Натурщик, или красота - убойная сила

Степа сидел почти голый на утоптанной земле. Было жарко. Он находился в каком-то шатре, стоящем на нескольких толстых шестах, рядом с походной лежанкой и низким столиком. На столике стоял медный таз и полупустой кувшин с водой, видимо для омовения. Степа взял таз и посмотрелся в него. На него глянула его собственная, слегка искривленная но вполне узнаваемая мордашка, более юная, чем наяву, почему-то с подведенными черной краской глазами, по египетской моде - и с красным следом недавнего удара на пол-лица. Из одежды на нем была только набедренная повязка; на руках - тяжелые бронзовые браслеты со странными крепежами. Кандалы, понял Степа. Да, он же невольник. Его привезли с севера и сдали работорговцу в Понте, а тот в свою очередь продал его зажиточному афинянину, который взял его с собой сюда, в Олимпию… Снаружи послышался голос, и Степа метнулся за лежанку, выглядывая из-за угла. В шатре было темно; возможно его не заметят… Колыхнулся вход, и в шатре появились двое: старый бородатый незнакомец в набедренной повязке, который увлеченно что-то говорил без пауз, а за ним… Второго Степа узнал сразу, да и не мог не узнать - ведь он пялился на него почти весь сегодняшний день. Георгиос из Аргоса, пятиборец. Олимпионик.* Все еще нагой с состязаний, он был покрыт оливковым маслом, по́том, и пылью от борьбы. На темных плечах и груди то тут то там, как звезды в ночи, белели лепестки цветов, а на левом плече - целое их созвездие: видимо, он шел сразу с чествования после его триумфа на стадионе. Теперь Степа мог вспомнить, как следил за ним из отдельной ложи своего хозяина, стоя за его переносным диваном, пышно обитым красным бархатом. Еле дыша от волнения, он смотрел, как, под игру флейтистов, Георгиос метал копье, дальше всех и точнее всех; как толкал круглый диск; бегал раз за разом на скорость, отсеивая недостойных; прыгал с гантелями - тоже дальше всех… От борьбы он отвернулся - не мог смотреть. Старик, который учил его прислуживать, бубнил под боком, что в прошлые годы были чемпионы, которые выигрывали, хватая соперников за пальцы и ломая их… К счастью, все пальцы Георгиоса остались в сохранности. Конечно, они заметили его - на земле, за двумя подушками. Степа неплохо понимал их язык, но притворялся, что не различает слов. Тренер бранил его за вторжение, а атлет… он просто смотрел: внимательно, будто чей-то невольник, забредший в его шатер, был достоин внимания. Неожиданно атлет наклонился к нему и провел рукой по его лицу. Степа невольно потянулся следом за ладонью - давно его не касались так. Хозяин предпочитал бить - жестко, наотмашь, пытаясь научить непокорного раба уму-разуму, а рука Георгиоса почти ласкала - и не скажешь, что еще недавно она показывала смертоносную силу в спортивной схватке. Покрывало входа снова колыхнулось, и в шатер ступил сам хозяин. Степа отшатнулся обратно в угол. Ненавистный афинянин с порога начал разливаться похвалами Георгиосу, но его взор был вперен в сидящего на земле Степу - он пришел явно не только для того, чтобы выразить свое почтение новому олимпионику. - Так вот где нашел приют мой невежа-варвар…- сказал он тем самым тоном, который привычно предварял первый удар. Досада в его глазах стремительно переплавлялась в ярость. - Надеюсь, он не отравил тебе вкус победы своей выходкой, чемпион Аргоса? Первой мыслью было сбежать, но это было невозможно, да и не имело смысла. Все равно поймают - где спрятаться от богатого столичного торговца и его людей подростку-невольнику, да еще такому заметному, голубоглазому и с ярко-желтыми волосами?.. Наказание было неизбежно. А если артачиться, то изобьют не до полусмерти, а и вовсе… Степа был не единственным варваром у своего хозяина, и не самым строптивым; он знал, что бывает с непокорными рабами. Хозяин подозвал другого невольника из своей свиты, того самого, что преследовал Степу среди палаток - крепкого, молчаливого, испещренного