Не бойся чёрных роз

      Мисс Фелд всегда брала Кассандру с собой, когда ездила в столицу. Таскала по ресторанам, хоть и девчушка совсем не знала правил этикета, а учить их не желала ни в какую, чтобы не потакать тем, кто её за это высмеивал; на собственные показы; на встречи с местной богемой; на спектакли своих творческих товарищей, где малютка Кас едва понимала, что на сцене происходило, но всё равно топила бабушку в вопросах: «А зачем дяде этот череп?», «А как она в юбке не путается?», «А зачем этот Дон Чахот постоянно куда-то идёт?».              Сандра смотрела на этих красивых взрослых тётенек, дяденек, на их не менее красивых преемников и только и могла, что в их присутствии юбку теребить и прятаться под зонтом, как дурочка, от солнца. Рядом с ними она выглядела бледной смертью, неказистой матрёшкой, испачканной в побелке. А бабушка нарочно наряжала её в мрачные, почти траурные платья, этим лишь подчёркивая её особенность. Экстравагантная внучка была потрясающим аксессуаром для восходящей иконы контркультуры.              Особенно Кассандра не любила бабушкиных друзей-театралов. В их взглядах снобизма всегда читалось вдвое больше. И как назло, именно таких товарищей у мисс Фелд было больше всех. Коллег по модному цеху она, храня вокруг себя ореол некой недостижимости, умышленно сторонилась. А владельцы театров нередко желали внести в костюмы своих актёришек щепотку видения мисс Фелд.              Но со временем Сандра с ними даже свыклась. Со многими, но не со всеми. Вон, с госпожой Крёгер, бабулиной лучшей подружкой, она так и не поладила: хоть та и строила из себя душечку, но уж слишком явно кривила губы, когда мисс Фелд цацкалась с внучкой, и слишком часто при ней гордилась собственными дочерьми — вон, одна актрисой стала, другая же уважаемой светской львицей, — нарочно противопоставляя их бездельнице-дурнушке Кас. Пожилой господин Гаррида, хозяин другого театра, тоже иногда был невыносимо сварлив. А иногда за налётом высокомерия и привычкой разбрасываться никому не известными словечками можно было увидеть весёлого и тонкочувствующего дядю, который всегда подарит розочку и сопроводит это каким-то вычурным комплиментом. Но это была ерунда. Взрослые — они как элитные сыры: иногда хорошие, иногда противные. А вот их детишки, вопреки ожиданиям Кас, всегда были с ней дружелюбны.              В один день, когда Сандра была уже постарше, госпожа Крёгер познакомила её и бабушку с единственным сыном. Удивительно, что раньше тётенька его даже не упоминала, ведь сынуля был необыкновенно красив, да ещё и талантливо играл в «Кукольном доме» — так звался её театр, — а до этого был в труппе самого Гарриды. Кассандра увидела его тогда и что-то в ней словно перемкнуло: юноша весь был как зима во плоти, бледен, синевой вен опутанный, с полотном серебристых волос до талии — совсем как она. И так прекрасен он был в своей белизне, которую у самой себя та считала страшным пороком, что впервые тогда у Сандры промелькнула мысль: если он так хорош собой — может, и она не так уродлива, как придирчивые взгляды извечно ей внушали?              Юношу звали Дэльвар. Кассандру поражало, как от матушки в нём не было ровным счётом ничего — ни внешне, ни характером. Вместо стервозности в чертах безграничная нежность и хрупкость снежинки, и сам по себе Дэл был настолько скромным, что даже неловким. Тогда ещё застенчивая юная Сандра на его фоне, казалось, искрила уверенностью.              Зато с внуком господина Гарриды, Вейном, всё было иначе. Он Сандре казался уменьшенной, а оттого и более доброй версией дедушки. Часто он повторял его фразочки, жестикуляцию, точь-в-точь так же драматично вскидывал брови, и знакомое харизматичное высокомерие тоже порой проскальзывало. И всё равно приятеля получше в столице было не сыскать. Сперва он как следует раскрепостил Сандру, а затем — уже на пару с ней — взялся за Дэльвара. Назначил им обоим роли: ему — манящего загадочного джентльмена, ей — роковой сучки, лучшие друзья которой — не светские львы, а путаны. И будто режиссёр, такой же талантливый, как и дедушка, заставил в них вжиться.              С детства Вейн мечтал стать кутюрье. Благодаря его страсти куколки Кассандры имели гардероб едва ли не пышнее, чем у нее самой. Всякий раз, будучи ещё крохой, она наблюдала, как иголка Гарриды-младшего с лёгкостью колибри порхала сквозь ткань, и хохотала, когда иногда тот мог случайно вместе с тесьмой вшить прядь своих длинных тёмных волос, вечно ниспадающих вниз.              — Когда станешь взрослым, будешь обшивать всех моих куколок! — говорила она, вешаясь ему на шею. — А потом, может, даже мне что-то состряпаешь.               А Вейн жеманно-сдержанно, прям как дедушка, посмеивался в ответ:              — Не думаю, что ты будешь играть в куклы, когда будешь взрослой.              Нет, он был неправ. Взрослые играют куколками даже охотнее.              Прошли годы. Летом скончался в почтенной старости господин Гаррида, а следом и мадам Крёгер, в «Кукольном доме» которой его внук теперь был модельером, при загадочных обстоятельствах погибла. Столице стало больше нечего предложить Вейну. И тогда Сандра нашла для старого друга работу, от которой его дед наверняка бы пришёл в ярость, но в которой Вейну всегда не было равных — обшивать её куколок.              В «Содоме» у неё их целая коллекция. Но теперь они нуждаются не в рюшастых платьицах, а в первоклассном бельишке.              А потом открылся секрет вечной забитости Дэльвара и его непохожести на мать: оказалось, что и не Дэльвар он вовсе, а Дитрих, сбежавший в столицу кантетбриджец, и никакой матушкой госпожа Крёгер ему не была. И красоту своего «сына» она продавала не только зрителям «Кукольного дома», но и извращенцам, желавшим снежного эльфа в своей постели. Когда карга подохла, Кассандра забрала её любимую куколку в свою коллекцию. Туда, где её будут беречь и лелеять.              Карма и правда оказалась беспощадной сучкой. Малютка Кас утёрла нос всем престарелым снобам. Не только местным, но и столичным.              И теперь, снимая мерки с самой Сандры, с Дэльвара и каждой содомской куколки, Вейн с кошачьей ухмылкой признаёт:              — Ладно, чертовка, твоя взяла.

