Натурщик, или красота - убойная сила

Туалетной бумаги в уборной, конечно, не было. Не беда: наученная жизнью Люся всегда носила с собой стратегический запас. Вода в кране была ледяная, но и к этому ей было не привыкать. В общем, жить можно, подумала она, оправляя мини-платье. А вот догадались ли другие взять с собой все необходимое, это еще вопрос, думала Люся, мысленно желая удачи зарождающейся очереди нарядных дам. Собираясь на “ивент”, как его назвал Димочка, она волновалась, что не впишется в атмосферу, и придет либо чрезмерно расфуфыренной, либо наоборот, недоодетой. Но ее страхи оказались напрасными: гости щеголяли во всем от полностью спортивного прикида до вечерних туалетов. Так что ее собственное черное мини-платье и леопардовые лосины вполне вписывались в общий художественный хаос. Найти Саныча в толчее не представлялось возможным, поэтому Люся взяла халявный бокал шампусика и решила, что если ему будет надо, он найдет ее сам - все-таки ее рыжие кудри было виднее в толпе. Вокруг иногда мелькали знакомые и полузнакомые лица. Так как друзей и знакомых у Люси в Киеве было мало, и ошивались они скорее возле вокзалов и толкучек, нежели художественных академий, напрашивался вывод, что это были люди из телевизора и бульварной прессы. Телевизор она смотрела редко - раньше негде было, а теперь как-то отвыкла - а вот таблоиды читала регулярно, когда еще продавала их на вокзале. Некоторых знаменитостей она даже узнавала, например, вальяжную Руслану с красавцем-мужем, и Катю Бужинскую, рассказывающую какому-то серьезного вида мужику в галстуке про все проблемы, которые приходилось решать, записывая новый альбом. Но делиться этими наблюдениями было не с кем, и Люся решила заняться тем, зачем собственно приехали. В первом зале было довольно людно - там уже расположились финалисты-скульпторы со своими инсталляциями. Люся не особо шарила в искусстве, по-крайней мере в изобразительном, но в работах было видно то, что ей всегда импонировало: художники явно не стремились кому-то понравиться. Сама она могла только со вздохом вспоминать подземные переходы, где из вечера в вечера играла то “Времена года” Вивальди, то осточертевший вконец “Чардаш”, то вообще “Мурку”, только ради того, чтобы не ложиться спать голодной. У этих же ребят, по всей видимости, были либо твердокаменные принципы, либо финансовые резервы, позволяющие им не опускаться до откровенного потакания вкусам толпы - иначе, думала она, тут бы все было заставлено обнаженными красотками. Но финалисты демонстрировали довольно странные и тревожные творения. Люся осмотрела скульптурную группу керамических фигурок на круглом подносе, аккуратно танцующих вальс по бокам, но раздавленных всмятку посередке, как будто на поднос наступил слон; инсталляцию из разрезанных пополам пивных бутылок с высохшими незабудками внутри; бумажный шар начиненный крошечным, вероятно мышиным, скелетиком, видимым только на свет фонарика… Вместе с Люсей скульптуры осматривала странная пара: пьяный молодчик с галстуком под левым ухом и терпеливая девица. Пока девица тянула его за руку от работы к работе, парень бормотал себе под нос странное: “...их там пять: што лафит-Ротшилд, шшто мутон-Ротшильгд, што Марго, што латур, и што обрион. Эт-т виноделие буржуев, то есть у тебя есть замок, и ты мошш шо угодно с ним делать, хоть виноградники сажать, хоть свиней разводить, а в Бургундии, виноделие начиналось с монастырей…” Люся остановилась перед керамической статуэткой спортсмена. Он стоял в довольно странной позе: на полусогнутых ногах, сжавшись как пружина, с занесенной через весь торс правой рукой, сжимающей диск. Наклейка на подставке гласила: “Дискобол 1999”. - А что он делает? - спросила Люся у маленькой красивой девчушки стоящей за столбиком со скульптурой. - Фрисби кидает, - сказала девчушка, заложил за ухо блондинистую прядь. - Летающую тарелку. На беспечного игрока в фрисби атлет похож не был. Хотя лицо его было передано довольно условно - наморщенный лоб, выступающие желваки, глазницы без глаз - вся фигура дышала просто отчаянной энергией, как будто эта фрисби была боевой гранатой, которую он готовил фашисту. - Какой-то он очень серьезный у тебя, - сказал Люся с сомнением. - А он всегда такой, - непонятно ответила девчушка. Обойдя всех, Люся направилась в соседний зал. Там была выставка явно какого-то одного художника: все картины были похожего стиля, воздушная акварель. На стене у входа висела табличка: Мао Мао. Китаянка. Художник. Представитель китайской школы живописи «Го Хуа», последователь великого мастера Ци Байши. Работала в жанрах живописи, каллиграфии; автор инсталляции “Письма в Небо”. 1964-1999. 路走好 Картины были расплывчатыми, как будто художница оставляла их под дождем. Возможно так и было. Люся мысленно выбрала какую картину взяла бы домой, если было бы можно - вон ту, красные цветы на прозрачной зелени - и вышла обратно в коридор. Новые лодочки на двенадцатисантиметровых шпильках жали просто бессовестно. Обменяв свой пустой бокал на полный у официанта, Люся поискала глазами где бы присесть. В здании было много широких подоконников, но на всех на них уже сидели по двое или по трое. Кроме одного: на нем полулежал во всю длину лохматый глазастый блондинчик, уперевшись ботинками в стену, и что-то усердно зарисовывал в огромном альбоме.

