Натурщик, или красота - убойная сила

В детстве Юра никогда не стоял в первом ряду. Туда попадали хорошенькие, улыбчивые мордашки, на которые было отрадно смотреть – а его ставили за их спины. Юре оставалось лишь выглядывать из-за макушек, чтобы их общее спасибо товарищу Брежневу за счастливое детство не звучало слишком искусственно. С возрастом все стало еще хуже. В седьмом классе у него пошли прыщи, и теперь взгляды, которые раньше равнодушно скользили по его лицу, задерживались дольше, чтобы выразить отвращение. Он садился на заднюю парту, чтобы не к кому было обернуться, и чтобы спрятаться за головами от стыдливого взгляда учительниц – те, в отличие от детей, знали, что пялиться неприлично, но человеческая природа, что уж поделать, заточена замечать плохое. Девчонки в этом возрасте были брезгливы и вели себя так, будто у Юры была заразная болезнь – словно от одного прикосновения к нему можно покрыться прыщами с ног до головы. Юра как сейчас помнил – хотя предпочел бы забыть, – один глупый случай. Его одноклассница, зачитывая на уроке вслух дневник наблюдения за природой, рассказала байку о том, почему нельзя трогать жаб – стоит дотронуться, сам покроешься бородавками. Когда она села на место, подружка склонилась к ней, непрестанно хихикая. Таинственная шутка потянулась по рядам, и, едва прозвенел звонок, раздалось первое «Юра – жаба!». Кличка прилипла намертво и превратилась в жестокую игру: кто-нибудь подходил к Юриному столу и осторожно, будто сапер, дотрагивался пальцем до пенала, а когда Юра поднимал голову, чтобы понять, кто перед ним – в ужасе отскакивал и хватался за лицо, изображая острый приступ бородавочной болезни. Он быстро научился не реагировать, и детям игра наскучила – но кличка осталась, и всякий раз, когда на уроке проскальзывало это слово, класс смеялся. Над ним. Юра, как мог, сопротивлялся – но у него были глаза. Мать уверяла его, что он очень симпатичный мальчик, а прыщи пройдут с возрастом, но зеркало было еще безжалостней одноклассников. Тощий, нескладный, невысокий, да еще и с лицом не повезло… «Я урод», – говорил он себе, глядя в зеркало. «Такого, как я, никто никогда не полюбит». Сложнее всего оказалось принять, что любовь ему нужна… особенная. Пока все засматривались на девчонок, он прятал глаза в мужской раздевалке и отворачивался от ребят в городском бассейне, боясь лишним взглядом выдать себя. Жить с уродливым лицом было полбеды – а вот быть уродом еще и внутри было ужасно. Юра спрашивал у зеркала – почему он такой? За что? Почему он не мог родиться улыбчивым мальчишкой, которому понравилась бы какая-нибудь милая девочка? Спрашивал, спрашивал - а потом перестал. В конце концов, были вещи, в которых он был лучше других – он быстро бегал, хорошо запоминал стихи и музыку, мог решать задачки в уме... Любовь больше не казалась ему такой уж необходимостью – в конце концов, как выяснилось, жить можно и без нее. Наблюдая за подростковыми драмами в старшей школе, он убедился в этом окончательно. Любовь мешала, отвлекала и портила то, что создавал разум. Прыщи, как и обещала мать, сошли; детская кличка подзабылась; а вот привычка прятаться у всех на виду осталась с Юрой навсегда. Однажды он где-то прочитал, что в каждой популяции, - будь то пчелы, ящерицы, или люди - есть особи, которым не предназначено завести потомство. У них иная роль: например, исследовать территории, куда другие не ступят из осторожности, или работать на благо социума, пока другие возяться с потомством. И тогда все, наконец, встало на свои места. Не то чтобы Юра мечтал изменить мир, но теперь он прочно осознавал свое в нем место. Ведь он не создаст семьи, - сама идея того, что придется изо дня в день лгать какой-то женщине, а уж тем более заводить с ней детей, была невыносима. Значит, он останется одиночкой. А раз не нужно было думать о том, как привлечь пару, Юра мог позволить себе слиться с толпой, оставаясь всегда во втором ряду. Всегда там, где никто не посмотрит; а если посмотрит, не заметит; а если заметит, не запомнит. Теперь, когда нужно было обнажиться и сознательно предъявить себя миру, Юру била дрожь. Его тело, он считал, было объектом чисто функциональным. Им он