Не бойся чёрных роз

Суббота, 11-е сентября 1976 г.

14:54

      Звенят игральные кости, из рук Адиэля вырывают стакан виски. Он и это игнорирует. В его голове идёт слишком уж пылкий монолог, чтобы его могла прервать подобная дребедень.              Он как загипнотизированный пялится на Мариана на сцене, хоть и с барного стула едва видит его силуэт за металлической оградой-сеткой. Первым узелком мыслей стал тот факт, что хрена с два Адиэль ожидал на него наткнуться в «Поцелуе Рок-н-Ролла». Знал, что без эгиды столичного менеджера мальчик теперь гастролирует лишь по кантетбриджским кабакам, но не ожидал, что красавчик осмелится сунуть нос сюда, на самое-самое амфетаминовое дно Шэдоувейла. А потом Адиэль подметил, что неожиданно эффектно смотрятся эти монетки, вплетённые в его тонкую косичку, и к лицу Мариану эти нелепые цыганские рубашечки с дитси-узорами, и жилеты с бахромой до пят. Шмотки от мисс Фелд всегда сводили незаурядную изящность его черт лица до нейтрального «красиво», которое произносилось и не несло в себе никакого восхищения или силы, служило просто сухим фактом. Красивый, да, никто не спорит. Не более и не менее. А теперь Адиэль пялился на него оценивающе, даже придирчиво, и в его мыслях это «красиво» звучало во весь голос. И в этой точке его мысли сплелись во второй узелок.              Третий же завязался на том, что и этот чисто вудстоковский репертуар под гитарку звучит от Мариана органичнее его рокерских потуг. Плевать, что попытки придать звучанию свежести ограничиваются копированием всех до одной фишек «Зе Велвет Андреграунд». Зато искренне. А четвёртый — на том, что, пожалуй, впервые Адиэль видит его на сцене так непритворно довольным собой.              — Адио, блядь! — Но всё это макраме мыслей мигом распутывает щелбан от Джи. — Я тут к хуям состарюсь, пока желание твоё дождусь.              Пара голубых игральных костей на барной стойке выдала пятёрку с тройкой, а красные — четвёрку с шестёркой. Адиэль не сразу вспоминает, что первые бросал Джи, а вторые — он сам. И ещё дольше подсчитывает выпавшие суммы, прежде чем поймёт, что выиграл.              — Чё, так сильно тебя покорил цыганёнок, хе? — ухмыляется Джи.              — Да сдался мне этот сахарный огрызок… — Адиэль оборачивается в последний раз. — Просто неожиданное амплуа себе мальчик выбрал.              — Ну-ну! А пялишься, бля, один в один как все его мокрощёлки.               — Ой, нахер иди. А что, хех, ревность берёт?              — Да какая в пизду ревность?! Совсем ебанулся? Было бы, блядь, к чему ревновать!              Адиэль лукаво усмехается тому, как легко порой приятель может вспылить даже на невинную шутейку.              — Кто знает, чувак… А может и есть к чему? Хочешь, значит, от меня желание? — Подперев щеку кулаком, он тянет Джи за воротник куртки и говорит вкрадчивее, ещё и облизнув напоследок губы: — Скажи мне самый, нахер, бесстыжий комплимент, который только придёт в башку.              Тому достаточно и пары секунд, чтобы шлёпнуть Адиэля по бедру, выдохнуть сквозь зубы сигаретный дымок и выдать:              — Ты самая ебанутая, капризная и горячая баба во всём Кантетбридже, Адио.              — Ну вот. Теперь точно ни на кого тебя не променяю, — ухмыляется тот в ответ.              В баре сейчас сравнительно тихо и сонно. Помимо Адиэля с приятелем тут от силы с десяток-два человек, и то большинство припёрлись не столько за отдыхом, сколько за быстрым опохмелом. До бурной ночи ещё далеко. Джи распустил свою старую команду мудаков с теперь уже несуществующего лейбла, вымел к херам Тео вместе с его малолетними бабами, и теперь проводить с ним время стало заметно проще. Он уже не выкуривает за час все косяки, которые они с Адиэлем, так-то, берут с расчётом на двоих, уже не бьёт на нервах стаканы, и оставлять Каэля прохлаждаться с Джи теперь куда безопаснее. И Адиэль наконец-то может трахаться с ним от души, а не только когда тому надо срочно выпустить пар.              Забрав у Джи свой стакан, он отпивает залпом, пока кубики льда не ударяются о губу, и тут же требует от бармена повторить. После дозы виски уже не страшно, что об этом подумает приятель, так что Адиэль продолжает озвучивать мысли, что так и дёргаются в голове ужом:              — Хотя с таким репертуарчиком цыганёнку в «Поцелуе Рок-н-Ролла» чутка не место. Ему бы на какой-то хиппарский фестиваль, где продают всякие там заряженные энергией космоса камешки…              — А этого chico и так скоро пускать не будут, — вмешивается вдруг Хайме, подавая Адиэлю его виски. Уже которую смену подряд он торчит за барной стойкой, будто прибитый к ней гвоздями, а рука ни разу не дрогнула, на майке ни пятнышка, и под глазами — ни намёка на недосып. Вечно, чёрт подери, бодр и собран, будто нянечка. То ли это генетическая готовность к круглосуточной сиесте, то ли дешманские водоросли, которые он курит, каким-то хреном освежают хлеще столичных лосьонов.              — Не будут? С чего бы это?              — А ты не слыхал, guapo? — Вытащив зубочистку изо рта, Хайме секретно понижает голос: — Тут планируется revuelta. И скоро вход будет только для его сторонников.              Адиэль изгибает бровь:              — Это что за фрукт?              — Мятеж, бля. Восстание. Революция ёбанная! — расшифровывает ему Джи.              — Вот как, — хмыкает он с долей скептицизма. — И кем планируется? Опять кучкой сопляков, которые намочат штаны, как только увидят дубинки констеблей?              — Ага, пусть эти уёбки помечтают! В этот раз всё серьёзно. — Приятель швыряет окурок на пол, не думая о пепельнице. От экспрессии аж бьет ладонью по барной стойке после каждого предложения, сам того не замечая. — У нас есть ёбанный запал, дохуя крутых ублюдков на нашей стороне, продуманный план и охуенный, бля, командир! Скоро Хардманам будут совать в жопу их пачки фунтов. Столько, сколько, сука, влезет!              — Ну, не спорю, звучит амбициозно. — Адиэль отпивает виски. — Но вы ж не хуже меня знаете, какие копы ублюдки. И как сильно Хардманы охраняют свои задницы. Особенно сейчас, когда из-за вороньего гриппа полгорода их удавить готова. Прикиньте, сколько надо мозгов и запасов пуль, чтобы хотя бы дотянуться до них? У вас хоть одна пушка-то наскребётся?              — Да нее ссы, стволов у нас столько, что ещё внуки наши успеют ими в сволочей пострелять! Я ж говорю, командир у нас — вот такой мужик! Он уже нашёл, где нам нарыть пару десятков калашниковых, прикинь?              — Но это ещё так, в перспективе. Давай, покажи нашему buen amigo свою orgullo. — Бармен хлопает Джи по плечу, но тот с предложением не особо согласен:              — Э, нихуя! Это мамкина реликвия.              Загребая игральные кости Адиэля, Хайме какой-то неведомой магией выбивает ими две шестёрки. И лыбится так, будто даже не сомневался в подобном исходе:              — Всё, tío, это моё желание.              — Хитрый, блядь, жук… — ворчит Джи, и всё же достаёт из-под пояса замаранных джинсов ствол, вертит его на пальце. Уже древний, затёртый, закоптившийся, но модель бесспорно крутая: самозарядка, девятимиллиметровый калибр. Такими даже немцы во времена Второй мировой отстреливались, припоминает Адиэль из какой-то газетёнки, в которую до «Содома» заворачивал свою коллекцию резиновых фаллосов. Но ещё больше она примечательна своим портретом Девы Марии, нацарапанном на рукояти. Правда, от лица святой мамочки со временем не осталось ни следа.              Рукавом потресканной косухи он протирает ствол, безрезультатно пытаясь избавиться от нагара:              — Это ещё хуйня. Будет чисто под боком, как семейный талисман… Когда нароем нормальные револьверы, эта срань будет казаться, нахуй, водяным пистолетиком!              — У каждого из наших в bolsillo таких пушек минимум по три, — комментирует Хайме, склонившись к Адиэлю. Похоже, даже в стенах «Поцелуя Рок-н Ролла» это пока секрет.              — И когда планируете этот ваш утренник?              — Ближе к выборам мэра. Чтобы праздничные petardos запомнились всем надолго…              — К началу ноября?              — Más o menos. Как там говорят у вас? Плюс-минус.              Пистолетами сыт не будешь, но за последнее десятилетие кантетбриджские мятежники вечно брали с собой максимум пару револьверов на всё сборище. Романтичная молодёжь слишком вдохновлена заморскими сказками о Мартине Лютере Кинге и эффективности мирных протестов. Но в Кантетбридже добру мало даже кулаков — ему нужны биты и хорошие «Уэбли».              — Ладно, верю. Может, в итоге даже примкну на полставочки к вашей тусе. Если найдёте мне там местечко. — Адиэль с улыбкой кладет голову на барную стойку, как сонный ученик на парту.              — Ещё бы, бля! От союзников не отказываются. — Джи сдувает со ствола крохи пыли и подмигивает незрячим глазом, приподняв истыканную булавками повязку. Любит же, чёрт подери, построить из себя пирата. — Хе, может, даже малого твоего завербуем, а?              — Каэля, что ли? Чувак, ёбнулся совсем?              — А чё? Он нам тут уже как родной!              — Он даже комара прихлопнуть едва может, ибо жалко. Какая ему в пизду революция со стрелялками?              — Ну бля, взрослый малый уже! С тобой же трахается, Адио. А это, бляха, опаснее, чем мимо фронта с голой жопой пробежать!              — Я как старший за него, знаешь, ответственность несу. И к траху я его не принуждал. Мальчик этого сам захотел и сам предложил. Мне, чувак, в его возрасте пиздецки не хватало кого-то… такого. Кого-то капельку постарше и менее наивного, чтобы вовремя открыл глаза на все нюансы. Такого, кто мог бы защитить. — Адиэль тихо вздыхает, но быстро возвращается в теме: — Но не такого, кто утащил бы девятнадцатилетнего меня на грёбанную мясорубку.              — Ладно, понял, ты у него ёбаный старший братик. — Джи беззлобно хмыкает. — Отпускаешь хоть своего малого возвращаться домой после восьми? А с курящими компашками тусить?              — Ой, иди нахер, — улыбается Адиэль.              Ещё пару раз они бросают кости, и счёт побед идёт нос в нос. Разок Адиэлю выпадает задание схватить за член следующего, кто войдёт в бар, но посреди бела дня с посетителями так туго, что ждать приходится с добрых полчаса. Зато возвращается он потом вприпрыжку, с синяком на скуле, но бесконечно довольной лыбой.              В следующий раз, прежде чем кинуть кости на стойку, Джи их подбрасывает в воздух и без труда ловит. Адиэлю выпадает сумма всего на два очка поменьше. Но приятелю желание всё не приходит в голову, так что повисает кратковременное молчание.               Адиэль опять поглядывает на Мариана, который выступает уже по второму кругу. У того глаза прикрыты в нежной меланхолии, как у барда, поющего балладу на центральной площади. Да и сама песенка под стать — какая-то то ли взятая из фольклорных книжечек, то ли выдуманная самим Марианом легенда о проклятых монетах. Гитарка навевает сон лучше мяты.              — Слышьте… — После очередного стакана виски Адиэль пьяно ухмыляется. — А вдруг красавчик к вам тоже припрётся вербоваться? Он из себя теперь так пытается лепить дитя улиц… Прикиньте, сколько это добавит очков ему новому имиджу.              — Ага, щас! — презрительно фыркает Джи, сидя на барной стойке и играясь с пушкой так спокойно, будто нихрена она не заряжена и он сам минут десять назад не шмалял из неё по стаканам. — Цыганёнок же с хардманским отпрыском в дёсна долбится. Попрёт он против своего уёбского кореша ради репутации и уважения? Хуй там плавал!              — Хрен его знает. Мальчик у нас импульсивный, как дамочка с ПМС. Кто знает, что надумает следующим? Да и для вас был бы вполне полезный кадр. Богатенький, как раз среди аристократов тусующийся… И знающий, чем у каждого грязное бельишко пахнет.              — Ой бля, ты этого пиздюка переоцениваешь. Да и вообще, не дохуя ли ты о нём пиздишь сегодня?              — Развлекаюсь как могу, хе. Видишь же, что в баре делать нехрен.              — Нехрен, да? Ну-ну. Тогда вон, знаешь чё? — Джи указывает пальцем сперва на кости, а затем на сцену. — Раз такой дохуя благодарный зритель, сбегай-ка туда и устрой звездени-пиздени веселуху! Проверь, выдержит ли он хотя бы минимальную мозгоеблю, не разревевшись как ёбанная баба. И тогда уже будем пиздеть что-то про мятеж.              — Опять заставляешь меня поднимать задницу… — Адиэль вздыхает с шутливым драматизмом и стукает кулаком о кулак приятеля. — По рукам.              Подбежав ко сцене, он без труда перелазит через высоченную ограду. Охранники днём дрыхнут, зная, что вряд ли кто-то средь бела дня решит побуянить. Мариан его замечает, но щебетать песенку не прекращает и даже не фальшивит, когда перебирает струны. Внешне спокоен как удав. Но Адиэль останавливаться не собирается: подбирается к самому подножию сцены, запрыгивает на колонку и шлёт звезде пошленький воздушный поцелуй. Настолько близко, что ничто не мешает ему играться пальцем с бусинами и кусать монетки, которыми вышита штанина Мариана. И Адиэль эту возможность не упускает. А потом, как только ловит его сдержанно-негодующий взгляд, прикрикивает на весь бар:              — Давай, красавчик, жги! Ёбни настоящий рок-н-ролл, а не эти чёртовы колыбельные!               У Мариана голос надламывается от тихой ярости, но это, стоит признать, только добавляет его пению колорита. Довольный Адиэль дёргает его за штанину и не унимается:              — Вжарь «Опиумную Девочку», чувак! Нахер это дерьмо! Публика хочет проверенных хитов!              