Натурщик, или красота - убойная сила

Утренняя живопись встретила всех холодными сквозняками. В большом белом просторном зале всегда было прохладно, но теперь, в середине октября, по утрам это уже чувствовалось особенно: девочки то и дело дышали на пальцы, пытаясь отогреть их, и даже некоторые мальчики с тоской вспоминали олимпийки валяющиеся на полу родной общаги. Практиковали натюрморт. На столе посреди зала была выставлена скучная композиция, собранная, видимо, из чего бог послал: драпировка в крупную клетку, разбросанные по ней желтые осенние листья, фарфоровый чайник с синим ободком и ваза с торчащей из нее веткой искусственного ландыша. - Сегодня мы будем уделять особое внимание смешению цветов и взаимодействию пигментов, - говорила преподавательница, заглядывая всем за станки и проверяя наличие и готовность к бою кистей, красок, и палитр. - Успешное решение живописных задач предполагает основательные знания свойств красок и технологии их смешивания. Посмотрим, что вы уже знаете. Ваша задача: как можно точно отобразить то, что вы видите, с учетом освещения. Юра занял станок рядом со Степой. Живопись он не любил, а Степа тут был полностью в своей тарелке. Правда, сегодня утром он опять был с жуткого бодуна, заспанный и молчаливый - было даже странно, что он явился на первую пару. Юра молча протянул ему термос со сладким чаем. Степа посмотрел на него сначала непонимающе, потом с зацветающей благодарностью, и выхлебал все почти досуха. - Кто-то, кажется, собирался завязать? - едко осведомился Юра. - Умный чел какой-то, - просипел Степа. - Не я, точно. Я еще и краски умудрился забыть. Юра вздохнул и молча поставил свой ящик с тюбиками посередине, чтобы оба могли пользоваться. Первые полчаса они делали набросок. (“Никаких карандашей,” скрипуче бубнила преподавательница, “никакого угля. Приучаемся работать кистью, проводить более точные линии. А от карандашей и грязь, и кракелюр потом…”) У Степы рисунок получился кривоват, потому что с бодуна все криво. В ответ на его бурчание, Юра молча подправил ему несколько контуров листиков и округлость чайника - складки драпировки он решил оставить на его совести. Во второй половине начали работать цветом. И тут уже растерялся Юра. Натюрморт ему не нравился. Со стороны окна, предметы смотрелись нормально и довольно четко контрастировали друг с другом, а вот с теневой стороны, все сливалось в неопределенное месиво. Почему преподавательница выбрала такую некрасивую гамму, было не ясно - видимо, и в этом был какой-то урок. Например, найти красоту в безвкусице. Рядом, Степа, заметно оживший после чая, уверенно работал кистью и даже что-то мурлыкал себе под нос. Юра никогда не списывал ни у кого в детстве - наоборот, списывали у него, - но живопись была ему довольно чужда. На вступительных живописи не было, только академический рисунок карандашом, и Юра спокойно прошел, набрав все нужные баллы и сунув конвертик с деньгами одному из приемки, суетливому, в очках. (Ответственный секретарь приемочной комиссии неприятно удивился, когда в вечер после выставления списков, к нему на порог заявился один из абитуриентов - невысокий невеселый парень атлетического телосложения, который несмотря на вежливое приветствие и задумчивый вид сразу показался ему ветераном какой-то горячей точки. Секретарь грешным делом подумал, что сейчас его будут больно бить и отнимать хабарь, но оказалось, что молодчик пришел ходатайствовать за кандидатуру какого-то Степана. Секретарь возразил, что Степанов в списках поступающих не было. Парень картинно вскинул черные соболиные брови с изломом и довольно подробно описал одного белобрысого живчика, которого секретарь вспомнил сразу: фактура у мальчишки была замечательная, прямо романтический сельский пастушок Галлен-Калелы, хотя после отказа он скорее походил на взбешенного Кулерво, готового наложить проклятие на всех членов комиссии на пять колен вперед. Но что было делать? Исключительными способностями он не обладал, родственных или