Натурщик, или красота - убойная сила

Кто-то гладил его по руке. Зрение восстановилось не сразу: сначала картинка перед глазами помутнела, потом просветлела, раздвоилась, а затем слилась обратно, уже в другую. Перед ним на полу неподвижно лежал Степа. Юра наклонился над ним и приложил ухо к его груди, но в ушах грохотало только собственное сердцебиение. Тогда он приставил два мелко дрожащих пальца к тонкой белой шее, которая уже шла розовыми пятнами. Пульс был, быстрый и ровный; грудь вздымалась и опускалась. Юра с шумом выдохнул, а затем присел, деревянными руками поднял тело и осторожно уложил его на диван. В голове стоял белый шум, как от неисправного телевизора. Почти сразу, Степа зашевелился, и Юра отдернул от него руки, хотя соблюдать приличия было, мягко говоря, поздновато. Степа приподнял голову и хрипло закашлялся. Надо было что-то уже говорить. Но что? - Тебе очень больно? - спросил Юра. Шок проходил, и на смену ему хлынул стыд и отвращение к самому себе. Урод, подумал Юра. Уебище. Что ты наделал?.. - Ты… охренел, что ли? - прохрипел Степа, приоткрывая глаза и трогая себя за шею с гримасой боли. - Что это было?.. Ты спятил?!.. На этот вопрос Юра ответить не мог. Уже много лет никто никогда не заставал его спящим; сама мысль о том чтобы заснуть в присутствии другого человека казалась абсурдной. С больной матерью он разъехался довольно быстро, чтобы не дай Бог не привести в дом хвост, и снимал квартиру за квартирой, перевозя свой скудный скарб с района на район несколько раз в году. То что произошло, случилось впервые: до этого Юра засыпал и просыпался один. Извиняться было бесполезно и глупо - такое не прощают. Но больше сказать было нечего. - Прости меня… - сказал Юра тихо. Лицо его пылало. - Раньше… такого не было. - В смысле? - Степа привстал на локтях. - Тебе что, кошмар приснился? Юра пожал плечами. На пути своей грязной профессии, он спал, как спят многие люди с тяжелой, нелюбимой работой: плохо засыпал, трудно просыпался, и если и видел сны, то неприятные, но не запоминающиеся. Теперь же, когда все было, казалось, позади, он нередко просыпался мокрый, с колотящимся сердцем и комом в горле, сжимая простынь в руках. Срываясь с кровати, он бежал проверять все углы, и, удостоверившись, что он в квартире один, выпивал стакан воды, менял насквозь промокшее постельное белье, ополаскивался в душе, и снова ложился. Если не получалось уснуть, он выматывал себя круговой тренировкой, отжимаясь, прыгая со скакалкой, отрабатывая джебы и кроссы у боксерского мешка - до рассвета или до полного изнеможения. Все это работало - пока он был один… Степа потрогал горло рукой, видимо пытаясь сообразить, насколько велики потери. - Ни хера себе, - сказал он. - Как будто башку оторвали и кое-как обратно приставили. Как этому… Эфебу Крития, во. Любой другой на его месте, наверное, уже скатился бы с дивана и бросился вон из квартиры. Но Степа продолжал смотреть на Юру, словно пытался вычислить, где он так монументально ошибся в этом человеке. - Что ж тебе приснилось такое?.. Юра честно попытался вспомнить, но сон уже ускользал: какой-то сумбур с бегом по разваленному городу, то ли за кем-то, то ли от кого-то, и чувство нарастающей паники, что он не успеет… - Не помню. Дрянь какая-то, - сказал он и отвел глаза к полу. Пол расплывался. По носу предательски потекло и капнуло. Юра украдкой вытер лицо об майку. Что это, подумал он. Немедленно соберись. Какой позор… Степа сел, опираясь на валик дивана, и недоверчиво посмотрел на Юру. - Ты… ну чего ты… - Он неловко подался вперед, но осадил себя на полпути, словно опасаясь, что Юра опять психанет и бросится на него. - Обошлось, вроде… видишь, живой же. Они помолчали. - Ты… ты