шрамами, за которыми, видимо, и скрывалась причина его неукоснительного послушания. Он подхватил Степу под руки, таща на выход. Но тут подал голос сам олимпионик. - Сколько стоит этот юноша? Старик-тренер тут же и забормотал сердито: - Ты с ума сошел! Покупать своевольного мелковозрастного варвара? Твое хозяйство едва кормит тебя, бобыля, и твою полудохлую скотину! Георгиос пожал плечами. - Разве я не выиграл приз сегодня? - возразил он бесстрастно. - Твой приз - ветки лавры с дерева, посаженного самим Гераклом у храма Зевса! На рынке ты их не загонишь! Хозяин, конечно же, слышал их слова. Злость ушла из его глаз, уступив место алчности - он явно не ожидал, что за вредоносного Степу ему могут предложить что-то, кроме дырявого корыта. - Тебе также достанется статуя славящая тебя в Аргосе, которую берется ваять сам Поликлет, ученик Гагелада, - ласково напомнил он. - Тогда все просто, - сказал Георгиос, опять пожимая плечами. - Мне не нужна статуя. Этот мальчик, вероятно, стоит не дороже? Хозяин сделал вид, что размышляет, но Степа с растущим восторгом понимал, что дело решилось, едва он услышал предложение. - Не уверен, но в честь твоей славной победы, о Георгиос, я готов уступить его тебе. На твоем месте, я бы обменял приз на более полезного раба - этот прожорлив, не умеет ничего, кроме как говорить дерзости, и портит все, что ему поручают, - но если он тебе так понравился… Хозяин хищно усмехнулся. Тренер опять разразился проклятиями, но олимпионик будто не замечал их. Его серьезное, почти грустное лицо, тронула улыбка. Он смотрел на Степу, а тот терялся в догадках - зачем такому славному герою бесполезный раб, который ни к чему не имеет ни таланта, ни охоты?.. - Что ж, дело решено. А теперь, позволь мне отдохнуть, уважаемый Арифрон, и ты, мудрый Теллеас, - сказал Георгиос, обводя взглядом присутствующих. Бывший хозяин кивком приказал рабу-охраннику отпустить Степу; тот упал наземь, и отполз обратно к лежанке, сверля глазами дыры в обидчике. Арифрон вышел; за ним и его охранник. Тренер буркнул что-то нечленораздельное, покачал головой, и тоже покинул шатер. Степа остался с олимпиоником наедине. Его захлестнуло какое-то незнакомое чувство - не то страх, не то радость; он боялся, что и новый хозяин окажется им недоволен, но все было лучше побоев Арифрона... Георгиос медленно подошел к нему и сел на лежанку. Теперь их лица были на одном уровне, и Степа мог разглядеть его лучше - темные брови, печальные болотные глаза, широкий нос и тонкие губы. В их краях он бы не считался красавцем, но Степа не мог отвести от него глаз. Олимпионик поднял руку, и Степа вздрогнул - тело ждало удара, но вместо этого пальцы едва тронули его плечо, и Георгиос сказал: - Я же вижу, что ты меня понимаешь. Как твое имя? Степа выдохнул что-то - кажется, во сне он звался иначе. - Что пожелает мой новый хозяин? - спросил он по-эллински, стараясь отвести глаза и смотреть в пол, как подобает смиренному рабу. Не получилось. Георгиос снова едва заметно улыбнулся и ответил: - Ничего. Степа моргнул. - В смысле? - Ты слышал, что говорил тренер. У меня дома только два раба, скотник и старый учитель, который меня вырастил. Теперь он мой управляющий. А больше прислуги у меня никогда не было. Я все привык делать сам. К горлу Степы подкатила обида. - Тогда зачем ты купил меня? Даже под слоем пота и пыли было видно, что Георгиос покраснел. - Мне стало жаль тебя, - пробормотал он. - Арифрон слишком суров к своим рабам… Степа помолчал и осмотрел шатер. Убран он был небогато - плоская лежанка, пара кувшинов с маслом и вином, таз для мытья, и набитая сеном подушка… Степа вдруг вспомнил как бежал по берегу реки, петляя между разноцветными палатками, стараясь ускользнуть от преследующего его охранника, и юркнул в самую неприметную, из неокрашенной холстины, без снующих слуг и праздничного стола с яствами перед входом. Да ты и вправду беден, подумал Степа. А теперь у тебя