академических связей с академией не имел, и доната учреждению на развитие и поддержку кадров внести не мог. Секретарю было по-человечески жаль прелестное бесталанное дитя, но вуз был, увы, не резиновый. Мягко изложив ситуацию молодому человеку, секретарь удивился еще более, и намного приятнее, когда тот протянул ему дополнительный конверт и вежливо попросил разобраться. Пришлось звонить коллегам и узнавать про экспансивного Степана, который на поверку оказался вовсе не Степаном, а Сергеем, что ставило жирный вопросительный знак на всем эпизоде - кто вносит плату за вступление человека настолько чужого, что даже не знает его настоящего имени? Впрочем, Сергея-Степана приняли - в болотных глазах чернявого и в угрюмой скобке его рта было что-то, что напрочь отбивало желание идти ему наперекор.) Если я просто посмотрю, как Степа это делает, подумал Юра, это не совсем списывание - ведь рисовать все равно буду я. Пока препод бубнила что-то про хроматический ряд, Степа по очереди брал краски из ящика, выдавливал на палитру и передавал Юре. Тот забирал у него тюбик и в точности повторял его действия - выдавливал столько же, на то же самое место на палитре. Для драпировки Степа выбрал “английскую зеленую”, “желтый травертин” и белила. Юра тоже. Осенние листья у Степы смешивались из “красно-коричневого севана”, “желтой охры”, белил и “оливы”. Юра послушно следовал его примеру, хотя выходило некрасиво у них обоих - листья почти не выделялись на фоне драпировки, да и узор на ней получался едва заметным. Но Юра должен был признать, что по крайней мере было похоже. После подмалевка, в котором Юра полностью следовал Степе, стараясь распределять краски точно так же, занялись прорисовкой уже детально. Работа затягивала, и скоро Юра увлекся листиками, стараясь слегка оживить их, варьируя оттенки и направление мазков. Распрямившись после очередного усилия, он заметил, что Степа смотрел на его холст с каким-то странным выражением. - Чего это ты? - пробормотал он. - Что, тон не тот? - забеспокоился Юра. Степа поморгал. - Тон?.. - спросил он, поднимая светлые брови аж до лба. Тон самого Степы был такой, что Юра аж руки опустил. - А что? - спросил он с нехорошим предчувствием. Степа посмотрел на преподавательницу - она как раз делала обход, но начала с противоположной стороны, и до них был еще целый класс. - А ну, пусти, - скомандовал он, оттесняя Юру от станка. Тот, оторопев, пропустил нахала. Степа схватил нож и принялся соскабливать всю Юрину кропотливую работу над листиками. Потом он конфисковал кисть, хорошенько очистил и начал набирать цвета и смешивать их на собственной палитре. Засучив сползающие рукава, Степа прицелился к незадачливому натюрморту, опасливо посматривая на преподавательницу, которая замерла над холстом Лены. Юра пожал плечами. - Тебе видней… - Да уж, я уже понял, - бормотал Степа, спешно закрашивая Юрину работу. Лучше от этого не становилось, но Юра решил не вмешиваться - потом можно будет поправить. Отчего Степа вдруг взялся ему помогать, да еще так рьяно, Юра не понимал. Тем более, если дело было в мелких нюансах, то было бы гораздо проще отдать его на растерзание преподавательнице, чем так подставляться - ведь его собственная работа простаивала. Жизни ситуация точно не угрожала, поэтому Юра терпеливо смотрел - но совсем не на картину со скучными желтыми листами, где, как он думал, не происходило никакого откровения, а на согнувшегося над холстом художника. Степа был, видимо, из той породы людей, кто считал, что молодость все простит, и пока что она ему не перечила - пусть и выглядел он так, будто его только что достали из гроба, но достали свеженьким, не успевшим даже самую малость истлеть. Бледная физиономия со впалыми щеками в момент, когда он отвлекался - вот как сейчас - всегда теряла хоть какое-то выражение и застывала не то в озадаченной задумчивости, не то в презрении. Юра сначала даже было принял это на свой счет, но потом сообразил, что не в нем дело. И вообще, что думает Степа, по