НеРавнодушные

Шесть лет назад. Ярослав Дронов жил в соседнем дворе, в одном из трёхэтажных бараков, где горячая вода бывала только в чайнике, и то — если не вырубят под вечер электричество. Места эти считались самым дном даже в нашем захудалом обнищалом городишке под названием Новомосковск, державшимся на плаву только за счёт одного-единственного завода, оставшегося в сомнительное наследство после распада СССР. Именно для какой-то крупной инспекции на завод ещё во времена Брежнева быстро сколотили времянки, с лёгкой руки местных умельцев превратившиеся в насквозь продуваемые, кишащие тараканами и поедаемые плесенью дома для самых непривередливых. Ярик тогда привередливым не был. Его воспитывала одна мать, стремительно угасавшая от агрессивной формы рассеянного склероза, а мы только изредка видели, как сердобольные соседи помогали грузить с трудом стоящую на ногах молодую женщину на автобус до ближайшего крупного города. С Дроновым мы никогда не общались, хотя заочно знали друг друга; он был на два года старше Даши и, сколько я его помнила, держался этот белобрысый паренёк с прищуренными серыми яркими глазами от всех особняком. У Даши была лучшая подруга Оля, с которой они постоянно шептались и хихикали, наотрез отказываясь говорить мне, о чём именно. Ещё её одноклассники: Саша, скорее всего влюблённый в неё, и Никита, влюблённый в неё абсолютно точно. Эта великолепная четвёрка держалась вместе всегда и везде, и ругаясь-то не более, чем на полдня, поэтому вызывала умиление у взрослых и лёгкую зависть у сверстников. А у меня была только Даша. Дружить ни с кем не выходило: я и сама-то нелюдимая, упрямая и слишком серьёзная, а сомнительная для школьной среды слава заядлой отличницы и вовсе отталкивала немногочисленных желающих подружиться. По мере того, как большинство моих одноклассников смекнули, что списать у меня можно и просто так, стоит лишь попросить, я осталась в полном социальном вакууме. Сестра всюду таскала меня за собой независимо от того, хотела я этого или нет. Она искренне желала помочь и искренне недоумевала, почему я не радуюсь перспективе очередной вечер провести в компании ребят на три года старше, тем более таких «весёлых и классных». Ей нравилось общение с людьми, тем более всюду удавалось привлечь к себе внимание и оставить неизгладимое приятное впечатление. Даша напоминала солнышко, как осветить потускневшие от грусти лица, так и безжалостно ослепить любого провинившегося. Даша напоминала солнышко, дающее уютное тепло или за секунду распаляющее огромный пожар. Даша… она была красивой, настолько умной, что это не напрягало окружающих, а ещё агрессивно-целеустремленной, ради своих амбиций совершая порой не самые хорошие поступки. Я же всегда была маленькой хмурой тучкой. Только тронь — ударю молнией. Только сестру это никогда не напрягало, и мы действительно любили друг друга вот такими кардинально непохожими.

***

Помню, как впервые заметила неладное с наступлением зимы. Мама Никиты стала слишком часто наведываться к нам в гости вечерами, они с бабушкой закрывались на кухни и долго о чём-то разговаривали. Через тонкие стены старой пятиэтажки получалось расслышать только отдельные слова да взволнованный тон, и я сама начинала нервничать. Мама Никиты была социальным работником — именно она постоянно навещала нас после гибели родителей, навевая не самые приятные воспоминания. Яра привели к нам в дом под самый Новый год, как какого-то облезлого и вшивого котёнка, усадили на диван рядом с искусственной ёлкой и предложили немного подержать у себя, пока не найдутся другие заботливые руки. Выглядел он соотвествующе: измождённо-худой, с выражением растерянности на бледном лице и смешно торчащими в разные стороны пшеничными ёжиком волосами. Его мать уже лежала в хосписе, с огромным трудом найденым в Москве отец согласился забрать к себе, но только когда тому исполнится восемнадцать, чтобы не связываться ни с какой утомительной бумажной волокитой или докучливыми бюрократами из опеки. Оставалось потерпеть всего с полгода, в течение которых, как нас заверили, будто не замечая присутствия в комнате самого Дронова, он не доставит никаких проблем и даже охотно парниша будет помогать по мере возможностей. Мы не были в восторге от нового соседа, обосновавшегося на раскладушке в гостиной. Первые дни находиться вечером в одной квартире вообще казалось каторгой. Разговор не клеился. Пришлось резко отвыкать от привычки пробегать от спальни до ванной в одних трусах или оставлять пачку прокладок прямо на стиральной машине. Яр же помимо обучения в колледже ещё и умудрялся подрабатывать где-то вечерами, поэтому по будням, к счастью, встречались со сероглазым мы не часто. За время зимних каникул как-то незаметно начали общаться, притёрлись, свыклись с новым образом жизни и новым человеком в доме. Яр оказался спокойным и рассудительным, веселым даже, не цеплялся к нам за спиной у бабушки, напротив, как будто искренне старался понравиться и боялся сделать или сказать что-то не то. Спустя месяц мы узнали, что их с матерью квартира уже выставлена на продажу и тогда окончательно откинули надежды о том, что завтра утром он всё же решит вернуться к себе домой. А потом Ярик внезапно стал для нас родным. Бабушка искренне за него переживала, как за своего родного внука, приняла его сразу. Я перестала стесняться с ним разговаривать, с этим блондином с острой широкой улыбкой и хитрыми глазами. А Вика, кажется, немного в него влюбилась, и, кажется, это было немного взаимно. Он таскал из магазина тяжёлые сумки с продуктами, заботился о нас, сам следил за продуктами и все покупал часто, менял постоянно лопающиеся лампочки, чинил кран на кухне и ванне и бегал выбрасывать мусор. Чистил картошку и дожаривал котлеты, о которых бабушка частенько забывала, уходя поговорить с соседкой, готовил для нас особенно по утрам, завтраки. Бывало проснешься а блондин уже на ногах и приготовил вкусное для нас. Помогал Даше накрывать на стол и мыть посуду. Следил за порядком в доме и мог запросто взять швабру и помыть пол или же поставить стирку. Даже Яр засиживался со мной в гостиной допоздна, помогая подготовиться к очередному тестированию, или контрольной, или олимпиаде, на которые меня гоняли чуть ли не каждый месяц. Или же я делала простые домашнюю работу и задачи, и он решил их вместе со мной, помогал, вникал в них, думал, писал вместе со мной в тетрадках, черновиках примеры и решение, проверял. Ходил возле меня как стражник взад и вперед, думая глубоко над решением или слушая как я зубрю, грыз кончик моего карандаша из пенала. Он помогал мне, занимался со мной, собирал мой рюкзак и заполнял дневник. Читал мои оценки и хвалил меня за них, приобнимал, улыбался и трепал по голове своей рукой. Он был словно старший настоящий заботливый брат. Который меня опекал. Дронов разваливался часто помню на своей раскладушке и монотонно зачитывал мне вслух один за другим вопросы из тестовых книжек, еле заметно кивал головой, услышав ответ. То хмурясь при этом выпячивая, вытягивая свою губу, то улыбаясь. И только изредка блондин опускал раскрытую книгу на грудь и расплывался в счастливо-довольной белоснежной улыбке, прежде чем сверкая на меня прищуренными серыми глазами протянуть: «Неправильный ответ!» Я смущалась, краснела, злилась и мямлила что-то неразборчивое, воспринимая каждый подобный случай как личное оскорбление, смертельную обиду и вечный позор. Если честно, я была уверена, что очень сильно на самом деле его Ярика раздражаю, хоть он ничем открыто этого не показывал, он терпел меня. Просто чувствовала что-то такое в том, как он ко мне обращался, как в ходе непринуждённого общения в компании Даши и её друзей мог неожиданно спросить моё мнение, как задумывался, потирая подбородок, одной рукой поправлял свой ёжик на голове, и интересовался, как бы я поступила в той или иной ситуации. Словно пытался нащупать слабое место, дожидался того момента, когда можно будет снова выкрикнуть коварнное «неправильный ответ» и поставить меня зазнайку-малявку на место. Свои предположения и ощущения я держала при себе. Старалась избегать Яра, насколько это получалось, и радовалась, когда они с Дашей часами болтали вдвоём, смеялись, хохотали, напрочь забывая обо мне.