Среда, 15-е сентября 1976 г.

19:09

      Свой день рождения мэр Кантетбриджа и его подчинённые отмечают отнюдь не с семьями, как гласят газеты. «Содом» готовился к этому дню еще с первой недели открытия. Было очевидно, что сахарный «Эдем» элитам уже слегка осточертел и мимо нового, свежего мазка разврата в городском пейзаже они не пройдут. Многоуважаемых гостей сегодня нужно развлечь хлебом, зрелищами и первоклассными шлюхами. Но, как и прежде в «Эдеме», сегодня эти трусы все заявятся в масках. Большинству за свои предпочтения стыдно даже перед путанами.       Залы уже прибраны и забиты фуршетом, в приватных комнатах секс-игрушки для особо искушённых с утра начищены до блеска. Осталось только самих звёзд вечера как следует приодеть и напудрить. У Сандры вдоль бедра струится тяжёлое винное платье с пикантной шнуровкой по бокам — фирменный пошив Вейна. Каждую содомскую звёздочку он сегодня обрабатывает, как ювелир полирует жеоды. Сейчас он занят Дэльваром. Остальные путаны в будуаре хозяйки всё обливаются духами, занюхивают чудодейственный белый порошочек да шепчут сплетни, дожидаясь своей очереди.       В память о дедушке Вейн обрезал свою некогда по-бунтарски длинную шевелюру. На смену ей пришло не менее экстравагантное, но слегка старомодное французское каре, которое открыло вид на всю его коллекцию причудливых серёг: в верхнем хряще — пару гвоздиков, имитирующих пуговки, чуть ниже — висящие ножнички, в самой мочке — элегантные листочки. Теперь его точно не отличить от господина Гарриды, каким тот был в юности, судя по портретам, развешенным в его театре. Зато его рост с момента знакомства с Кас едва изменился. Оттого забавно наблюдать, как совсем миниатюрный Вейн порхает стрекозой вокруг Дэла, что макушкой порой в люстру врезается, и на цыпочках пытается разровнять воздушный бант на его корсете с налётом Версаля.       Для Вейна со стороны, впрочем, наверняка ещё забавнее выглядят попытки Сандры затянуть мудрёный лаковый корсет Адиэля. Уже битый час тот стоит, наклонившись вперёд и руками упираясь в трельяж, а для Кас определить, в какое следующее отверстие продеть шнурок — всё равно что собирать пазл из тысячи кусочков. Сама же поупрямилась и отказалась от помощи Вейна. Так уж много тот усмехался, что Сандра без него, мол, в жизни не разберётся, как его творения надевать, что тут же захотелось доказать обратное.       — …И запоминай, Адиэльку! Сегодня нам нужен только тот, кто будет в маске Скарамуша, — шепчет она между делом. И заодно помогает за поясом для чулок спрятать нож-бабочку. — Именно этот козёл, будь он неладен, и его клятая подпись не дают восстановить Йоанну… Всех остальных я возьму на себя. Чу-уточку позже… Когда будет полнолуние.       — И как это, интересно, ты планируешь заставить переобуться саму мелкую де Леви… — Адиэль оборачивается, сдувает с лица прядь. — Да хрен с ней, с де Леви — что с тем прокурором делать? Его ж, блядь, даже грёбанной лавиной с места не сдвинешь. Проще уж переебать сразу всех, чтоб наверняка.       — Я понимаю, малыш, как сложно устоять… — Улыбаясь, Сандра прислоняет пальчик к его губам. — Но попробуем в этот раз без лишней крови.       — О, мои милые Бонни и Клайд, в ваших наполеоновских планах любая капля крови может стать последней. — И снова за спиной слышится, как хохочет Вейн. Не стоило и надеяться, что хоть одно горяченькое дельце проскользнёт мимо его ушей.       — А подслушивать вообще-то неприлично! — Кассандра дует щёки.       Отрезав лишнюю нить, Вейн зажимает во рту булавки и жестом просит Дэльвара убрать за спину волосы. Неимоверно лёгкой рукой он застёгивает корсет вдоль полоски жемчуга. Крючок за крючком. Адиэль не раз подшучивал, что младший Гаррида при желании сможет с аналогичной ловкостью зашить даже стринги.       — Не подумай, я никогда не ставил под сомнение твою проворность, моя драгоценная лиса… — улыбается Вейн. — Однако вы понимаете: в этом театре главную актрису всегда кто-то будет ждать за кулисами. И, увы, не только для того, чтобы вручить цветы и спеть оду восхищения… Потому умоляю, будьте начеку.       — Что бы они ни хотели мне там вручить, пусть засунут это себе поглубже! — Кассандра горделиво поправляет причёску. — Меня не интересует мнение неотёсанных плебеев!       — И ты снова права, дорогая моя. — Булавками он закрепляет концы банта в устойчивом положении. Финальный штрих. — Вуаля! Всё, наш падший ангел готов покорять грешную землю.       Дэльвар как всегда меланхоличен и молчалив, будто поэт в раздумьях о новом верлибре. Но в глазах читается, что своим обликом он доволен. С улыбкой призрака поглаживает плечи, позволяя всем оценить работу Вейна. Атласный комплект цвета слоновой кости, с редкими чёрными акцентами, горгера, прозрачные рюши напоминают щупальца медуз — эротизированная интерпретация Пьеро, главной роли в театральной карьере Дэльвара. Эффектно, спору нет. Вейн замечает каждую кроху восхищения в окружающих взглядах, разводит руками и слегка кланяется, словно актёр перед завесой.       — Поблагодарите меня позже, — довольная улыбка. — Когда я буду точно знать, что эта авантюра не закончится сроком за решёткой. Или, господи помилуй, чем похуже…       — А решётка нас может ждать в любом случае, — хмыкает Адиэль, когда Сандра расправляется со шнуровкой. — Нахрена мы это всё затеяли? Чтобы помочь копу, от которого пол лета пытались отдалиться по максимуму. А почему пытались? Ибо коп, блядь, в процессе своего чёртового расследования слишком часто бывает на грани того, чтобы вскрыть к херам всю нашу многолетнюю схему с кучкой дохлых любовничков. А теперь вопрос на засыпку: с хера ли мы вздумали ей помогать?..              Сандра отворачивается от его испытывающего взгляда, но когда к нему прибавляется еще и Вейн со своим хитреньким прищуром, не выдерживает:              — Да знаю я, знаю! Думаете, самые умные здесь? Напоминать не надо! С Йоанной сейчас иметь дело — всё равно что льву мясо кидать, чтобы спасти его от голода… — Со вздохом её раздражённость сменяется раскаянием. — Но я… Я слишком её люблю. И скучаю! Держать эту клятую дистанцию… Это просто невыносимо. Я не хочу так больше, слышите? Не хочу! И чем это кончится — мне насрать! Захочет меня на электрический стул усадить — пусть попробует. Ведьмы, знаете, горят лишь единожды…              Она раскрывает веер и нервно обмахивается, заставляя его пёрышки судорожно дрожать. Падает в кресло, зажимает между губ опиумную сигаретку и прикуривает от огонька, что ей протягивает телохранитель.              — Ах… — Выдыхает себе под нос целую плеяду ругательств на родном языке. — Как же я устала… На кой ляд ты появилась в моей жизни, Йоанна…              Телохранитель разминает ей плечи, и напряжение медленно, как плотная глыба льда, тает.              — Как же жаль, что я не могу сделать для нас приворот удачи… Ведьмочки умеют только проклинать. Но не благословлять…              В будуар врывается Агата. В руках у неё любимый плюшевый кролик. Работу над ней Вейн закончил уже давно: пушистое перо среди кудрей, корсаж и короткая юбчонка-пачка, обшитая шуршащими цветками, сделали из неё озорную Коломбину. Растянув до ушей улыбку, она хлопает вытаращенными глазками и нетерпеливо переминается с носочка на носочек.              — Ох, бусинка, ты здесь! — Сандра поднимается. — Гости уже подъехали?              