Новички

Учебный корпус

Больничное крыло

      Чеслок замер у двери, ведущей в лазарет — к счастью, доктора не было на месте, и он смог пройти беспрепятственно. Только вот страшно увидеть это чудовище вновь. Худое, бледное, синеглазое. Поспать сегодня не удалось: сжирало чувство вины и банальный страх. Он ведь не всерьёз желал парню смерти. Да и слышал это только Вайолет… Ну, может, ещё парочка лежащих рядом студентов, но это неважно! Как он мог довести человека до самоубийства?!       Стиснув зубы, Чеслок осторожно нажал на ручку и остановился в дверях, увидев лежащего на постели Романа. Он показался фарфоровой куклой, даже на губах не было цвета, гладкие, словно драгоценный шелк, пряди разметались по подушке, резко контрастируя с белизной наволочки, а вот кожа с ней почти сливалась.       Шаг. Ещё. Ну же, ты же помнишь, как ходить! Такое не забудешь, ну что ты в самом деле? Шаг.       Парень пришёл в себя, лишь вписавшись бедром в угол тумбочки, боль немного отрезвила. Существо на кровати что-то недовольно промычало, заслышав грохот, а затем длинные ресницы дрогнули, оголяя васильковые глаза. Чеслок чуть не задохнулся, наблюдая, как Алёхин приподнимается на локтях, скашивает на него глаза и силится изогнуть губы в улыбке. Полурастёгнутая пижамная рубашка тут же съезжает с плеча, являя руку, перебинтованную до локтя.       Вновь чувствуя подкатывавшую к горлу тошноту, Чеслок заставляет себя опуститься на стул возле кровати, мнётся, стараясь выглядеть естественнее, но быстро понимает, что выходит ужасно. Упирает локти в колени, сводит ладони в замок, успокаивает клубящееся в мыслях отвращение и наконец позволяет себе отвести взгляд:       — Ром… Прости.       Роман явно удивляется, вновь падает на подушки и заходится тихим слабым смехом, очень нежным. Чеслок в очередной раз ловит себя на мысли, что хочет, чтобы этот парень пел под его скрипку, но тут же сгоняет наваждение. Мальчишеское сердце бьётся в противоречиях: презрение или чувство вины, нежность и сострадание или отвращение и ненависть? Всё сплетается в тугой комок, сжимается и пульсирует, не даёт понять, что сейчас испытывать нормально, а что преступно.       — Что смешного?! — не выдерживает Чеслок смеха, идущего вразрез с фигурой на больничной койке.       — Да ничего, дружок… — Рома вытягивает руку к потолку, в этот раз обнажая перебинтованное запястье, сумрачно улыбается, опять как пьяный, и роняет руку на кровать, поворачивает голову к Чеслоку, от чего волосы застилают лицо, оставляя лишь отблеск васильковой радужки. — Знаешь… Я так хотел перестать тебе мешать… И ничего не вышло.       — Ты не мог так поступить из-за меня, — ошалело ответил Чеслок, инстинктивно отпрядывая назад. Спинка стула больно врезалась в лопатки, — я не мог тебя до такого довести!       — Нет-нет… Ты не понял, — Алёхин протянул руку и осторожно взял ладонь Чеслока в свою, вынуждая повиноваться, поднёс к губам и ласково чмокнул в костяшки, зная, что сейчас ему этого не запретят. — Я довольно влюбчив, но то, что я испытываю при виде тебя, ни с чем не сравнить. Такая одержимость… Как у наркомана в ломке. Трогать, видеть, слышать, желать и ещё миллиард хочу. И всё это при условии того, что я без труда могу зацепить почти любую девушку. А хочу видеть рядом тебя. Смешно? Конечно. Особенно при учёте того, что я тебе противен. Ты презираешь меня за то, чего я не делал. Нет, я курил, конечно… Один раз. Но ведь общагу поджог не я… А ты меня ненавидишь.       Чеслока затрясло, неизвестно сколько бы ещё пришлось слышать этот бред, если бы в палату не влетел Джонатан, и, пожалуй, впервые за всё время его пребывания в Уэстоне, это было как нельзя кстати.

