ужас-ужас-ужас… но стену надо будет ломать. - Как, ломать? - ахнул Димочка. - Всю?? - Зачем всю. - Электрик указал индикатором на участок поверх розетки. - Для начала тут. Вон, видите? - Он тронул пальцем в черной перчатке провод. - Вот наш провод, пустой на конце, и мягкий весь, а на самом верху твердый. Значит сломан сразу поверх пидризетника. Сантиметра четыре должно хватить, если зачистить нормально. - И сколько это займет? Электрик почесал в затылке отверткой. - Ну, если только там этот провод сломан, и только в этом месте, все равно надо ставить соединение. Даже в темпе вальса, минут сорок. - Хм, а в темпе техно можно? - И Димочка сунул электрику свернутую трубочкой зеленую купюру. Тот плавно взял ее, неуклюже развернул двумя руками в перчатках, и осветил налобным фонариком портрет Эндрю Джексона. - Не, за двадцать никак не выйдет, - сказал он, вяло пожимая плечами. - Тут же не просто скрутку докрутить. Тут надо: - он начал загибать пальцы - стену выломать, провод найти, зачистить, проверить “цешкой”, если все норм, то поставить соединение для фиксации, заизолировать все это дело, с ризеткой воссоединить, закрепить… И это если это единственная поломка! Димочка вынул из нагрудного кармана еще одну трубочку и кинул ему в руки. - И еще в подвал смотаться, автомат включить опять, - закончил электрик по инерции, забирая вторую трубочку. - Ладно, хрен с тобой. Двадцать минут. Димочка показал ему два больших пальца и поднялся с корт, аж вспорхнул. Саныч вздохнул, поднимаясь гораздо медленней. Давно прошли те дни когда он вспархивал из этой позы; никакая физподготовка не спасала стареющие колени от сприпа. - Спасибо, - сказал он, хлопнув электрика по плечу. - Выручил. Электрик не ответил; он был поглощен работой.