вместо призовых денег лишний рот… - Я принесу тебе воды, - сказал он решительно. - И чего-нибудь поесть. Полный кувшин воды и блюдо с фруктами будто сами собой возникли в шатре - Степе лишь оставалось водрузить угощение на столик и наполнить водою кубок. Олимпионик приложился к кубку - после состязаний его мучила жажда - и с благодарностью посмотрел на своего нового слугу. Степа уселся возле него на землю, подобрав под себя ноги. Не отрываясь, он следил за тем, как Георгиос берет с блюда гроздь винограда и обкусывает налитые темные ягоды прямо с ветки. Он нисколько не красовался, скорее наоборот, в каждом его движении сквозило благородное утомление, какое бывает у воина после боя. Олимпионик понял его внимание по-своему. - Ты, верно, голоден, - сказал он. - Угощайся - я не стану запрещать. Мои рабы разделяют мой стол. - Георгиос невесело усмехнулся. - Дома он у нас всех одинаково скуден. Степа нерешительно протянул руку и сорвал виноградину - с той самой ветки, что Георгиос держал в руке. Олимпионик удивленно вскинул брови. - Видно, Арифрон не зря предупреждал меня о твоей дерзости. Чем плох виноград на блюде? - Ничем, - пробормотал Степа, опустив глаза. - Я не голоден. - Зачем же тогда тебе мой виноград? - Я… не знаю. Прости меня. - Степа взял еще одну виноградину, теперь уже с блюда. - Я смотрел все твои состязания, - сказал он. - Твои победы, наверно, утомили тебя? Приляг - я сам подам тебе кушанье… Он пересел на лежанку, чтобы оказаться возле головы Георгиоса, и забрал у него гроздь не ожидая позволения. По одной он отрывал виноградины и подносил к губам хозяина, а тот, хоть и удивлен был такой дерзости, но ел. От прикосновений его губ у Степы по рукам вверх шли ручейки пламени. Когда гроздь иссякла, Степа взял с блюда кусок козьего сыра и принялся, отламывая кусочки, подавать их олимпионику, как прежде виноград. - Так полагается у богатых, да? - спросил Георгиос вдруг. - Ты делал то же самое для Арифрона? - Мой бывший хозяин был плохой человек. Он не заслуживал такого внимания. - Так отчего же ты так ласков со мной? Степа замолчал и потупился. Георгиос поднялся на локте и настороженно посмотрел на него. - Еще ни один юноша не был со мной так приветлив, как ты, - произнес он, хмурясь. - Ни в школе, ни в палестре, ни в гимнасии. Не потому ли это, что я забрал тебя у Арифрона? Это из благодарности? Степа вскинул подбородок. - Я знаю: вы, эллины, заносчивы, - ответил он зло, - и не считаете другие народы за полноценных людей. Но я был рожден свободным, и не могу благодарить судьбу только за то, что мои оковы перешли из рук в руки. Даже если эти руки добрее прежних… Он тут же прикусил язык, понимая, что за дерзкие речи его могут наказать; и пусть он не верил, что Георгиос поднимет на него руку, но впечатление могло быть обманчивым. Но вместо этого олимпионик опять выглядел удивленным: - Значит, ты хочешь служить мне, потому что я тебе... понравился? Степа нерешительно кивнул. Георгиос протянул руку и коснулся Степиного лица. От прикосновения дрожь пробежала по телу, и Степа, охваченный внезапным порывом, схватил протянутую ладонь, прижимая ее к своей щеке и прикасаясь к ней губами. - Я знаю, что порой рабы… ложатся с хозяином, - забормотал он, пряча глаза, - если он того желает… - С тобой такое уже бывало? Степа еле-еле покачал головой. - Арифрон слишком пристрастен к женщинам; я был у него диковинкой, но не игрушкой. А ты? Желаешь ли ты меня?.. Георгиос сел, не отнимая руки, и склонился к нему. - Да, - сказал он тихо. - Едва я увидел тебя… я никогда и никого не желал так. Но я не думал, что смогу тебя увлечь… я уродлив… Степа отпрянул и уставился на него. - Как ты можешь такое говорить! - воскликнул он. - Сегодня на поле я не видел никого прекраснее тебя. Я не мог отвести от тебя взгляда… - Мне хочется верить, что ты не лукавишь, - вздохнул Георгиос. - Но даже если так, сил отказаться я уже не найду. Степа помедлил, и вдруг