Та кивает, аж подпрыгивая. Но совершенно не меняет эмоцию: всё те же круглые, до жуткого выразительные и неподвижные, словно нарисованные на лице чернилом глаза.              — Ах, за-меча-те-льно… — Хозяйка кладёт ей в рот конфетку в награду за хорошие вести. Ведёт ладонью вдоль наряда Агаты, ощупывая каждый акцент. За организационными делами не было времени оценить его раньше. — Ты как всегда сногсшибательна, моя красотуля… Во всём, что бы ни надела! — А выдохнув дым, шёпотом на ушко добавляет: — А особенно в форме горничной…              — Я, конечно, безмерно рад, что результат оправдал твои ожидания… Ибо процесс был, мягко говоря, не из простых, — вновь вмешивается Вейн, говоря предельно тихо, лишь для Сандры. — Никогда прежде не работал с моделями, которые грызли бы мой фатин… И уж тем более умудрялись бы за минуту сжевать целый рулон!              — Ох, Вейн, у каждой девочки должна быть своя причуда! — игриво улыбается Кас.              — Милая моя, я толерантен ко всему, кроме того, что мешает моей работе. — На его лице рисуется театральное недовольство, но стоит Вейну встретиться с Агатой взглядом — и на смену ему приходит не менее манерный испуг. А когда та делает шаг навстречу, улыбаясь всё так же, он и вовсе аккуратненько прячется за спиной Кас и проскальзывает ближе к Адиэлю.               Тот хлопает Вейна по плечу:              — Чего так шарахаешься-то, принц драмы? Вон какая дама: кудрявая, брюнеточка, мрачненькая и с ебанцой… Это ж твой любимый типаж. Муза Эдгара По, нахрен.              — У этих критериев тоже, дорогой мой Ковьелло, есть предел. — Покручивает кольцо на пальце.              — Хе, испугался, что ли?              — Да упаси Господь! За кого ты меня принимаешь?              Агату вдруг одолевает кашель. Хриплый, утробный, словно из горла у неё лезет мертворожденный плод. Впрочем, не столь далеко от истины: вскоре она выкашливает целый комок вороньих перьев. А затем, утерев губы от крови, прикрывает их пальчиками:              — Ой… Хи-хи…              — Кхм, знаете, мои драгоценные… — Вейн поправляет бордовый воротник слегка дёрганно. — Я тут припомнил, что меня ждут о-очень важные дела… — И шустро покидает покои.              После этого застенчивый Дэльвар выходит из тени, улыбаясь немного смелее. Как бы ни был ему дорог старый друг, но для Вейна его прошлое так и остаётся тайной. Тот не знает, что «Дэльвар» — лишь столичная маска некоего Дитриха, которую на того когда-то нацепила мадам Крёгер. И тем более не знает о Секте Трёх Птиц, о роли Дитриха в ней и о том, сколько крови Третьей Птице пришлось выхлебать во имя чужих желаний. И здесь, в Кантетбридже, держать Вейна подальше от Дитриха стало намного сложнее.              Зато рядом с Сандрой притворяться Дэльваром нет смысла. Опустив музыкальные пальцы на её талию и вовлекая в фантомное подобие медленного танца, он мурлычет:              — Ты права, милая. Ведьмы благостные желания не исполняют — только скверные. А вот я… Могу помочь, если желаешь.              — Птичка соскучилась по вкусу кровушки? — ухмыляется Адиэль, присев на край стола и покуривая с чистой совестью. При Вейне он сигареты никогда не достаёт. Нет, тот отнюдь не ханжа и не кисейная барышня, просто именно те горькие папиросы, что курит Адиэль, напоминают ему о собственной юности в кругу бравых металлистов.              Сандра оборачивается, едва дотягиваясь до Дитриха взглядом — уж больно тот высок:              — Птенчик, ты уверен? Ты ведь клялся больше никогда не обращаться к Богине. Ещё тогда, когда мы…              — Amicus verus — rara avis. Для тебя и твоего прекрасного друга мне не жалко и звезды с неба.              — Такого размаха мы пока точно не требуем. — Адиэль выдыхает дым. — Сколько тебе нужно крови? Нам по-быстрячку кого-то прикончить?              Дитрих бархатисто смеётся, взмахнув волосами:              — Дабы вымолить у Неё кроху удачи, достаточно и пол бокала.              — Уверен? Богинюшки, знаешь, бывают порой пиздецки своенравными.              — Ах, Ди, а мне совершенно нечего предложить тебе взамен… — Кассандра вздыхает.              — Почему? Премию, например, — улыбается Адиэль.              — Адиэльку, ну что ты! Дарить деньги — та ещё пошлость. — Пока тот цокает языком, она протягивает Дитриху своё кольцо с запечатанным в смоле лепестком. Когда-то она заговорила его на отпугивание недоброжелателей. — Держи, малыш. Моя маленькая благодарность.              Тот готов был выполнить просьбу и безвозмездно, но всё равно принимает дар с улыбкой. Прячет за пазухой:              — Desiderium tuum lex.              Дитрих присаживается. Сандра тушит рядом опиумную сигарету. Запашок Проклятых роз, неразрывный с картиной Птичьей Секты, его, в отличие от того же Стефана, не пугает. Адиэля слегка забавляет это наблюдение. Но зато удивляет то, что на приглашения встретиться со Стефом, которого он всегда называл самой заботливой душой в своей жизни, Дитрих неизменно отказывается. Вернее, мрачно молчит.              Стефан, пожалуй, давно уже растерял тот дар, что ему, как верила секта, достался от первого сына Богини. Он сам от него отрёкся. Выбрал свой путь, ведь не пожелал больше быть великим спасителем и сосудом, в который сектанты вливали все свои фантазии. Зато в Дитрихе дар третьего сына живёт до сих пор. Конечно, роль одновременно чудотворца и принадлежащего всем, кроме себя, тотема он давно забросил. Спрятал свой дар от чужих глаз под слоем льда. И всё же не перестал искренне верить в правдивость этих сказок. До сих пор уверен, что если глотнёт чьей-то крови, то стоит загадать желание — и оно непременно сбудется.        Задрав короткую перчатку, Кассандра делает надрез на стыке ладони и запястья стилетом, которым ещё недавно подрезала цветы в вазе. Прильнув губами к ране, Дитрих принимается высасывать кровь. Нежно, размеренно, стараясь не проронить ни капли на новое бельишко. Сандра полностью доверяет ему измерение дозы.              Самопровозглашённые волшебники… Едва ли поспоришь. В этом мимолётном слиянии они и правда похожи на двух гостей из зазеркалья. Белизна Сандры напоминает свежевыпавший снежок, пушистый и безупречно чистый, а его — уже припыленный весенний, под которым обычно прячутся первые травинки. Столь иконописной красотой может помечать только сама Богиня. Или Дьявол. Растомленно курящего Адиэля эта картина бы возбуждала ещё сильнее, если бы он верил в потустороннюю ересь.              Однако он задумывается о другом. Глоток крови, чтобы исполнить желание — насколько же секта со своей сказочкой попала в самый нерв Кантетбриджа. Передала, сама того не осознавая, его, наверное, вечный девиз. Счастье тут можно обрести лишь за счёт чужой крови.        Дитрих останавливается, когда её грудь вздымается от первого вздоха.              Кровь насыщает его бледные, как пудровая роза во льду, губы мягким цветом джеральдин. Погладив рану холодными подушечками, говорит:              — А теперь — желание. Лучше вслух. Богиня любит слышать наши голоса.               Кассандра опускает ресницы. Нет, просить удачу на сегодня — слишком мелочно. Она не сомневается, что родной Адиэлько её не подведёт. У Богини Сандра молит о другом:              — Пусть ничто не станет преградой между мной и Йоанной. Ни столица, ни Кантетбридж, ни так любимый ею закон…