***

      Вайолет отвёл взгляд, впервые за долгое время чувствуя себя неловко среди префектов. Все хмурятся и нервничают, конечно, такие новости, сначала пожар, потом совет, а в довесок попытка суицида.       — Я бы на твоём месте сам сказал Ливингстону, а то после услышанного вчера, думаю, он лично разнесёт весь колледж, за то, что его приятеля обидели, — раздражённо бросил Редмонд, оглядываясь по сторонам.       — Кто его обидел? Ну скажи, кто? — взвился обычно спокойный Лоуренс. Вчера и ему досталось за компанию, когда Джонатан поднял вопрос о собственном переводе в другой дортуар.       — Давайте всё же скажем. Как бы там ни было, они друзья, — ответил Гринхилл, отводя взгляд.       — Ладно… — Грегори поплотнее натянул капюшон и развернулся, чтобы уйти. — Там кто-то на гитаре играет… Проверю.       — Вайолет, это не моё дело, но Чеслок в порядке? — обеспокоенно спросил Эдгар. — Как я понял из твоего рассказа, новичок сделал это из-за его слов.       Грегори нахмурился, стиснул кулаки под длинными рукавами накидки и ответил куда более резко, чем планировал:       — Вынужден согласиться. Это только его дело, но если тебя интересует моё мнение… Проблемы с головой не дают новенькому права обвинять в собственной слабости других.       Эдгар поёжился от тона друга и быстро перехватил его за плечо:       — Не злись. Мы пойдём с тобой и…       Договорить он не успел, мелодия гитары оборвалась на половине аккорда, мимо пулей пронёсся Ливингстон, а следом в коридор из класса выбежали Фокс и Тафт. Эд лёгким жестом поймал рыжика за шкирку и вынудил остановиться, хотя тот явно намеревался догнать Джона.       — Да он его убьёт! — гнусаво пропищал Ник. — Голыми руками! Прям в лазарете! Ну, Эд, отпусти! Ну, не надо. Ну, будь ты человеком, твою мать.       — А то он что-то страшнее подзатыльников в этой жизни видел. Не ной. Этому придурку полезно будет.       — Эд!       — Тихо! — резко заткнул их Гринхилл, — что опять произошло?!       На шум уже начали стекаться студенты, среди которых нашлись и Мидлфорд с Клейтоном. Пришлось разогнать всех, кроме собственных фэгов, прежде чем допрашивать Фокса. Впрочем, допрашивать Фокса — извращение, найти хоть какие-то логические цепочки немыслимо, так что ситуацию спас Тафт, потрудившись объяснить всё самостоятельно:       — Кто-то из младших рассказал, что Алёхин вскрылся. А ему нельзя этого делать, там какое-то обследование по возвращению должно быть по дееспособности. С новыми порезами он, естественно, всё провалит, возможно, обратно в дурку уедет, — с явным неудовольствием произнёс Тафт, перехватывая вырывающегося Фокса покрепче. — Ну, а Джонатан, собственно, только что пообещал его придушить, потом оживить, ещё раз придушить и потом уже тихонько прикопать где-нибудь. Пойду профессору Морту скажу, я эту фурию сам оттаскивать не собираюсь.       — Ну Эд… — простонал Николас, вертясь юлой и абсолютно игнорируя взвинченный взгляд Гринхилла.       — Что, Эд? Ну что? Мне его за шкирку идти ловить, как тебя? Толку-то? Он Морта то через раз слушается, меня пошлёт, не сомневайся. — Тафт наконец отпустил воротник пиджака, от чего рыжик грохнулся на пол, но без труда перекатился через голову и тут же унёсся догонять Джонатана. Эд зло цыкнул:       — Дурдом.       — Не пойдёшь за ними? — хмыкнул Редмонд, скрещивая руки на груди.       — А мне делать больше нечего? Я же сказал, предупрежу профессора Морта, если захочет — разгонит всех, нет так нет, — Тафт передёрнул плечами. — А вообще Ромку давно пора обратно в мать засунуть и во что-нибудь адекватное перетр… переделать.       Префект Лисов поперхнулся воздухом, но делать замечание изящной фразе не стал:       — То есть твой приятель режется не впервые? — Редмонд изогнул бровь.       — Регулярная комедия. То девушка бросила, то за крашенные ногти отругали. Достал.       Лоуренс раздражённо потёр переносицу и обратился к Клейтону, молча наблюдавшему за происходящим:       — Иди на урок, мы сами разберёмся.       — Да, мистер Блюэер, — растерянно ответил фэг, разворачиваясь, чтобы уйти.       Мидлфорд напрягся, нервно взглянул на Тафта, но тот с безразличным видом рассматривал что-то за окном. Эдвард нервно вздохнул и обратился к своему префекту:       — Сэр, разрешите обратиться.       — Говори.       — Позволите пойти в лазарет? Я не уверен, что там всё закончится спокойно…       — Вместе все пойдём, — раздражённо бросил Герман и взглянул на Вайолета. — Не против?       