***

Весна в том году была поздняя. В конце апреля только начинало теплеть, и таявший на крыше нашего дома снег учащённо барабанил каплями по железному карнизу, мешая спать. Несколько дней я бродила по квартире ночами, запиралась на кухни и читала, или просто слушая музыку в наушниках из плеера подолгу смотрела в окно, сидя на расшатанной табуретке как птичка на жёрдочке. Неуклюжая, пухлая птичка, которой никогда не суждено летать. Самая призёмленная и рациональная птичка в мире, не научившаяся даже мечтать о чём-то большем, только иногда позволившая себе думать о взрослом красивом блондинистом парне что жил в нашей квартире. Который считал меня ребёнком, смеялся над мной и помогал мне. Тогда меня съедала изнутри тревога, помимо мыслей об Яре, непонятная и лишь отчасти знакомое чувство чего-то нарастающего и до боли давящего под рёбра. Я слышала, как Ярослав выбегал покурить на лестничную площадку по несколько раз за ночь, и в такие моменты притихала, как мышка, боясь встретиться с ним тет-а-тет. Понимала: грядёт что-то, с чем не получится справиться с помощью привычной мне системы координат в моем юном живом сердце. Это случилось в воскресенье, третьего мая. Не помню, как и из-за чего я проснулась с рассветом, но копошась в шкафу умудрилась разбудить ещё и Дашу, поэтому в гостиную мы с ней вышли вместе. Увидев, как уже одетый в уличную одежду в черные простые джинсы и кожаную куртку, вместо привычной домашнее зелёной с каким-то логотипом футболкой и спортивными брюками, Яр быстро складывает в рюкзак какие-то документы а на полу валяется разбросанный на части, разбитый его телефон, я сразу догадалась, что именно случилось. Задействовала логику. Почувствовала? — Яр тебя опять на смену вызвали. Ну сколько же можно, выходной ведь, — зевая и потирая глаза пробормотала Даша. После сна она всегда плохо соображала, а накануне мы ещё поздно легли. Если бы не все эти факторы, она бы точно тоже поняла. Когда сероглазый бледный и хмурый развернулся к нам с поджатыми в тонкую линию губами и долго-долго молчал, часто глотая и дергая своим кадыком в области горла. Когда смотрел на неё, с тяжёлым вздохом рухнувшую в кресло и пробормотавшую о том, как хочется спать. Когда заметил серыми глазами которые были у него красные и в них бушевал шторм, как я неуверенно застыла в дверном проёме с испугом на лице. Мы встретились глазами и зацепились, смотрели прямо друг на друга. Она бы тоже всё поняла, если бы тогда встретилась с ним глазами, потому что его взгляд выражал такую пустоту, заполнить которую может не хватить и целой жизни. А у меня так по-дурацкии крутилось в голове, как заевшая пластинка: «Неправильный ответ. Неправильный ответ, неправильный ответ, неправильный ответ, неправильныйответ…» Он не отводил от меня все своего взгляда очень долго, погружая в свою серую дымку глубины, даже слишком, так что в другое время уже несколько раз стало бы неловко и захотелось убежать. Потом хмыкнул и впервые ответил ей злобно, с остервенением но с его глаза сорвалась горячая, скупая, одинокая, горькая слеза и побежала по мужской скуле: — Неправильный ответ, Даша. В тот день умерла его мать.