***

Среда, 15-е сентября 1976 г.

20:29

      В «Содоме» сегодня невыносимо шумно. Зал для приватов здесь будто островок для медитации — плотная штора, обрезающая от основного действа, приглушает гам. Пусть и между диванами никаких ширм, лишь шторы из бусин, чувство уединения всё равно присутствует — всем друг на друга совершенно насрать.              С монетками, вплетёнными в парочку тонких косичек, Мариан теперь совсем не расстаётся, так что сейчас при любом микродвижении они звенят и слепят. Марсель шутит, что в сочетании с ними его лакшери-полушубок кажется бараньим тулупом, а сетчатые перчатки будто сшили цыгане из рыболовных сетей. Из-за крепкого виски его рыжая пассия с этого смеётся каждый раз как впервые. Ева всегда будто маленькое, но чертовски опасное ярко-красное пламя — и внешне, и внутренне.               Мариан протягивает Еве свою пину коладу, даёт продегустировать из трубочки. Она не из тех дамочек, что строят из себя беспомощных дюймовочек, так что ей совершенно не претит стоять, облокотившись на спинку дивана, пока джентльмены сидят. И коктейль, как и ожидалось, ей оказывается не по вкусу. Приторный, как чистый гренадин, и совершенно не крепкий.              — Да ладно, в столице его хлебают чаще, чем чай в пять вечера. — Мариан улыбается, позабавившись тому, как скривилась Ева.              — Да бля, неудивительно! Чаёк и то лучше вштырит… — Скучающе подперев щеку рукой, она тянет: — Ма-а-арсик, закажи нам чё покрепче…              — Неужели этого всего мало? — Марс указывает рукой на кучу бутылок на столе — разносортных, хоть и в мерцании неона ставших одинаково красными. Каждая из них уже давно открыта. Ева окидывает их взглядом, бегло осматривает брендовые этикетки, а потом просто ради наглядности берет пару бутылок за горлышки и переворачивает, показывая, что те уже давно пусты.              — Мало, Марсик, точно мало.              Марсель в неверии заглядывает туда, где ещё недавно плескались бренди, виски, водка, текила, но везде осталось едва ли на донышке. Он поднимает взгляд на подружку и резко, словно предупреждая о пожаре, выпаливает:              — Ты когда, блядь, успела?!              Ева облизывается и довольно улыбается, будто сытая рыжая кошка, что только что вылизала всё молоко из беспризорной миски. Она знает, что Марсель не сможет ей отказать. Особенно когда она так нагло подмигнет, ещё и щёлкнув языком. Тянет руку и перебирает пальцами в явном намёке — и вот Марс уже без лишних причитаний протягивает ей свою кредитку, давая мысленную роспись, что Ева может тратить это бабло на что угодно.              Она крепко и развратно целует Марселя в щёку, и на лице у того окончательно расцветает пьяная самодовольная лыба.              — А кто меня раньше звал каблуком, когда я Глории по две сумки в месяц покупал? — смеётся Мариан ему на ушко.              Провожая Еву взглядом, он и сам шлёт ей воздушный поцелуй и машет рукой. Мариан знает, что кент ревновать не станет. Оба прекрасно понимают, что такая, как Ева, на подобного ему в жизни не посмотрит. Она в целом, в общем-то, на парней заглядывается редко — предпочитает девочек. Даже Марсель для неё скорее просто забавный хомячок с потрясающей задницей, по которой его чертовски весело шлёпать. И ещё веселее с ним играться, наблюдая, как тот очаровательно и совершенно безобидно бесится. Никакого корыстного интереса в их отношениях никогда не было — чистая симпатия, которую вряд ли можно обозвать романом в привычном смысле, ведь конфетно-букетный период им заменила череда пьяных перепихонов и быстро забывшихся драк, а ни о каких клятвах вечной любви и рыданиях на коленках друг у друга никто даже не заикается. Но и простыми друзьями назвать их не выйдет. А Марселя, впрочем, целиком и полностью устраивает вся эта несерьёзность и размытость. Это только Мариан, как последний дурак, вечно, когда начинает новые отношения, тихонько надеется, что это будет до гроба. Видимо, его Марсик — единственный, с кем у него и правда раз и на всю жизнь.              А у кента всё всегда легко. Марс ловит неподдельный кайф от того, что рядом с Евой он может чувствовать себя тем, кем действительно хочет быть — и она с удовольствием ему это даёт. Хоть и гордость нечасто позволяет оформить это в слова, но в глубине души он обожает её огонёк и уважает самодостаточность. И пусть его до скрипа зубов бесят некоторые её друзья — да и в целом тот контингент, с которым Ева тусуется в рамках «Эдема», особенно их главная звездень в розовой шубе. Мариан как никто другой знает, что если Марселя в вас не бесит как минимум половина вещей, то ни черта он вас не любит.       — Ага, если б ты своей Глории просто денег не дал, то она максимум минут десять подулась бы и всё! — Он мотает головой. — А тут попробуй откажи…       — А ты хоть раз пробовал?              — Ну почему же не пробовал… Пробовал. — Отвечает с небольшой заминкой. — Больше не пробую.              На щеке приятеля Мариан видит след пурпурной помады Евы и щекочет его пальцем. Пина колада, которую он попивает, безалкогольная, но на Еву бы никогда не сработали отмазки, что из-за таблеток ему пить нельзя. Приходится притворяться, что коктейльчик просто совсем некрепкий, ведь иначе «Без бухла это не туса, а школьный квартирник». Мариан шепчет шутливо, слегка риторически:       — И тебя это устраивает?              — Вполне. Ева хуйни не посоветует. — Марсель довольно улыбается. — Поэтому ей бабки доверять не страшно. Она не спустит их на розовые пушистые тапочки и халатик в стразы… — И тут же добавляет: — Третьим лицам карточку я давать запретил.       — А если она нарушит запрет, что будет? В следующий раз, когда попросит, ты ей откажешь?              — Чего ты добиваешься, змеюка? — Марс толкает Мариана в плечо, дразнясь. — Расспрашиваешь хуйню всякую.       Тот заливисто смеётся, откинув назад голову.       Ева возвращается вприпрыжку, потрясывает бутылками — по три в каждой руке.              — Ща, мальчики, ждите! — Расставляет их на столе, без зазрений совести смахнув пустые на пол. Несколько из них разбиваются, рассыпаясь в стеклянную пыль, но Еве совершенно плевать. — Минут через десять ещё порошка нам подвезут — и будет вообще заебца…       — А что, развлекаловки уже никакой не будет, что нам придется самим смотреть мультики в потолке? — Марс смотрит на неё с насмешкой, словно бросает вызов.              — Не-е-е, просто с ним наблюдать будет в два раза кайфовее…              Она шустро проскальзывает за диван. Бросив взгляд на наручные часы, понимает — пора. В предвкушении сощурив глаза, Ева стучит ладонью по спинке и таким образом имитирует барабанную дробь.              И вот, раздвинув шторку бусин, к ним заглядывает приватная стриптизёрша. Викторианская бледность, до жути большие глаза и копна сажных кудрей, по-старомодному декорированная воткнутым за ухо пером. Юбка-пачка настолько короткая, что трусики выглядывают при любом повороте — к счастью, стринги, а не аутентичные панталоны. Пахнет от дамочки странно: не парфюмами, но не и типичной путанской вонью из смеси кокаина, пота и табака. Почему-то её запах отдаёт болотом и мокрыми котами. Она и сама смахивает на кошку, где-то подцепившую бешенство. Изгибается, конечно, грациозно, но зыркает уж больно дико, отчего вся игривость превращается в ритуал устрашения.              — Интересная краля… — тянет Мариан удивлённо, но заинтригованно. Любому эксперименту он привык давать шанс.              Методы соблазнения у девочки нетривиальные: то она тянет смешок, который задумывался, видимо, наивно-кокетливым, но получается только скрип говорящей куклы, от которого холодок по спине пробегает. То слизывает с грязного пола стеклянную крошку, раня язык — сложно сказать, намеренно или нет — и глотая кровь, пачкающую зубы.       Марсель едва не наклоняет стакан с бренди мимо рта: происходящее кажется ему забавным и самую малость непонятным.              — Странный у тебя, конечно, в последнее время вкус…              — Да ну, Марсик, где ещё такое увидишь? На обычных масляных шлюшек и в «Эдеме», блин, можно поглазеть! — Под градусом Ева ведёт себя вдвое восторженнее, чем положено. Зачерпнув мизинцем и вдохнув чуточку порошка, запас которого всегда хранит в открывающемся перстне, она шепчет по секрету: — А ещё она шла на халяву, если купишь десять грамм кокса за раз…       — Могу понять почему…              Чисто из вежливости Марс всё же решает посмотреть представление. Сначала даже держит брови ровными и не кривится, но хватает его ненадолго — уже скоро он скучающе зевает, запоздало прикрывая рот ладонью. Потом достаёт пару купюр и, поймав кончик пачки, запихивает под один из слоёв рюшей, а затем обращается к стриптизёрше:              — Нет, настолько я ещё не обдолбался. На, иди отдохни. На солнышко выйди, что ли, блядь…              — А тебе, чувак, по душе только смуглые? — смеётся Мариан, облизывая белоснежные зубы.              Не успевают они оглянуться, как дамочка уже исчезает. За шторкой её не разглядеть, но адски громкий младенческий рёв ещё долго тянется за ней шлейфом.              — Ну бля-а-а, Марсик! Остальных всех уже давно разобрали! — Ева скрещивает на груди руки. — И что мне теперь, эдемовцев со смены дёргать, чтобы не пришлось нюхать в одиночестве?              — Ну серьезно, что ли? Мы припёрлись сюда ради вот этого вот? Самый пиздатый блядушник города без нормальных блядей? Не верю.              — Говорю же, заняты щас все, кто по танцам! — Подружка раздражённо цокает языком, закатывает глаза, словно в самый разгар тусы к ней ворвались копы, обломав всё веселье. — И где мне предлагаете терь другую нарыть?       — Да лучше уж тогда самим нажраться, чем с такой кикиморой болотной… — Марсель тянется за очередным коктейлем.              — Может, ещё всё-таки кто остался?.. — Мариан просяще поднимает взгляд. Не хочется ему наблюдать за тем, как кент будет сидеть всю ночь с лицом, словно ему оборвали секс в последнюю секунду перед вхождением. — Давайте я смотаюсь и гляну, а? Минутное дело.              Он уж было поднялся, но сильная рука Евы шлагбаумом преграждает ему путь.              — Не-не-не, — цокая языком, она покачивает указательным пальцем. — Знаем мы тебя! Ты, карамелька, там только потеряешься. Как пиздючонок на рынке, отвечаю! Пусть уж лучше я. Ща, доверьтесь взрослой тёте! — Захватив в собой одну из бутылок «Макаллана» в качестве потенциальной взятки, Ева решительно идёт на поиски.              — Только без приколов в этот раз, хорошо? — говорит Марсель вслед, залпом осушив свой стакан. — Ну серьёзно, а. Это совершенно не твой уровень, крошка!