на войне был что ли? - не удержался Степа. - Н-нет, - ответил Юра и зажмурился. Из глаз текло уже всерьез. Сейчас Степа заметит и… что? Что может быть хуже того, что ты уже натворил? Но жизнь подсказывала, что хуже может стать всегда. Например, Степа не просто встанет, ударит его сам, например ногой по морде, как следует, и уйдет навсегда, и не только оповестит всех ребят, с каким психом они общались, и не только напишет заявление в деканат, а еще и направится в участок, подавать на него официальную жалобу. С милицией Юра почти не сталкивался. Пару раз, когда он работал под прикрытием, менты гоняли его из кустов или с лавочек - че, мол, разлегся, алкаш вонючий? - и он покорно хилял от них подальше, бормоча о несправедливости мира сего и кособоко шатаясь, как и полагается “бичу”. Видимо какие-то актерские задатки у него были, потому что дело никогда не доходило даже до проверки документов (которые Юра никогда с собой на работу не носил). Что последует после Степиного заявления, он не знал, но ясно было одно: надо бежать. Сниматься с места и уходить куда-то, и не просто в другой район, а в другой город. И так же ясно было противоположное: отныне бегство теряло всякий смысл. Почти десять лет Юра жил обдумывая каждый шаг: мир был непредсказуем, и компенсировать риск можно было только тщательной подготовкой. Но как планировать будущее, когда самым непредсказуемым фактором стал ты сам?.. Надо просто прекратить, подумал он. Что именно, он не мог сформулировать. Прекратить плакать, сидеть на полу, бежать от судьбы, душить людей… Вообще надо было прекратить все. Что бы он ни делал, в результате по миру распространялось зло. Теперь он даже не помнил, когда это началось. Наверно, еще в школе, когда от него отворачивались одноклассники - видимо, знали уже тогда с кем имеют дело, и прыщи были тут совсем ни при чем… И тут он оторопел: в какой-то момент, Степа слез с дивана, подвинулся к нему, и теперь осторожно обнимал его. - Ну все, хватит уже. Я ж не помер? Не помер. - торопливо бормотал Степа, поглаживая его по спине. - И потом, а может мне понравилось? Может, я тоже извращенец. Серьезно, я даже не злюсь. Ну, так, малость совсем. Ты в следующий раз предупреждай хотя бы, а то сразу как повалил… Юра ничего не понимал, но Степа был теплый, и Юра слушал его льющуюся ручейком болтовню и постепенно приходил в себя, зарывшись лбом в его давно не стиранную фуфайку. Он не знал сколько они просидели на полу, но в какой-то момент он почувствовал непонятный, неуместный запах. - Что-то горит, - пробормотал он, отнимая мокрое опухшее лицо от Степиной груди. - Твою мать! - выругался Степа и тут же вскочил и убежал на кухню. Юра заставил себя тоже встать и пойти в ванную, помыть лицо. В зеркало он на себя посмотреть не решился. Никогда еще ничего хорошего из зеркала на него не смотрело, а что он там увидит теперь даже и думать не хотелось. Когда он появился на пороге кухни, Степа махал кухонным полотенцем, пытаясь развеять дым настойчиво, тянущийся от стоящей на плите курочки. Ей здорово досталось - сверху она была суховатая и темно-коричневая, а низ тушки изрядно подпалился и диффузировал, намертво слипшись с противнем. Юра вдруг вспомнил что не ел с завтрака - мисочки творога с нарезанным яблоком, которое, как всегда, было кислым. - Это ты приготовил? - спросил он Степу как идиот, потому что кто еще это мог быть - дух преставившейся квартирной хозяйки? Курицу он купил позавчера и положил размораживаться, но после зрительного откровения засомневался во всем, включая собственную способность отличить готовую курицу от не готовой. - Ну да… - буркнул Степа. - Предполагалось, что она будет вкусной. А что мне было готовить? У тебя вся остальная