Натурщик, или красота - убойная сила

Степа проснулся от того, что ему на лицо сыпалось что-то мелкое и твердое. Поморщив нос, он приоткрыл глаза и увидел Саню. Саня стоял перед кроватью и кидал на него щепотки какой-то крупы. - Хорош мусорить, - хрипло приказал Вовкин голос из другого угла. - Мышей разведешь… - На свадьбу полагается, - возразил Саня и бросил еще щепотку, на этот раз на Юру, закутанного с головой, как куколка - только черный хохолок торчал наружу. - Риса, правда нет, есть гречка. Что в принципе даже вернее, любовь-то греческая… - Как ты вообще сюда попал?.. - простонал Степа, свешиваясь через край кровати и нашаривая на полу сигареты и зажигалку. - То же мне, бином Ньютона, - фыркнул Саня. - Берешь картонку, суешь под дверь, выталкиваешь ключ из замка… - Перешел, значит, от угона мотоциклов к взломам. По тебе колония плачет… - Ага, я в свою законную комнату зашел, это колония. А вы с Юркой тут непотребством занимаетесь, это что по-твоему? - Удачный вечер. - Степа зачиркал старой зажигалкой и с четвертого раза закурил. - Слава богу сто двадцать первую статью отменили вместе с совком. Ну или какая она была здесь… - Саня, отстань от людей, - буркнул Вова со своей кровати. - Тебе что, жалко, что ли? От тебя убудет? Наоборот, тебе же больше внимания от девок достанется, если Степа из игры выйдет и еще Юру с собой прихватит. Степка смазливый, Юрка накачанный; на их фоне ты теряешь конкурентоспособность. - И то верно, - легко сдался Саня. - Поздравляю, тупо из корысти. Юрка, ты половине академии сердца разбил. Из под одеяла высунул голову Юра - тревожный и помятый, как будто только что уснул. - Что? - пробормотал он. - Говорю, девки плакать будут! - пояснил Саня. - Такие кадры уплыли в голубую даль… Юра посмотрел на Степу с такой трогательной беспомощностью, что Степа немедленно бросил сигарету в пепельницу и обнял его. - Не обращай внимания. - Он причесал Юрины лохмы всей пятерней. - Саня просто пиздит. Ты ж знаешь, не пиздеть он просто не умеет. - Юрка, а ты правда Женькину куртку вернул? - спросил Вова серьезно.  Юра застонал и опять натянул одеяло на голову.  - Охренеть, - сказал Саня. - Ну ты прям Шварценеггер. Или не, Брюс Ли. - Саня встал в подобие боевой стойки и, под возгласы “ху-а!”, взмахнул пару раз руками. Юра привстал из кровати, принюхался, поморщился, и посмотрел на Степу. Тот поднял руки и неэффективно помахал перед лицом. - Я так понимаю, утренний поцелуй мне теперь не светит? - сказал он, смотря как Юра выкарабкивается из-под одеяла и поднимает с пола штаны. - Понял, принял на заметку. Больше не буду, честное пионерское.  - А как ты тех гадов нашел? - спросил Вова. - Ну, которые куртку украли… Юра вкратце поведал об интервью со Стасом и удачной слежке. К концу недолгого повествования, которое Юра обрисовал максимально обще и скучно, он был одет, и теперь стоял в своих штанах и в Степиной майке: бирюзовой, с большим синим сердцем, как бы нарисованным толстой кистью.   Саня и Вова переглянулись.  - А маечка-то в тему, - заметил Саня.  - Степ, где…? - нерешительно спросил Юра, но тут же заметил на полу мокрый грязный ком собственной вчерашней одежды.  - Оставь здесь, - сказал Степа, не отрывая глаз от Юриной груди, обтянутой мягким линялым хлопком. - Я постираю сегодня.  - О, кстати! - Саня вдруг метнулся к рюкзаку на своей кровати. - Зырь, что мы с Вованом забацали.  И он предъявил Юре небольшую картонку, заляпанную распыленной краской.  - Ты теперь логотип! - радостно поведал Саня.  В центре картонки, окаймленный черным, подтягивался на вырезанном турнике вырезанный вихрастый человечек с тонкими ручонками.   - Не, ну не совсем ты, конечно, - сказал Вова. - Я его специально недорезал, оставил худым пацаном. Пусть будет, типа, молодой и голодный, но целеустремленный. А то с твоими пропорциями вышло бы хвастливо, мол, вот какие мы крутые. А мы не крутые; мы старательные. Крутых остерегаются; старательным дают работу и пытаются наебать. Работу мы возьмем, а наебать себя не позволим. Юра пожал плечами. Логотип был симпатичный, и действительно внушал мысли о стремлении и настойчивости. Но с ним вышло так же, как и с древнегреческими героями Степы: человечек был похож на кого угодно, но не на него.  Наверно, в этом и заключается настоящая работа натурщика, думал Юра, попрощавшись и спускаясь вниз по лестнице. Натурщик помогает людям понять самих себя, свои собственные желания и стремления. Художник смотрит на него, но видит кого-то другого, более отвечающего собственным интересам.  Еще несколько дней назад, Юра бы вздохнул с облегчением: парадоксальным образом, даже после полного обнажения, плащ-невидимка оставался при нем, и продолжал оберегать его уединение. Но теперь на душе скребли кошки. После вчерашнего тяжелого дня, головокружительного вечера, почти бессонной ночи, и неловкого утра, опустошенный шквалом эмоций Юра хотел только одного: домой. Слишком много всего случилось за слишком короткий срок: от злости и агонии до влечения и блаженства; от максимального напряжения до полной беспомощности…  Домой, домой, домой, стучало в Юриных висках, пока он нервно шагал по Лукьяновской, стараясь держать себя в руках и не сбиться на нелепый, притягивающий внимание прохожих бег. Домой.  * * * - Художественная академия, значит, - пробормотал Анатолий Александрович, покручивая в пальцах бокал с благородным Бордо. Шато Пальмер, аппелласьон Марго, восемьдесят восьмой год - не бог весть, конечно, Бароло Ризерва того же года был дороже, а значит, наверно, лучше, но последний ящик перехватил из-под его носа какой-то выскочка-артист, мать его за ногу... - Академия изобразительного искусства и архитектуры, - подтвердил референт, перекидывая лист большого блокнота. - С прошлого года. Ранее просто Академия искусств.  - Художник, значит…  - Или архитектор. Анатолий Александрович погрузил нос в бокал. Кавист обещал элегантный букет с переплетающимися нотами лакрицы, черной смородины, фиалки, и еще вороха всякой ботаники. Нюх же Анатолия Александровича, притупленный стародавними боевыми искривлениями носовой перегородки и сорокалетним стажем курильщика, ничего этого не регистрировал, и подбрасывал хозяину ностальгические реминисценции о рябиновой настойке с корешами за гаражом.  Эх, молодость, молодость, подумал Анатолий Александрович, помянул про себя недобрым словом обоих Ильичей - и немедленно выпил.  - В академии проходят обучение примерно шестьсот человек. С Вашего разрешения, я бы попробовал достать актуальный список всех учащихся и проверил имена… - Бесполезно, - покачал головой босс. - Тима среди них не будет, а если и будет, то не наш. - Он заел кислое терпкое послевкусие кусочком грюйера. - Вот если бы раздобыть еще и все их даты рождения, тогда хотя бы сузилось число вариантов. Тиму сейчас должно быть уже под тридцатник. Референт подумал. - Я мог бы… - Не надо. - Анатолий Александрович принялся наливать себе еще бокал. - Начнешь людей расспрашивать, деньги им совать, а они шушукаться станут; слухи поползут… короче, спугнем его нафиг. Будем действовать умом, а не голыми деньгами. Он поднял бокал, на свет и покачал, чтобы проследить “винные ножки”.  - Хотя и деньгами тоже. Без этого никак. Вот ты мне лучше скажи, это бордо? - Бордо, - подтвердил референт, слегка настороженный поворотом мысли начальника. - А почему оно не бордовое?  Референт встрепенулся. - Насколько я понимаю, цвет зависит от купажа и процесса мацерации. Пропорции сортов используемого винограда… - Да ладно, пошутил я, пошутил. - Анатолий Александрович отпил и причмокнул. - Расслабься. Можешь идти, свободен на сегодня. Никому верить нельзя, подумал он с каким-то мрачным удовлетворением, глядя как референт перебирает без надобности листы блокнота и расписывает отлично пишущую авторучку. Вот и Димочка явно подсуетился с этим своим как его, кавистом. Всучили мне какой-нибудь шмурдяк за двадцать баксов вместо пальмера за двести, а деньги - пополам... Дверь за референтом закрылась, и Анатолий Александрович откинулся в своем кожаном кресле-реклайнере, вытянув ноги и уставившись в потолок. Как угодно можно обставлять жилплощадь, думалось ему, а потолок везде всегда один и тот же: белый, с неистребимыми разводами, сколько ни бели… Ох Тимка-Тимка, думал Анатолий Александрович, наблюдая за сонно ползущей по потолку осенней мухой. Все-таки хорошо, что ты не киевский, а именно криворожский. А то не встретились бы мы семь лет назад. Ты ведь у нас либо спортсмен, либо армия, - скорее всего и то и другое. Значит, в Киеве бы тебя прибрал к рукам либо Князь, на Подоле, либо Чайник, на Троещине. Даже наверняка Чайник - с самого начала в охранный бизнес стремился ведь, не любил уголовщины… деньги любил, а рэкет не любил. Такая вот шарада: “ебал и плакал”. Сразу ведь понял Чайник: покупать нужно не девок и не кокс, а ментов-нищебродов. Но тебя, Тимка, он бы тоже купил, как профессионала экстра-класса. И куда бы ты подался, когда из него в девяносто втором на левом берегу дуршлаг сделали? Спился бы, наверно. Хотя, может, и выплыл бы, черт тебя знает... Мутный ты, Тимка. Непрозрачный. Это ж надо такое удумать: в художке сховаться… Даже друзьями, вон, обзавелся, на рожон из-за чьей-то тряпки полез. Значит, хотя бы один закадычный кент у тебя уже есть, а ты здесь не так давно. Что нам это говорит? Это нам говорит, что ты - человек приятный и общительный, с людьми легко сходишься. Располагаешь их к себе, и одновременно хорошенько себя от них прячешь. Выдумал, небось, легенду, и живешь как разведчик. Зря ты это, Тимка. Все равно рано или поздно выплывет. А люди у нас сам знаешь какие: каким боком к ним не повернешься, наебать норовят. Сегодня кент, а завтра мент. А ты еще и добренький, выходит, и при деньгах, поди. Значит, даже под новой личиной, все от тебя будут постоянно чего-то хотеть: дай то, дай это, сделай то, сделай это… Обрыднет тебе весь этот маскарад скоро, ох скоро… Ну, ничего. Все у нас с тобой будет хорошо, Тимка. Последний невставной зуб даю.