бегал, прыгал, лазал по стенам, таскал тяжести, махал лопатой или киркой. Никогда раньше он не выставлял это тело напоказ - никому, кроме медперсонала, и уж точно не целой ораве желторотых обормотов. -=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-= Входящие в класс не особо смотрели на ботана-однокурсника, сидящего на своем подиуме в халатике с кислой рожей. Но вот зашел Саня, за ним Юзик; обсуждающие что-то Женя и Степа; спорящие о чем-то Вовка с Леной, и за две минуты в студии стало по-настоящему тесно. Кто-то занял место у станка, кто-то предпочел сесть в полукруге на полу перед подиумом. Сбоку, обособленно, на ломаном ящике расположился Степа со своим альбомом размером с допотопную инкунабулу. - Так, поскорее закрываем двери, - скомандовал Стас. - Сегодня у нас не один натурщик, а два, каждый по часу, и надо много успеть. Двери были закрыты. Щелчок замка отозвался в Юрином черепе взведенным курком. - Кто знает, что такое курос? - спросил Стас. - Древнегреческая статуя такая, - сказал Женя. - Так, молодец. Что еще? - спросил Стас. - Женская версия - кора, - сказала Маля. - Они всегда изображались в одеянии. - У них еще такая ухмылочка у всех характерная, - добавил Саня. - Все так, но что их отличает от более поздних древнегреческих статуй? - напирал Стас. - Они всегда стоят вот так, - сказал Степа, сделал большие глаза и прижал руки к бокам. - Навытяжку, как солдаты. - А! - сказал Стас, поднимая палец. - Вот об этом мы сегодня и поговорим. - Курос, - начал он, расхаживая взад-вперед, - или собирательный образ обнаженного юноши, дает нам замечательную возможность проследить эволюцию статуарного искусства Греции от стадии архаической до стадии классической. Более того. Он дает нам возможность проследить рождение скульптуры человеческого образа из пространства символического в пространство реальное. - Как они выглядели до седьмого века до нашей эры, мы не знаем, потому что они вырезались из дерева и не сохранялись. А примерно с конца седьмого века они начинают высекаться из мрамора. В этот момент Греция находится под культурным влиянием Египта, и вот эта характерная фронтальная поза, - Стас встал и вытянул руки к бедрам, - копирует местные изображения фараонов, жрецов, и так далее. - Как и египетские статуи, - продолжал Стас, - греческие куросы в начале довольно плоские, для обзора только спереди. И их пропорции тоже заимствованы у египтян. Но кое-чем они отличаются с самого начала, и сейчас вы мне скажете чем?.. Стас дал классу несколько секунд на подумать, но ответа не услышал. - Не скажете. Ну, значит, начинаем. Он поманил Юру, и тот нервно шагнул на подиум, держась за створки халата. - Позу помнишь? Вставай. Юра встал и, вдохнув и снова выдохнув, резким движением стянул халат и кинул его на стол позади. Затем он встал прямо и выставил вперед левую ногу. Руки он опустил к бокам, несильно сжал в кулаки и прижал к бедрам. - Вот сейчас Юра у нас статуя египетского жреца, - сказал Стас, указывая на Юру всей ладонью. - Скажем, жреца Тьяисетиму, хотя жрец изображался в набедренной повязке, но так нагляднее. Жрец Тьяисетиму, как тебе стоится? - Не очень, - признался Юра сквозь сведенные от стыда челюсти. - Почти весь вес на правой ноге. Стас поднял брови и палец. - Как мы видим, опорная нога нашего жреца, - сказал он, указывая вниз, - продолжает вертикаль тела, смещая вес всей композиции вправо. Если бы Юра не обладал собственным опорным аппаратом и не был способен держать баланс самостоятельно, а был бы из известняка, то он бы уже лежал на полу. Кусочками. Мда... Поэтому у настоящей статуи жреца Тьяисетиму, скульптор сохранил материал между ногами, для добавочной стабильности, и вдобавок прислонил опорную ногу к дополнительной плоскости. - Представим теперь, что как-то раз, - продолжал Стас, теперь сбоку от Юры, чтобы не закрывать его от студенческих глаз, - в Египет приезжает какой-то греческий скульптор из Аттики. Он видит там нашего жреца, - Стас демонстративно осмотрел Юру с головы до пят, - и думает: ух ты, я тоже так хочу! Он проходит некоторую выучку в Египте, или зазывает с собой обратно в Аттику мастера, и возвращается домой. И вот в начале шестого века до