Натурщик, или красота - убойная сила

Степа стоял нагнувшись над огромным черным котлом. В котле булькало мутное белесое зелье, изрыгая кислый пар. Чего-то в нем не хватало; что-то в него еще следовало добавить... Ах да: душицу. Он повернул вокруг себя стоящий в углу круглый барабан, из которого торчали специи - десятки узких баночек колоннами, как симметричные шипы на огромном стебле. Красный перец, душистый перец, корица, гвоздика... душица. Степа вынул баночку и отвинтил крышку. Баночка была почти пуста. Мало, подумал он. Надо полторы крышечки… Но это на целый котел, возразил он сам себе. А если просто добавить в порцию? Тогда на сегодня, может быть, хватит, а к завтрашнему дню привезут еще… Раздалась сирена, очень похожая на звонок в дверь - сигнал к завершению рабочего дня. Скоро коридоры наполнятся служащими в белых халатах, спешащими к выходу. Все здесь носили белые халаты, даже Степа, который по молодости и неучености всего лишь готовил лечебное пойло для подопытных животных, включая самый важный отвар: для Зверюги. Степа никогда не видел Зверюгу вживую. Поэтому когда он пытался представить себе это странное существо, на ум приходили в первую очередь развешанные на всех стенах шараги желтые предупреждающие знаки с двумя выпученными глазами и пастью оскаленной в клыкастой ухмылке до гипотетических ушей. Поди пойми, что это должно означать: осторожно, тигр? Медведь? Волк-оборотень? Кто бы это ни был, боялись его здесь до усрачки. Поговаривали, что однажды, несколько лет назад, Зверюга выбрался из своей клетки и всю ночь шлялся по помещению, поедая всех, кто попадался ему на пути. Когда это было, и кого именно съели, ни охрана, ни технички сказать Степе не могли - сами, мол, передавали то, что слышали от предшественников. Но Степа работал здесь уже много лет, - кажется, всю свою сознательную жизнь - и на его веку, Зверюга не сожрал ни одного человека, даже работников вивария, хотя вот уж кого бы следовало… Гася конфорку, он бросил остатки душицы в небольшую кастрюльку и залил ее молочным отваром из котла. Этот странный бульон он готовил для Зверюги следуя рецепту из желтой, иссохшей от старости книги с дореволюционным шрифтом, и от этого рецепта нельзя было отступать ни на шаг, иначе… а что иначе, Степа не знал. Хоть бы хватило, подумал он. Душица - это ведь успокоительное? В поваренной книге о рецепте было сказано туманно: “востаніе плоти своея усмирять”... Уже подошла пора вечерней кормежки, а за отваром так и не пришли. Степа все смотрел на часы, и все не мог понять по стрелкам, который же час. В конце концов, он понес кастрюльку в виварий сам. Он шел по нескончаемому коридору, держа на весу эту несчастную посудину и стараясь не пролить ее содержимое, а навстречу ему лился нескончаемый людской поток. Люди хмуро стремились на выход, натягивая на ходу шубы и пальто поверх белых халатов; некоторые из них толкали Степу локтями, и он, стискивая зубы, прижимал кастрюльку с отваром крепче к груди. Вокруг было натоптано и слякотно; верхние лампы уже горели через одну, сберегая электричество, и Степе показалось, что он идет не по шараге, а по пешеходному переходу. Как только он это подумал, где то сбоку мелодично взвыл саксофон уличного музыканта. Степа повернул голову на звук. Играл Женька, стоя у стены перехода и почти доставая до потолка головой. На нем была не его извечная косуха, а длинное, драное серое пальто. Перед ним лежал раскрытый футляр, а от самого саксофона поднимался вонючий и какой-то склизкий на вид пар, но Женька ничего не замечал и продолжал виртуозно извлекать из инструмента чарующие рулады. Степа думал о Зверюге. В виварии он бывал довольно часто, хотя почти всегда не по своей воле, но огромная клетка в углу всегда была занавешена, и оставалось только гадать, что скрывается под пыльным армейским брезентом. Что бы это ни был за зверь, ему наверно было в ней тесно: клетка была небольшая, и взрослому тигру или медведю в ней было бы даже не развернуться. Выпустить бы его на свободу, подумал Степа. Только куда ему бежать… Дверь в виварий была открыта и уже из коридора был слышен дикий гвалт. Орали и ржали преимущественно работники, но им вторил весь зверинец: отчаянно пищали перепуганные кролики и морские свинки, верещали обезьянки, вопили попугайчики. Степа почуял недоброе, но делать было нечего - не оставлять же Зверюгу без лекарства. Как только он зашел, стало ясно, что лучше бы он оставался на кухне. По виварию прокатился рев одобрения, как будто по стадиону после гола, и к Степе сразу потянулись руки, целый лес рук. Сегодня ночью у всей этой кодлы было совместное дежурство, и все столы были уставлены бухлом и закусоном. Не хватало только девок, но раз под рукой есть Степа, сообщили ему радостно, девки и не потребуются. Уворачиваясь от цепких пальцев, Степа продемонстрировал кастрюльку. Толпа расступилась, пропустив его вперед и предупредительно закрыв и защелкнув за ним дверь. Клетка Зверюги была, как всегда, под брезентом. Тщетно Степа искал в нем прореху или щель - ничего не было видно, даже тени или движения. А вдруг он умер? вдруг подумал Степа. Неприятно закололо в сердце. Неужели я опоздал? Может, ему это пойло надо каждый день в определенное время пить, а я не успел?.. Он поставил миску на пол, лег на живот и позвал в темноту клетки, надеясь что зверь услышит его поверх какофонии. - Эй, ты где? Я твое лекарство принес! Ни звука, ни шороха. Степа нажал красную кнопку на стене. Из клетки медленно выдвинулся глубокий отсек, куда полагалось класть еду. Выдвигался он так долго, что у Степы было время обдумать грядущий вечер. Перспектива обслуживать жопой и ртом пьяную ораву из вивария под визг подопытных животных была так омерзительна, что Степа был готов скормить себя Зверюге. Увы, ключей от клетки у него не было. Была только кастрюлька с пойлом, и Степа отпил немного молочно-зеленой гадости, но вспомнил, что наврядли сумеет ей отравиться - ведь ничего ядовитого или несъедобного он туда не клал. Когда отсек выдвинулся полностью, Степа вдруг заметил две вещи: во-первых, кастрюлька теперь была гораздо больше и тяжелее, чем раньше, а во-вторых, сам отсек был объемнее, чем казался снаружи, и если залезть в него и как следует сжаться… К нему ринулись, но было уже поздно: отсек въезжал обратно в клетку уже со Степой внутри. Когда механизм остановился, Степа встал опять во весь рост и вылез. Клетка тоже была гораздо больше, чем казалась снаружи. Он обернулся. В зазоре между брезентом и полом мелькали тут и там ботинки, и кое-где к клетке прижимались сивые рожи сволочей-вивисекторов, а также пальцы, тщетно хватающие воздух между прутьями. Степа отодвинулся от них дальше вглубь, ступая через ворох каких-то тряпок - не вонючих, как можно было ожидать от подстилки хищника, а вполне чистых. Вообще в клетке не пахло - вернее, все запахи проникали в нее извне. Почему люди так мерзко воняют, а зверь-людоед не пахнет ничем? думал Степа, отходя дальше и дальше и ожидая сиюминутного столкновения со стеной. Но вокруг становилось все темнее, подсвеченная щель под брезентом все удалялась, а клетка не кончалась, и вскоре Степа уже ступал задом по покрытой осенними листьями и корнями тропинке. Степа остановился и огляделся. По обе стороны высились исполинские деревья и буйствовали красные заросли дикого винограда. Вокруг не было ни души. Свинцовое небо над головом было почти полностью закрыто темными кронами; ветер шелестел в листьях. Где-то в чаще хрустнула ветка; Степа метнулся назад и потерял равновесие. Когда он снова поднял голову из кучи листьев, он вздрогнул: на толстой ветке напротив неподвижно лежал, подобрав под себя все лапы, огромный полосатый кот. Степа привстал на руках. На его белый халат налипли листья - великое множество листьев, как будто это была неумелая аппликация. - Кыс-кыс-кыс, - сказал он. Кот посмотрел на него большими грустными зелеными глазами, словно мучаясь от испанского стыда за Степину глупость, а затем встал, потянулся всеми лапами и… исчез. - Ты куда? - спросил Степа обалдело. - Ты не бойся, я не злой… - Я знаю, - раздался тихий вежливый голос сзади. Степа вздрогнул и обернулся. Теперь кот сидел на пеньке за его спиной. Очень аккуратно сидел, все четыре лапы в ряд. Совершенно невероятных размеров котяра, размером с рысь, или с даже с леопарда… - Подожди, так это ты? - спросил Степа. - Ты и есть Зверюга? Кот спрыгнул