еда в холодильнике - прямо диабетическая витрина!.. - А если горелое снять? - спросил Юра. Жрать вдруг захотелось со страшной силой, как будто он наконец сел на привал после марш-броска на двадцать километров по холмистой местности. Пришлось даже сглотнуть набежавшую слюну. Почему из меня теперь все время течет? подумал Юра с неудовольствием. То слезы, то сопли, то слюни… Вдруг вспомнилось из какой-то книги: тело набито нечистотами, мой мальчик, а ведь слизи или помёта ты не захочешь коснуться даже пальцем. Откуда же берётся желание сжать в объятиях мешок, наполненный навозом?.. Степа выдвинул ближний ящик и выудил оттуда вилку. Подцепив подпаленную шкурку, он надорвал и сдернул ее в сторону. Внутри курица была чуть желтоватая и, судя по Степиному лицу, совсем не такая сочная, как он планировал - но выбора все равно не было. - Будет тебе урок, - буркнул он. - Не души того, кто тебя кормит. Давай тарелки. Юра послушно нашел тарелки и вилки и вытащил из холодильника яблочный сок , которым баловал себя довольно редко, по полстаканчика к ужину. - Роскошно. - пробормотал Степа, ковыряя тушку с кислым видом. - Я тут даже укропа не нашел, приправить… Просто завтрак туриста какой-то… - Нормально, - возразил Юра, прикрывая набитый рот. Он жевал как будто после недельной голодухи, не смущаясь отсутствием гарнира. Ничего вкуснее этой сухой курицы он не ел давно, наверное потому, что в первый раз за долгие годы готовил не он, а для него. В детстве мать кормила его без разносолов, но сытно и вдоволь, но дальше было училище, армия, самостоятельная жизнь, и смена ролей: от химиотерапии мать стала плохо чувствовать запахи и вкус, а с ними пропали и ее кулинарные навыки. Юра же всегда готовил строго по рецептам, ничего не пробуя в процессе: что получалось, то получалось. - Тебе правда нравится? - спросил Степа недоверчиво. - Очень вкусно. - Юра потянулся за еще одной ножкой. - Спасибо огромное. Зря ты мне дал заснуть, это я должен был приготовить, ты же гость. - Он вдруг вспомнил, как полчаса назад спросонок душил дорогого гостя, и смущенно притих. - Вот, значит, какой вариант диалога надо было выбирать, - хмыкнул Степа, пытаясь развеять неловкое молчание. - И часто ты заманиваешь к себе талантливую молодежь, чтобы вырубить и на диване разложить? - Степ, я ей-Богу не знаю, что на меня нашло, прости меня… Я тебя вообще не видел перед собой!… - Юра опять покраснел. Степа насторожился. - А кого ты видел? Бомжа, вдруг вспомнил Юра. В темноте, на асфальте, куда я его выволок из кустов, потому что думал - еще один, пятый. И тогда я опомнился далеко не сразу… В нос вдруг ударил явственный запах немытого тела и мочи, и Юра услышал хрипение, а когда он ослабил хватку, бомж заскулил и замычал что-то, обдавая его вонью из щербатого рта… Слава богу, он успел добежать до туалета. Когда он вышел через несколько бесконечно позорных минут, Степа стоял возле двери, и лицо у него было насупленно. - Ну ты деликатный… - хмыкнул он. - Неужели так плохо? Я тоже съел, вроде ничего… - Да нет, это… - Юра помотал головой, и зря. Пришлось слегка попридержаться за косяк, прежде чем он мог зайти в ванную. - Опять вспомнил что-то? - прищурился Степа. - Может, тебе чай сделать… или что покрепче есть? Покрепче у Юры не было. В его семье не пили. Отец-трезвенник держал дома одну полупустую бутылки водки, в морозилке - для гостей. Но гости к ним тоже ходили непьющие, и бутылка всегда оставалась полупустой. - Совсем нет? - Степа недоверчиво прищурился на Юру, брезгливо промакивающего рот полотенцем после ополаскивания. - Даже медицинского спирта? - Медицинского? - Юра вспомнил про плотно упакованную боевую аптечку, которую он перевез с собой и заныкал в