Натурщик, или красота - убойная сила

Путь от академии до общежития занимал двадцать минут размеренным шагом. Юра надеялся пробежать это расстояние за семь, но на полпути ему пришлось замедлить ход: защитные очки запотели до полной непрозрачности. Снять и протереть их было невозможно: выступивший на Юрином лице пот разбавил перцовую смесь, сделав ее более текучей. Пришлось ковылять дальше почти вслепую, угадывая в пятнах светотени перед глазами повороты дороги и контуры зданий. На входе в общагу, найденную с немалым трудом, его окликнула комендантша, требуя пропуск. Юра вытащил из внутреннего нагрудного кармана корочку студенческого билета, нащупал пальцами окошечко в застекленной будке, и передал. - Очки сними, - буркнула комендантша. - Я тут все время, - попытался оправдаться Юра. - С начала года в гости хожу... - Вас много, а я одна! На фотографии рожа без окуляров этих придурковатых. Может это ты, может не ты. Что я, всех должна помнить? - “Из коллектива вылетает разъяренный тромбон…” - пробормотал Юра. - Чего-о? - угрожающе протянула комендантша. Юра слегка качнул головой, отгоняя посторонние мысли. - Я не могу снять очки, - попытался объяснить он. - Они защитные. - Это от чего они такие защитные? - поинтересовалась она. - Вечер на дворе, солнце село давно! Юра подумал. Раскрывать детали своих приключений и привлекать к себе - и к Женьке - око администрации было нельзя. К тому же, если его сразу пропустят наверх, где есть туалет и душ, то можно и потерпеть… Сделав глубокий вдох, Юра снял очки. Он не успел даже заложить их за ворот, как боль полоснула его по глазам невидимой бритвой. Захотелось согнуться пополам и сжаться в комок на полу, но Юра остался стоять, изображая спокойствие и ненапряженность сквозь набегающие слезы. - Гос-с-споди, вот ведь страхолюдина!… - доносилось до него сквозь багровые волны боли. - Никуда я тебя не пущу! Наглость-то какая, а? Средь бела дня нажрался, а теперь к порядочным ребятам ломится! Юра мог бы возразить комендантше, что, по ее же словам, на дворе был уже вечер, и солнце давно село, но промолчал. - Глаз ведь открыть не можешь, урод косой! - продолжала обличать его пороки комендантша. - Красный, опухший, сопливый, обрыганый… - Я не пьяный, - сказал Юра, вытирая лоб и щеки рукавом, но больше размазывая смесь по лицу. - И это не рвота. - А что тогда? Юра опять замолчал. - Шатаются тут всякие! - триумфально заклекотала комендантша, почуяв слабину. - “Не рвота…” Пошел вон отсюда, синяк! Позорище! Юра вышел, стараясь идти прямо. Глаза болели так, как будто невидимый монстр вырывал их из его лица когтями. На дворе стояла глухая тишина полного безлюдья. Обогнув общагу, Юра прикинул, где должно было быть окно Степиной комнаты, понашарил мелких камешков, и принялся кидать их до четвертого этажа. Звякало редко - окна в общаге были маленькие, а целиться сквозь слезы было сложно. Он подбирал и кидал камешки, пока наконец не услышал долгожданный звук открываемого окна. - Ты чего кидаешься? - сказал мужской голос сверху. Юра с облегчением поднял голову: голос принадлежал добряку Юзику. - Юрка, ты что ли? - с удивлением спросил Юзик. - Что с тобой? - Можно зайти помыться? - хрипло сказал Юра. - Сейчас спущусь, подожди. Юзик вышел быстро: для человека с его габаритами, двигался он довольно проворно - видимо, работа на скорой помощи выучила. - Что это у тебя с лицом? - спросил он. Юра еле успел отстранить его руку. - Не трогай, это перцовка. Юзик присвистнул. - Так, пошли в туалет. - А можно в душ? - В душ тебе рано. Там ты просто смоешь эту дрянь вниз по телу, себе же на гениталии. Пока только голову под кран. Когда тебя опрыскали? - Да только что, почти… Пока они говорили, Юзик решительно провел их мимо комендантши, все еще ворчащей про алкашей подзаборных. - Не жмурься, моргай почаще, - советовал Юзик, пока они поднимались по лестнице. - Я знаю, сейчас больно держать глаза открытыми, но надо чтобы они слезились, чем больше, тем лучше. Э, перестань! - Он придержал Юру, собирающегося опять утереться рукавом. - Вся одежда в этой дряни, только еще больше по лицу размажешь… В туалете на четвертом этаже Юзик включил ему холодный кран, и Юра с невероятным облегчением сунул под него лицо. - Открывай и закрывай глаза под струей, - скомандовал Юзик. - Черт, мыла нет… Сиди и промывай, я сейчас приду. Холодный водопад медленно, кое-как, но смывал с Юры адскую смесь из мыла, масла и перца - а