с пенька и подошел поближе - огромный, потрепанный жизнью, с надорванным ухом и шрамом на морде, рассекающим верхнюю губу. Встань он на задние лапы, он был бы даже выше Степы. Степа присел на корточки и протянул руку для обнюхивания. Кот вежливо пощекотал его пальцы усами и лизнул их. Степа осторожно погладил его по голове, и не получив возражения, запустил обе руки в его короткую шерсть. - Да ты совсем не страшный… - сказал он, поглаживая кошачью спину и бока, и выбирая из его шерсти еловые иголки. - Если рассматривать хищников по эффективности, вне зависимости от веса, то самый страшный млекопитающий хищник - малая пятнистая кошка, - назидательно сказал кот, довольно вертясь кругом под Степиными руками и задевая его по лицу хвостом. - Ее эффективность в нападении - ноль целых шесть десятых. За ночь охоты она убивает и съедает в среднем четырнадцать мелких животных. И хотя она весит меньше двух кило, ее замечали в удачной охоте на гораздо более крупную дичь - например, на зайцев и на детенышей антилоп. Африканские бушмены говорят, что эта кошка способна завалить жирафа… Степа слушал лекцию слегка офигев, почему-то удивляясь не столько тому, что кот изъяснялся человеческим языком, сколько его начитанности. - Ну, я думаю, ты смог бы завалить даже слона, - сказал он, лишь немного лукавя. Кот гордо вытянул шею и потерся об его пальцы усатыми щеками. - Слона не пробовал, - промурчал он. По мере того как Степа смелел и гладил его все энергичнее, его речь становилась все более рокочущей. - Слон мне не враг… - А кто… враг?.. - тихо спросил Степа, уже откровенно обнимая Зверюгу и зарываясь в его шею лицом. - Мы, да? Усы защекотали Степино ухо и шершавый кошачий язык лизнул его под челюстью. Степа вдруг вспомнил кастрюльку оставленную в клетке. - Ой! Я забыл твое лекарство! - Ничего, - успокоил его кот, раскрывая пасть в широкой клыкастой улыбке. - Мне его давали не для моей пользы. Он привстал на Степину грудь мягкими лапами, в которых однако явственно чувствовались стальные когти. Степа замер в ожидании. Сейчас оно произойдет, то, чего он просил для себя вместо позора. Что ж, он был готов. - Валяй, - сказал он тихо. - Жри. В ответ кот глухо засмеялся - точнее заурчал, но было ясно, что это смех - и начал тереться о Степино лицо. Он был и мягкий, и слегка колючий, и Степа не стерпел и поцеловал его, а потом еще и еще, и вдруг почувствовал зубы у себя под ухом. Степа дернулся, но сильные лапы придавили его, и кот стиснул челюсти на его шее, сильнее, сильнее… *** То, что Степе снится мокрый сон, Юра понял не сразу. Сначала Степа просто ворочался, прижимая к себе диванную подушку и то и дело сминая ее. Потом Юра услышал прерывистое дыхание и наконец, тихий стон. Отложив карандаш, он встал и подошел к дивану. Степа лежал с полуоткрытым ртом и приподнятыми веками, из под которых слегка белели полоски глазных яблок. Нахмурившись, Юра нагнулся и положил пальцы ему на шею, считая гулкий и частый пульс. Словно чувствуя его присутствие, Степа откинул голову, разметав по валику длинные волосы. Только тогда Юра окинул взглядом всю его беспокойную фигуру и заметил бугорок в его джинсах. Юра провел пальцами по длинной белой шее. Неосознанно отвечая на прикосновение, Степа потерся о его ладонь щекой и слегка толкнулся вперед бедрами. Юра погладил его шею покрепче, лаская большим пальцем острую скулу. Степа вдруг всхлипнул и обмяк, ослабив хватку вокруг подушки. Юра плавно вытянул ее из его рук и отбросил, нависая над ним. Где-то в глубине сознания его колола совесть, утверждая, что со спящим так нельзя, но он уже не внимал ей. Желание поднималось изнутри горячим ключом и застилало собой все: осмотрительность, смущение, стыд… Юра прильнул к Степиной шее, целуя ее и вдруг, неожиданно для самого себя, укусил. Страстный, влажный вздох обжег его лицо, и Степа немедленно обвил руками его спину. Позволив притянуть себя вниз, Юра опустился на диван, стиснув коленями худенькие Степины бедра, задрал на нем майку, оголяя молочно-белый живот и безволосую грудь с маленькими розовыми сосками. Не в силах больше сдерживаться, он припал ртом к правому. Тяжело дыша, Степа пытался обхватить его ногами, но не проснулся, а