Фернандес заканчивает выступление с нахмуренными бровями, на надрывной ноте, и вздыхает так злобно, словно из губ сейчас выпорхнет пламя. Овации на этот раз звучат куда громче прежних — Мариан умудрился безупречно и бесшовно вплести своё раздражение в песню. Профессионал всё-таки. Проверку на выдержку он однозначно прошёл. Но терпение — лишь полдела.              Он вырывает штанину из хватки Адиэля и покидает сцену быстрым шагом, в обороте из-за плеча драматично взмахнув волосами. Монетки в них бряцают просто оглушительно. Строптивая Эсмеральда.              И даже в коридоре, по пути в гримёрку, Мариану не сыскать покоя. Адиэль будто из-под земли вырастает и тут же нагло вжимает его в стену, приподняв своими липкими от виски пальцами нежный подбородок.              — Поздравляю с успешным концертиком, красавчик. Если в «Поцелуе Рок-н-Ролла» публика тебя не закидала бутылками с мочой, это уже повод для гордости, знаешь.              — Отъебись. — Его ответ лаконичен. Мариан отмахивается, но его тонкое запястье моментально перехватывает рука посильнее.              — Хочешь услышать мнение самого преданного поклонника?              — Какой из тебя нафиг поклонник? — кривит он губы.              — Ты, мальчик, даже не представляешь, сколько раз клиентки врубали мне твоё «Она курит ночь, её губы как нож…». Зуб даю, даже ты не знаешь это дерьмо наизусть так же хорошо, как я.              — Это писал не я. — Мариан отворачивается, скрывая за гневом стыд.              — Хе, заметно. Так вот, знаешь, что я тебе хочу сказать? — Адиэль бессовестно выдыхает сигаретный дым в лицо. — Ты в правильном направлении двигаешься, красавчик. Похер, что твои песенки пока годятся максимум для туалетной паузы на Вудстоке — зато это наконец-то, чувак, твоё собственное. Но знаешь что? Кое-чего тебе не хватает до полной звезды.              Попытки Фернандеса вырваться чертовски робкие, какую бы злую моську он ни строил. Хороший мальчик, неспособный никого обидеть всерьёз, живёт в нём слишком глубоко.              — Отцепись, а. И чего же, по-твоему, мне не хватает, а, критик грёбаный?              — А это даже я не гребу. Я тебе, увы, не менеджер и не сонграйтер. Это ты уже сам должен найти, чувак. — Адиэль отпускает его сам, наигравшись по самое не хочу. Только добавляет: — Чтобы переродиться в настоящую звезду, артисту всегда нужно поднести какую-то жертву. И не такую мелочную, как в вашем сраном шоу-бизе. А по-настоящему грандиозную. Я бы даже сказал, фундаментальную…              Докурив ещё в коридоре, он налегке шагает обратно к приятелю. Но чья-то изящная и чертовски строгая рука, схватив за локоть, останавливает его на полпути:              — Какое удачное пересечение, фон Арт.              — От Вас даже не Аду хрен спрячешься, мисс Батчелор. — Адиэль закатывает глаза. — Что Вам на этот раз надо?              — Как для того, чей каждый день уже полжизни как расписан по графику, у тебя отвратительная память, Адиэль.              — Да ладно Вам, шучу. Наше дельце может подождать хотя бы часик-другой, а?              — Нет, — беспристрастно отрезает Джоан. — Твой пропуск в «Эдем» нужен мне сейчас и ни минутой позже. Я не могу потратить на подобную мелочь всю смену.              — Ага, была бы это мелочь, Вы бы за ней ко мне не обращались. — Адиэль достаёт из заднего кармана некую розовую карточку и, не давая разглядеть, интригующе крутит между пальцев. — Погнали, госпожа детектив. Я тоже не горю желанием долго там торчать.              Он прекрасно понимает, зачем мисс Батчелор нужен «Эдем». Это единственный кусок Кантетбриджа, тесно связанный с Хардманами, куда ещё не ступала её нога. И как бы потом ни аукнулось столичному детективу это стремление во что бы то ни стало копать на хозяев города, Адиэль только рад подпитывать её подозрения.

***

Суббота, 11-е сентября 1976 г.

17:34

      По пути детектив делится с Адиэлем новостями по делу. Не то чтобы ему было необходимо их знать, но от пытливости фон Арта не сбежать. Казалось, в мире не существует ни единого камешка, который был бы ему безразличен. В любом разговоре найдёт, на что поплескаться ядом. Хотя, как мысленно подмечает Джоан, это желание нескончаемо трепать языком, по поводу и без высказывая своё до чёрта важное мнение, неожиданно делает из него очень хорошего и внимательного слушателя.              С ним мисс Батчелор непринуждённо делится всем: и безобидным, но странным поведением доктора Лэнтиса, который ещё не раз приглашал на чай, но при каждой беседе моментально соскальзывал с темы расследования. Словно тот факт, что Джоан — детектив, его разум игнорирует так же, как процесс дыхания или наличие органов внутри. Действовать резко с ним нельзя, ведь никаких фактических обвинений в сторону джентльмена не выдвинешь, вот и приходится довольствоваться его странным увиливанием. Делится и деталями расследования. Рядом с Адиэлем никогда не грозит ощущение неловкости от того, что собеседнику вся твоя речь до задницы.              — Судя по информации, что была передана доктором, из Проклятых роз действительно возможно изготовить наркотик. И его рецептура довольно проста, однако держится в строжайшем секрете. Опиаты Проклятых роз вступают в нужную реакцию только с одним особым веществом, чьё название неизвестно даже кантетбриджским врачам. Есть помимо этого и ряд веществ, в смеси с которыми Проклятые розы превращаются в яд. Но данная реакция изучена ещё крайне мало…              — Догадываюсь даже почему, — хмыкает Адиэль, держа руки в карманах. — Хардманы явно частенько её химичили, чтобы этим адским коктейлем устранять неугодных. Конечно, хрена с два они позволят кому-либо раскрыть рецептуру.              Ассистентку горничной, что подавала погибшему капучино, констеблям пришлось допрашивать с больничной койки. Еще за за сутки до смерти мистера де Леви её одолела жуткая лихорадка, и на следующий день она на работе уже отсутствовала. Тогда ещё не знала, что в её организме тоже приютился вороний грипп. Как оказалось, кофе погибшему готовила и вручала не она, а подруга, вызвавшаяся помочь и вышедшая в тот день на подмену. Вина самой горничной исключена — камеры подтверждают, что та была занята чисткой ванны и к кофе даже не прикасалась.              — Полиция сейчас занимается активными розысками этой так званной подруги. Но откровенно говоря, задачка это не из лёгких…              — Почему? Дамочка учуяла, что пахнет жареным, и смоталась из города?              — Не совсем. Дело в том… — Джоан вздыхает, после затяжки выпустив из губ немного дымки. Слышно, как давит ей на плечи абсурд сложившейся ситуации. — Что леди не помнит ни имени, ни лица своей подруги.              — Ну, от этого вороньего простатита, говорят, может порой отбить память. Газетёнки говорили, кому-то даже учится дышать заново приходилось.              — Не исключено, однако проблема в том, что сама горничная, госпожа Мика… — Опять вздох. — Она утверждает, что из её памяти тоже почему-то напрочь стёрлось и лицо, и имя той однодневной ассистентки. И на камерах в доме можно разглядеть всё, кроме неё. Каким-то образом каждый раз, когда ассистентка попадала в кадр, её лицо словно затягивалось туманом, а картинка покрывалась помехами.              — Значит, де Леви прикончила какая-то чертиха. Или домовой, или ещё какая нечисть. Впрочем, с их семейкой это неудивительно.              — Я уже, Адиэль, готова поверить даже в это…              Не делится Джоан только тем, что её встреча с Кассандрой в пятницу так и не состоялась.              Как бы самоубийственно это ни выглядело, но она так и продолжает копать на Хардманов. Пусть и коллеги теперь противятся этой версии с удвоенной силой, но у мисс Батчелор закралась надежда, что столичные юристы, не имеющие страха перед Хардманами, будут более к ней благосклонны. И «Эдем» ей нужен сегодня лишь по одной причине: его владелица, Ева, судя по городским сплетням, спит с самим Марселем.              — Удивительно, как Хардманы с их набожностью согласились инвестировать в элитный стрип-клуб. Хотя много лет препятствовали открытию в городе борделей.              — Да Вы просто Еву не видели, госпожа детектив. Она если схватит кого-то за яйца, то будет доить до последней капли. А Марсель, на самом деле, та ещё грёбанная тряпка рядом с сильными женщинами. Ева резко захотела съебаться на курорт на другое полушарие — съебутся как нехер делать. Ева предложила русскую рулетку — и вся его мнительность мигом испарилась. Ева поклянчила стрипушник себе на юбилей — и всё, тыдыщ, желание исполнено.              — По слухам сложилось впечатление, словно эта парочка из тех, кто может из-за спонтанной пьяной идеи за одну ночь расписаться. — Джоан слегка улыбается. — Плохая девочка и хороший мальчик, которого она развращает…              — Типа того, да. Марсу нравится, тусуясь с подобными, мнить из себя бунтаря. К тому же, Ева его мастерски наёбывает. Тот понятия не имеет, какие оргии она в «Эдеме» устраивает. Для него у неё там красивенький вылизанный стрипушник столичного формата, да и всё.              — Марсель даже не пытается узнать, как у неё обстоят дела, или просто всецело ей доверяет? Он, насколько мне известно, в своей неприязни к секс-рынку куда категоричнее отца.              — А ему насрать. Он же нас за людей не считает, зато пользоваться и совать нам трусы в бабки — за милую, блядь, душу. А поскольку их часть ещё и по итогу возвращается в карман его бате, то Марс, скажем так, снисходительно позволяет нам существовать. Пока из коровы можно надоить дохрена молока, он будет бесконечно фукать о том, как сильно воняют её лепёшки, но всё равно продолжать дёргать её за вымя и марать свои аристократские ручонки.              С каждым словом у Адиэля всё сильнее скрипят зубы. Под конец он и вовсе так заливается гневом, что разламывает сигарету пополам.              Казалось бы, он уже смирился с повальным лицемерием богатых дедушек. Не принял это с монашеским спокойствием, но стал относиться с ровным цинизмом. А с этим наглючим лицемерием Марселя смириться не может совсем. Наверное, потому что хочет, чтобы молодой пацанчик, с рождения поцелованный удачей, не просирал свой дар строптивости и твёрдости характера только на то, чтобы требовать у бати всё больше карманных бабок; чтобы своими мыслями не уподоблялся тем мразотным старикам, которых сам же презирает. И потому, что Марсель, увы, в своих снобских убеждениях полностью искренен.              Он должен был бы вместе с ними начищать револьверы. Должен был бы ссориться с папенькой из-за того, что тот бесхребетная и зажравшаяся сволочь, которая тянет город на дно, а не из-за того, что тот не одобряет его свободный романчик с на всю башку угашенной байкершей и порой отказывается оплачивать их хотелки. Должен был заступаться за Ната, на которого фукают богатые снобы, а не уподобляться им и относиться к братику как к обузе. Должен был слать нахер нынешние порядки, а не ворчать и капризно закатывать глаза, но всё равно им поддаваться.              А вот и «Эдем». Неоново-малиновое здание, своей модерновостью ни капли не вписывающееся в пейзаж Кантетбриджа. Будто из какого-то столичного района вырезали латку и вшили её в местные виды. С помощью пропуска Адиэля они с детективом без труда попадают внутрь.              Внутри отпадают все вопросы о том, почему ради получения индивидуального пропуска мисс Батчелор пришлось бы ждать минимум неделю: всё вокруг дорого-богато, точно не для простых смертных. Стены тонут в пурпурном свете, будто залитые виноградным соком, спёртый воздух пахнет жвачками и фруктовыми коктейлями. Диско-шар сыпет на лица радужную крошку. Слева — роскошный бар, справа — кабинки для пип-шоу, помеченные неоновыми сердечками, на полу — целые сугробы конфетти, которое так и липнет к подошве, а по центру — кожаные диванчики и шесты, где на фоне занавесок из серебристой мишуры шлют воздушные поцелуи и выгибаются мальчики с пластмассовыми крылышками, накладными сиськами и вульгарно разукрашенными губёшками.              — Деды так боятся признать, что любят твёрдые попки и мясистые члены куда больше сисек и вагин, что могут себе позволить дрочить только на пацанчиков, которые выряжаются в баб, — фыркает Адиэль на это зрелище и хватает инспектора за локоть. — Не на что тут пялиться. Погнали сразу к Еве.              — Какова вероятность, что нам не придётся искать её по всем уголкам клуба?              — Если повезёт, то мы её застанем в кабинете. А если как всегда, то придётся часик-другой подождать, пока серьёзная начальница соизволит вернуться из джакузи.              Не повезло. На стук в дверь кабинета никто не отзывается. Но Адиэль продолжает настаивать ровно до тех пор, пока сам не отхватывает оглушающий удар — крепкой ладонью по заднице.              — М-мгх… — Схватившись за пылающие ягодицы, он оборачивается. И, смыв с лица гримасу боли, тут же ухмыляется: — Хе, ну и сучка…              — Да ладно, Ади, не будь таким нежным мальчиком! — Ему смеётся рыжая дамочка, подмигнув и шутливо стрельнув пальцами-пистолетами.              По-товарищески она облокачивается на плечо сопровождающего её Мэри, главной звезды «Эдема». Бой-баба и мальчик, играющий роль девочки — та ещё парочка. По приторному амбре, заплетающимся ногам, конфетти в волосах и смазанному макияжу у обоих ясно, что возвращаются они с грандиозной попойки. К тому же, у Мэри в руках распотрошённая бутылка шампанского. Шубой цвета экстаза он прикрывает своё сценическое пин-апное боди — опять с этой кокетливой завивочкой и шлюшьими ресничками на и так бабоподобной мордашке строит из себя Бетти Буп. Только вот блестящая горошина пирсинга в пупке совсем в этот винтажный закос не вписывается. Манерно помахав, Мэри тянет своё фирменное «Приве-етик, сладу-усик». Адиэль косится на него с лёгким ядом, цокает языком:              — Ой, это кто тут ещё нежный мальчик… — и даёт девчонке пять, подперев плечом стену. А Мэри в ответ только стервозно кривит в улыбке губы и шлёт ему воздушный поцелуйчик.              — А ты чё колючий-то такой, братиш? День выдался хреновый, да? Так погнали с нами! — Она хлопает Адиэля по плечу. — У нас там тусня, бассейн с шампанским, ну! Расслабишься на заебись!              — У тебя вроде как ещё смена только начинается, нет, начальница? — усмехается. Дамочка в ответ отмахивается и протягивает своё тихое «м-мх», подбирая слова для ответа, но так их и не находит. Так что решает, видимо, что они и не требуются.              Однозначно это она. Ева собственной персоной. С колючим ошейником и рядами почерневших цепей на шее, с рельефным прессом наголо — стиль у неё слегка расходится с конфетностью «Эдема». Неудивительно, что от её шлепка фон Арта так скрючило — даже байкерская косуха нараспашку не скрывает, что в крепости мышц она легко может с ним посоревноваться. А уж по части остроты шила в заднице девчонка его и вовсе уделает всухую: по задорно распахнутым глазам, криво обмазанным чёрным карандашом, и по тому, как дергано убирает со лба серпантин, видно, что энергии в Еве на двадцать тысяч вольт. Хотя, может, не последнюю роль в этом сыграла парочка дорожек муки.              — Впускай. — Адиэль указывает взглядом на дверь. — Дело есть.              — Чего? Де-е-ело? — Ева пьяно икает. — Какое ещё дело?              — Криминальное. — Джоан наконец-то выходит из тени коридора. Демонстрирует своё удостоверение, хотя хозяйке навеселе оно явно до лампочки. — Инспектор Батчелор. Хочу с Вами, мисс, кое о чём побеседовать.              У Мэри при виде знакомого лица уголки губ моментально ползут вниз, и даже взгляд словно бы трезвеет. Адиэль сразу поднимает руки и мотает головой, выражая, что он здесь ни при чём. А Ева после секунды обработки информации лишь как-то непонятно, широченно усмехается и, открыв дверь, кивком приглашает в кабинет:              — Хе, валяйте, тётя, валяйте…              Адиэль остаётся в дверном проёме, а Мэри отпивает прямо из горла и, напряжённо сцепив зубы, выбирает тесниться в углу. Развалившись на стуле, Ева тонет в пушистом сиреневом покрывале, закидывает на рабочий стол ноги и без стыда отхлёбывает пиво из уже начатой бутылки. Понятно, от кого Марсель нахватался своих манер и лексикона. И почему эта беспардонность в его повадках всегда отдавала не только избалованным аристократишкой, но и чем-то байкерским, животрепещуще бунтарским, исконно уличным.              — Ну, и чё Вы там хотите, тёть? Может, вместе пивка хряпнем?              — Я не пью, — спокойно отвечает Джоан и, взяв блокнот с ручкой, пересаживается на край стола.              Вкратце, чтобы не напрягать лишними деталями нетрезвый мозг, она объясняет суть дела: дескать, для дела об убийстве господина де Леви ей важно наладить контакт с его близкими товарищами, семьёй Хардман.              — До меня дошли некоторые слухи, что их старший сын состоит в отношениях с кем-то из «Эдема»… — Джоан мечется взглядом от Евы к Мэри и обратно. — Но я не уверена, с кем именно из вас двоих.              Адиэль лыбится, проглатывая смех. А начальница заливается совсем не девичьим ржачем, пролив пиво на короткую юбчонку:              — Ну допустим, — чуть успокоившись, вытирает губы. — А дальше чё? Хотите, типа, чтобы я вас познакомила?              — Не стоит. Мне будет достаточно лишь некоторой информации от Вас… Например, в какие заведения любит ходить Марсель? Какая его любимая книга? Насколько тесные были отношения у его отца с семьёй де Леви? Не было ли у них в последнее время конфликтов? Какое вино предпочитает его отец? О чём больше всего любит беседовать?..              — …Воу-воу-воу, стопэ, притормозите! — Ева поднимает руку, не успевая обработать все вопросы разом. На её лице красочно отражаются все этапы загрузки, последний из которых — пьяная усмешка, более развязная поза и громкий хмык, после которого ответа не следует.              — Вы согласны мне помочь, мисс?              — Пятьсот фунтов, — заявляет после глотка.              — Что, простите?              — Ну бля, тёть, думаете, босс «Эдема» будет вам на халяву тут распинаться? Я девчонка занятая! А пятьсотка — заебись гонорар, как раз самое то…              Теперь ясно, что не только Марсель перенял у Евы некоторые повадки.              Вдруг встрять решает сам Мэри. Резко оттащив начальницу за спинку стула, он ей шепчет в панике, граничащей с яростью:              — Ева, ты совсем ёбнулась?! Забыла, что ли? Лучше в дерьме искупаться, чем связываться с копами!              Поперхнувшись, она возражает:              — Так не халявно же!              — Да пофиг! Насрать! Хоть за бассейн с бриллиантами! Ты не понимаешь, что ли? Ей всё это до задницы. Она ищет на Хардманов компромат!              — Чё? А нафига?              — Ты припоминаешь, чтобы видела эту инспекторшу раньше?              — Э-э… — чешет затылок. — Да не.              — Вот именно! Потому что она из столицы. Эта сучка слышала, что у нас Хардманы мутят, и теперь ей это покоя не даёт…              — Бля-а-а… Стоп, малыш, а ты откуда это знаешь?              — Да я лично с ней как-то связывался. Она на них хочет повесить это дело про серийника. Хочешь увидеть Марса в столице за решеткой? Хочешь, чтобы его сладенькой попкой там вся тюрячка пользовалась? А когда он выйдет, она уже вообще из сочного персика сдуется в курагу! И это, ах, я уже молчу про залысины…              Адиэль тем временем наблюдает осторонь, не слыша ни слова, и сам кое-что шепчет инспектору:              — Похоже, гламурные подонки оказались не такие угашенные и безмозглые, как мы ожидали.              — Думаешь, Адиэль, они что-то заподозрили? — Мисс Батчелор щурит глаза.              — Не уверен. Но вероятность, что шестерёнки у них задвигались, есть.              По итогу Мэри всё-таки забивается обратно в угол, а Ева протягивает Джоан ладонь, намекая, что хочет видеть на ней пачку деньжат немедленно.              — Ну чё, тёть, по рукам?              — Вы согласны, мисс?              — Агась.              Мисс Батчелор недоверчиво и скептически переглядывается с Адиэлем, но после тяжёлого вздоха всё-таки вручает Еве её гонорар. Довольно пересчитав, она прячет деньжата в декольте и поднимается, едва не свалившись с ног:              — У меня тут в одной коробке пару прикольных штучек есть… — тянет Ева вкрадчиво и хитренько, но всю эффектность её интонации сбивает очередной ик. — Личные фотки Хардманов, там, их старые документики, вещички, ну, всякое такое! Хотите?              Кивок.              — Во, заебись! — Захватив связку ключей с брелком-черепом, она машет рукой. — Тогда за мной! Ади, ты тоже!              