***

Среда, 15-е сентября 1976 г.

21:51

      Ждать Еву приходится долго. Зато возвращается она с такими горящими глазами, словно по пути кто-то угостил её новой дозой порошка. Растянув хитрющую улыбку до ушей, она бодро отпивает из горла, утирает запястьем губы, интригующе хлопает Марселя по плечу, а затем по заднице:              — Оставлю вас наедине, мальчики, — и уходит по-французски, будто и не приходила.       — Куда… — Марс не успевает даже схватить её за руку, чтобы остановить. Поняв, что дело пахнет жареным, констатирует: — Эта драная лиса что-то уже задумала.       — Как всегда… — Мариан улыбается непринужденно, ведь ещё не до конца осознаёт, что это «что-то задумала» может значить, когда речь идёт о Еве.              К ним врывается не просто кто-то, а сам Адиэль — резко, как чёртов вихрь. Бусины шторы бьются друг о друга столь громко, что заглушают музыку. Хуже лишь то, что в его взгляде исподлобья ни капли игривости — наоборот, он до того кислотный и колючий, что либо Адиэль крайне не рад здесь быть, либо готовится устроить грандиозную подлянку.              Тянуть резину он не собирается. Каблуком резко, словно вонзая нож, наступает на диван — прямо между ног Мариана. Тот едва успевает вовремя их раздвинуть, чтобы смертоносная шпилька не проткнула коленную чашечку.       — О бля, нет. — Марсель хлопает себя по лицу, прикрывая глаза ладонью, и отсаживается подальше. — Ещё не поздно вернуть кикимору?              — Учти, что ты очень обидел даму. — Адиэль говорит это сухо, максимально обезличивая свои слова. — Если не боишься остаться без башки, — взмах ноги, концы шнурков его высоченных сапог хлёстко бьют по бедру, каблук упирается в спинку дивана прямо у Мариана над головой, а сам Адиэль ведёт ладонью вдоль тела, — флаг в руки, малышка.       — А ты, рыцарь эдакий, пришёл её защищать, что ли? — Марс качает головой и, достав зажигалку, закуривает сигару. Уже предчувствует не столько танец, сколько представление в цирке.       Адиэль игнорирует его слова. Этот приват он вручает исключительно Мариану. По крайней мере, делает вид, что всё именно так.              Конечно, для золотых мальчиков он не стал бы плясать ни за какие гроши — не позволит гордость. Да и в целом за годы работы у него выработался принцип: не обслуживать тех, кто бреют яйца и на банковском счету имеют больше миллиона. Но Ева слишком резко ворвалась в будуар, где Адиэль вовсю утешал ревущую Агату, слишком настойчиво подсунула элитный виски и ещё более настойчиво канючила:              — Бля, Ади, ну выйди ты уже к нему! Хотя бы на минуточку, ну. Или мне что, самой его ебать, что ли?              — Вообще-то, это ты его дамочка. Так что это в первую очередь твоя обязанность, — едко хмыкнул он в ответ, всё пытаясь сдерживать Агату от истеричного расцарапывания всего, что попадалось под руку.              Однако Адиэль не хуже Марселя знает: отказать Еве невозможно, а иногда еще и летально. Эта сучка всегда будет добиваться своего, пока не выебет мозги в кашу. После гибели Хозяина она сразу попыталась утащить Адиэля в «Эдем» по старой дружбе — и так бы и сделала, если бы тот не попросил Кассандру её переубедить. Вот Сандра, её такая же давняя подружка, — единственное противоядие, способное утихомирить пыл Евы. Но сейчас её рядом нет. Она сегодня поглощена делами поважнее. Так что Адиэль нацепил на себя свой браслет удачи, сплетённый Каэлем, и согласился, скрипя зубами: отмучаться проще, чем заставить Еву отъебаться.              Но в таком случае он будет играть по своим правилам.              Мариан пытается держать лицо, понимая, что всё это — очередная его провокация, на которую нельзя вестись. Но когда Адиэль отворачивается, он напряженно кусает губы, ёрзает, вжимается в диван, будто стремясь пролезть под обивку и спрятаться. А тот как раз оказывается с Марселем лицом к лицу, потому в такие моменты выжигает в нём дыры взглядом — словно и хищным, как положено танцору, но неприятным, как грязь под ногтями, переполненным ненавистью, которую едва пытается замаскировать. Смотрит на него так же, когда перед Марианом приспускает стринги, кладёт его смуглую ладонь себе на грудь, языком проводит вдоль шва перчатки и до кончиков пальцев. Каждый миг, когда удаётся встретиться с Марселем глазами.              