***

— Может снова пострижёшься? Тебе было круто вот так, Женька! — холодные ладони с лёгким запахом сигарет тыльной стороной касаются шеи. Легонько улыбаюсь маячащей за моей спиной подруге самыми уголками губ. За два года нашей дружбы Зоя уже успела выучить, что это означает самую мягкую и корректную форму не произнесённого вслух «отстань», поэтому только грустно вздыхает. — А может тогда мне вот так, коротко? Хочется перемен, каких-нибудь приключений… Взгляд скользит по её густым красным волосам, достающим почти до поясницы, по серьёзному, задумчивому выражению лица, появляющемуся исключительно в пустяковых ситуациях. Улыбаюсь уже по-настоящему, искренне, чёрт знает какой по счёту раз мысленно спрашивая себя, как мы вообще могли сойтись? С моим-то отвратительным характером и целой армией агрессивно настроенных тараканов в голове. — Если хочешь приключений, скажи своему куратору, что решила поменять тему диплома за три месяца до защиты, — я виновато пожимаю плечами, признавая за собой маленькую слабость к постоянному занудству и извиняясь за это, как умею. Поворачиваюсь обратно к мутному по краям зеркалу, висящему над раковиной в институтском туалете, и быстро провожу ладонью по тёмным волосам, отросшим уже до середины лопаток, по привычке хмурюсь, изучая собственное отражение. С возрастом я стала больше похожа на Дашу. Не настолько, чтобы глядя на меня кто-то мог внезапно о ней вспомнить, но в целом даже… похорошела, что ли? Черты лица чуть заострились, стали выделяться скулы и округлые голубые глаза, всегда широко распахнутые и оттого придающие мне удивлённо-испуганное выражение, совсем не вяжущееся с твёрдым, жёстким и упрямым характером. Иногда, проходя мимо зеркала мне всего на секунду мерещится в нём отражение сестры, и это всегда пугает и вышибает из привычного равновесия до конца дня. Скоро будет три года, как её убили, и я до сих пор понятия не имею, кто и почему. Три года прошло с того момента, как когда-то близкий человек, моя первая любовь вышвырнул меня среди ночи на обочину МКАД. Сейчас все события той ночи кажутся каким-то ложными, чужими воспоминаниями, слишком реалистичным кошмарным сном, по ошибке отложившимся в подкорке как реальность.

***

Три года назад. Проносящиеся мимо машины, помятая сотка в кармане и стремящийся к нулю баланс на стареньком нокии. Отчаяние и злость, дикая злость, разрастающаяся внутри как раковая опухоль, метастазирующая во все жизненно важные органы. Бегущие по лицу слёзы. Никак не проходящее жжение в тех местах, которых касался Яр и его выражение лица перед глазами, его серые, чужие, холодные глаза, не родное поведение и отношение ко мне, слова. Будто я перед ним в чем-то виновата или что-то сделала не так. К счастью, моя прогулка вдоль МКАД оказалась не такой долгой, как предполагалась изначально. Уже минут через пятнадцать меня подобрал случайно проезжающая мимо машина ДПС, от сотрудников которой я сначала очень нелепо пыталась спрятаться в кустах, от страха перемахнув через отбойник с ловкостью, достойной стать сценой в каком-нибудь низкосортном боевике девяностых, что до сих пор крутили вечерами по местному телеканалу. Бравый капитан Михаил с истеричным смехом и слезами на глазах вытащил меня из ближайших зарослей, продержал на посту до утра, отпаивая крепким чаем с печеньем и настойчиво расспрашивая о том, как именно меня угораздило выбрать столь странное место для ночной прогулки. Рассказать правду я так и не решилась, на ходу сочинив душещипательную историю о неадекватном таксисте, который воспользовался наивностью впервые оказавшейся в Москве девушки, нагло обокрал меня и выбросил среди дороги. После долгих бесплотных попыток добиться хоть каких-то подробностей смерти сестры ко всем людям в погонах я испытывала отвращение, презрение и вполне предсказуемое недоверие. Однако, именно Миша смог хоть отчасти пошатнуть моё заранее предвзятое к нему отношение, оказавшись одним из самых нормальных и приятных мужчин из всех, кого мне вообще доводилось встречать в своей жизни. Впрочем, это не столько его заслуга, сколько особенности контигента в том городке Новомосковске, где я выросла и даже в областном центре, где училась в ВУЗе. Среди алкоголиков, отшибленных на голову футбольных фанатов местной сборной и затюканных с детства отличников находились лишь отдельно взятые бриллианты, сумевшие получить нормальное образование и найти подобие приличной работы на своей родине. Большинство же тех, кто желал себе нормальной жизни, уезжали в более крупные города при первой же возможности. И пока Михаил вовсю демонстрировал свои запасы чёрного юмора, травя шуточки про своих же коллег, и вёз меня с забранными из хостела вещами на вокзал, я зачарованно смотрела в окно. На сплетающиеся ленты развязок и взмывающие в небо эстакады, на стеклянных многоэтажных монстров, навязчивыми и уродливыми сорняками выросших среди стареньких уютных домиков, на ослепляющий под лучами весеннего солнца блеск золотых куполов храма Христа Спасителя и грязные тряпки поберушки, шняряющего между машинами в пробке прямо напротив. И поняла, что мне нужно в этот город. Город ярких контрастов, затерявшихся в час-пик душ, больших надежд и оглушительных разочарований. Город, в котором роняют слёзы в стакан с элитным алкоголем, страдают над ровными дорожками снежка и задорно смеются, четвёртый раз заваривая пакетик самого дешёвого чая. Город, способный поднять тебя с колен или вышвырнуть в лужу грязи, дать многое и отобрать ещё больше. Город, где влюбляются и расстаются, строят крепкие семьи и изменяют, страдают от постоянства и наслаждаются беспорядочными половыми связями. Решение переехать вышло спонтанным и немного диким. Опасным, учитывая озвученные мудаком — Дроновым угрозы. Болезненным, вспоминая судьбу собственной сестры. Но единственным верным из всех мною принятых раньше. На самом деле в моей жизни давно не было ничего, за что хотелось бы держаться. Образование в местном институте давали крайне паршивое, найти достойную подработку выходило с трудом, перспективы на будущее выглядели жалко и навевали скорее депрессию, чем предвкушение чего-то хорошего. Я существовала внутри маленькой муравьиной фермы, передвигаясь по заранее протоптанным тупиковым дорожкам и поддерживала собственную жизнь только потому, что умирать молодой стало бы нерационально, хотя особенного смысла тянуть до старости уже не видела.

