Не бойся чёрных роз

Понедельник, 23-е августа 1976 г.

22:07

      Больше Джоан в общину не возвращалась. Уведомила отца Аарона о том, что парнишкам выписано пребывание в лечебнице сроком минимум в неделю, а коллег — что отыскала важную зацепку и уже готовится её расцарапать до самой косточки.              Мальчишка не соврал: «Содом» и правда возвышается на месте бывшего «Экстаза». Мисс Батчелор иронично усмехается мысли, что в бутике так ни разу не побывала, однако в бордель подоспеет едва ли не в первые же дни его открытия. Уже снаружи здание заявляет о себе без стеснения: ряды ожерелья из огненно-алых огней обрамляют прямоугольную вывеску, словно ведут в элитное кабаре; сияют неоновые фразочки: «Хороший секс никогда не разобьёт тебе сердце», «Бог следит за вами, так что постарайтесь хорошенько его развлечь», «ЛСД: Любовь, Секс, Деньги», и самая видная — «Секс — это Бог, любовь — это Дьявол». Джоан наслышана, что это первый и единственный легальный бордель в Кантетбридже, несмотря на то, что их содержание законами государства не запрещено. Вероятно, Хардманы, глубоко убеждённые католики, не особо желают, чтобы городские пейзажи пачкали развратом.              — Ах, Кассандра… Лишь она могла бы сотворить нечто настолько смелое. И так откровенно плюнуть в лицо не только высшему свету, но и самим Хардманам…              Радует, что именно с Сандрой предстоит посотрудничать. После того случая в участке, как бы больно ни было это признавать, между ними выросла странная негласная дистанция. Но Джоан питает надежду, что сегодня она не станет помехой.       Несмотря на то, что визит мисс Батчелор исключительно рабочий, она всё же решила более-менее соответствовать антуражу. Облачилась в русалье платье из текучего терракотового вельвета — столичный крой, с эпатажным вырезом от щиколотки до талии. Оттенила элитность тканей не просто золотом, а теми самыми серьгами полусолнцами-полулунами. Из их металла, казалось, нежная прохлада пальчиков Кас не выветрилась до сих пор.              В роли охранников здесь юноши, чьи воинственные телеса послужили бы вдохновением для античных скульпторов, но мускулы при этом столь контрастно завёрнуты в корсеты и чулки на подтяжках. Их подводка чёрной дымкой тянется аж до бровей, а жемчужные серьги едва ли не достают до плеч и колышутся маятниками, когда мальчики, обольстительно приоткрыв губы, отворяют для мисс Батчелор дверь с эротическими вишнёвыми витражами. Что-то кошачье, голодное и крайне коварное видится в этот момент в их глазах. Словно предполагаемая владелица успела прежде нашептать им о Джоан пару запретных слов.              Хрустальные светильники висят над головами виноградными гроздьями. Диванчики у стен имеют формы сердец, обиты бордовым вельветом и расставлены густо, словно деревья в саду. Парни и девушки, ублажая клиентов, извиваются на них змеями, ловят воздух напомаженными ртами, округлёнными в фальшивых стонах. Вытянутые зеркала позволяют разглядывать их прелести со всех ракурсов. Стены под вуалью кровавого света расписаны линиями, которые, несмотря на привкус примитивизма, вполне отчётливо сплетаются в пошленькие картины с губами, посасывающими леденцы-сердечки, и парочками всех возможных комбинаций полов в, стоит признать, весьма экзотических позах. Воздух пахнет липкой смесью духов, пота, шампанского и некой зефирно-карамельной сладости. Грязно и в то же время возбуждающе.              Букеты чёрных роз благоухают в напольных вазах. Какая-то дама в ажурных чулках и тончайшем распахнутом халате седлает клиента, берёт цветок, разводит упругие бёдра в стороны и демонстративно, специально для джентльмена, проводит шипами вдоль промежности, завлекая и развлекая. С розочкой куда более невинно играется и другая леди, пока свободная от клиентов. Она втягивает носом её аромат, драматично кружится, дурачась. Джоан пусть и не сразу, однако таки узнаёт в ней ту самую девчонку по имени Агата — знакомая брошка с чёрным пером это подтверждает. Её холодно-бежевое бельё отдалённо напоминает стиль рококо в упрощённом, более модерновом варианте; между грудей так символично лоснится чёрный агат, окаймленный серебром. Она стала заметно краше по сравнению с блёклым, почти хтонически уставшим видом, с которым инспектор запомнила её однажды в участке. И всё же тот, кто наносил Агате макияж, постарался сохранить её жуткое очарование. Видно, им она и привыкла привлекать клиентов. Огромные глаза в рамке тёмно-аметистовых теней теперь смотрят ещё пронзительнее, будто принадлежат самой Медузе, а длинные нижние ресницы тянутся к щекам тараканьими лапами. Джоан не понимает почему, но чувствует в горле иррациональный страх. Страх поймать её взгляд на себе.              