только дрожал и дергался под напором Юриных поцелуев. Когда Юра захватил сосок, страстно облизывая и обсасывая нежную плоть, он пискнул и заметался. Юра придавил его к дивану всем предплечьем чуть ниже горла и взял в рот вторую коралловую бусинку, лихорадочно шаря ниже. Расстегнуть Степины джинсы не глядя получилось не сразу, но наконец Юра сумел запустить руку ему за пояс. По белым трусам уже расплывалось влажное пятно; небольшой напряженный член рвался наружу. Юра взял его в руку и провел вверх-вниз, пригладив сочащуюся смазкой головку большим пальцем. Степа опять застонал; по румяной от Юриного обожания груди шли пятна. Его хотелось одновременно и зацеловать, и закусать, и затрахать. Юра ринулся вниз, рывком спуская с него джинсы и трусы. Член у Степы был прямой, аккуратный, и трогательно розовый, и Юрина рука смотрелась на его фоне темной и грубой, как будто он грешил с ребенком. Чувствуя как Степины руки скользят по его волосам, Юра опустил голову к члену и взял в рот мокрый кончик. Степа пах скорее приятно, чем дурно, и на вкус был солено-шелково-тягучий. Осмелев, Юра взял его в рот поглубже и вспоминая, как Степа делал это ему в общаге, начал лизать головку, опускаясь почти до основания и крепко засасывая на подъеме вверх. - Юрка, - простонал Степа, выгибаясь дугой и вздрагивая всем телом. Юра крепко взял его за бедра и прижал к дивану. Степа трепыхался под ним, как бабочка на булавке, но теперь не мог ни вынуть член из жадного сосущего рта, ни толкнуться поглубже, и возможно от этой новой беспомощности, он опять прыснул смазкой. - Щас… Юр… я щас… Тогда в общаге, Юра не мог дать Степе завершить то, что тот начал с таким энтузиазмом. О том, чтобы кончить Степе в рот не могло быть и речи. Но то, что не позволялось ему, вполне позволялось Степе, и, подстегиваемый стонами, Юра лишь усилил свой голодный натиск, с силой притянув его бедра к себе, выгнув его тело в полумостик. Теперь было еще удобнее сосать так, как хотелось: крепко, глубоко, властно вылизывая головку, заодно массируя тугие розовые яички. Степа всхлипнул и дернулся в последний раз, словно стараясь вырваться; тугая струя ударила Юре в рот, затем еще и еще, а Юра все сосал, вытягивая все до последней капли. Степино желание опьяняло, и он уже знал, что никогда не сможет напиться им всласть. Наконец, он выпустил член изо рта. Степа дышал, как после стометровки, и смотрел на него глазами-плошками, а затем, пошатнувшись, попытался сесть. Юра помог ему, и Степа обнял его и лег головой ему на плечо. - Иди ко мне, - еле-еле проговорил он и слабо потянул Юру за талию, давая понять, чего хочет. Юра взял его руку и положил себе на член. Степа послушно сомкнул пальцы и все равно попробовал наклониться, но Юра отстранил его, захватил его рот в своем обычном закрытом поцелуе, и опять прижал к дивану. - Ты… дай я… - шептал Степа, пока Юра целовал его губы, щеки, шею. - Не надо, - ответил Юра, кладя собственную руку поверх Степиной и переплетая их пальцы. - Вот так… Как завороженный, Степа смотрел на их руки, двигающиеся вместе. Когда Юра поморщившись, словно от боли, кончил ему на грудь, он провел пальцами по стекающим жемчужным каплям и хотел поднести их ко рту, но не успел: все еще дрожа от оргазма, Юра взял его руку и схватил мокрые пальцы ртом, обсасывая их, а затем снова припал к Степиной груди и принялся слизывать с его кожи следы своей страсти. Степа слабо цеплялся за его жесткие волосы, не стискивая и не отпуская, и все не мог прийти в себя от оргазма. Перед глазами плясали вихри огоньков и мушек; вся нижняя половина тела лежала в онемении, как у паралитика. Из ниоткуда выплыла мысль: паралитиков в Библии называли расслабленными. Вот и он теперь расслабленный. - Пошли в душ, - услышал он сквозь медовый гул в голове. - Надо тебя отмыть. Юрка уже стоял возле дивана. Он даже не разделся - так и стоял в джинсах и в своей клетчатой ковбойке. Все чисто, все заправлено; как и не трахался. Разве что волосы не приглажены и джинсы расстегнуты. - Пошли, - чуть слышным эхом ответил Степа и попытался слезть с дивана. Его тут же подхватили сильные руки, не дав навернуться головой на паркет, и понесли в душ, как больного ребенка.