***

Вернувшись домой, первым делом сменила фамилию, отказавшись от обыденной родительской Вязменская в пользу другой, родной Бабушкиной и девичьей маминой Ласточкина. Скрывала это даже от родной бабушки что теперь у нас одна фамилия на двоих, единственного оставшегося в живых близкого человека. Причина была вполне проста: боялась, что Яр попробует меня найти, а мне хотелось максимально затеряться среди тысяч мечтателей, прибывающих в столицу. Конечно, с возможностями и связями своего отца блондин наверняка смог бы отыскать меня быстрее, чем мне хотелось думать. Но для этого пришлось бы прикладывать усилия, которых я от него явно не заслужила. Да и зачем Дронову это надо, он мне дал теперь ясно понять, что я ему даром не нужна. Он смотрит на меня, свысока, как на кусок дерьма, нося на своих белоснежных волосах золотую корону. Только получив новый паспорт, я отправила запрос на перевод во все московские ВУЗы, где можно было продолжить обучение по выбранному экономическому направлению. Ждала ответа каждый день, подсчитывала свои небольшие сбережения и оставшиеся от Даши наличные и драгоценности, вшитые в подклад её чемодана, возвращённого мне из полиции только спустя несколько месяцев со дня убийства. Если подойти к тратам с умом, то общей суммы мне хватило бы на целый год даже с учётом аренды жилья. Всё складывалось просто отлично. Вот только согласие на перевод не приходило. Ни через неделю, ни через пять. Я выписывала в ровные столбики все за и против, взвешивая, стоит ли бросать обучение сейчас, отучившись на отлично уже два курса, и надеяться найти что-то в Москве уже по факту? Может быть, другие и решились бы на такую авантюру, но для меня это становилось главным камнем преткновения. Всё, что я могла и умела делать в этой жизни — учиться. Мои мозги были единственным рабочим инструментом, с помощью которого предстояло пробивать себе место под солнцем, потому что всех иных качеств: житейских хитрости, женской кокетливости или беспринципности, присущей выходцам из самых низов общества, — я от природы оказалась напрочь лишена. Приглашение пришло всего за две недели до первого сентября. Ведущий ВУЗ страны, стипендия и место в общежитии. Мечта, в которую я долго не могла поверить. Трижды перезванивала по указанному телефону и уточняла все возможные нюансы, чтобы окончательно убедить себя, что это действительно случилось. Что у меня получилось. Я собрала вещи за несколько часов. Как в дешёвой мелодраме поддалась порыву, ощущению грядущих огромных перемен и избавилась от двух главных балластов: косы до пояса и отношений с Никитой. Тем самым другом Даши, который признавался ей в любви бессчетное количество раз, писал стихи и посвещал песни, провожал из дома в школу и из школы домой. Тем самым Никитой, с которым они встречались несколько лет, с момента когда уехал Ярослав и до того дня, как Даша заявила, что скоро уезжает к нему в Москву. Наши же с Никитой отношения зародились на основании злости, грусти и неразумного желания отомстить, не имея под собой даже намёка на взаимную симпатию. Наверное, именно поэтому на протяжении почти трёх лет мы изводили друг друга с таким извращённым остервенением, с каким хотели бы сделать больно совсем другим людям. И, честно говоря, я была настолько задушена этими отношениями, выкарабкаться из которых оказалось тяжелее, чем из трясины, что ухватилась за возможность трусливо сбежать из города как за свой единственный шанс избавиться от них. К счастью, Ник воспринял как личное оскорбление тот факт, что я вслед за Дашей променяла его токсичную заботу на манящую столицу, и тут же разорвал со мной все связи. Заблокировал в социальных сетях, добавил в чёрный список на телефоне и с упоением рассказывал нашим общим знакомым, что именно ему удалось уложить в свою постель и сорвать целку с обеих сестёр Вязменских которые оказались обе жуткими шалавами. Первая умерла, а вторая повторяя за старшей, поехала искать свое счастье или смерть тоже. Москва извинялась, подлизывалась и пыталась понравиться, будто безмерно стыдясь того отвратительного приёма, который устроила мне двадцатилетней. Москва подарила мне взбалмошную, весёлую и надёжную Зою, блестящие перспективы с будущим красным дипломом, благодарных учеников, которых я готовила к ЕГЭ по математики, и чувство собственной ценности.