***

Обставленный со всех сторон прислоненными к стене работами, Степа сидел на холодном подоконнике и скучал. Все пошли курить на заднюю лестницу, кроме него. - Раз ты бросаешь, лучше не ходи с нами, - решил Вова. - Ты свою вечернюю уже выкурил. Займи лучше нам всем место. А если начнут пускать, перенеси все внутрь, будь другом. За окном постепенно редели ряды выставлявшихся. С наступлением сумерек, даже самым недогадливым становилось ясно, что если жюри еще к ним не подошло, то уже и не подойдет. Некоторые завязывали разговоры с припозднившейся публикой, в надежде если не выиграть несколько баксов, то заработать их, продав работу случайному покровителю прекрасного. Старый номер модного Московского Художественного Журнала, одолженный у Аркаши ради имиджа прошаренного художника, наскучил Степе примерно сразу. Некоторое время он продолжал упорно читать предложение за предложением, по принципу “раз нудно, значит полезно". Но уже второй параграф первой крупной статьи добил его окончательно: “Институция современного искусства," назидательно вещал неведомый искусствовед, "это экономическая и символическая целостность, в которой артикулируются гетерогенные многоуровневые представления о культуре…” Аккуратно отложив журнал, Степа повернул его вверх обложкой, чтобы все подходящие к нему могли оценить какой он, мля, интеллигент. После этого он растянулся по подоконнику, раскрыл альбом и стал глазеть на посетителей. Посетители, особенно женского пола, были одеты кто во что горазд. Комбинацией сезона, решил Степа, были брюки клеш и мужской блейзер поверх кружевного бюстгальтера, или вообще на голое тело, чтобы было видно трогательно белую впалую девичью грудину. Таких модниц он насчитал три штуки и мысленно поздравил. Также он одобрил тех, кто явился в узких джинсах и мешковатом свитере, а также тех, кто сделал наоборот: например вон та девчонка в джинсах размера “утонуть и не выплыть”, а сверху топик, наглухо закрывающий все интересное спереди, зато с открытой спиной - только красные завязки на шее и бахрома по бокам, как будто непослушный ребенок вырезал ей всю спину из вредности. Или вот эта, в интересном винтаже: блузка в крупный синий горох, явно польский крепдешин из маминого гардероба, а к ней джинсовая юбка, колготки в крупную сетку, грубые ботинки, и беретик с какой-то блестящей брошкой. Эффектно? Эффектно. Но таких интересных нарядов было мало. Преобладали, как всегда, мини-платья, спасибо Бритни Спирз и Спайс Герлз, мини-юбки с укороченными блузками, платформы, и лосины. На мужиков Степа старался не смотреть - тоска брала. Гавайки и кожаные куртки были еще не худшим вариантом; по большей части, мелькали мешковатые костюмы, малиновые пиджаки, и, конечно, Адидас - куда ж без него, родного? И ладно хоть бы с иронией, с аксесуарами, со шляпой, что ли, но нет, просто явились в любимой затрапезе… Степа вздохнул. Любовь постсоветского человека к Адидасу была безгранична и неизлечима. Даже у Юрки есть какая-то дрянная китайская подделка под дорогие сердцу полоски, - то ли Abibas, то ли Adibos, - хотя мог бы себе купить настоящий, фирменный костюм. Но Юрка ведь все донашивает до прорех… - Подвинься, а? Степа моргнул. Над ним стояла рыжая кудрявая деваха в черном платье-бандо с воротником персикового цвета и пайетками, и все это поверх леопардовых лосин. - Тут занято, - сказал он. - Сейчас сюда целая орава вернется… - Ну, вернется, так уйду. Подвинься, будь человеком: мне туфли жмут. Степа посмотрел на туфли. Они тоже были розовые, но не персиковые, а скорее бубль-гум. Он подвинул ноги. - Слушай, а кто такая Мао-Мао? - спросила деваха, плюхаясь рядом, прямо на модный журнал “хЖ”. - Тут ей целый отдельный зал отвели. - Художница одна. Была. Ее этим летом машина переехала. - Ой… Жаль ее, красиво рисовала. - Ага, - согласился Степа. - Она тут каллиграфию преподавала. Я ее не застал, я на первом курсе только. - Ясно. А ты здесь людей рисуешь, да? Степа развернул альбом. - Ух ты, прямо журнал мод! Подожди, ты на первом курсе, и уже так хорошо рисуешь? - Ну да. Мы же после художки поступаем. - А, ну да. Как мы в ХНУИ с музыкалкой. - Куда-куда? - переспросил Степа. - В ХНУИ. Ну, консерватория имени