В последние дни мысли о грядущем мятеже пожирали его мозг червями. Чёрта с два будет толк от того, что в этот раз они вооружены до зубов. Адиэль-то понимает, что даже в столь мелком городишке революции не выжить без поддержки среднего класса. Хотя бы крошечной. Но в высшем свете Кантетбриджа не осталось никого, кто не вылизывал бы старшему Хардману зад. Единственный, у кого хватило бы духа восстать против — сам Марсель, грёбанный Марсель. У него ведь нет принципов, нет идей, по жизни лишь одно желание — свободно тратить баблишко и ни о чём не думать. И батеньку он на дух не переносит, как упоминал порой Натаниэль. Единственный Хардман, на которого Марселю не насрать — он сам. Его мозги ещё не закостенели, зато презрение к унылым дядям и их порядкам так и кипит. Это ясно даже по тому, что в качестве пассии он себе подцепил не модель и не лупоглазую домохозяйку, а ту, кто смахивает разве что на австралийскую шлюшку. Его пыл способен испепелить целую империю.       Но нет, Марсель никогда не встанет на их сторону. Даже если это станет его единственной возможностью сохранить беспечную жизнь. Потому что упрямый баран. Наглый, избалованный, слишком дохрена о себе возомнивший баран.       Марсель делает одну затяжку за другой, закидывает ногу на ногу, вальяжно рассевшись, будто большая шишка. От перформанса у него на лице лишь скука — сложно сказать, напускная или нет. И спасать кореша он пока тоже не спешит, довольствуясь тем, что его самого оставили в покое. Пусть и временно.               А Мариан в любом случае побоится отпираться, даже если захочет. Пользуясь этим, Адиэль седлает его, не просто обнимает за шею — намертво хватает, будто желая её свернуть, и начинает извиваться, бесстыже потираться, имитируя фрикции. От самоуверенной столичной звездени не остаётся и следа. Фернандес растерянно приоткрывает рот, мусолит бахрому браслетов. Адиэль ускоряется. Конечно, ему приносит удовольствие то, как Мариан стыдится собственного возбуждения, но всё же мальчик — слишком лёгкая добыча. Да и никакой обиды на него у Адиэля нет. Не прекращая, однако, движений, он всё сильнее прогибает спину, откидывается назад, пока их взгляды с Марселем снова не пересекаются — на этот раз вверх тормашками.              А тот продолжает нарочито делать вид, что не впечатлён. В глазах у Марселя лишь привычная тень врождённого яда, с которым он смотрит на всё вокруг, но ничего более. Каждый жест дышит насмешкой, без слов намекая Адиэлю на его беспомощность, которую не скрыть даже за маской сексуального хищника.              Ублюдок. Высокомерный зажравшийся ублюдок. В ноябре его голова будет висеть на самом высоком заборе Кантетбриджа.              Поднявшись, Адиэль разворачивается на каблуках и демонстративно отхлёбывает виски из бутылки — конечно, делает вид, словно это лишь часть шоу, но все прекрасно понимают, что нет. Просто терпение лопнуло. Треснуло, как трусики на стриптизёрше. Он приближается к Марселю предельно медленно, будто вступая в бой и намереваясь сделать первый удар неожиданностью для врага.              Мариан выдыхает с облегчением, зато Марсель чувствует лёгкий укол опасности — это видно по тому, как сжимает подлокотники. Но решение приходит в голову довольно быстро. Не сводя с Адиэля взгляд и тем самым не позволяя отвлечься, он вытягивает ногу слегка вперед и ставит наперекосяк пути — и тогда споткнуться о неё остаётся лишь вопросом пары секунд.       Равновесие теряется мгновенно. Адиэль падает с грохотом, перевернув к чертям столик, рассыпав кокаин и разбив каждую до единого бутылку. Ущерб придётся выплачивать долго и нудно. Он изо всех сил сцепляет зубы, чтобы не кряхтеть с позором, но стеклянная крошка под боком, целая плеяда сочащихся кровью порезов — от боли хочется выть. И смотреть в глаза уже не остаётся сил.       — М-да, ну и позорище, — цокает языком Марс, вдобавок ещё и неодобрительно качая головой. — Небось, ещё до начала смены нализался, раз уже такой готовенький? Нахуя тебе эти километровые ножищи, если ты на них даже стоять не умеешь? — Он поднимается. — Мне нужно поискать в этом месте книгу жалоб, черт возьми. Две шлюхи из двух заказанных оказались каким-то чертовым позором, который едва свет носит. И вот это сервис? Престиж? Эстетика? Эстетика какой-то забегаловки на окраине Шэдоувейла, вот что это! — И пока Адиэль ещё не успел подняться, успевает подарить пинок в зад.              А тот бы ответил. И даже вмазал бы в ответ, невзирая на боль, если бы не был сейчас простым товаром, которому положено держать рот на замке, пока клиент не соизволит обратное. А клиент как существо — та ещё дрянь. Может и заяву накатать, нанеся убытки всем, и в первую очередь Кас.              Но её снова нет рядом. Только стекло звёздной пылью сияет под боком.              Даже в глазах сердобольного Мариана сейчас сплошное презрение. Хотя Адиэль всё равно видит, что в глубине души этому наивному идиоту всё равно его жалко. Просто мальчик пытается это скрыть за манерно искривлёнными губами. Говорит таким образом: «Я бы проявил к тебе сочувствие, если бы сейчас ты не вёл себя как последний придурок». Адиэль, впрочем, с ним только согласен.