***

Настоящее… — Поехали в бар после пар? — Зоя тормошит меня за плечи и пытается разжалобить своим грустным взглядом. В такие моменты глаза у неё становится огромными, как два бездонных колодца, и я как-то слишком быстро сдаюсь. Даша делала так же. И глаза у неё были похожие, тёмно-карие, что вызвало недоумение у людей, мало смыслящих в законах генетики: как это у одной сестры глаза карие, а у второй — голубые? — В прошлый раз ты рвалась станцевать на барной стойке, — укоризненно напоминаю ей, но вместо вины или смущения по лицу Ковалёвой расползается широченная довольная улыбка. Видимо сегодня она не ограничится одними словами. — Я сделаю вид, что с тобой незнакома. — Женька, ты же будущий экономист! Лучше продавай мой номер телефона всем желающим, хоть отобьём часть потраченного на выпивку. — Просто потрахайся уже с кем-нибудь и перестань искать себе приключения на задницу. Ну хочешь, я дам тебе номер Артёма? Ты ему нравилась, — я затихаю под пристальным взглядом профессора и с удвоенным рвением вожу ручкой по девственным листам тетради, делая вид, будто записывая лекцию. Аудитория погрузилась в летаргический сон под монотонный бубнёж старичка с седой козлиной бородкой, не стесняясь зачитывающего нам параграфы прямо из учебника. — Тюфяк твой Артём, а мне нужен альфа-самец, — шёпотом сообщает мне Зоя, склоняясь к самому уху, и приходится зажимать рот ладонью, чтобы не рассмеяться. — И вообще, вот сама с ним и спи. Те несколько месяцев, что вы встречались, сделали тебя хоть немного довольной и расслабленной. Всё же женщине нужен рядом мужчина. Даже такой сильной и самодостаточной, как ты. — Во первых: Мы с Тёмой не встречались, а просто хорошо общаемся, и всего два раза вместе ходили в кафе, и то, писали там вместе курсовую. Мы просто хорошие знакомые и кроме конспектов и общих тем по учёбе, нас ничего не связывает. Во вторых: Я не сильная и самодостаточная. Просто я — зануда, Зой. И скрывать это дольше, чем пару месяцев, всё равно не выйдет. А мужчинам нужно, чтобы им в рот заглядывали и восхищались круглосуточно, как грудничкам: как ты хорошо покушал, долго поспал, весело погулял. Сам за собой воду пролитую попытался вытереть? Да лучше тебя на белом свете не найти! У меня так никогда не получится. И не уверена, что мне это вообще нужно. — А мне нравится, как ты занудствуешь. Ты при этом такая мииииленькая, — лектор отвлекается на звонок по телефону и она тут же кладёт голову мне на плечо, грустно вздыхает несколько раз и игриво спрашивает: Может быть, попробуем стать лесбиянками? Раз с мужиками не везёт! — Ладно, пойдём сегодня в бар, только выруби свой режим пошлости, — нехотя соглашаюсь и сдержанно улыбаюсь, пока Зоя пищит что-то про благодарность и вечную любовь. На душе так паршиво, что мне действительно нужно развеяться.

***

Чем ближе апрель, тем чаще колотится сердце. Начинает мучить бессонница, с которой не справляются даже выписанные доктором таблетки. Стучащие по карнизам капли и визг шин навевают нежеланные воспоминания, запрятанные в самые дальние уголки памяти, но всё равно умудряющиеся прорваться, проскочить, пробиться сквозь все выстроенные преграды. Ближе в апрелю всюду мерещится опасность. Кажется, слишком часто на глаза попадается одна и та же машина. Знакомый мужской высокий силуэт всё маячит где-то в толпе сверкая светлой коротко стриженной макушкой и исчезает, стоит лишь моргнуть. По ночам приходится пробираться на крыльцо общежития и долго вдыхать пока ещё по-зимнему холодный воздух, скребущий лёгкие изнутри. Иногда это помогает успокоиться, иногда — нет. Я задыхаюсь, обхватываю себя руками и раскачиваюсь из стороны в сторону. Словом, делаю всё то, что положено типичному пациенту психбольницы. Привычная и отлаженная программа даёт сбой, система не выдерживает перезагрузки и все несохраненные данные слетают к чертям. Стоит подумать и вспомнить о нём. Но то, о чём хотелось бы забыть, не исчезнет как и его оттенок глаз, которые навсегда в моей памяти. То вырезано прямо на сердце, зарубцевалось и огрубело, почти не болит. Но чувствуются всегда, каждый день, много лет подряд. На утро всё проходит, оставляя в напоминание только саднящее от простуды горло. Не самая большая из проблем. Пугает только возможность того, что кто-нибудь увидит меня в подобном состоянии и будут проблемы, а вылететь из общежития за пару месяцев до получения диплома очень обидно.