Госпожа детектив ищет глазами кого-либо незанятого. Однако никого, кроме Агаты, так и не находит. Сжимая пальцами клатч, всё же приближается и со всей серьёзностью прикасается к её плечу, вырывая из витаний:              — Леди, прошу прощения. Мне нужно поговорить с Вашим боссом.              Джоан демонстрирует своё полицейское удостоверение, но Агате оно, кажется, до лампочки. Она перепрыгивает взглядом с него на детектива и обратно, будто играя в классики, и непрерывно хихикает, не размыкая губ. Глухо и совсем неживо, словно скрипит дверь в заброшенном коттедже. Вытаращенные глаза механически сужаются в прищуре, и Агата тянет:              — Проходи-ите…              Покружившись на месте, она вприпрыжку порхает к лестнице в узком коридорчике. Джоан пару мгновений плавает в ступоре. Словно не ожидала, что Агата в целом имеет дар речи и способна дать ей ответ. Однако вскоре выныривает и следует за ней, придерживаясь за перила.              Второй этаж оказывается путаным лабиринтом из комнат, чьи двери отличаются друг от друга лишь серебристыми циферками. Агата, будто озорное дитя, выглядывает из-за одной из них — единственной не удостоившейся номера, зато декорированной выдутым из стекла узором кровавой луны — и пригласительно манит пальцем. Джоан приближается медленно. Крадётся, словно боится спугнуть добычу.              Просторные покои внутри в каждой детали кричат о том, что и правда принадлежат боссу. Начиная от лёгкого флёра небрежности и беспорядка, и заканчивая обилием дорогостоящих вещичек, к которым простым смертным вряд ли позволят прикасаться. На широкой кровати бело-алые шелка смяты вихреподобным комом — вероятно, совсем недавно на ней резвились. Струи шёлка на стенах, на полу, на мебели. Светильник на прикроватной тумбе стилизован весьма нетривиально: абажур имитирует пышную каркасную юбочку, а ножка оправдывает своё название и имеет форму стройных женских ног в чулочках. Пол столь щедро заставлен свечами с ароматом афродизиаков и розами-сухоцветами в вазах, что почти создаёт иллюзию, будто они естественным путём растут из ковра, как полевые цветы в почве. Джоан ступает шаг с предельной осторожностью, ведь от каждого её движения огоньки свеч дрожат и трепещут в агонии.              А на импровизированном троне, роль которого отыгрывает кресло с чёрными подлокотниками, нежится она. Новоиспеченная королева этого царства похоти. Кассандра собственной персоной.              С её плеч сползает та же белоснежная шуба, которую извечно носила мисс Фелд. На бумажно-беленькой Сандре же она и вовсе кажется продолжением тела, роскошным мехом хищницы, вожачки своей стаи. Подданные окружают её со всех сторон. У одних головы опоясывает цепочка с рубином, что ложится между бровей — те нежно зацеловывают руки своей госпожи, от кистей до плеч. У других шеи окольцованы сплетением алмазов — те мажут помадой её декольте, испещрённое искуственными розочками, и среди них госпожа детектив замечает и Адиэля. Третьи награжденные увесистыми браслетами из изумрудов — им положено целовать тугую подтяжку чулок из чёрного кружева. У большинства же, однако, к поясу прицеплены изысканные побрякушки из яшмы — они лишь подобно послушным зверькам ласкают губами носочки её туфель.              В полупрозрачной поволоке медового света Кассандра выглядит главой шабаша в окружении своих фамильяров.              — Ах, Йоанна! Как же я тебя ждала, кошечка… — Она улыбается пьяно и томно, дыша полной грудью, как викторианская дама в попытке соблазнить. Шаловливо почёсывает подбородок русого телохранителя с глазами кроткого ретривера, облизывает губки и обмахивается веером из объёмных перьев: — Присаживайся, милочка. Все сладости здесь для тебя…              — Благодарю, крошка. Признаться честно, я просто кошмарно по тебе скучала…       Джоан опускается на кресло напротив. Поправляет мизинцем линию кофейной помады в уголке.              — Ох, уж прости меня за это… — звонко хохочет Кас. — В последнюю неделю было совсем не до свиданий и чесаний языков. Дела, дела, дела… Надо было позаботиться, чтобы открытие стало грандиознее, чем бабулины похороны! Чтобы всех кантетбриджских святош в сию же секунду скосил сердечный приступ! Ах, тогда и городок бы стал чище…              — Я очень надеюсь, что твой замысел удался. Ибо, к несчастью, работа так крепко держала в своём плену, что новость об открытии «Содома» прошла совершенно мимо меня… — усмехается.              — Ах, немудрено. Мы с концами открылись лишь позавчера.              Агата появляется неожиданно, словно призрак из клубка дыма. На столик, подвинув колоду карт, пурпурный шар предсказательницы и ампулы с цветным порошком, она ставит для гостьи поднос. Набор на любой вкус: перламутровая миска с ягодами, бокал вина, пепельница в форме сердца, и даже красные сигаретки с экстрактом Проклятых роз прилагаются. Джоан закрепляет одну в мундштуке и подносит к губам. Зажигалка не требуется: всё так же будто из ниоткуда возникает ручной ворон, приютившийся у Агаты на запястье. В синеватой лапе он сжимает коробок, а в клюве — спичку. Надрессированный до совершенства, он чиркает вдоль тёрочной полосы и подносит вспыхнувший огонёк к концу сигареты гостьи. Агата забавляется лёгким удивлением той. Тонко хихикает и, кружась, садится на подлокотник кресла, рядом с Кас. Хозяйка довольно поглаживает ноготками её пухлую щеку, целует, тихо произносит «Умничка» и в качестве награды достаёт из-под шубы мягкую игрушку кролика с бантиком на шее. Агата принимает её с восторгом и звёздами в глазах, обнимает и жмёт к щеке, точно как маленькая девочка. А ворон улетает прочь и растворяется во тьме, будто был лишь иллюзией.              Джоан расслабленно откидывается на спинку кресла. Покорный мальчик, отыгрывающий роль телохранителя, по немому приказу Кас делает детективу массаж плеч.              — Знаешь, сладкая, это проклятие будет тянуться за нами вечно… — хохочет она, выдыхая первый дым. — Ибо мой текущий визит тоже касается работы.              — Ну конечно, как же иначе? — Сандра шутливо закатывает глаза, а затем округляет рот в театральной гримасе, прикрывшись веером: — Мне стоит сделать вид, что я удивлена, правда? Ах, Йоанна, ну как же так! — И вновь заливается смехом. — О чём ты хочешь узнать, милая?              — Думаю… — Игривая улыбка. — Это может чуточку подождать. Расскажи сперва о «Содоме». Это ведь и есть тот грандиозный ребрендинг, о котором ты однажды со мной делилась? Предполагаю, его задумка имелась у тебя уже давным-давно и всё ждала своего часа, не так ли?              — Можно сказать и так. Я взялась за её реализацию сразу же, как наследство оказалось у меня в руках. Мистер Рэдклифф до сих пор заявы в суд строчит, и каждый раз безуспешно. Ах, бедня-ажечка… А после открытия и вовсе грозился самим де Леви пожаловаться! Какие же эти мужички порой забавные…              — Ты упоминала, что вы открылись лишь позавчера. И как пока идут дела?              — Дела? Ох, просто замечательно! А как могло быть иначе? Мы ведь не простой вонючий притон. У нас тут самые высококлассные мальчики и девочки. Каждого здесь я опробовала лично… — облизывает клычки.              Джоан кладёт дольку инжира на язык и плавно вынимает ногу из туфельки. Протянув носок, играется с яшмовыми побрякушками на поясе одной из куртизанок:              — Детективное чутьё шепчет мне вывод, что эти камушки обозначают определённое место в иерархии…              — Оно у тебя никогда не ошибается, Йоанна… Всё именно так. Это зависит от репутации. Рубин — это наивысший сорт на данный момент. Как видишь, удостоились его лишь парочка самых элитных малышей. У них в багаже уже есть опыт и со столичными дяденьками, и даже заграницей! Большинство у нас всё-таки начинает с простой яшмы… Но у них ещё всё впереди. Если будут хорошенько стараться, однажды дорастут и до особой категории — александрита.              — Надо просто уметь быть хорошим мальчиком… — вмешивается Адиэль, игриво потираясь щекой о грудь Кас и словно напрашиваясь на почёсывания за ушком. Хозяйка восполняет его желание, и тот расплывается в сонной улыбке. — Кстати, мисс Батчелор, визиткой моей можно теперь только задницу подтирать. Хотите — продиктую Вам потом свой новый номерок. Но учтите, рот у меня теперь будет занят куда чаще…              — Адиэльку, следи за язычком при столь уважаемой даме, — шепчет Сандра, к удивлению, совершенно нестрого. Но этого оказывается достаточно, чтобы лицо Адиэля вмиг стало более покладистым.              Что-то изменилось и в нём, пусть и едва уловимо. Пудра на щеках теперь лежит более опрятно, волосы хоть и привычно спутаны в гнездо, но выглядят пушистыми и свежевымытыми, а вместо засаленного обглоданного полушубка — полноценная шуба, сшитая словно из дюжины чёрных котов. Под ней всё прежнее женское бельё, но не потрёпанное кружевное, а латексное, даже под тонкой пеленой полумрака поблёскивающее звёздным небом. Выглядеть Адиэль стал заметно дороже, однако грязная изюминка никуда не улетучилась. Теперь она сияет на нём лишь ярче, под стать алмазам на шее. Их линии выгодно подчёркивают геометрическую остроту кадыка, скул и горбинки на носу. На их фоне его аккуратный кулон в виде сердца-скважины уже не выбивается из общего стиля так, как прежде.       Каждый здесь цветёт. Даже Сандра, и без того делавшая из любого жеста целый театральный этюд, стала в этих стенах ещё эффектнее, чем прежде. И необъяснимо недоступнее. Как артистка бурлеска, что окончательно забросила свой провинциальный бар ради большой сцены. Теперь она словно низвела для себя мисс Батчелор, женщину, которую всегда ласкала полным обожания взглядом, до рядового зрителя. Каждое слово — игра, каждая улыбка — не для Джоан, а лишь прописанная сценарием мелочь.       Это осознание долго не даёт наслаждаться обстановкой. Словно что-то внутри стоит не на месте. Словно мама нежно расчёсывает твои волосы после того, как сказала в лицо самые гадкие слова на свете.              Мисс Батчелор выпускает дым из губ, гладит телохранителя по руке. В сплетении со шлейфом афродизиака в воздухе его массаж творит чудеса. Расслабляет хотя бы тело.              — Что ж, милая… Хочется нам того или нет, пора переходить к делу. — Не желая отрывать затылок от мягкой спинки, она берёт в руки блокнот с ручкой. — Мне передали, что вчера у вас среди посетителей был некто по имени Иосиф. Это правда?              — А, этот дедок верующий? Да, бывал. Его выперли отсюда с позором! — Сандра фыркает с ядом, но смягчается, когда оглаживает щеку Адиэля и ласково заглядывает в глаза: — Он посмел обидеть моего Адиэлька…              — Ох, что же он такого умудрился натворить? — приподнимает брови.              — Ну, к нам за эти пару деньков много пришибленных успело заглянуть…              Кассандра манит пальцем молодого жиголо, отмеченного алмазами на длинной шее. Не альбинос, но почти такой же бледный, как и хозяйка. Долговязый, в молочной рубашке нараспашку. Отчего-то он даже кажется инспектору смутно знакомым на лицо — возможно, прежде стоял на шэдоувейлских улицах. Хотя своей элегантной фактурой мало смахивает на местных. Весь слегка сонный, отстранённый, двигающийся почти неестесвенно медленно. Но гостей этой мистический шарм, несомненно, будет цеплять. Взгляд хрустальных глаз из-под клумбы светлых ресниц контрастно мрачен, но не враждебен — скорее напитанный меланхолией театрала. Сандра по секрету шепчет, что выкупила молодого человека у богатой столичной дамочки: та обращалась с ним паршиво, использовала, ломала. Остался бы он под её крылом — уже скоро погиб бы от чьих-то извращённых лап. Всё-таки чутьё детектива не подвело — и правда не местный.       — Ты только взгляни на этого ангелочка, Йоанна… Ну как я могла оставить такую красоту увядать?       Новая хозяйка наматывает на палец белые нити его длинных-предлинных волос, а юноша улыбается с вальяжностью породистого кота после глотка валерьянки.              — Нашему Дэлу, — рассказывает она, отмотав беседу чуточку назад, — так, например, не везло с рыжими… Сегодня заявлялся к нам какой-то татуированный, с таким злющим взглядом, ух! Хотел моего малыша купить себе навсегда как игрушку. Я сразу сказала, что только через мой труп!              