нашей эры мы начинаем находить в Аттике куросов из наксосского мрамора, выполненных по канону египетских пропорций. Но египтяне никогда не делали эти статуи из мрамора. Теперь голова и торс этих скульптур еще тяжелее, чем у оригиналов. Так как сделать так, чтобы эта скульптура смогла стоять? Помолчав пару секунд, Стас кивнул Юре. Тот передвинул левую ногу немного ближе к телу и перенес на нее часть веса. - Теперь ты - аттический курос, - провозгласил Стас. - Как тебе стоится теперь? - Легче, - сказал Юра. - Вес распределен более равномерно. Стас поднял брови. - И вроде бы ничего особенного не произошло. Ну, ножки чуть поближе поставили. Он и раньше шагал левой вперед, и теперь шагает левой вперед. Теперь даже не так далеко. Но посмотрите на него сбоку. Весь класс перетек вокруг подиума, набиваясь, как сардины, чтобы созерцать Юру сбоку. - Никакого “сбоку” у этих фигур раньше не было! - торжественно заявил Стас. - В скульптуре впервые появляется трехмерность. Юр, будь добр, перекатись обратно в первую позу и назад. Юра несколько раз перекатился с ноги на ногу. - Видите? Египетский прямоугольный треугольник становится в Аттике треугольником равнобедренным. Шаг, делаемый жрецом Тьяисетиму, был символическим - шаг в вечность. Шаг, делаемый аттическим куросом - это шаг из пространства символического в пространство реальное. Наше с вами пространство. Стас махнул всем рукой, и класс опять разошелся по местам. - С течением времени эти статуи становятся все менее плоскими, и их линии мускулов из нарисованных становятся более округлыми. Курос более и более походит, собственно, на человека, хотя и остается образом собирательным. Происходит движение от идеопластики - отображения идеи юноши - к физиопластике - отображению реального юноши. От выразительного, значит, до изобразительного. Через семьдесят лет наш аттический курос теперь надгробная статуя Кройсоса. Пятьсот тридцатый год до нашей эры. И выглядит он… - Стас окинул Юру взглядом, - почти как репрезентация собственно человеческого тела. Почти правдоподобно. Линии его мускулов уже не просто нанесены на камень, а именно смоделированы. Но его поза остается прежней: те же руки по бокам, тот же маленький шажок вперед. Определенно, здесь чего-то не хватает. И мы сейчас будем искать это “что-то”. Ваше первое задание: наброски вот с этой позы. Поехали! - скомандовал Стас. Класс, явно изнывающий, радостно зашуршал. Юра смотрел прямо перед собой. Перед его глазами были макушки сидящих на полу и станки Юзика (тот стоял слегка нахмурившись) и Жени (тот пялился вовсю и даже не пытался этого скрыть), а чуть в стороне сидел Степа. Юра чувствовал его бурящие электрические глаза всем кожным покровом и нарочно держал взгляд прямо, чтобы не дай бог... Тем временем Стас ходил по комнате, заглядывая за станки и приговаривая: - Длинные, легкие линии… Стараемся поймать движение. А где у нашего куроса, по идее, движение? - Левая нога? - спросила Лена неуверенно. - Чудненько! - сказал Стас. - Рисуем! Прорисовываем движение, затем уточняем, без подробностей. Делаем наброски. Я хочу видеть три наброска от каждого, за пятнадцать минут. По комнате прокатился стон вперемешку с шипением, и класс зашуршал еще активней. - Берем движение по всей фигуре сразу, - наставительно рокотал Стас, заглядывая через плечо всем по очереди. - Кстати, кто знает, отчего у этих статуй руки по бокам? Никто? Они на самом деле не отделены от бедер вообще - кулачки и бедра. Для сохранности, чтобы не отломились. Постепенно шурукание карандашей стало прерываться листанием бумаги. Юра продолжал смотреть перед собой, упираясь взглядом в Женю и вместе с этим стараясь смотреть вбок от него. Женя хмурился. - Что такое? - спросил его наконец Стас, заглянув через плечо. - Не знаю, - неуверенно сказал Женя. - У меня плохо получается. Он… неживой какой-то у меня. - Да? - ухмыльнулся Стас. - У кого еще он неживой какой-то выходит? Поднялся лес рук. - А почему так? Он живой ведь? Юр, ты живой? - Живой вроде, - сказал Юра под смех класса. - Вот, видите, живой. Рисуем-рисуем! Минут через пять Стас завершил свой тур по станкам и вернулся обратно к подиуму. - Ну, как успехи? - Плохо! - загудел