***

В баре мы оказываемся вместе со школьной подругой Зои. Катя выше нас на голову, красит волосы в выжженный блонд, флиртует как богиня и люто меня ненавидит. Если бы я выпила что-нибудь крепче апельсинового сока, наверняка осмелилась признаться ей, что иногда тоже люто себя ненавижу. Но вместо обескураживающей честности отвечаю прямым взглядом исподлобья и думаю от том, что правками к диплому займусь прямо сегодня. Придётся искать круглосуточный фастфуд по пути домой, чтобы купить себе кофе — здесь цены просто космические. Обычно мы посещаем места попроще, но сегодня редкое исключение. На той неделе Катя вытащила из кровати своего всем-на-зависть-идеального жениха и какую-то девчонку и жаждет отмщения самым примитивным из всех женских способов: подцепить какого-нибудь мужика с впечатляющими экстерьером и должностью не меньше менеджера среднего звена из бизнес-центра неподалёку, чтобы случайно продемонстрировать его бывшему, выбросив в сеть пару-тройку совместных фотографий с двусмысленным содержимым. Катя отползает от барной стойки с пьяной улыбкой на малиновых губах и тремя коктейлями от «милых мальчиков вооооон в том углу». Мальчикам на вид под сорок, кожа лоснится сальным блеском, подчёркивающим их мерцающие похотью глазки, бесстыдно провожающие плотно обтянутую платьем задницу нашей искусственно бодрящей подруги. Я с кислой миной сообщаю, что такими темпами ей удастся подцепить только гонорею, а никак не нового жениха, Зоя как-то непринуждённо отшучивается, сбавляет напряжение и не позволяет нам сцепиться в очередной словесной битве, и ради приличия мне приходится всё же закрыть рот. Обстановка бара шикарная: кожаные диваны и стулья с металлическими заклёпками, столы из красного дерева и алые лампы в стальных светильниках, расположившихся вдоль подчёркнуто ненатурально-бетонных стен. Узкие продолговатые окна под самым потолком, фальш-балки с небрежно намотанными на них чёрными жгутами проводов, кирпичная кладка за спиной у бармена с изобилием пирсинга на лице. Популярные нынче индастриал, отыгранный в самом классическом, даже слегка скучном, исполнении. Общая картинка приятно ласкает взгляд, уставший от казённых стен институтского общежития. Старые рок-шедевры в блюзовой обработке спускаются вибрацией вниз по стенам и растекаются по полу. Судя по всему, завсегдатаями этого заведения являются люди, стоящие на несколько ступней выше по социальной лестнице, чем изначально предполагаемые офисные работники. Посещение наполняется женщинами с гроздями золота на теле и мужчинами, глаза которых на раз сканируют цену окружающих; становится душно от смешивающихся воедино парфюмов и сливающихся в раздирающий шум голосов. Я желею, что согласилась прийти. В одном Яр был прав: Даша наследила в этом городе достаточно, чтобы мне до конца дней своих пришлось бояться случайно встретить её старых знакомых. Шансы того, что меня как-то свяжут с ней, близятся к нулю, но любой просчёт может стоить мне жизни. Всё эти вылазки в бары или клубы вообще не для меня. Я не курю, пью редко и мало, не умею веселиться и расслабляться, тем более среди толпы. Наверное, сказывается детство в злахоустном городке, мало чем отличающимся от деревни и по количеству жителей, и по тому, сколько подробностей твоей личной жизни мгновенно становится известно всем по соседству: ты только бежишь домой окрылённая предложением Игната сходить в кино, а Зинаида Васильевна из третьего подъезда уже доверительно шепчет тебе на ушко, что на прошлой неделе Игнат водил в кино Алину, а на позапрошлой — Майю. Привычка оглядываться на мнение большинства проникает под кожу и обосновывается в мышцах, действует как внушительная доза бутло-токсина: замораживает улыбку, когда кто-нибудь искромётно шутит в попытке познакомиться, и вызывает полный паралич, если зовут на танец. Поэтому я только вжимаюсь спиной в стул и настороженно оглядываю присутствующих. Катя опустошает страшно представить какой по счёту стакан, бормочет что-то наподобие «он поймёт, кого потерял!» и с поразительной для пьяной девушки прыткостью сливается с разношерстной толпой у барной стойки. Зоя испуганно округляет глаза и отправляется на её поиски, и мне приходится в одиночку давиться своими желчными комментариями. Вечер становится откровенно отвратительным. Мне по-человечески очень жаль Катю, и мотивы её дурных поступков вполне ясны: они заговорщически подмигивают моим прошлым ошибкам, смеются над показным цинизмом в суждениях и возмущённо цокают языком, стоит лишь заикнуться о самооценке. Но подрабатывать нянькой для взбалмошной пьяной девицы так себе удовольствие, особенно принимая во внимание наши натянутые отношения. Мне хочется поскорее вернуться в свою уютную каморку с ни разу не шикарной обстановкой и судьба благодарно помогает мне в этом, с браского плеча подкидывая взлохмаченную и заламывающую руки Ковалёвой. — Катьку куда-то уводят. Что нам делать? — паника сквозит в её обескровленном лице и дрожащем голосе, а шёпот в начале предложения к концу переходит почти в крик. Я чертыхаюсь со злости, хотя подсознательно ожидала чего-то подобного под конец. Что нам делать? У меня возникает очень много предложений! Заочно поздравить эту идиотку, что сегодня у неё точно будет незабываемый секс. Напомнить ей, чтобы не забыла сделать фотки для бывшего. Порадоваться, что это не мы умудрились так нажраться. Мысленно проклинаю долбанную Катю, сжимаю кулаки и скриплю зубами от раздражения, но подхватываю куртку и бегу вслед за Зоей. На ходу не могу придумать ни одной разумной идеи, как мы будем её вытаскивать, да и захочет ли она сама уходить в нынешнем состоянии — тоже большой вопрос. Парней трое. Завидев нас, они переглядываются и ухмыляются, быстро смекнув, что расклад на грядущую ночь выходит просто идеальный. От страха меня бросает сначала в жар, потом в холод, и фланелевая рубашка мигом прилипает к влажной от пота спине. Улизнуть от них будет тяжелее, чем от невменяемого после посиделок с друзьями Никиты, и просто запереться и переждать беду в комнате уже не получится. Они все как один смуглые, черноволосые и кареглазые, невысокие и жилистые, но иллюзий о том, что мы бы смогли с ними справиться, не возникает. Взгляд оценивающе пробегается по аккуратным стрижкам, гладковыбритым щекам, начищенным до блеска туфлям, кашемировым пальто и кожаной куртке, цепляется за надпись Ральф Лорен, вышитую на свитере того, кто по-хозяйски обнимает за талию безвольно повисшую Катю. Значит, угрожать им тоже не стоит. — Можно мы заберём её домой? — киваю в сторону Кати, кажется, вообще не соображающей, где она, с кем и что происходит. Её остекленевший взгляд упирается во влажный от подтаивающего снега асфальт, а я до боли впиваюсь ногтями в собственные ладони, не позволяя себе потерять самообладание и поддаться страху. — Мы обещали вернуть её мужу целой и невредимой. Он будет нервничать. Вру легко и быстро, без запинки, даже не задумываясь. Способность ловко генерировать ложь стала моей новой жизнеобеспечивающей функцией. Не называть имён, не сообщать никому личные подробности, не распространяться о своей семье — элементарные правила безопасности, которым я следовала, параллельно выдумывая своё прошлое по мере поступления вопросов о нём. Научиться складно врать оказалось не так-то и сложно. Думаю, намного проще, чем научиться заново ходить после страшнейшей аварии, а даже это оказывается под силу многим людям. — Так поехали с нами, милашки. Вы присмотрите за ней, а мы за вами, — они дружно хохочут, ещё раз переглядываются, безмерно довольные собой, делают несколько шагов в нашу сторону. Чувствую, как на моём предплечье сжимаются пальцы стоящей рядом Зои. Не нужно никаких слов, чтобы догадаться, как сильно она корит себя за всё это дерьмо, в которое мы почти добровольно только что вляпались. На удивление её руки не дрожат ни от страха, ни от холода. Хотелось бы мне надеяться, что она сможет придумать что-нибудь дельное, но сейчас не самое подходящее время для самообмана. Выбор вполне прост: бросаем Катю и убегаем, или едем с ними и молимся всем существующим Богам, чтобы нас просто выебали и отпустили. — У неё недавно выкидыш был. Три дня назад выписали из больницы. Ей очень надо домой, — настаиваю на своём, не сдвигаясь с места, пока двое из парней подходят на расстояние вытянутой руки. Вблизи замечаю, что им скорее лет тридцать, и назвать их парнями даже мысленно больше не выходит. Рассчитываю только на их брезгливость. На то, что станет противно. Хотя по услышанным когда-то от Даши рассказам догадываюсь, что подобным людям может быть противно только добровольно отказаться от того, что само упало в руки. Вряд ли за последние три года в кругу обладателей платиновых карточек расцвели нравственность и сострадание. — Мы её утешим. Да, ребят? — они кивают