***

      Джонатан резкими шагами прорезал суету коридора, влетел в лазарет, игнорируя растерянные взгляды и перешёптывания за спиной. Тупая бессильная злость затянула глаза туманной пеленой.       Чеслок вздрогнул, обернулся на дверь, а Роман и бровью не повёл, заходился истеричным, но тихим смехом.       Ливингстона это лишь больше рассердило, почти пролетев над полом, он оказался у постели Ромы, рывком поднял его руку и оглядел бинты. Пощёчина оказалась неестественно звонкой.       Алёхин в удивлении поднял брови и приложил ладонь к покрасневшей щеке, не понимая, что только что произошло. Дора впервые его ударила. Впервые. А поводов он давал с избытком. Бывали, конечно, лёгкие подзатыльники, но они воспринимались как нежная материнская забота и вызывали в ответ только лёгкие смешки и виноватую улыбку.       Чеслок среагировал моментально, поймал и крепко сжал руку Джонатана, словно тот собирался продолжить избивать парня:       — Ты что творишь?!       — Что надо, — огрызнулся Джон и, высвободив руку, схватил Романа за волосы, оттягивая голову назад. — А ты меня понял?!       — Нет, — холодно отозвался Алёхин, хотя и заметно напрягся. — Не тебе читать мне нравоучения.              Джон закусил губу, сверля его взглядом, но быстро отвлёкся на шум, за дверью началось столпотворение, впрочем, не до этого сейчас.       — Паскудыш, ты знаешь, в чём между нами разница? — прошипел Джонатан.       Роман криво улыбнулся, натянутые чужой рукой волосы его мало волновали:       — В том, что я режу руки, а ты предпочитаешь вешаться? — всё с той же ледяной насмешкой ответил Роман.       — В том, что за меня не отвечает никто, моим родителям глубоко плевать, где я и что со мной происходит, — со злостью выплёвывал слова Джон, столь увлёкшись, что не заметил, как в палату, если это место можно так назвать, ворвались префекты, — а за тебя отвечаю я.       — Ливингстон! — Гринхилл резко оттащил парнишку. Страшно конечно, так грубо обращаться с ним, особенно зная, что это девушка, но и смотреть, как на твоих глазах избивают студента не хотелось.       Джон не сразу сообразил выпустить иссиня-чёрные волосы из цепких пальчиков, так что Рома нелепо грохнулся с кровати, но возвращаться не стал, сел на полу, сложив ноги по-турецки, опёрся спиной о каркас кровати, чуть хмурясь, смотрел на префекта Львов и своего приятеля. Ему очень не нравилось, что с Дорой кто-то может так грубо обращаться.       Дополняя образовавшийся кавардак, в дверном проёме образовались Морт и Тафт. Николас, которого, кстати говоря, префекты и Мидлфорд всё же догнали, тихо пояснял Эду, что произошло. К всеобщему удивлению и возмущению, тот разошёлся весёлым смехом:       — Пощёчина, серьёзно? Джон, я пропустил. Можешь повторить?       Джонатан набрал в грудь побольше воздуха, припоминая самые изысканные и в тоже время самые нецензурные выражения, но Инек подорвался с места, перехватил его у Германа и прижал спиной к себе, свободной рукой зажимая рот:       — Всё. Тихо.       Ливингстон растерялся, болотные глазки заметно округлились, метнулись к лицу профессора. Прошло несколько секунд, прежде чем Джон вырвался и вылетел в коридор, от души хлопнув на прощание дверью.       — И за какие грехи мне это, — хмыкнул Морт, оправляя белоснежную рубашкуб — Мальчики, идите на уроки. Ром, а ты чтобы извинился, как отсюда выйдешь. Я вечером зайду, посмотрим, что с твоим «творчеством» можно сделать.       У Чеслока шок сменился праведным гневом, чувство вины до последней капли вытеснило презрение в ту секунду, когда пустую палату наполнил звук пощёчины:       — Какой к чёрту «извинился»? Он его ударил только что!       