класс. - Не получается. - Не живой. - Искусственно как-то. Стас покивал. - Мда. Вот перед нами, считайте, прекрасная скульптура, реалистично смоделированная, уже существующая в одном пространстве со зрителем. Но чего-то ей не хватает. Чего? - Души? - предложил Вова. Стас повернулся к нему. - Душа, то есть φρήν, у него как раз на месте. Вот она. - И Стас провел рукой над Юриной диафрагмой. - Она же грудобрюшная преграда, грудь, внутренности, сердце, ум, мышление, и те де, и те пе. Душа, в анатомическом смысле, то есть то место, куда помещали ее древние греки, акцентируется у куросов, в отличие от египетских статуй, с первых дней. Сдаетесь? Стас подошел к Юре и пошептал ему на ухо. Юра кивнул и слегка переменил позу. - Госсссподи, - простонал Степа. - Контрапост! - Контрапост, - подтвердил Стас. - Прошло еще пятьдесят лет. Юра, теперь ты у нас “Критиев юноша” или “Эфеб Крития”. Все еще курос, но теперь грудная клетка наклонена в сторону опорной ноги, а таз наклонен в сторону более расслабленной ноги. Почему контрапост появляется именно сейчас? Хотите верьте, хотите нет, но из-за международного положения. На дворе четыреста восьмидесятый год до нашей эры. Персидские войны в самом разгаре; прошло десять лет со дня Марафонской битвы. Кстати, через несколько месяцев после создания этой скульптуры Афины будут сожжены Ксерксом, и наш мальчик будет обезглавлен и брошен в груду обломков на месте разрушенного Акрополя. А при чем тут это? спросите вы. А при том, что десять лет войны означают постоянно растущую потребность в надгробиях. Многие семьи теряют в этой войне своих отцов, сыновей, братьев. И появляется запрос не просто на надгробия, а на отображения духа героизма павших воинов, защищавших родину от поглощения персидской империей. А где героизм в застывшем, руки-по-швам куросе? Да как бы нигде. Он, как вы уже подметили, неживой. Мда... А вот этот мальчик - живой. Что именно происходит с его расслабленной ногой, мы не знаем - не сохранилась. Рук тоже нет, но мы знаем, что они были по бокам. Зато замечательно сохранилось все самое важное, а именно торс и опорная нога. - А как же голова? - спросила Маля. - А голову нашли отдельно двадцать лет спустя и кое-как пришпилили, - пожал плечами Стас. - Вот он, наш древнегреческий идеал раннего классического периода. - “Но зато с такой фигурой я могу быть полной дурой!” - продекламировал Степа. Класс засмеялся. Юра скрипнул зубами. - Кстати, вы вот смеетесь, а у вас осталось, - Стас посмотрел на часы, - всего тринадцать минут этой замечательной позы. Класс опять бойко зашуршал, водя по бумаге карандашами, углем и пастельными мелками. - Три наброска, - напомнил Стас, опять пускаясь в турне по комнате. - Берем большие формы, быстро, динамично, не зависая на срисовывании контура. Через крупные формы передается движение. Уделяем особое внимание тазобедренному поясу и плечевому. Форме спины, особенно тем, кто смотрит сбоку. Угол шеи, посадка головы… - А голову мы не рисуем, - сказала Маля. - Это еще почему? - спросил Стас. - Чем вам его голова не нравится? - Н-ну, это же Юра… - замялась Маля. - И что? Рисуем голову как предмет с объемом, весом, и посадкой. Лицо можете не прорисовывать. Юра закрыл глаза и сделал глубокий вдох-выдох. Все-таки сложно было полностью привыкнуть к публичной разборке его некрасивой внешности, особенно когда его обсуждали так, как будто он их не слышал. Минут через десять Стас подал Юре халат. - Пять минут, - сказал он. Класс высыпал из студии. Как стадо свиней, гонимое демонами с обрыва, подумал Юра с горечью, встряхивая затекшие конечности. Понеслись ржать в курилке… - Так, держи. Из невеселых раздумий его пробудил Стас, вручив ему бутафорское копье с какими-то красными перьями под острием из папье маше и фольги. - Следующая поза будет немного посложнее, - предупредил он и продемонстрировал. Поза показалась Юре знакомой, но он никак не мог припомнить почему. Когда все разместились опять у станков с блестящими глазами и какими-то жадными, на Юрин взгляд, рожами, Стас жестом пригласил его обратно на подиум. Юра скинул халат, уже не рывком, а нормально - видимо, инокуляция от стыда все-таки начала действовать. Хоть на