заодно слезы, сопли, и вообще все, что из него снова текло, как из того мешка с нечистотами, которым в “Имени Розы” старый монах Убертин пугал Адсона, стараясь отвратить молодого чернеца от телесного соблазна женской красотой. Вдруг припомнился Степа, висящий на нем всеми конечностями, как коала на эвкалипте, и шепчущий ему на ухо: “Неужели ты до сих пор не понял, как ты мне нравишься?..” Юра ответил тогда, что понял, но покривил душой. Он понял лишь только, что это действительно было правдой, - непостижимой, невероятной правдой - но от него решительно ускользало, *почему*, что пробудило в Степе это нездоровое влечение, и надолго ли… Кое-как выпутываясь из грязной куртки, пока на лицо лилась вода, Юра представил себе, как воры пытаются смыть его химическую самоделку в грязной луже, а потом нелепо бегут за ним вверх по пологому склону пустыря, подобно трем слепым мышкам из английской песенки. Три слепые мышки, бегущие за женой мельника, отрезавшей им хвосты разделочным ножом… Не от жены, а именно за женой. Зачем они бежали за ней? Требовать объяснений? Добыть назад свои поруганные хвостики? Отомстить?.. Сзади кто-то зашел в туалет. - Мда, - сказал Юзик, ставя что-то на подоконник. - Ну ты, Юрка, влип, конечно. Высшей мерой пахнет. Юра не сразу понял его, а когда наконец разобрал за шумом воды услышанные слова, застыл под струей. - Или сиренью? - вдруг добавил Юзик. - Или оружием пролетариата? Инсульт, подумал Юра. Либо у него, либо у меня. - Как баллончик хоть выглядел, помнишь? Слегка отмирая, Юра вынырнул из-под крана, стараясь не смотреть на мокрое красномордое чучело в зеркале. - Что? - спросил он. - Баллончик, говорю, какого цвета был, помнишь? Черный? Или, например, белый, с красным колпачком? Мне надо знать, от чего мы тебя отмываем. Белый, это “Черемуха” - старая шняга такая, советская еще. Черемухой не пахнет, скорее яблоней в цвету. В ней - газ си-эн. А еще есть “Сирень”, например. Это си-эс. Тоже сиренью, кстати, не пахнет, а пахнет перцем. Так вот, си-эс вообще не газ, а мелкокристаллическая пыль, и в воде она не фига не растворяется, а растворяется она в ацетоне. А вот “Оружие Пролетариата” и “Высшая Мера”, или там, скажем, “Дракон”, это смеси си-эс и МПК, в разных пропорциях… Кто знает, как долго бы продлился экскурс Юзика в гражданское газовое оружие, но тут Юра подал ему баллончики, нашаренные в отброшенной куртке. - Краска? - удивился Юзик. В руке у него был кусочек розового мыла, явно одолженного у кого-то из девчонок. Поняв, что все равно все выплывет, Юра решил довериться товарищу и, пока Юзик тщательно мыл руки до локтей, вкратце изложил ему историю своего похода. Заодно он вдруг вспомнил, что добытая перцовыми слезами Женькина косуха все ещё была повязана вокруг его пояса. - Куртку надо тоже помыть, - сказал он, смотря как Юзик намыливает мыло в эмалированном тазике с водой. - Ее тоже забрызгало... Он хотел отвязать и передать куртку, но Юзик остановил его. - Потом. Запрокидывай голову. Юра не помнил, когда его в последний раз мыл кто-то посторонний. Аккуратные прикосновения Юзика были заботливы, но не сентиментальны, и Юра сдался и позволил отмывать себя, словно домашнего кота, наконец вернувшегося в лоно семьи с весенней помоечной оргии. Полностью расслабиться мешала разве что насквозь мокрая майка, неприятно липнущая к телу в холодном, продуваемом октябрьскими сквозняками туалете. - Так, - вдруг послышался с порога Степин голос. Юра вздрогнул, и палец Юзика чуть не соскользнул ему в глаз. - Мне попозже зайти, мужики? - О, Степ, - сказал Юзик. - Забери у него Женькину куртку, а? Только аккуратно, на ней перцовка. Представляешь, он тех парней нашел, и куртку назад отобрал! Юра почувствовал, как Степины руки осторожно легли вокруг его талии и начали развязывать стянутые рукава косухи. Несмотря на холодрыгу, от этой близости, уже не профессиональной, бросило в пот, и он встревожился: еще не хватало, чтобы у него встал, и Юзик принял этот стояк на свой счет. - А где Женя? - спросил Юзик. - У Стаса, - сказал Степа тихо, и, как показалось Юре, недовольно. - Походу, Стас его решил усыновить. Или трахнуть, неясно пока. Минут через пять, Юзик обмакнул его полотенцем и отпустил с наставлением не растирать кожу и побольше моргать. - Если совсем худо будет, сварганим капли, но в принципе это лечится только временем и воздухом. Полчаса наверно еще будет жечь. За дверью туалета его уже ждал Степа.