и посмеиваются, самый говорливый вытягивает к нам руку, почти глатно предлагая за неё взяться то ли мне, то ли Зои. Уверена, ему пойдёт любая. — Ну же, поехали, милые дамы. Заглядываю ему через плечо и встречаюсь взглядом с Катей. Та, кажется, успела слегка протрезветь и теперь смотрит на нас загнанным зверьком, бесупешно стараясь отодвинуться подальше от цепко ухватившегося за неё мужчины. Ненавижу её в несколько раз сильнее, чем в начале этого вечера, и не постеснялась бы сказать, что виновата она сама. Но бросить не могу. — Да что-то не хочется нам с вами ехать, ребята. Извините уж, — бормочет Зоя, но назад тоже не отступает. Мы ведём себя очень неосторожно, позволяя им стоять слишком близко, но у меня ноги будто приросли к асфальту. Пытаюсь убедить себя, что ничего страшного не случится. Если вести себя покладисто и не глупить, нам ничего не сделают. В целом, весь мой прошлый сексуальный опыт тоже удачным не назовёшь, — может и разницы не почувствую? До сих пор протянутая смуглая рука с массивными золотыми часами на запястье кажется занесённым домокловым мечом. Чувствую, как он стремительно начинает опускаться на наши головы и еле останавливая себя от того, чтобы испуганно зажмуриться. Рядом с нами очень резко тормозит машина. Шины проскальзывают по мокрой дороге, и этот звук отбрасывает меня в бездонный омут памяти и страхов. Паника, тщательно сдерживаемая ещё с того момента, как мы выбежали из бара на улицу, застигает меня врасплох и больно бьёт под дых, мешая нормально дышать. Мне страшно посмотреть в сторону. На секунду кажется, что там Яр и его прищуренные серые, проникновенные глаза. И я презираю себя за то, что эта мысль не вызывает у меня должного отторжения. — Что здесь происходит? — голос мужчины незнакомый, громкий и с властными нотками, приятной слуху хрипотцой. Он подходит неторопливо снимает с глаз свои тёмные солнцезащитные очки, обводит взглядом нас с Зоей, буквально вжавшихся друг в друга, потом наших настойчивых ухажёров, заглядывает за их спины, где уже в открытую шмыгает носом Катя. Незнакомец выглядит в точности так, как и положено внезапному спасителю: под два метра ростом, широкоплечий и статный, с короткими тёмными волосами и суровым взглядом, только что не метающим молнии и не прожигающим злодеев лазерным лучом своих больших светлых глаз. Не сказать, что безупречно красив, но черты лица правильные и гармоничные, идеально подходящие образу защитника обиженных и угнетённых. Есть что-то грубое, агрессивно-брутальное в его точёных скулах, остром подбородке и сурово поджатых тонких губах со щетиной на щеках. — Проблемы? — высокомерно спрашивает тот, что протягивал нам руку. Смотрит на внезапного гостя не менее подозрительно, чем я. — Не думаю, — пожимает плечами спаситель, очень аккуратно и почти незаметно оттесняя нас с Зоей за свою спину. — Переговорим, мужики? Те неожиданно соглашаются, отходя на пару метров в сторону. Незнакомец говорит с ними спокойно и прямо на зависть хладнокровно, несколько раз указывает на Катю и спустя пару минут молча забирает её из рук несостоявшегося ухажёра и ведёт к нам. Мужчины уходят молча, переговариваются и даже не оборачиваются в нашу сторону. И только когда они скрываются за углом здания я могу снова нормально дышать и разжимаю уже занемевшие ладони. Впрочем, спаситель тоже не вызывает доверия: ни его чудесное и настолько своевременное появление, ни лёгкость, с которой удалось разрешить щепительную ситуацию, ни эффектная внешность с его очками героя бондианы. — Угораздило же вас, девчонки, — укоризненно качает головой, передавая нам Катю, по своему состоянию напоминающую дорогую куклу с жалкой имитацией искусственного интеллекта и многообещающей надписью «обучаема» на коробке. Судя по её придурковато-заискивающей улыбке, процесс превращения в мыслящее существо снова задерживается. — Хотя я не первый раз сталкиваюсь с подобным. Разок даже подрался в этом баре: какой-то ушлёпок приставал к моей сестре и на все просьбы отвалить орал, что его папочка всех нас купит. Я после того случая сюда ни ногой и вам не советую. — Спасибо вам огромное за помощь! Вы даже не представляете, в какой безвыходной ситуации мы оказались по нелепому стечению обстоятельств, и если бы не вы, страшно представить, как бы смогли выбраться! — тараторит Зоя и подхватывает постоянно стремящееся к земле пьяное тело подруги. В стрессовых ситуациях в ней просыпается истинная внучка советских академиков, дочка уважаемых в своих кругах профессоров и та самая девочка, что росла в огромной квартире в одной из сталинских высоток, играла на фортепиано и занималась балетом, ужинала со столичной интеллигенцией, не отличала Бреда Питта от Тома Круза, зато знала, — и лично в том числе, — всю МХАТовскую труппу. Ковалёва возвращается в свои тринадцать как по щелчку пальцев: спина вытягивается в идеально ровную струну, будто на ней не висит примерно шестьдесят пять накаченных алкоголем килограмм. Скромная улыбка лицеистки-отличницы преображает лицо и даже красные волосы уже не кажутся настолько безвкусно-вычурными. Хочется фыркнуть и назвать её человеком-хамелеоном, но ведь это — лишь результат правильного воспитания. Невольно вспоминается известная присказка про девушку и деревню, поэтому я продолжаю изображать немую и сверлю нашего спасителя недружелюбно-настороженным взглядом. Говорят же, что противоположности притягиваются. Истинная сущность Зои распологает и очаровывает, моя же внутренняя хамоватая провинциалка отталкивает людей сильнее, чем положительный ВИЧ-статус. — Вас подвезти или вызовете такси? — интересуется незнакомец, поглядывая в сторону своей машины. Обычный серебристый Кашкай, покрытый не одним слоем грязи. Стоит прямиком под знаком, запрещающим парковку. — Подвезтиии, — подаёт голос Катя. — Да когда же ты, блять, угомонишься? — тяжело вздыхаю, выпускаю наружу скопившуюся обиду и только подоспевшее чувство разочарования. Хочется уколоть себя размышлениями о том, что ради этой отшибленной девчонки мы с Ковалёвой чуть не отдались на растерзание каким-то выродкам, но вместо этого смотрю прямо на спасителя и не терпящим возражений тоном говорю: — Спасибо за помощь, но мы вызовем такси. Мне кажется, что уголки его губ вот-вот поползут вверх, но ничего не происходит. Очень странный тип. — Знаете, если вас это действительно не затруднит… Мы были бы благодарны, если вы нас всё же подвезёте, — тактично вставляет Зоя, скрывая стыд и волнение за громоздкими фразами. Она ведь не могла потратить в баре все деньги? Перехватываю её виноватый взгляд и утверждаюсь в худших своих предположениях. А у меня с собой снова только несколько жалких соток. Это уже не ирония, а какая-то злобная шутка от судьбы. — Поехали, — без дальнейших обсуждений кивает незнакомец и спешит к машине. Зоя заталкивает что-то бормочущую про настоящих джентельменов Катю на заднее сидение и еле втискивается рядом, параллельно диктует свой адрес. Спаситель представляется Константином, ещё раз настойчиво советует нам в будущем избегать компании неизвестных и настойчивых мужчин, а ещё не увлекаться спиртными напитками, — на этом моменте позади раздаётся пьяное хрюканье, подразумевавшееся как смех, — и разговор стихает. Я напряжённо смотрю на дорогу, чтобы уличить тот момент, когда мы свернём с необходимого курса и на полной скорости рванём в сторону какого-нибудь леса, где удобно прятать трупы. Но Костя едет чётко слегка хмурый в лице по навигатору, не превышает скорость и притормаживает, а не разгоняется на жёлтый, чем немного подкупает моё доверие. Возможно, сегодня лес обойдётся без наших расчленённых тел. — Что вы им сказали? — неожиданно решаюсь прервать тишину, уступая собственному стремлению вставить все недостающие детали в пазл произошедшего у бара. И свои пять копеек. — Ко мне можно на ты. Не так уж я и стар, — хмыкает Костя и бросает в мою сторону заинтересованный карий шоколадный взгляд. — По-видимому считает, что делает это совсем незаметно. — Хорошо. Что ты сказал им, чтобы заставить просто уйти? — Ничего особенного, — он пожимает плечами, — представился, потом соврал, что за вами меня отправил шеф. Я работаю заместителем начальника службы охраны бизнес-центра, что за углом от бара, и этой информации им хватило, чтобы правильно расставить приоритеты. Ребятки-то вроде не из бедных, наверное решили, что найдут себе кого-нибудь посговорчивей. — Найдут, — соглашаюсь я и всё же позволяю себе расслабиться, облокачиваюсь локтем на дверцу, ненадолго прикрываю глаза, ощущая, как напряжение в теле сменяется приятным спокойствием. Тихие щелчки поворотников убаюкивают и после пережитого стресса не замечаю, что подкрадывается сон. Нетерпеливым любовником он прижимает меня к сидению, страстно обхватывает своими горячими руками и погружают в приятную негу.