лицу понять было сложно - при разговоре он таращил свои синие глазищи и ехидно скалил ровные белые зубы, а вне софитов чужого внимания вмиг становился тихим и уставшим, будто лампочка перегорела. Сейчас он отрешенно-сосредоточенно водил костлявым запястьем с плетеной фенечкой по Юриному холсту, иногда смотря в стороны, чтоб не засекли. Наконец, удовлетворившись своей работой, он выпрямился и кивнул на холст, мол, принимай. - Спасибо… - задумчиво пробормотал Юра. Разницы с его версией почти не было, но возражать он не стал: все-таки Степа старался, даже рисковал. Но Степа озадаченно смотрел на него, будто ждал куда большей благодарности. Или чего-то другого. - Ты… разницы не видишь, да? - спросил он, прищурившись, и Юра пожал плечами. Отпираться смысла не было, да и желания тоже. - Ясно все с тобой… - сказал Степа, возвращаясь к своему этюду. - Вернее, ничего не ясно. Ладно, потом поговорим, а то вон, колористка наша топает… Преподавательница, лихо начавшая разнос у первых холстов, к этому моменту уже подуспокоилась - вспомнила, видимо, что чихвостит первокурсниников, - и флегматично оглядела их со Степой холсты. - Быстрее надо работать, молодой человек, - пробормотала она над Степиным холстом. - Так... Компонование у вас хромает. Листья слишком бликуют. Это при холодном боковом освещении сверху, - она указала на окно и на композицию. - И белым вы увлеклись… Блики никогда, запомните, никогда не бывают белыми! Вон у товарища вашего, посмотрите - и компонование, и с белым в порядке, и листья не смотрятся как муляж… и тени теплые… А вот в остальном… - Она резко перекинулась на Юру. - Молодой человек, вот посмотрите на драпировку - какого цвета на ней узор? Юра раскрыл было рот, но тут встрял Степа: - Вы извините меня, это я виноват, я наши палитры перепутал. У нас просто краски одни на двоих… - А чего это вы так, молодой человек? - строго глянула на него преподавательница. - Свои краски надо иметь. Это вам не начальная школа… Так, ладно, у нас время. В следующий раз поработаем над контрастом, и прошу вас прочитать страницы с восемнадцатой по двадцать первую из рудинского пособия… - Ты чего? - спросил Юра, когда они вышли из класса: Степа тянул его за рукав, уводя в сторону от толпы. - Пошли со мной, - велел он тоном не допускающим возражений. От чего в нем вдруг в это конкретное утро проснулся командир, было неясно, и в Юре победило - нет, не любопытство, скорее естественный для всего живого инстинкт разобраться с резкой переменой обстоятельств. Степа завел его в пустой класс - обычный, с партами и доской, где преподавали теорию, - и грохнул сумку на преподавательский стол. - Садись, - сказал он Юре. Юра послушно опустился за переднюю парту. Грешным делом подумалось, что сейчас будут разбираться - мол, а чего это Юрины листы, нарисованные Степой, похвалили, а на его собственном холсте, видите ли, блики? Юра даже авансом возмутился, потому что Степу он помогать не просил, и наверно не подпустил бы его жульничать, если бы тот не рванул так решительно к его холсту со скребком. Степа вздохнул и закатил свои глазищи, напомнив этим своим видом Юре нечто среднее между святым Себастьяном Перуджино и сварливой училкой, рассуждающей о том, что ей достался худший в истории класс. Затем он вытащил из сумки альбом, раскрыл его на чистом листе и шлепнул перед Юрой. - На, рисуй. Это уже не лезло совсем ни в какие ворота. Если Степа вдруг, от одного ничтожного эпизода, засомневался, что Юра вообще умеет рисовать, проще было сказать об этом прямо, а не корчить театральные пассы. Было обидно, даже горько. К пренебрежению Юра привык, но почему-то от Степы оно, такое внезапное и драматичное, ощущалось совсем как в детстве - хотелось провалиться сквозь землю… - Что рисовать? - Круг цветовой. Как у Рудина, простой, восемь цветов. - Чем рисовать? Степа открыл было рот, но тут же закрыл его и нахмурился. - А, да… Щас, секунду. Пошарив у себя в рюкзаке, он протянул Юре пенал с набором старых еще советских пастельных