Агата в этот миг прыскает жутким смешком. А Кас продолжает:              — А вчера какой-то мужичок постарше уже припёрся. Скандалил, требовал, чтобы Дэла вернули какой-то общине, ибо он им нужен. Сектант какой-то языческий, как я поняла. Ещё и целый пакет мяса зачем-то притащил! Сырого! Фе, там же что угодно может быть, от сальмонеллы до глистов… — Кривится, высунув язык. — Нетушки, мои мальчики будут питаться достойно, а не всякой сектантской дрянью. — Гладит Дэла по щеке, и тот безмятежно ластится. — В другом заведении наверняка на этот беспредел и глазом бы не моргнули… Но понимаешь, милочка, в «Содоме» совсем иные правила. Мои малыши — не какой-то там товар. И я не позволю обращаться с ними как с вещами. Я буду стоять за них горой до последнего.               Черкая ручкой по бумаге, Джоан хотела было озвучить умозаключение, однако руки на плечах столь приятно обрывают мысль, выбивают из губ бесшумный вздох. Понимая, что чрезмерно расслабилась, она благодарит телохранителя, посылает сдержанный воздушный поцелуй и отстраняется.              — Хм… — Размяв плечи, возвращает себе собранность. Отгоняет дурман. — Поделись тогда, малышка, чем у вас занимался в тот вечер Иосиф. По возможности расскажи со всеми подробностями и с самого начала. Всё, что помнишь.              — Ох, с самого начала… — Сандра задумывается, играясь пальцем с неизменным ключиком-сердцем на шее. — В первую очередь, он был не один. С целой компанией таких же псевдосвятош. Какого-то из дядек звали Аароном — ну, знаешь, толстый, бородатый, типичный лицемер с крестиком. Остальных не расслышала.              — То адвентисты были, плюшка, они крестики не носят. У них такое поклонение всяким атрибутам грехом считается. Они возвеличивают Бога напрямую, без воспомогательных побрякушек, — поправляет Адиэль между прочим, не перебивая Сандру. Та продолжает:              — Они к нам заглянули примерно в восемь… Если желаешь, гляну чеки и уточню. Там столько виски было заказано, что на них задокументирована чуть ли не каждая минута их пребывания.              — Не помешает, — кивает Джоан.              — В общем. Первые где-то часа два как минимум они никого не снимали даже. Просто сидели, пьянствовали, трындели о своём, о мужицком… Потом к ним какой-то человек пришёл, который пожелал остаться анонимным, в маске и с огроме-езным саженцем Проклятых роз. Говорил, что отдаёт его в качестве пожертвования церкви и надеется, что искупит этим жестом свои грехи. Честно говоря, Йоанна… — секретно понижает голос. — Они хоть и вели разговор так, будто он наткнулся на них случайно, но у меня сложилось впечатление, словно компания намеренно его ждала.              Джоан внимательно всё фиксирует, но не забывает поглядывать на Кассандру. Её интонации кажутся удивительно естественными, речь льётся без лукавства, без пластмассы и заученности. Наоборот, Сандра выглядит чересчур неравнодушной.              — Тебе показалось это подозрительным?              — Ну, можно сказать и так. Но я понятия не имею, какие у них были цели. И знать не хочу. — Сандра едко кривит губы, обмахиваясь веером.              Её злоба понятна Джоан, но порой в голосе Кас проскальзывают подавленные нотки, от которых что-то в груди немеет. Нотки такой отчаянной, глубинной, испепеляющей, надрывистой ярости, какую мисс Батчелор никогда у неё не встречала. Эта ярость ещё свежа, кровоточит, пульсирует и сидит гораздо глубже той, которую выплёскивала Кас, когда исповедалась инспектору о фатальной обиде на кантетбриджский высший свет.              — И… Что было дальше?              — Ну… — Кас горько вздыхает.              — Не надо, плюшка, не еби себе мозги. Я сам всё расскажу, — уверенно говорит Адиэль, уложив голову ей на бёдра.              — Уверен, малыш? — Её глаза болезненно блестят, однако приятель кивает твёрдо. Хоть наверняка это не более чем притворство, но ведёт он себя так, словно для него это сущий пустяк. Под радужными отблесками алмазов на его шее Джоан замечает гематомы — почти чёрные, подобные невыводимым пятнам от шелковицы.              Сандра по итогу даёт добро, но, видимо, из благородства и уважения к другу начинает рассказ сама:              — А дальше они стали подбирать себе путан. Как понимаешь, Йоанна, их выбор пал на Адиэлька. И тогда…

***

Воскресенье, 22-е августа 1976 г.