шкаф, на всякий пожарный. - Есть… В аптечке, в шкафу. Степа рысью метнулся в спальную комнату и раскрыл шкаф. В другое время Юра бы обеспокоился тем, что кто-то так бесцеремонно копается в его вещах, но Степу, видимо, действительно волновала только аптечка. Найдя бутылек спирта, он триумфально вознес его над головой и поскакал к серванту. - Щас мы тебя полечим, - забормотал он, извлекая бабкины хрустальные фужеры. На кухне он плеснул им обоим по приличной дозе спирта, сдобрил его яблочным соком, и протянул фужер Юре. - Держи. Юра недоверчиво посмотрел на смесь - такую бурду он еще не пробовал, хотя в армии, знал, и не такое пили. Впрочем, что там армия - уличный контингент не брезговал и дешевым одеколоном. Но у него и с обычным алкоголем отношения были натянутые. - Я не буду. Ты же знаешь, как на меня… - Все риски беру на себя, - подначил Степа. - Пей, полегчает. Это не метанол какой-нибудь. Спирт же медицинский? Значит, лекарство. - А если я… - Я тебя пьяным видел уже. Уж прости, но трезвым ты куда опаснее. Последняя фраза прозвучала, как укор. Все еще сомневаясь - но теперь муки совести глушили любые доводы рассудка - Юра взял фужер и залпом влил в себя “коктейль”. На вкус было даже прилично - как обычный сок, но более терпкий, хотя он был готов поклясться, что на спирт Степа не поскупился. - И даже без тоста, - хмыкнул Степа, но сделал то же самое и поморщился. - Ядрено вышло. Он налил им еще по одной, плеснув еще сока. - Пей, - скомандовал он Юре. - Может, заесть хоть чем-нибудь? - попробовал возразить Юра. - Ага, и тебя немедленно опять вывернет, - сказал Степа авторитетно. - Сегодня тебе походу есть противопоказано. И вообще, как говорил классик: хочешь кайфа, не закусывай. Ну, лехаим. - Что? - опешил Юра. - Тост такой, у евреев: лехаим. За жизнь. Меня Вовка научил. - А-а... - Юра взял фужер и покорно звякнул о протянутый Степин. - Л'хаим, - повторил он без энтузиазма, потому что нахуй такую жизнь, скорей бы уже она кончилась к ебени матери… Он опрокинул в себя спирт, поморщился, и увидел Степино лицо - тот так и застыл с фужером в руке, и Юра вдруг понял, что сказал все это вслух. - Таа-а-ак. - Степа выпил свой фужер, прихватил бутылку и потащил Юру за рукав в гостиную, как тогда в пустую классную комнату. - Щас у нас будет разговор по душам. - Извини, я обычно не ругаюсь, - попытался оправдаться он. - Просто я пьянею быстро, а тут еще на пустой желудок… Степа усадил его на тот самый злополучный диван и сам сел на него, скрестил под собой ноги. - Юр, у тебя все хорошо? - В смысле? - Ну вот ты сейчас сказал: нахуй такую жизнь, скорей бы кончилась уже. Почему? Это у тебя из-за зрения депресняк, что ли? - Да нет, просто… а что в этой жизни особенного-то? Ну живешь ты, крутишься… потом все равно все плохо заканчивается. Нафиг оно все? - Крутишься… - хмыкнул Степа, украдкой глядя на стену с развешанными рисунками. - Ты-то? В смысле, разве тебе нечему радоваться? Рисуешь классно, учишься где хотел… Не знаю… семья там есть у тебя? Родители, братья-сестры? - Мама была… но она умерла, - сказал Юра. - Соболезную... Давно? Не хотелось об этом говорить, никогда и никому, а тем более Степе, потому что Юра уже знал - начнет жалеть, а жалость была ему не нужна. Он не оставленный на улице малютка, не беспомощный инвалид, он взрослый человек, а с взрослыми людьми такое случается. И все как-то живут, не разводя нюни, не бросаясь на людей, не сходя с ума. Но не ответить было бы невежливо, и Юра посчитал. - Полтора месяца назад. Сорок дней недавно было. - В смысле, сорок дней? То есть, что, - Степа видимо тоже посчитал в уме, - когда ты поступал? У тебя во время поступления умерла мама?? - За неделю до. - Юра подумал