Ожидалось, что Ева отведёт их на склад, в ВИП-отсек или, в крайнем случае, в одну из приватных комнат, но нет. Они оказываются во втором крыле «Эдема», который отделён от основного лишь неприметной дверью и в котором сейчас ни души. Просторная сцена, пурпурный занавес, зрительские сидения того же цвета и даже отдельная гримёрка — скорее всего, место уготовлено для особых мероприятий.              Джоан обнимает себя за плечи. Слишком давно она не ступала на сцену. Забыла уже, как громко каблуки стучат по ней в пустом зале, как в такие моменты окутывает ощущение, что весь мир принадлежит тебе. Юная Джоан горела им, жила им, дышала им, пила его, как воду из самого чистого родника. И была бы, наверное, очень разочарована тридцатичетырёхлетней тётенькой, которая бросила её мечту ради того, чтобы слышать от мужчин «детектив Батчелор» вместо похабного «кисуня». Но к обидам импульсивной молодёжи не всегда стоит прислушиваться.              В театре она теперь всегда зритель, и больше никогда не творец. С получением значка детектива ей навеки стал заказан путь по ту сторону. Стоило ли оно того?              Однозначно стоило. Каков ещё может быть ответ?              — Хе, и нахрена мы здесь? — Адиэль нарушает тишину и прерывает её мысли вполне, в общем-то, закономерным вопросом, на который Ева отвечать не желает.              — Ждите тут, поняли? Щас я её найду! Ща-ща-ща… — прикрикивает она, выбегая из зала. Её голос ещё надолго задерживается эхом в тёмных, словно и вовсе несуществующих стенах.              Когда в зале остаются лишь они вдвоём, фон Арт пожимает плечами:              — Значит, ждём.              Проходит минута. Пять. Десять. Двадцать. Евы так и нет. А когда Адиэль пытается выйти и отыскать её сам, то обнаруживает, что дверь заперта на ключ.              — Что там? — Джоан замечает его суету с ручкой.              — Мх… Значит, всё-таки раскусили нас, сучки. Забрали бабло и наверняка свалили в какой-то бар. — Прижавшись к двери спиной, скрещивает руки на груди. — Ну, получается, будем мы тут с Вами торчать до тех пор, пока наши кости не обнаружат.              Нахмурившись, она вытаскивает из головы шпильку и наспех скручивает из неё отмычку:              — Дай.              После долгой возни наконец-то слышиться щелчок замка. Джоан победно выдыхает. Только вот дверь по-прежнему не поддаётся: судя по всему, её подпёрли стулом или шваброй.              — И всё же этот бой нам не выиграть… — признаёт она, прислонившись спиной к двери и сползая вниз.              — Ну и хер с ним. — Валяющийся на сцене и мерно покуривающий от скуки Адиэль поднимается. — Может, партию в картишки, инспектор? Чтобы со скуки не подохнуть.              — Фон Арт, прошу, сейчас не до этого. — Джоан вздыхает. Взгляд падает на приоткрытую дверь гримёрной. Посчитав, что в ней можно гипотетически отыскать что-нибудь любопытное, она следует туда.              Гримёрка оказывается даже больше, чем ожидалось. С пару десятков пуфов и зеркал, обитые малиновым бархатом стены. На столиках — полнейший хаос: веера и кисти, увядшие цветы от поклонников, нечёсанные парики и вымазанные в помаде манекены для них, разбросанные палетки, рассыпанная пудра. За порядком в «Эдеме» следить не принято.              Джоан шарит по полочкам, по выдвижным ящичкам, но из путного находит только целую кучу помятых, испачканных в пудре (и, возможно, не только в ней) полароидов. На одном снимке Ева в кураже обнимает за шею испачканного в её помаде Марселя, едва не душит, а рядом — Мэри в амплуа травести-дивы с пошло приоткрытыми губами, жеманно размахивающий пушистыми веерами в тон шубы; и юный Хардман, судя по лицу, такой компанией слегка недоволен. Все остальные кадры явно были нащёлканы в ту же ночь и по содержанию мало чем разнятся.              — По крайней мере, это почти неопровержимое доказательство, что между ней и Хардманом и правда что-то есть… — Один из снимков она на всякий случай изымает.              — Хе, «Чикаго»… — Голос Адиэля слышится за спиной совсем близко. Конечно, он никогда бы не согласился покорно скучать в одиночестве. Его палец гуляет по плакату сравнительно недавно вышедшего на свет мюзикла. — Смотрели?              — Трижды. Первый раз — на премьере, второй — вместе с кузиной, и третий — для души… Ах, тогда как раз посчастливилось застать в роли Рокси несравненную Лайзу Миннелли. — Задвинув ящичек, Джоан подходит к плакату и бесшумно вздыхает. Группа леди в кокетливых шляпках и одинаковом белье смотрит на неё с его картона пустыми чернильными глазами-бусинами. Смотрят и будто задают ей вопрос: «Милочка, и почему ты не среди нас?». — Когда я училась в театральном, во многом пыталась ей подражать.              — И как Вам?              У одной из дамочек с плаката, почти безликой, каштановые волосы стрижены совсем как у Джоан — дань уважения флэпперам с их аккуратненько подвитым каре. На миг воображение превращает даму в зеркало, и в его отражении лицо Джоан становится не просто влитым — оно почти оживает и подмигивает. Мисс Батчелор выдыхает, отгоняя мысли прочь, и натягивает улыбку:              — Великолепно.              — А я не знаю. Видал кусочки по телеку, читал синопсис и то, как дохрена его сравнивают с «Кабаре» — как по мне, звучит как полная попсятина.              — Тебе нравится «Кабаре»? — Джоан поражённо приподнимает брови. У Адиэля, похоже, и правда есть что сказать обо всём.              — Клиентка как-то подарила кассету с фильмом. Был моим любимым мюзиклом, пока «Шоу ужасов Рокки Хоррора» не вышел… И пока Джи не подкинул диск с «Иисус Христос Суперзвезда». — Адиэль ухмыляется, прислонившись спиной к шкафу, и крутит на пальце чью-то нелепую шляпку. Больно похожую на одну из тех, что мисс Батчелор когда-то давно примеряла на сцене. — Какой был смысл в «Кабаре»? Пока люди веселились, торчали в своих мыльных пузырях и не желали марать свои мозги политикой, к власти незаметно пришли нацисты. А у «Чикаго» какой? Что если не хватает таланта, чтобы стать известным, попробуй стать скандально известным? Что может быть банальнее?              Адиэль и не догадывается, какие воспоминания разворошил сейчас в голове Джоан. Но та их временно проглатывает:              — «Кабаре» — это классика… А «Чикаго» — настоящее новое искусство. Сексуальное, пёстрое, более гедонистское и легкомысленное. Потому что наши люди, к счастью, постепенно отходят от нужды постоянно напоминать себе, что нельзя утопать в удовольствиях и забывать о глобальных проблемах. — Джоан снимает перчатку, не отрывая взгляда от плаката. — Сейчас, когда человечество выстрадало для себя это затишье, оно может позволить себе без задних мыслей и волнений развлекаться.              — Ага, а потом, чёрт подери, эти безмозглые развлекальщики устроят новых проблем. Появится новый злобный дед, жадный до власти — и всем будет опять насрать, пока он лично не отнимет у них дом. Все будут заняты тем, что зырят на очередную чикагскую Рокси.              — Мы не можем запрещать естественное течение вещей. Как говорят, хорошие времена порождают слабых, слабые порождают плохие времена, плохие времена порождают сильных, а сильные порождают хорошие времена… Рокси — всего лишь героиня новых времён. Хороших времён, где можно позволить себе лёгкий цинизм.              — Салли, так-то, тоже в «Кабаре» была такой. Просто её образ неплохо так напоминал, к чему эти хорошие времена по итогу приводят. А в «Чикаго» никто там в таких масштабах не мыслит. Ни Рокси, ни её конкуренточка Вэлма, ни те, кто на них по-обезьяньи пялился. Настоящее искусство может развлекать, но не забывает предупреждать нас о главном. Так что это так, попсятина на один раз.              — Но Салли была неприметной простушкой, чей талант ограничивался дешёвыми водевилями. А Рокси, так или иначе, ярка и амбициозна. Она мечтала превзойти Вэлму, которая сияла в разы ярче, и всё равно ей это удалось, хоть и грязным путём. У Рокси было всё, чтобы стать настоящей звездой… Кроме обстоятельств. И даже их она обернула в свою пользу, получив желанную славу… Ах, между прочим, в одной из адаптаций, которые я лицезрела, вступительную партию Вэлма делила с Рокси. По моему мнению, бесподобный ход. Контраст состоявшейся звезды и её юной конкурентки, которая пока стоит рядом с ней лишь в собственных мечтах…              Воспоминание неустанно рвётся наружу, как птица, застрявшая между прутьев. И пока оно не стало царапать, Джоан всё-таки даёт ему волю в словах:              — Я играла однажды Салли в небольшом пригородном театре. За всю мою ничтожно маленькую карьеру это была моя лучшая роль…              — Опа, а вот это интересно. — Адиэль растягивает лыбу до ушей. — Ну, Вы дама фактурная, не спорю. И как, помните до сих пор, как правильно изгибать ножки на стуле?              — Ах, Адиэль… Настоящий артист может забыть имя родной матери, но никогда не забудет хореографию, что принесла ему больше всего оваций.              — Тогда покажете? — Он указывает взглядом на шкафчик. — Можем Вас даже приодеть аутентично.              Сцена и так пробудила в животе странный ком змей, который всё не унимается, а Адиэль, паршивец, вместо того, чтобы своим трындежом развеять напряжение Джоан, только подсыпает этим змеям корм. Но она всё равно улыбается, заиграв тонкими бровями:              — Тебе и правда интересно?              — Хе, вполне. Всё равно делать нехер, правда?              Салли… Джоан всегда держалась принципа, что каждый артист должен отыскать в своём персонаже кусочек себя, зацепиться за него и так уже врасти в роль. Так что ей, наивной, молодой и неопытной актрисульке, тогда не составило труда внедрить в себя дурнушку Салли. А сейчас примерять образ неуклюжей певички, недалёкой, ни к чему не стремящейся и несостоявшейся как личность дамочки кажется несколько унизительным. Джоан променяла театр на полицейскую форму для того, чтобы никогда не уподобляться Салли. Она упорно трудилась, чтобы взрастить в себе предприимчивость и ловкость, умение всегда быть на коне. И ей это удалось.              Нет, мисс Батчелор давно убила в себе последнюю кроху Салли. Теперь она амбициозна и готова идти по головам. Так же, как…              — Нет. Салли для меня в прошлом. А вот Рокси… Её роль я ещё не примеряла.              — Нихрена себе. А может, сразу на Вэлму замахнётесь, а? — иронизирует.       — Мне под силу обе… — Она игриво поправляет причёску. — Я могу сыграть Рокси, что в своих мечтах уже поёт «Весь этот джаз». Или Вэлму, осознавшую вдруг при взгляде на неё, что её прайм-тайм уже безвозвратно истёк.       — Вы хоть один куплетик или кусочек хореографии помните?              Интригующе улыбнувшись, Джоан отстраняется. А затем с кошачьей плавностью крадётся навстречу, манерно шевелит пальчиками, руку в бок, взмахивает ножкой — всё как в мюзикле:              — Хей, малыш, захватим город в плен… — мурлычет она так чисто и непривычно мягко для своего хриплого приказного контральто. — И будет джаз! Я приспущу чулки, до самых, до колен… — Пальцы скользят то вверх, то вниз по бедру, а язычок — по губам. — И будет джаз!              Адиэль, похоже, это короткое превью вполне оценил, хоть и расплываться в восторгах не спешит.              — Это мне назло, да? Переубедить меня надеетесь? — закатывает он глаза, издав сдавленный смешок, и покидает гримёрную. Джоан кокетливо машет ему, будто уже вживаясь в роль. — Ладно, с копами не спорят. Марафетьтесь тут.              В шкафчике Джоан находит золотистое платье-флэппер. Безупречно. Она садится на пуф и наносит кистью макияж, рисуя в зеркале черты красотки Рокси из «Чикаго».       Конечно, ещё больше хотелось бы слиться с Вэлмой, непревзойдённой, уже давно состоявшейся звездой. Но мисс Батчелор станет ею лишь после того, как поймает маньяка и заслужит значок старшего инспектора.              Давно не приходилось ей делать этот ритуал. В последний раз, пожалуй, только для работы под прикрытием в роли Бенни Карлтон. Но она помнит до сих пор, как оседает в носоглотке пудра, как помада для грима пахнет печеньем с молоком, как гам закулисных сплетен проедает уши, но как приятно самой участвовать в их обсуждении. Джоан наводит стрелки и медленно, тихо, как сонный призрак, что-то напевает себе под нос, даже не задумываясь, что именно:              — Willkommen, bienvenue, welcome… Fremde, étranger, stranger… К нам поспешите, навстречу мечте… Чёрт. — Криво получается линия. Джоан агрессивно стирает её салфеткой и рисует заново. — …Рады вас видеть, beibe, reste, stay!              Розово-фиолетовое освещение ужасно подводит. Все старания коту под хвост. Как бы ровно ни выводила она стрелки и линию губ, всё равно выходит слегка неопрятно, недостойно шикарной Рокси. Сама по себе на её лице проклятием рисуется простушка Салли с жирной помадой и криво наклеенными ресницами.              К счастью, она так и не замечает, что за мелодия всё время слетала с её губ.              Музыки, увы, не будет, но она и не требуется. Джоан прячется за пурпурным занавесом, поддевает его пальцами, медленно раздвигает и спускается по ступеням. Минута славы Рокси начинается.              Искорки в кошачьих глазах, мягкая, как крем, улыбочка, безупречная укладка, бахрома колышется в такт движениям бёдер, льётся золотыми волнами, сверкает пузырьками шампанского, сияет солнцем под светом несуществующих софитов — её Рокси готова покорять Чикаго. В исполнении мисс Батчелор у неё такой же воздушный, лукавый в своём легкомыслии взгляд, но эта Рокси смелее: она выходит на сцену первее суперзвезды Вэлмы, присваивает себе её партию. И гораздо раньше, чем в мюзикле, её уделает, показав, что справляется ничуть не хуже и готова свергнуть её с трона.              