том спасибо, подумал он, поднимая копье на плечо и переводя вес на правую ногу, сгибая левую так, чтобы касаться подиума только пальцами. - Ну, кто назовет позу? - спросил Стас. - Это же этот… как его… - Женя аж заметался перед станком, маша карандашом. - Диадумен! - Не Диадумен, а Дорифор, - поправил его Вовка. - Диадумен коронует себя венком, у него обе руки подняты. - Молодцы, - похвалил Стас. - А откуда пошли оба образа? - Школа Поликлета! - прогудел хором почти весь класс. - У нас это только что на искусствоведении было! - воскликнула Лена, словно не веря в такую синергию учебного материала. - Да вот же он! - воскликнул Саня вдруг и замахал рукой. Вслед за всеми Юра скосил глаза в угол. И правда: гипсовая статуя с заляпанной краской тряпкой на голове действительно повторяла Юрину позу - только у нее не было копья. И, собственно, рук. - Рисуем-рисуем! - пригласил Стас, и класс зaшурукал прямо-таки неистово. - В идеале, конечно, мы бы не перескакивали через Мирона, - говорил Стас. - “Марсий” Мирона, это довольно интересный образец того, как тело может быть одновременно натуральным, автономным, детально переданным и в то же время угловатым и нестабильным. Марсий - это просто эталон суетливого беспокойства и дисбаланса. Все эмоции выражаются простым маханием руками. Мирон это то, да не то. Даже его знаменитый "Дискобол”, это не вполне объемная работа - мы все знаем только один его ракурс, потому что другого Мирон не предполагал. Если посмотреть на него сзади, понимаешь, что поза красива, но не натуральна - действительно метать из нее диск было бы жутко неудобно. Мда... Ну да ладно. Мне надо до вас донести именно контрапост, а не внутреннюю тектонику вообще… Он опять заходил по комнате, зависая то тут то там, чтобы оценить прогресс за станками и в альбомах. - Вот так мы и проделали путь от архаики до классики, - сказал он. - Всего-то за сто пятьдесят лет. Мда... Линия бедер параллельна линии колен, с тем же наклоном... Абсолютная симметрия куроса по оси через центр тела сменяется так называемой “линией красоты”. Это линия с двойным изгибом, создающая пластическое движение в трех измерениях. Главный изгиб перекликается в пластически взаимосвязанных частях, и вторичные линии пересекаются крестообразно... Ну как? Ожил? Класс загудел что мол, ожил, да еще как!.. - От то-то ж, - сказал Стас. - Теперь тело завлекает глаз, взгляд скользит по змеевидной кривой. Вот что создает “живой” эффект - не натурализм мускулов, а именно движение, отсутствие скованности. Те из вас кто пойдет дальше в анимацию узнают это особенно хорошо. Мда... Но не будем пренебрегать и совершенством формы в целом. Дорифор непоколебим, неуязвим, и впервые в истории, абсолютно трехмерен и уравновешен. У него нет плохого ракурса, как у бедного сплющенного Дискобола. Он не просто одна из статуй Поликлета, а именно канон Поликлета, физическая иллюстрация идеальных пропорций и гармонии всех частей тела. Стас опять осмотрел Юру, слегка наклонив голову на бок. - Ну, понятное дело, это я все-таки о статуе - у модели все строение более грацильное, да еще и ноги длинные. Дорифор, все-таки, мужик довольно квадратный. Мда... Но все же, все же... Это вам не качок-бодибилдер с селективной гипертрофией… бицепсы с дыню на курьих ножках... И голова у нас подходящая, крупная. У Дорифора ведь соотношение размера головы к телу - один к семи. То есть, Поликлет считал, что на идеальном мужском теле должна сидеть довольно большая голова - иначе чем он будет обдумывать дела государства? Вот... А через полтора века пришел Лисипп и весь этот идеал атлета-философа похерил. Его Апоксиомен на нашего Дорифора не похож даже отдаленно, хотя оба - легкоатлеты в положении контрапост. У Апоксиомена и голова мелкая, один к восьми, и ноги от ушей. Сразу видно, какое у этого милого мальчика предназначение - уж точно не страной править... Мда... Степ, ну ей-богу. Ну что ты как голодный песик с костью, не знаешь где сначала укусить… - Да вот, все такое вкусное, - сказал Степа. По классу вновь прокатился смешок. - Еще раз, длинными линиями передаем движение, а не зацикливаемся на отдельных частях тела с надеждой присобачить к ним потом все