еще. - Шесть дней. - А… что с ней было? Болела? Меньше всего Юра ждал такого вопроса. Он видел много чужих смертей, но совершенно не знал, как это бывает “у людей”, и думал, что об этом спрашивать не принято. Да и стоило ли вообще посвящать Степу в эту унылую историю? Зачем затаскивать его, дурного и беззаботного, в болото, из которого он сам не мог выбраться? Но и увиливать было бы невежливо… - Да, долго болела, - наконец сказал он. - Пытались вытянуть, но… Что “но”, уточнять не стал. И “как” - тоже. Пока мама лежала в больнице, Юра видел не только ее, но и других, таких же угасающих, молодых и старых, и их усталых родственников, которые болтались между надеждой на чудо и постыдным ожиданием избавления. - Вы только вдвоем с ней жили? - Нет, но… вернее, жили какое-то время. Я с отцом рос, - торопливо добавил Юра, чтобы не рисовать Степе совсем уж трагический образ. - Потом... вообщем, мы переехали в Одессу, к бабушке. Жили там. Потом отец умер, бабушка тоже. Давно, я еще в школе учился. Мы с мамой переехали в Кривой Рог. Там она замуж опять вышла и уехала с мужем в Болгарию. - А ты?.. - Я тогда в армии был. Потом в горнорудный пошел. Но она заболела и вернулась. Одна. А потом в Киев уехала, лечиться. И я сюда приехал, когда… на похороны. И остался. Умом Юра понимал, что разговор зашёл в минное поле: еще пара-тройка Степиной бесхитростных вопросов, и его развязанный алкоголем язык ляпнет что-то непоправимое… - А ты? - спросил он. - У тебя все живы-здоровы? - Живы… - Степа хмыкнул так, будто был этому несказанно удивлен. - И здоровы, если можно так сказать про людей, которые в такую северную глушь по доброй воле забрались… - Какую глушь? - Надым. Знаешь такой? Юра напряг память, соображая. Название отдавало чем-то из курса физической географии СССР, но где это, вспомнить он не мог. - Сибирь? - Наугад спросил он. - Почти. Уральский север. Болота, ветра и маленький синий огонечек, - Степа фыркнул, и, наткнувшись на непонимающий Юрин взгляд, пояснил: - Газ. Город газовиков. Мои родители туда поэтому и приехали. Работать. - Вот это да… - Не то чтобы Юра был удивлен. Такие мелочи жизни его давно не удивляли. Но почему-то именно Степу было сложно увязать с мерзлой тундрой - странно, как такое создание вообще могло вырасти в таких суровых краях. - А здесь ты как очутился? - Как, как - рисовать хотел, а в армию нет. Вот и очутился. Ты мне зубы не заговаривай. Мы о тебе говорили. - Чего обо мне говорить? Я скучный… Юра замолчал на полуслове, потому что вдруг, в сумерках, отчетливо увидел наливающиеся на Степиной шее синяки. Одновременно смотреть и говорить он не мог, потому что голову тут же заполнили странные, трудно выражаемые словами эмоции. Сначала появился стыд, но какой-то игрушечный, несерьезный, не взаправду; а потом очень странное чувство, больше всего похожее на облегчение, когда после погони оказываешься в безопасном месте и можно, наконец-то, расслабиться… По телу разлилась непривычная истома, и Юра сообразил, что смотреть на Степу - очень приятно, и когда смотришь, все остальное будто исчезает… В любое другое время, он бы отвлекся усилием воли - нельзя терять бдительность, нельзя упускать ничего из виду… но сейчас он был сам себе не указ. - Эй, ты чего завис? - позвал его Степа словно откуда-то издалека. - У тебя… синяки… - пробормотал Юра, не отрывая взгляда. - Ну, подумаешь, - фыркнул Степа. - Надену шарфик. Или скажу, что засосы. Юре вдруг показалось, что это действительно замечательная идея: замаскировать следы своего позора под… под что именно, он не мог сказать, потому что Степин вульгарный термин ему не нравился. Но на секунду показалось, что если прикоснуться к этим уродливым пятнам губами, то произойдет