22:56

      — Ну что? Стрит, господа.              — Ха! — Карты полетели на стол. — Фулл-хаус.              Адиэль никогда не умел играть в покер. Максимум в криббедж с дворовыми торчками, когда был ещё совсем малявкой — да и то правила уже не вспомнит, ибо последняя его партия была сыграна ещё до знакомства с Кас. Но казалось, что стоило клиентам прогнать ещё пару кругов — и он зазубрил бы правила на слух до такого уровня, что в любой момент смог бы пойти и с лёгкой руки обыграть любого аферюгу. Даже, возможно, самого мэра. Однако сейчас, к счастью или нет, он — приз, отнюдь не игрок.              Даже не приз. Слишком почётно упакован он был для простого приза. Руки связаны над головой до онемения и покалывания в кончиках пальцев, ноги разведены широко, будто врата в Преисподнюю, щиколотки стянуты по краям кушетки — так подавали только ритуальных козлят, символизирующих Бога, которым положено вспороть брюхо, дабы выпустить Святого духа из плоти. Так фиксировали только идолов, деревянных тотемов для поклонения. Такими рисовали лишь великомучеников, чьи головы позже спиртовали и хранили на полках музеев.              Таким его и видела компания престарелых святош, он уверен. А обзывательское словечко «приз» — не более чем вульгаризм, чтобы преуменьшить сияние его нимба и умолчать о том, что старики хотели прикоснуться к Богу.              Это они — поклонники, возжелатели, голодные свиные рыла — его призы.              Конечно, те святоши были позорными лжецами, и выдавало это то, что они совершенно не умели поклоняться идолам. Их холодные, жилистые, розовато-синие, будто поросячий зад, руки никогда не ласкали. Криво стягивали бельё, криво лапали, криво царапали и поганили ногтями священную гладь кожи арендованного ими Бога. Адиэль никогда толком не рассматривал их лица — не заслужили. Пялился мимо них в потолок, водил глазами по бежевым вензелям, искал в них какие-то туманные картины: вон, слева внизу — кричащий дрозд, прямо над ним — лягушка, чей левый глаз в разы больше правого, под ними — улитка, возле хрустальной люстры — несчастное лицо лысого мужичка, перекошенное в недожаренный бифштекс. Грузные нависающие тела он представлял склизкой скалой, которая порой заслоняла ему взор, порой царапала бородой-репейником, порой мерзко и мокро прикасалась к груди, будто речной ил, а ещё непременно натирала между ягодиц, толкалась своей жалкой выпуклостью вглубь резко до крови. Не беда.              Ничего, что было бы непосильно Богу. В конце концов, все они — лишь идолопоклонники, его рабы телом и душой. Этими корявыми толчками они бессловесно ему молились, и Адиэль смотрел на них с высокомерный презрением за то, что делали это из рук вон плохо. Ибо имел право.              В перерывах между принятием телесных молитв себе он вслушивался в ход игры. Не понимал, что выкрикиваемые слова значили, однако успел запомнить, что флеш лучше стрита, но хуже каре, и что если слышал от кого-то про «флеш-рояль» — значит, у того победа заведомо в кармане. Почти запомнил дядек по голосам, хоть и не по именам. Тучный мужик с немытой бородой, червяками кудрявых волос на груди и смехотворно-церковным говором — как выяснилось, Аарон, — был неуклюжим, как подстрелянный кабан, и его корнишон внутри едва ощущался. Худой, слюнявый и очкастый вечно отмалчивался, зато когда наступала его очередь — таранил кожу своими желтушными ногтями, тушил сигареты о тело, и от его толчков казалось порой, что все внутренности вот-вот вывалятся. Третий, у которого Адиэль не смог нарыть глазами даже ни одной отличительной черты, кроме волосатого родимого пятна на лобке, кряхтел и стонал так, будто перед всем «Содомом» хотел выпендриться. От четвёртого несло тухлой рыбой и трахал он абсолютно уныло, однако в первый раз вмазал Адиэлю по лицу от злости из-за того, что тот от его лобызаний не кончил. Потому все последующие круги, когда доходила до мужика очередь, он всеми силами настраивал тело на нужный лад и выдавливал из себя какое-то блёклое подобие разрядки.              И спустя несосчитанное время — до настенных часов взор связанного Адиэля не дотягивался — победу одержал некто новый. Хмельная компания торжественно скандировала по слогам «Иосиф! Иосиф! Иосиф!», аплодировала ему громко до чёрта, и даже, на удивление, делала это не с иронией, а почитанием. Их главарь, как понял Адиэль.              — Погляжу наконец, что ж за ягнёнка нам такого нахваленного вручили… — Иосиф грузно встал, и стул под ним заскрипел в агонии.              — Да не ягнёнок там, кобыла полноценная! Но видно, что попользованная уже сильно так.              У Иосифа была ёршистая борода-мочалка и сальные кудри, залысинами отодвинутые далеко к макушке. Адиэль слишком устал, чтобы удостаивать очередного мужика внимательным взглядом, потому просто отвернулся. Но тот сам стиснул ему челюстью своими пальцами, солёными от жира, пота и виски, и развернул к себе. Высматривал так цепко, с прищуром, будто клейкой слизью мазал:              — Глаза у шлюхи больно знакомые. Как зовут?              Он не ответил. Аарон вмешался:              — Дак Адиэль же! В чеке писано было.              — А фамилия? Фамилия какова?              — А это уже не ваше собачье дело, — выплюнул Адиэль без стеснения.              — Там это… Хозяйка как бумаги писала, то, кажись, фон Артом там его звали, — пьяно промямлил кто-то, перебивая.              — Не подвело чутьё, значит. — Пальцы Иосифа жёстче впились в челюсть, а сморщенное серое лицо было таким благоговейно бесстрастным, что холодок пробежал вдоль лопаток. Лицо того, кто уже готов сжигать дотла чучело идола в знак поклонения.              Адиэль не понимал, к чему мужик клонил — и знать не желал. Хотел лишь прикрикнуть тому, чтобы поскорее присунул и сделал то, что собирался, но не мог: слишком крепко были сжаты челюсти, чтобы хоть звук выпустить из губ. Этот иосифов взгляд колол, будто ржавый гвоздь, забитый в глазное яблоко.              — Была дрянь одна в общине давным-давно… До того ещё, как в деревню мы переехали. Фон Арты — уважаемый у нас был род, да спасёт Господь их души… Но младшая у них непутёвой уродилась и сбежала от нас. Бесами, видно, одержимая. А может, послал им Бог её как испытание…              — Значит, дохрена грешила ваша эта благородная династия… — прошипел Адиэль сдавленно сквозь зубы. — Боженька, знаете, никого от нехер делать не наказывает…              За эти слова он получил саднящую оплеуху. Глаза у Иосифа обросшие ледяной коркой, что будто ограждала его здравый разум от осязаемого мира, но рука твёрдая и крепкая, не дрогнет.              — Неказистая, страшная, вся пятнистая — истинно говорю, чертями помеченная! В общине ей не сиделось — вечно сбегала в лес да с птицами беседы вела. А с людьми не желала. Веру оскорбляла, писания учить не хотела. Как заставляли их читать — припадок начинался, волосы рвала. Устами бесовскими верещала, что не её это вера, что Богу она другому принадлежит, а наш, мол, муляж простой; что хочет обратно к птицам своим, звала их вечно своими «детьми». — Теперь пальцы сомкнулись зубьями капкана вокруг шеи. — Немудрено, что такое отродье грешное уродило себе подобное…              Все стали вразнобой поддакивать Иосифу. Только Аарон странно молчал.              — Потому что вы все жалкие слизни, блядь. Не можете прожить, если не будете кому-то поклоняться и чьи-то пятки вылизывать… Настолько не можете, что сами себе придумали небесного ублюдка, которому подчиняетесь… — У Адиэля окончательно развязался язык, и даже тяжелая ладонь на шее не могла его остановить. Он ядовито сощурил глаза с чёрными веками, мятежно скалил зубы: — А такие, как мы, не созданы для покорности. Мы никому не служим…              «…Это нам служат», — хотел было добавить с кривой ухмылкой, но не позволили руки, в один миг кольцом сжавшие его шею так плотно и безвыходно, будто затылок уже холодило лезвие гильотины, а в кадык упиралась её деревянная перекладина.              Шлюха — по умолчанию Бог, так считал Адиэль. Более безыскусный эквивалент рок-звезды, которых не зазря зовут идолами. У шлюх ищут магического спасения отчаявшиеся неудачники, шлюхам подносят пожертвования, ожидая от них взамен всего лишь позволения прикоснуться, опробовать на вкус и ощупь плоть. Их товар — не что-то материальное, рождённое из дерева или пластика; их товар — они сами в своём великолепии.              Адиэль с детства знал, что никогда не будет подчиняться.              Размазывались перед глазами и редкие огоньки слабой люстры, и рожа Иосифа, и каждое его движение, как в замедленной съёмке, сопровождалось призрачным шлейфом. Воздуха не хватало. Иосиф задрал голову, взглянул в потолок, ища там своего жалкого Господа, и перекрестился, монотонно приговаривая:              — Видишь Ты, Боже, что не мой это грех. Ничего иного не заслуживает грязное отродье, что само пало на распутную тропу и само обрекло себя на то, чтобы быть покаранным…              Пальцы протыкали кожу насквозь, зажимали артерии, перекрывали дыхание, в ушах стоял иллюзорный хруст ломающихся костей, пересушенные глазные яблоки обильно сочились слезами. Адиэль пытался отбиться от жестоких рук на горле, вырывался так, будто совсем забыл, как туго связаны собственные. От толчков тело разрывалось пополам, невыносимо саднило между ног, словно ржавой трубой колотили. Только и слышалось сквозь подобие морского шума, возникшего в ушах:              — Мучайся, проклятое создание… За свои грехи и за материны…              Отсутствие кислорода стучало кувалдой по черепной полости. Адиэль отчаянно ловил ртом его последние капли, но едва ли они спасали. Сознание таяло, как догорающая свеча, и в последние мгновения блёклым маячком мелькнула лишь одна мысль.              Всякий Бог, выдуманный или реальный, когда восполняет желания своих поклонников — тоже слуга. Жертвенное мясо, которым они утоляют свою жажду.              Адиэлю бы хотелось, чтобы мысли в этот момент были заняты ручками Кассандры или улыбкой Каэля. Но, как назло, в голове трепыхались лишь эти слова.              Он наугад размахивал коленями — единственной не скованной частью телес — и питал надежду, что всё-таки сможет хоть разок задеть ими тушу над собой, пока не стало слишком поздно. С громким шелестом, будто бросили камень в кустарник, из кармана Иосифа выпали образцы новых брошюр. Нанести косой удар всё-таки удалось.              Пальцы разжались совсем слегка, однако это позволило Адиэлю чуть приподнять голову, и тут же он вцепился зубами в краешек рукава. Возымев минимальный контроль, дёрнул и остервенело, со всей дури впился укусом в запястье. Он терпел все удары кулаком по рёбрам, будто еретик, забрасываемый камнями, но не выпускал. Пытался при этом давить из горла настолько громкие крики, насколько хватало физических сил. Обрывками доносился лязг дёргающейся дверной ручки. Адиэль молил, чтобы эти звуки не оказались его галлюцинациями и предвещали спасение. А когда всё же пришлось разжать челюсть, звериным хрипом провыл:              — Ка-а-ас!..