мелков, “Пастель художественная”. - На, рисуй. Юр, это важно. Неожиданно его командирский тон поутих, и Степа говорил уже просяще, будто ему до смерти требовался этот чертов круг. Будто сейчас за ним придут из органов, а этот круг - волшебный билет в неприкосновенность. Вздохнув, Юра взял пенал. Мелки были грязные, захватанные, и совершенно не походили на его собственные новенькие, яркие, и с этикетками на немецком и английском. - Тебе именно круг нужен? - хмуро спросил он. - Хочешь - рисуй в ряд. Меня цвет волнует, а не форма. Ряд из восьми цветов был прямо на обложке ветхого советского тома - такого старого, что наверняка выцвел, и оттого цвета почти сливались. Сам круг был изображен на иллюстрациях в приложении, и Юра постарался воспроизвести его по памяти. Ничего особенного там не было - круг как круг, с дополнительным серым оттенком. Юра выбирал мелки из пенала и рисовал, изредка поглядывая на Степу, а тот сосредоточенно пялился на его руки. Кое-как наметив и закрасив круг, Юра развернул альбом и протянул Степе - мол, любуйся, раз тебе так приспичило. Тот взял альбом, покрутил его и так и эдак, будто от угла зрения могло что-то измениться, и положил обратно. - Пиздец, Юра. Ты правда так это видишь? - Вижу что? - Цвета. У тебя же серый вместо пурпурового. Вместо красного - охра… Тут Юра обозлился. Мало того, что Степа вел себя как капризный ребенок, так еще и законные десять минут перерыва безбожно таяли. Хотелось просто встать и уйти, и пусть Степа сам опаздывает на пластическую анатомию из-за ерунды. Все-таки это было самое настоящее форменное издевательство, какая-то дурацкая детская жестокость одновременно с совершенно бесчеловечным чувством юмора. Тоже еще, Айвазовский - за какую-то ему одному заметную помарку в тоне листочка устроил целое представление!.. - И что?! - вскинулся Юра. - Меня теперь к холсту подпускать нельзя? - Я такого не говорил, - тут же замялся Степа. - Но ты же видишь… - Он вдруг взял один из мелков, повертел, и положил обратно. - Тьфу ты. Извини, я немного дурак. Так, момент. Наглым образом, он открыл Юрин ящик с красками, и выхватив два тюбика, ляпнул под Юриным творением два цветных пятна, и спрятал руки за спиной. - Вот, - Степа кивнул на альбом. - Который из них красный? Юра внимательно посмотрел на цвета. Они были страшно похожи. Вообще, весь этот дорогущий набор тюбиков казался ему избыточным - слишком много близких оттенков, которые можно получить простым смешиванием. Он просто купил то, что было рекомендовано в методичке, не особо надеясь, что на первом курсе ему понадобится авторская палитра. Вот и сейчас он немного завис над Степиным примером. - Вот этот, - наконец ткнул он пальцем в пятно справа. - Надо же, попал… - озадаченно произнес Степа, и, прежде чем Юра успел возмутиться, повторил свой фокус с двумя другими тюбиками. - А здесь? Какой из них синий? На Юрин вкус оба цвета были синие. Даже закралось подозрение, что Степа с ловкостью базарного наперсточника поставил оба пятна из одного тюбика, опять же, из своих низменных издевательских побуждений. Проверни такое с одиннадцатилетним Юрой кто-то из бывших одноклассников, он бы, наверное, вовсе отказался отвечать, но Степу хотелось разоблачить, за его издевательство. - Оба. Ты их из одного тюбика поставил. - А вот и нет, - вздохнул Степа скорее печально, чем торжествующе, и продемонстрировал руки. На раскрытых ладонях были два разных тюбика. Степа опять нагнулся над альбомом, и по очереди поставил еще два пятна - синее и… синее. - Вот это синий, - он ткнул в первое. - А это… Юр, это фиолетовый. Юра растерянно посмотрел на два синих цвета, потом на Степу - тот нависал совсем близко и смотрел потерянно. Такого лица Юра у него не помнил - обычно Степа всегда знал, что сказать (обычно съязвить), но теперь, видимо, реально удивился. Либо он был настолько хороший актер, что было впору из НАОМы переводиться в Щукинское, либо результат эксперимента ошарашил и его тоже. Видимо, предугадывая ход Юриных мыслей, Степа