какое-то чудо, и к утру, может быть, они пройдут. Он бездумно подался вперед, непривычно медленно, как ему казалось, но почти сразу почувствовал лицом тепло человеческого тела. Шея у Степы была горячая. Юра прижался к ней сухими губами, почти целомудрено, замерев так на несколько секунд - хотя и время тоже пропало, и, возможно, прошла целая вечность… - Ты чего?.. - раздался Степин растерянный шепот. Но он не оттолкнул его, и даже не отодвинулся, а замер. Юра дотронулся губами до следующего синяка, чуть выше, и решился положить руку Степе на плечо - и он снова не отвернулся, лишь чуть пошевелился, приподнимая подбородок. - Юр, ты… Что именно “ты” - Юра так и не узнал, потому что от следующего поцелуя, более влажного, Степа тихо застонал. Промелькнула почти трезвая мысль - больно сделал? - но она была слишком слаба, чтобы удержаться. Юра прижал его крепче, и Степа вдруг дернулся. От неожиданности, Юра отвел руку - не хватало еще удерживать силой, после всего, что сегодня произошло. Но Степа сам подцепил его за подбородок, поднимая голову, и прижался губами к губам - сначала совсем невинно, а затем уже поцеловал его по-настоящему. В этот момент Юра целовался, как в первый раз - он совсем не помнил, как это было с ним когда-то давно, да и не думал об этом вовсе. Все мысли занимал Степа, который целовался жадно, торопливо, будто вот-вот кто-то придет и надо успеть, и цеплялся за Юрину футболку, словно боялся, что тот сбежит. Юра закрыл глаза, впервые в жизни полагаясь не на зрение, слух или пресловутое шестое чувство, а на осязание. Он позволял теплу вести себя, отрешившись от всего прочего и запоминая детали, чтобы в один миг перейти в атаку - и теперь уже он целовал Степу, сжав его лохмы в горсти. Это хотелось делать вечно, будто не существует никакого “потом”. От этого должно было стать страшно, потому что грош цена тому, кто не думает о последствиях. Но Юре было наплевать, потому что Степа был теплый и ласковый, и в сумерках его светлые волосы были как седые, и в этом Юре виделся какой-то знак. Степа обхватил его руками, крепко прижимая к себе, и теперь Юра чувствовал его почти всем телом, и тоже обнимал, не стесняясь и не переживая, что такое несчастное тощее туловище он может просто сломать. Ни одно движение не было лишним - и когда Степа отстранился и снова запрокинул голову, Юра понял, что нужно делать, и вновь прижался губами к шее, но теперь уже целовал горячо и голодно, куда придется. - Иди… ко мне, - прошептал Степа и опустился на диван, утягивая Юру за собой. Юра повиновался, а когда они вдвоем кое-как устроились на узком лежбище, Степа снова бросился целоваться. И снова вокруг не стало ничего, только ощущения - жар тела, которое ни за какие сокровища в жизни не сможешь отпустить. Степа закинул на него ногу и прижался еще ближе, ерзая - Юра не знал, что в этой ситуации ему может стать еще лучше. Они целовались, пока хватало дыхания, потом расцеплялись, и Степа дышал ему в шею, а потом все начиналось сначала, и Юра водил руками по его телу, понимая, как ему хочется чувствовать его всего - смешной вихрастый затылок, спину, талию… - Подожди, - торопливо прошептал Степа, когда Юра, наконец, дотянулся до его задницы и положил ладонь на ягодицу. - Я… Юра тут же замер. - Я… что-то не так сделал? - Нет. Все так, - мечтательно протянул Степа, прикрыв глаза и поерзав по Юриной руке, словно устраиваясь поудобней. - Все так, как надо. Вот так и лежи. Юра послушно замер, а Степа уткнулся носом ему в шею, поцеловал его там и засопел. Юра тоже прикрыл глаза, лишь на секунду, но эта секунда все никак не заканчивалась. Рядом с теплым, таким нужным ему сейчас Степой, Юра уснул мгновенно - и всю ночь проспал без снов.