Джоан представляет, что в зале нет ни одного пустого сидения, и вместо вечно колючего взгляда Адиэля, опять курящего и закинувшего ноги на переднее сидение, ловит взгляды воображаемой публики. Шаг, полуоборот, хлопок, движение бёдер…              — Все за мной, я знаю классный бар… — Взмах руками, высокие ноты. — Там джин дают как лёд, а от рояля жар!              Она подмигивает каждому зрителю. Аплодисменты в голове подпитывают азарт и кураж. Сейчас должен был бы зажигать саксофон. Шаг, шаг, шаг — с каждый разом всё энергичнее и резче. Больше, Рокси, больше страсти!              — Там вечный шум и гам, и драки по ночам…              Ах, нет, мало страсти! Так ты никогда не превзойдёшь Вэлму. Нужно дать жару, однако каблуки цепляются друг о друга. Но нет, звезда не имеет права упасть.              И весь…              Поздно. Публика уже заметила оплошность и готова забросать Рокси тухлыми яйцами.              Тот…              Бах! И только что восшедшая звезда падает с неба. Бриллиантового неба Чикаго.               Джаз!              Холод сцены смягчает боль падения. Джоан открывает глаза. В реальности аплодисменты всё-таки звучат. Тихие и как всегда немного скептические, от Адиэля.              — Всё-таки, мисс Батчелор, не доросли Вы ещё чутка… Этой Рокси до Вэлмы как раком до луны. Но поёте Вы, кстати, недурственно. Даже не ожидал.               Едва успевает она приподнять затылок, как Адиэль метает ей, будто фрисби, ту шляпку-котелок, которую мусолил в руках. Конечно же, самый знаковый атрибут «Кабаре». Её любимой версии с Лайзой Миннелли.              — Лучше не ебите себе мозги, госпожа инспектор. Вам эти ножки ещё пригодятся. Давайте лучше вжарим классику…              Её одолевает злоба из-за неудачи, которую так хочется сейчас выплеснуть на Адиэля и заставить в ней захлебнуться, ведь он, наглец, ещё и смеет её подпитывать. Джоан надевает шляпку наискосок агрессивно, будто рыцарь свой шлем перед дуэлью. Что ж, она принимает этот вызов. Салли Боулз возвращается на сцену.       Каблучком она поддевает стульчик, бесцельно оставленный на сцене, притягивает к себе за ножку и, используя как опору, поднимается:              — Романчик наш, увы, пришел к концу, Mein Herr!.. — Она прожигающе и неотрывно, совсем не моргая, несмотря на всю тяжесть ресниц, смотрит на Адиэля исподлобья. И поёт грубо, злостно, страстно и драматично, словно играет роль пылкой дамы, обиженной на предательство любовника, а не глуповатой певички кабаре. – Тигрица я, а ты искал овцу, Mein Herr!..              Джоан изящно присаживается на стульчик, подогнув колено, держится за изгибы спинки и кокетливо покручивает носочком. Бахрома жидким золотом растекается по сидению. И правда, эта хореография невыводима из её памяти. Режиссёр ей всё говорил, что для этой роли стоит позабыть о грациозности, ведь сама Салли неуклюжа и пуста. Но сейчас мисс Батчелор играет её по-своему. Та наивная Салли Боулз, которая когда-то в ней жила, давно мертва. Как бы ни заклевали её в большом театре за подобную интерпретацию, но сейчас Джоан решительна, горяча и умела. Такая, какая есть.              — Ты загрустил, я вижу по лицу, Mein Herr!.. Что стряслось?.. — Носочек туфли выводит в воздухе ровный круг. — Не сошлось! — Ещё один. — Не срослось! — И вновь. — Понеслось… — Лёгкий взмах руки. — Вкривь и вкось!.. — Игривый жест прощания. — Лучше — врозь!              Нет, её острый взгляд адресован не Адиэлю. Он лишь подушка для битья, так удачно оказавшаяся под рукой; единственный зритель, у которого тут есть материальное тело. Джоан шлёт этот взгляд каждому мужчине, который без позволения мял её коленку. Каждому, который смотрел на неё свысока и уничижительно, с отвратительно фаянсовой улыбочкой звал украшением коллектива. Каждому, кто заставил её навсегда задвинуть искусство на второй план, чтобы выгрызть место под солнцем.              Джоан приоткрывает в тихом вздохе алые губы, запрокидывает назад голову, устремляет ножку в небо, опускает вновь и скользит назад по полу, во всей красе демонстрируя грациозную растяжку:              — Бай-бай, Mein Lieber Herr… – И покачивает бёдрами в такт ритму, звучащему лишь в голове. – Прощай, Mein Lieber Herr, мой милый кавалер, теперь ты в прошлом!..              Воображаемая музыка ускоряется, как и её движения. Безупречные, отточенные ещё много лет назад, экспрессивные и страстные.              Она машет накладными ресницами, будто крыльями бабочки, срывает голос, отрабатывает танец на одном дыхании, в одном порыве эмоций, на одной надрывистой ноте расстроенного фортепиано. И не нужны аплодисменты, и плевать на то, что во взгляде привередливого Адиэля впервые читается неподдельное восхищение. Она сама вручит себе цветы. Она сама себе режиссёр, сама себе звезда и сама себе солнце.              Джоан снимает шляпу и бросает невидимой публике. Финальный изящный прогиб с вытянутой ножкой — и она так и замирает на стуле в этом кураже, в этой сладостной одухотворённой эйфории. На душе легко и свободно, будто в полёте. Только сцена способна подарить настолько сладкое, приятное, словно пение птичек, одиночество.              И нет никакой горечи в том, чтобы признать: да, до Рокси ей ещё далеко. Нужно расти и упорствовать. Только если вновь отдать душу искусству, Джоан сможет зажечь новую звезду над золотым Чикаго.

***

Суббота, 11-е сентября 1976 г.

19:47

      Дверная ручка беспокойно бряцает. Джоан просыпается от творческой эйфории, приподнимает голову: нет, это не Адиэль принимает очередные попытки вырваться, хоть и стоит неподалёку от двери. Неужели свобода близко?              Как бы не так. Дверь отворяется, но в проёме показывается отнюдь не Ева. Сам прокурор Аврелий де Вильфор заходит, мигом омрачая праздность в воздухе своим угрюмым взглядом палача, уже наточившего топор.              — Дядь, ты бы хоть постучался… — комментирует Адиэль беспечно, облокотившись о стену. — А вдруг дама тут голенькая?              Аврелий даже внимания ему не уделяет: отталкивает своей крепкой, будто из стали вылитой рукой, отмахиваясь, как от мошки:              — Инспектор Батчелор, чем Вы тут занимаетесь в своё рабочее время? — говорит как кнутом бьёт. Хоть и далеко не начальник, чтобы позволять себе такой тон.              — Кхм… — Она быстро возвращает лицу серьёзность, уверенность и деловитость, не собираясь оправдываться за то, что вместо формы на Джоан сейчас непозволительно вульгарное сценическое платье. — Здравствуйте, господин де Вильфор. Я здесь ради дела.              — Какого ещё дела?              — Думаю, Вы мужчина смышлённый и сами должны знать. Убийство мистера де Леви.              — Вы больше не имеете к нему отношения.              — Что, простите?              Аврелий приближается, грозно стуча подошвой, и молча вручает Джоан указ, подписанный самой семьёй де Леви.              — Так решил нынешний мэр города и по совместительству мой наниматель. Вы отстранены от расследования.