неожиданно для самого себя подался вперед, накрывая губы олимпионика робким, стыдливым поцелуем. Он сам не заметил, как оказался на подушках; сверху к нему склонялся Георгиос, целуя, как в последний раз. Степа дрожал, предвкушая продолжение, с жадным наслаждением лаская руками крепкое тело, роняющее на него налипшие лепестки. Плоть под его набедренной повязкой налилась и отяжелела, и Степа вскидывал бедра, пытаясь коснуться Георгиоса. Тот отстранился, сел на пятки и потянул за край материи - шерстяная повязка сама собой распустилась, оставляя Степу совершенно нагим, бесстыдно выставленным жадному взору героя. Сам олимпионик не облачился после состязаний, и Степа видел его желание. Во рту собралась слюна, а колени ослабли. Он был готов дать Георгиосу все, что тот ни попросит, хотя и не знал толком, что ему надлежит делать. Больше всего он хотел принять хозяина так, как юношам пристало принимать воинов. Георгиос огладил его бедра, лишь слегка задев пальцем ствол, и Степа тихо застонал. - Пожалуйста… Он зажмурился, зная, что не сможет выдержать взгляда - слишком прекрасен был его олимпионик, слишком желанен, и так близок… Степа знал, что эллины не позволяют сравнивать смертных с богами, но Георгиос был для него совершеннее всяких божеств. Отдаться ему было не благодарностью, не служением, и даже не просто желанием - он сам не знал, что на него нашло… Между ягодиц скользнули смазанные маслом пальцы, и через секунду Степа ощутил один из них в себе. Тело впускало, позволяя собой владеть, но Степа не представлял, как туда может проникнуть детородный орган; когда хозяин добавил второй палец, Степа застонал. Распахнув глаза, он увидел сосредоточенное лицо Георгиоса, сдвинутые брови, сжатые губы. - Тебе больно? - тут же спросил тот, замерев. - Нет!… нет, прошу тебя, не останавливайся… Даже если будет больно, подумал Степа, пусть так - я слишком долго этого ждал… “Ты ведь увидел его только сегодня утром,” - подсказал внутренний голос, словно откуда-то из другого, потустороннего мира. Но Степа его не слушал - он внимал лишь собственным ощущениям и головокружительному чувству власти Георгиоса над его телом. Неожиданно тот убрал руку, и Степа услышал собственный тихий стон. Георгиос обнял его другой рукой вокруг шеи и поцеловал. - Ты готов? - раздался шепот над ухом. Степа ответил, так же шепотом, как будто в храме: - Да. Георгиос толкнулся, входя, и Степа почувствовал… нет, он ни за что не смог бы это описать. Его хозяин наконец-то завладел им полностью - Степа отдал ему себя без остатка. Зад тянуло; казалось, что внутри - слишком много и слишком горячо, но в тот же момент он бы все на свете отдал, чтобы это не прекращалось. Олимпионик был нежен, не спешил, и двигался осторожно, словно боясь навредить. В то же время, он обхватил руками Степины браслеты, прижимая его запястья к подушкам. Даже если захотеть, промелькнула мысль у Степы, мне уже не вырваться. Степа видел эту силу в действии - пожелай хозяин взять его насильно, ему не удалось бы ни сбежать, ни отбиться. Но тем прекраснее было отдаваться этой силе, теперь такой мягкой и бережной, по собственной воле; отдаваться в первый раз, и, если позволят местные боги, не в последний… Степа понимал, что не протянет долго - юная кровь отзывалась на ласку и бурлила. Но когда финиш уже был близок, его как будто закружил неумолимый водоворот, и он понесся куда-то, через темноту, через свет, через огненные круги под глазами... Очнулся он у себя в постели, запыхавшийся и мокрый, в липких трусах. Мир наяву нахально пялился на него хищным серпом убывающей луны в окошке с облупленной рамой, будто смеясь над его фантазиями: дурачок, нет никакой Эллады, никакого властного и нежного олимпионика на подушках шатра. Есть только шаткая койка в общаге и одиночество, а теперь еще твой ночной позор. ============= * Олимпио́ник (от др.-греч. Ὀλυμπία — «Олимпия» и νίκη — «победа») — победитель античных Олимпийских игр.