***

Сон. Во сне я целуюсь. Жадно впиваюсь в его сухие и шершавые губы и вожу по ним языком, пытаясь попробовать на вкус. Прикусываю, делаю ему больно, но не могу остановиться; от вонзающегося в плечи страха прижимаюсь к чужому но знакомому, мужскому рту ещё сильней. Делаю то, сероглазым блондином, чего никогда не позволяла себя в реальности.

***

Просыпаюсь, рывком поднимаясь из вязких глубин постоянно повторяющегося кошмара. Растерянно оглядываю салон незнакомой машины, прислушиваюсь к тому, как ожившая под конец поездки Катя выпрашивает у Кости номер телефона. Горло спирает от смутно знакомого чувства. Кажется, так бывает перед слезами, и это очень странно. Я ни разу не плакала с той восхитительной ночной прогулки по МКАД. Даже когда прорвало кисту и в больнице не удосужилась дождаться полного действия наркоза, начав оперировать по-живому: корчилась и тряслась от боли, но не плакала. А теперь-то что? Мы приезжаем. Костя мнётся, но всё же диктует свой номер, добавляет «обращайтесь, если понадобится…», но слово «помощь» остаётся где-то в глубине салона, бесцеремонно отрезанное хлопком двери, который вышел у меня прямо до неприличия сильным. Наверное, со стороны это выглядит так, будто я чем-то обижена, но на деле мне просто нужно скорее надышаться воздухом, потому что лёгкие будто склеились изнутри. Напоминаю себе, что бабушка не вынесет, если вслед за единственной дочерью и любимой первой внучкой придётся хоронить ещё и меня. Напоминаю себе, что у меня большие амбиции и план по осуществлению поставленных целей на ближайшие несколько лет вперёд. Напоминаю себе, что Даша не дожила до своих двадцати трёх, а я это сделать просто обязана. Когда Зоя открывает перед нами дверь в свой подъезд, плакать уже не хочется.