Котляревского, в Харькове. Я ее заканчивала, по классу скрипки. - А-а... Ну и как жизнь скрипичная? - поинтересовался Степа. Деваха вздохнула. - Ну как... Как обычно. Я думала, преподавать буду, но вышло иначе… - Она задумчиво покачала ногой в каблуке. Степа хотел было спросить, как же вышло, но посмотрел еще раз на лосины и туфли, и не решился. - Хотя, на что я жалуюсь? - вдруг сказала сама себе деваха. - На сцене ведь выступаю теперь, а не в переходе. Вроде устаканилось все. Правда, пою, а не играю. Но на концерте точно сыграю, не дам из программы вырезать. - Не давайте, - заявил Степа решительно, хотя и плохо представлял, о чем шла речь. - И не дам! А то что он: люди придут песни слушать, а не пиликанье; надо альбом пиарить, а не умничать… Какое умничать! Та же песня, только соло джазовой скрипкой! - А что за песня? - спросил Степа, бездумно водя карандашом по листу. - “Осенние листья”. Не Мокроусова, а джазовая, ну, которую Синатра пел. - О как, - хмыкнул Степа, делая штрихи. - А танцевать будете? - Какое там, - вздохнула деваха. - Меня в такое платье впихнут, что фиг продохнешь… типа, раз джаз и блюз, надо и платье такое, ммух! Красное, в блестках. Как у этой, из мультика, как ее… жены кролика этого. - Джессика Рэббит, - подсказал Степа, шурукая карандашом. - А Вам этот образ не импонирует? - Не, ну она красотка, конечно… Но я кудряшки выпрямлять не хочу. Они же мне все волосы пожгут… И вообще, я хочу по сцене кружится, а не у микрофона стоять… - А о чем концерт? - спросил Степа. - Тема есть? - О любви, о чем же, - вздохнула певица. - Тоже не нравится? - Ну, почему, джаз-стандарты есть стандарты… Я, правда, хотела и свою собственную спеть, но там не про любовь, а про лесную деву. И она напела ему несколько строк. Степа кивал и рисовал, все быстрее и быстрее. - А дальше такая типа джига, и под нее подтанцовка идет! - закончила она. - А я, выходит, буду стоять как дура и головой качать… - Да, в платье-бюстье хрен потанцуешь, - сказал Степа. - В нем только бедрами качать. А Вас как зовут? - Люся, - сказала деваха и протянула ему руку. Степа зажал карандаш в зубах, пожал руку, и выплюнул карандаш. - Я Степа. Вот, смотри. Он сел рядом и передал ей альбом. - Ой! - вскрикнула Люся. - Какая красота! - Вместо бюстье, портретное декольте, - указывал Степа карандашом. - Или даже сердечко, без бретелей. Юбка-маллет, удлиненная сзади в шлейф. Подъюбник из фатина. И самый прикол… - Листья! - радостно воскликнула Люся. - По всей юбке разлетаются! Степ, ты гений! Красного цвета, да? - Если сделать с умом, то они будут примерно того же цвета что и освещение, и не бликовать при этом в глаза публике. Зеленый свет - зеленые листья, то есть у нас весна или лето в лесу, поем про лесную деву, танцуем джигу. Красный свет - осенние листья. Короче, нужно платье не эротическое, а сказочное, - подытожил Степа. - И кудряшки оставить как есть. Пусть у людей будет ассоциация с юной Пугачевой вместо этой крольчихи. Он забрал альбом обратно и принялся кусать карандаш. - Фисташковые акценты? Может даже с “пыльной розой”... Немного закос под Кристиана Лакруа... - Как ты все это так быстро выдумал? - дивилась Люська, рассматривая через Степино плечо изящно очерченную фигурку в пышном платье, кружащуюся под схематически указанными прожекторами. - Так я тут на кафедре сценографии, - сказал Степа, уже прикидывая варианты силуэтов для подтанцовки. - Специализация: театральные костюмы. Моя компетенция, так сказать... - Ну что, свет есть? - озабоченно прозвучал над ухом Вовин голос. Степа и Люся подняли головы. - Нет еще, сам же видишь, - сказал Степа и кивнул на открытую дверь неподалеку. - Ну, мы так тут до ночи просидим, - проворчал Женька. - Может и не просидим. Там уже электрик работает, - заметил Степа. - Мне этот сказал. Как его. Который аж с двумя серьгами. И тремя пейджерами. - Димочка, - подсказала Люся. Все повернулись к ней и уставились на нее с неподдельным интересом. - А ты откуда знаешь? - спросил добродушный, но невежливый Санька. - Дык, - сказала Люся пожимая плечами. - Он же с нами. - С нами, это с кем? - прищурился Вова. - Со мной и с ним. И она кивнула на приближающегося пожилого мужчину в сером костюме.