***

Среда, 15-е сентября 1976 г.

23:17

      На юного Фернандеса он зла не держит. Мальчик на миллион наконец-то учится знать себе цену. Адиэль готов простить ему эти едкие взгляды. Но не Марселю.              Медсестрички худо-бедно обработали его раны и посоветовали до утра взять отгул. А толку? Без Кас всё их лечение коту под хвост. Адиэль и сам способен справиться со своей побитой тушей, и даже литры перекиси не нужны. А дурную злобу, которая кровоточит внутри, не залечат ни дурнушки в белых халатиках, ни сигареты, ни стаканчик «Макаллана», подаренного Евой. Только Кас и её чудодейственные ручки.              Он жал к сердцу чёрный браслет от Каэля и тот кровотечение не остановил, но хотя бы сбил боль. Временно.              Чинуш в носатой маске Скарамуша с липкими пальцами-сардельками уже вовсю лапает его бёдра и полизывает соски. Заманить его в свои покои Адиэлю было непросто. Сложно продать клиенту покоцанный товар, когда на выбор еще множество целых и гладеньких. Пришлось брать наглостью и харизмой. Впрочем, возможно, дядька его подобрал ещё и для того, чтобы самому насчёт своих увечий поменьше комплексовать. Под маской ведь скрыта не только личность, но и его посеревшее от лечения доктора Лэнтиса ебло.              Адиэль терпит его лобызания долго, пока ударившая в голову эрекция не заставляет мужичка окончательно потерять бдительность. Замахнувшись, резко бьёт коленом в живот и скидывает жирное тело с постели на пол. Лупит каблуком раз, другой, третий, каждый удар сопровождая размашистым пируэтом. Никакого чинуша Адиэль перед собой не видит — гнев так и дальше застилает ему взор. Застилает блядски-смазливой рожей Марселя.              Каждая проигранная драка бросала по монетке в копилку сдавленной ярости. Теперь она переполнена настолько, что в следующий раз её придётся разбить. В этой точке Адиэлю будет мало простого реванша. Даже если Марсель будет вдвое беспомощнее и униженнее, чем тот сегодня. Нет, этот выблядок так просто не отделается. Для буржуев во всём Аду не сыскать достаточно жаркого котла. Адиэль должен сломать его навсегда. Уничтожить. Под музыку ликований толпы, доведённой до ручки, вонзить в его глотку нож под флагом революции. Чтобы глаза Адиэля стали его последним воспоминанием и преследовали его в Аду.              Серое месиво рожи под каблуком становится бордовым, как гранат. Осталось лишь достать из-за пояса нож, замахнуться и выполнить миссию. Можно считать это репетицией. Вместо Марселя под ногами сейчас бесформенное, бездушное мясо. Юный Хардман маячит только в воображении. Но засел там, зараза, настолько крепко, что от настоящего уже не отличишь.              Адиэль замахивается со всей чернеющей в горле злобой. В своей мести он никогда ещё не был так решителен.              Почему же тогда дрожит рука?              Какая-то преграда сковывает плечо. Не судорога, не ноющая боль, а что-то отравляющее, чёрт бы его побрал, глубоко изнутри. Адиэлю всё-таки удаётся вонзить в глотку нож. Но только после того, как он прогоняет воображаемого Марселя из своей головы и перед глазами остаётся только тушка очередного коррупционера.              Помогло, наверное, благословение от птичьей Богинюшки. Хоть и сегодня Кас просила Её несколько о другом. Но Той, судя по сказаниям, кровь по вкусу в любом виде.              Адиэль думает об этом, стирая со щеки прыснувшую красную влагу. Сандра свой путь к становлению ведьмой, что кошмарит грешников с толстыми кошельками, проложила себе их же кровью. И Дитрих, священная Птичка, может подкупать судьбу и распоряжаться силой Богини только за счёт чужого мяса. Сколько же ещё нужно убить Адиэлю, чтобы он и сам стал тем богом, которым вечно притворялся? Чем ещё подкупить высшие силы, что заведуют Кантетбриджем? Швырнуть коктейль Молотова в городской совет? Откусить корнишон мэру, когда тот опять его снимет? Помочиться на могилу сестёр Хардман?              Конечно, для него вся эта срань — просто нелепая метафора, в буквальность которой только эти двое, Кас и Ди, и верят. Но метафора от простой шизофашии отличается тем, что хоть какой-то смысл несёт. И вот с ним Адиэль уже не спорит. Ведь непорочного зачатия, собственно, великой смерти Мессии во имя наших грехов и Его воскрешения тоже не было. Зато была идея, что перед Господом все одинаково грешны, уродливые и милолицые, везунчики и незадачливые. Вот и у города за столетия сформировалась своя религия, заповеди которой известны единицам. Даже среди самих кантетбриджцев. Право на хороший конец будут иметь только те, кто их разгадает. И Адиэль, похоже, разгадал, что заповедь здесь лишь одна.              Нет, вопреки всеобщему мнению, Бог всегда присматривал за Кантетбриджем. Просто достучатся до него возможно только через кровь.