остальное. Грудь и плечи ты будешь дорабатывать со снимков. На последние пятнадцать минут, Стас запросил разные позы покороче. - Планку можешь держать две минуты? - спросил он. - Могу, - пожал плечами Юра, когда ему разрешили опять расслабиться. - А дольше? Пять можешь? - Могу и пять. Юра продержал планку пять минут и получил за это порцию ироничных аплодисментов. Степа аплодировал с карандашом в ровных белых зубках и действительно напоминал милого веселого песика с косточкой. Далее Стас заставил Юру присесть на корточки - Юра вновь почувствовал как заливается краской, хорошо что при желтом свете лампы не так все видно… Последние пять минут Стас смилостивился и Юра провел их лежа на столе. Кажется, он задремал. Проснулся он, потому что во сне услышал, как Стас окликнул его: - Очнись, зловещий гробовщик, бушует тонус организма… - ...лишая собственный язык безмерной доли пессимизма, - закончил запоминалку Юра и открыл глаза. - Родители врачи? - улыбнулся Стас. - Да, отец был. И бабушка тоже. На этом час позора подошел к концу. Юра оделся и пошел к освободившемуся Вовиному станку, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Вова и не думал уединяться для обнажения. Халатом он тоже пренебрег. Голый на подиуме перед всем честным народом, он был как дома в душе, отвешивал шуточки и тоже имитировал известные греческие статуи под одобрительный зрительский хохот. - У нас тут все наоборот вышло, - шутил он. - Это я должен был быть у Юры на разогреве. Вовка был хорош собой, как можно быть только в восемнадцать – поджарый, тонкий, складный, и загорелый. Он двигался легко, и Юра невольно залюбовался – не телом даже, а тем, с какой простотой Вовка с ним обходится. Он перекатывался с ноги на ногу, тут же выпрямляя опорную, четко поднимал руку, изображая замах копьем, и машинально переносил вес сразу на пятку. Не изгибался кичливо и шатко, как бывает с людьми, которые плохо чувствуют свое тело и его положении в пространстве, а стоял крепко, основательно, как и должен был древний воин, чтобы не рухнуть от прямого удара. Чувствовалось, что двигаться он умел, более того – учился; но отчетливее всего было заметно, что в любой момент он знал, как хорошо он выглядит со стороны. Юра не испытывал зависти – ему такой талант был не нужен. Но втайне он был рад, что уже отмучился – после такого “разогрева”, он точно не смог бы себя заставить показаться толпе. Вовку Стас просто посадил на стол с вытянутыми ногами. Довольно скоро выяснилось, что сидеть и молчать Вовка не умел: все время машинально покачивал ногой, напрягал и расслаблял руки, хохмил. В конце первой пятнадцатиминутной позы, он вскочил со стола, закривлялся и запрыгал как заводной, как будто четверть часа без движения была пыткой. Смекнув что натурщик из Вовы никакой, Стас начал менять его позы каждые пять минут, и дело пошло легче. После урока, когда Юра паковал свои вещи, Вовка подошел к нему, на ходу натягивая фуфайку. - Юра, - сказал он серьезным голосом. - Ты преступник. Юра застыл с пучком карандашей в руке. - Что? - еле выговорил он. - Точно, преступник, - подхватил Саня. - Мы тут мечемся в поисках модели каждый день, последние гроши на них тратим, а ты такое тело ото всех прячешь? - Отстаньте от человека, - сказал Женя рассудительно. - Он сюда поступал учиться, а не жопу всем показывать. - Юр, а можно ты нам еще попозируешь? - жалобно попросила Маля. - Я тебя фоткнуть забыла. - А можно я с тебя “Дискобола” слеплю? - попросила Лена мечтательно. - Мы его вместе поправим, чтобы на него можно было смотреть со всех сторон… - Хватит глупостей, - буркнул Юра. - Пари есть пари. Надо было, я сделал. А теперь отвяньте. Посмеялись и довольно. - Слушай, ну реально, ты так классно позируешь… - Вовка посмотрел через его плечо на наброски собственного тела. - Я даже не знал, что это так сложно: просто смирно сидеть. - “Возьми меня к реке,” - запел сзади него Степа шелестящим русалочьим голосом. - “Положи меня в воду…” - “Учи меня искусству быть смирным!!” - подхватил Саня и хор имени святого Аквариума пошел на выход. - Не, серьезно, где ты так научился? - не унимался Вовка. Кажется, он больше не шутил, и Юра пожал плечами. - Я это всегда умел.