положил оба тюбика на стол, этикетками вверх: ультрамарин синий и ультрамарин фиолетовый. - Ну и что? - пожал плечами Юра. - Оба же ультрамарин… Степа покачал головой. - В них разницы, как… Как между карьерным дипломатом и карьерным самосвалом. Верить Степе причин не было, не верить - тоже. Выходило, что Степа видел этот мир как-то иначе, если два синих оттенка настолько для него отличались. Но шанс того, что это была какая-то сверхспособность, посетившая Степа с похмелья, был невелик. - Юр… я не знаю, как тебе это сказать… - Степа сделал глубокий вдох. - Но ты, походу, дальтоник. *** Как-то раз в детском саду, Юре не спалось в тихий час, и лежа в своей кровати у двери, он подслушал разговор двух нянечек, собиравших за их группой рисунки перед полдником. - Слепенький, видать, - вздыхала младшая за стеной. - Бедные родители. - Не слепенький, а просто дурачок, - возразила старшая с легкой гадливостью. - Красные елки, рыжая трава, фиолетовое небо… - Ну почему дурачок? - возразила младшая. - Он наверно этот, как его... дальтоник. Жаль его, такой послушный... Слово было красивое, звучное, и Юра тогда подумал, что кто-то в группе наверно серьезно болен. Теперь он понял: нянечки говорили про его рисунок. Болен был он сам. Именно с детского сада, Юра перестал рисовать цветными карандашами, которые, надо сказать, никогда ему особенно не нравились, хотя другие дети даже иногда дрались из-за того или иного огрызка. Бессмысленные ссоры из-за пустяков, как считал он: ведь все карандаши были очень похожи. Они бывали трех типов: синие и синеватые, желтые и желтоватые, и разных оттенков серого, один из которых назывался “розовый”, другой “пурпуровый”, и так далее. Так, с раннего детства, Юра полюбил строгий рисунок простым карандашом. С годами, графика стала любимым хобби, а потом настоящей страстью, хотя отдали его не в художественную школу, а в музыкальную. Теперь же, в академии, надо было изучать и сдавать все скопом, а это значило, что раскрытие его ущербности - всего лишь вопрос времени. Юра хранил много тайн от окружающих, но прежде он был с этими тайнами наедине. Так было с его нездоровым вниманием к собственному полу, которое он пронес незамеченным через школу, армию, горнорудный, и все рабочие мужские коллективы, где его холодность к обсуждению баб объясняли стеснительностью и личными неудачами. Так было с его “карьерой” киллера, которую он похоронил вместе с матерью. Теперь оказывалось, что все это время он хранил еще одну тайну - даже от самого себя. И что делать с этой тайной, Юра не знал. Тем более, что она перестала быть его собственной в тот же момент, как ее обнаружил Степа. Смысла сопротивляться не было - у Степы язык был без костей. K концу дня о его неполноценности уже узнают его соседи по комнате, а назавтра по всем коридорам НАОМы вслед ему уже будет нестись: “Юра - дальтоник!” Молча собрав мелки обратно в пенал, Юра встал из-за парты и взял рюкзак. - Ты куда? - спросил Степа, хмурясь на него снизу вверх. - В деканат. - В смысле? - Степа попытался встать с корточек, слегка пошатнулся и ухватился за парту. - Нам на анатомию… - Зачем? - резонно спросил Юра. - Как “зачем”? - Степа опять взмахнул руками, и Юра, возведя очи горе, протянул ему обе свои. Степа вцепился в них мертвой хваткой и Юра поставил его обратно на ножки. Горе ты мое, подумалось ему вдруг. Почему ты весь… такой? - Зачем мне идти на анатомию, - пояснил он, - если я все равно отчисляюсь? Степа застыл. Лицо у него было такое, как будто Юра ударил его наотмашь - ошарашенное, непонимающее, и полное обиды. - Ты с ума сошел, - тихо сказал Степа. - Ничего я не сошел! Все равно узнают и выгонят. Да и вообще, зачем мне тратить время и нервы учиться тому, что никогда не смогу понять, на фундаментальном уровне? Или ты предлагаешь мне тянуть до последнего, чтобы срезаться с позором на экзаменах? Кому от этого будет лучше? Видимо, с категоричными суждениями о возможностях Степиной мимики Юра погорячился. По мере того, как он говорил, в