***

      — …В общем, тогда я ворвалась к этим старикашкам и вымела их прочь из «Содома». Всех до единого.              Кассандра держит подбородок гордо приподнятым, как на царской аудиенции. Но по плотно сжатым губам и тому, как дрожат перьинки её веера, можно понять, что воспоминания всё ещё отдают ей солоноватой прелью в горле.              — Мы учли ошибки. Теперь усердно работаем над тем, чтобы совершенствовать систему безопасности и впредь такого не повторялось.              С холодом на лице, но бесконечным теплом в жестах она поглаживает щеку Адиэля. Он прикрывает глаза, будто впадая от её касаний в дрём. Джоан покусывает золотую кнопку ручки. Лесные заросли рассосались, и множество мыслительных тропинок открылось перед ней, однако нельзя предсказать даже отдалённо, куда какая заведёт. И теперь мисс Батчелор стоит на раздорожье, не зная, с какой начать.              Она обводит в блокноте пару особо любопытных строчек. К ним ещё обязательно вернётся.              — Что происходило после?              — Я сразу вернулась в «Содом». Стала бы я на этих дедов время тратить? Пф, обойдутся!              — А чуточку подробнее?..              Взгляд Джоан исподлобья наостряется. Искривленный алый рот Сандры гласит о том, что она этому не рада. Нехотя она сдаётся:              — Мгрх, ну да, напоследок ещё расцарапала этому Иосифу рожу. Извините, госпожа инспектор, была слишком зла! — Посматривает на свои острые ноготки. — А что? Хочешь сказать, Йоанна, он не заслужил?              — Чем ты занималась после возвращения? — бесцветно дополняет Джоан.              — Всю ночь провела с Адиэльком. Ему требовался уход.              — Кто-то может это подтвердить, помимо самого Адиэля?              — Зайчики-и?.. — Сандра ласково зазывает путан вокруг, будто хозяйка своих зверушек. — Вы можете это подтвердить?              Все ребята, от Агаты до россыпи незнакомцев, энергично кивают:              — Конечно, хозяйка.              — Безусловно!              — Питер, ты можешь это подтвердить? — Кас чешет подбородок телохранителя.              — Да, хозяйка.              Она расплывается в улыбке сытой хищницы, победно скрещивает ножки:              — Какие Вам ещё нужны доказательства, госпожа инспектор?..              Джоан ощущает привкус лукавства. Слишком уж неискренни их интонации, слишком неестественно слажен язык тела, и сама Кассандра уж слишком горда своим алиби. Она зажимает между губ вишенку и поглощает сочную мякоть, оставляя на желтоватом хвостике лишь голую косточку. Неужели всё-таки замешана? Или с высоты её нового трона отныне каждый жест Кас, даже честный, будет отдавать фальшью? Такая теперь внучка Розеллы Фелд, хозяйка «Содома» Кассандра Май — только работнички достойны её снисхождения?       Уложив локоть на подлокотнике, Джоан покусывает большой палец, гладит колено и смотрит испытующим взглядом бдящей орлицы.              — Крошка, извини за столь личный вопрос… — протягивает она. Решает применить привычную тактику и в первую очередь проследить за реакцией, подловить на мелочах. — Можешь вкратце поделиться, как прошла ваша ночь? Каково было самочувствие Адиэля? Чем вы занимались?              Но ребят вопрос явно не обескураживает, вопреки ожиданиям детектива. Они переглядываются игриво, заговорщически, раскусив, вероятно, намерения Джоан и только наслаждаясь шансом феерично развеять её сомнения.              — Ах, как прошла ночка? — Кассандра одним лёгким движением складывает веер. — Ну-у…