Степиных глазах отчетливо проступали страх и боль. Никто и никогда на Юру так не смотрел - разве что мелькало что-то похожее на лице у матери, когда он с тяжелым сердцем провожал ее в Киев на вокзале, доживать оставшееся ей время в относительном достатке, но в одиночестве. Но даже тогда это было другое, больше похожее на обреченность - мать уже пережила слишком многое, и видела Юру слишком редко, чтобы убиваться об их расставании. Степа же сжимал его руки изо всех сил, и казалось был на волоске от того, чтобы заставить стульями выход из кабинета. - Юр, тебя не выгонят! Я никому не скажу! Было ясно, что, если Юра решит отчислиться, Степе - по совершенно непонятной причине - будет очень-очень плохо. Не от одиночества - чего уж там говорить, в комнате-проходном дворе, с целой толпой приятелей и обязательной компанией собутыльников едва ли не каждый вечер. А от чего-то иного, что Юра ухватить не мог, потому что никогда с подобным не сталкивался, и даже не мог это толком назвать - слова ускользали, как звезды, видимые краем глаза, когда посмотришь на них напрямик. Оставалось лишь неловкое ощущение того, что, если Юра действительно сейчас отправится в деканат, то совершит очень нехороший поступок, куда хуже, чем жульничество на парах по колористике. А он, несмотря на все свои прошлые грехи, очень не любил поступать по-свински. - Степ, ну сам подумай, - начал Юра снова, отводя взгляд от укора в Степиных голубых глазах - или какие они у него там были на самом деле… - Ну поправил ты мне этот натюрморт. Свой не дорисовал, мой поправил. А дальше что? Послезавтра Софья Алексеевна еще один выставит. - Ну и что? Я его тоже поправлю! - И домашние работы за меня писать будешь? И экзамены сдавать? А своей работой когда заниматься будешь? Степ, ну, давай серьезно. Не будешь же ты меня всю жизнь за ручку держать… Степа покраснел. (Хотя, как теперь начинал понимать Юра, для других людей этот глагол видимо имел какое-то иное значение.) - К тому же, тебя ведь на половине пар нет вообще, - заметил Юра с легким укором. - Я буду ходить! - пообещал Степа. - Да ты со многим сам замечательно справишься - ты ведь в карандаше отлично работаешь, я видел - лучше меня… А с цветом я тебе буду помогать. Как сегодня. Или просто говорить какой где, какие смешивать, какие нет. На пятерку не вытянем, но на троечку, запросто! Юра замялся. С одной стороны, Степино предложение было вполне уместно - ведь место в академии он получил только благодаря его вмешательству. Вот только об уместности этой Степа не знал, и все же предлагал взять над ним шефство, еще и рискуя собственной учебой. В том мире, где Юра жил до сих пор, такая помощь не давалась бескорыстно, и всегда влетала ему втридорога. - Зачем тебе эта морока? - спросил Юра. - Ты свою-то работу еле тянешь… - Исправлюсь. Зуб даю. - Степа картинно щелкнул большим пальцем о ровный белый резец. - А экзамены? Ты их тоже за меня сдавать будешь? - Придумаем что-нибудь. Юр, ты можешь хорошим графиком стать. Очень хорошим. Ты и сейчас хороший, но с академическим образованием будешь еще лучше. Если ты сейчас отсюда уйдешь, это будет… ну, неправильно. Юра вздохнул, не зная, что ответить. Но он уже решил. Степина явная, неподдельная грусть меняла все. Из-за нее и академическое жульничество казалось приемлемым, и собственный врожденный порок - сущей ерундой. В самом деле, подумаешь, цвет… он ведь и правда не за этим сюда учиться пришел. В конце концов, если застукают, он просто возьмет вину на себя и уйдет, как и собирался. - Ладно, - сдался Юра. - Только давай уговор - ты ходишь на пары и все задания сдаешь вовремя. Чтобы не случилось так, что нас поймают, и тебя вытурят за компанию, методом частичного сложения наказаний, так сказать. Идет? - Идет, - мотнул головой Степа. - Кровью где подписаться? - Не надо крови, - сказал Юра мрачно. - Честного слова хватит. - Тогда даю честное слово. Они пожали друг другу руки. - Блин, а мы ведь на анатомию опаздываем, - вдруг опомнился Степа. - Бежим!