Тафт прыснул, происходящее веселило только его:       — Слушай, я тут единственный, кого Джон когда-либо бил, так что со всей уверенностью заявляю, это — нежно погладил.       — Я понял, — перебил его Рома, обращаясь к Морту, — передай, что мне стыдно… Реально что-то не подумал.       Тощая фигура нехотя поднялась и убрала прядь волос с левой стороны за ухо — совсем как делала это Дора, правда, здесь она затягивала короткий хвост на затылке, но всё же. Годы дружбы вынуждают красть друг у друга привычки.       — Инек, они же помирятся? — тихо и грустно спросил Фокс, от волнения забывший, как надо обращаться.       Не слушая ответ, опомнившийся Мидлфорд вылетел следом за Джоном, ещё сам не понимая, что может сделать. Догадывался только, что его пассия будет в классе фехтования, хотя урок у «синих» вроде как был в другом крыле.       — А это зря, — с усмешкой прокомментировал в догонку Эд, успевший отодвинуться от двери уже во второй раз. — Мистер Редмонд, может, пойдём? Сомневаюсь, что этот цирк хоть кому-то удовольствие доставляет.       — А не слишком ли тебе весело? — недовольно спросил Эдгар, его явно злила реакция своего студента.       Эд пожал плечами:       — Я так же реагировал, когда только с ними познакомился, поэтому понимаю вас, но серьёзно относится к происх… Рыжий, ты чего ревёшь? — в голосе парня послышалось искреннее удивление, даже Роман наконец обратил на друзей внимание, сверля взглядом хлюпающего носом Фокса. — Да помирятся они, господи, хватит. Пошли.       В палате, наконец, остались Морт с Алёхиным и Чеслок со своим префектом. Вайолет присел на свободную койку и закрыл голову руками:       — Я ничего не понимаю…       Морт вздохнул и положил руку ему на плечо:       — Всё нормально, не грузись лишний раз. Понимаю, что и пожар, и наш змеёныш тебе много нервов испортили, но правда, всё решится.       Грегори поднял на него глаза, явно удивляясь. Даже их методист не проявлял такого внимания к студентам, а тут вообще профессор зелёных. Ему-то какое дело?       — Если уж вы с ними знакомы или друзья, то какого чёрта ничего не делаете?! — почти выплёвывая слова спросил Чеслок, одновременно укладывая Романа обратно в кровать.       Морт хмыкнул и покачал головой, в его фигуре оставалось всё то же железное спокойствие, его уже не могли выбить из себя ни истерики Джона, ни селфхарм Романа, ни слёзы Николаса, да даже драки Доры и Эда он первым научился воспринимать как что-то само собой разумеющееся:       — Цена дружбы, ты либо принимаешь закидоны близких тебе людей и учишься на них не реагировать, либо бежишь сверкая пятками.       — Это. Не. Нормально, — процедил Чеслок.       — Как знать. Вы пойдёте на уроки или хотите с этим чудовищем нянчиться?       — Что? — растерялся префект.       Инек сдержанно вздохнул:       — Могу предположить, что после увиденного вы вообще не спали, если вам нужно время на отдых — я предупрежу профессоров, отдохнёте.       — Да, пожалуйста. Я здесь останусь, — так же растерянно ответил Чеслок. Вайолет лишь кивнул.       

***

      Эдвард, позабыв про уроки, подбежал к пустующему классу фехтования, опасливо вошёл внутрь. Джон был здесь, сидел на подоконнике, корябая кружочки-ожоги на запястье. Услышав скрип двери, торопливо стёр слёзы тыльной стороной левой руки и повернул голову к вошедшему:       — А, Мидлфорд… Тебе чего?       Эдвард сглотнул… И в самом деле, на что он надеялся? Что придёт, а Джон упадёт к нему в объятия? Глупо, этот парень был последним, кому могла потребоваться жилетка для слёз. Но всё же он спросил, задавливая собственную гордость:       — Чем я могу помочь?       Джонатан криво усмехнулся, сдирая корочку с ожога:       — Смешная шутка… Да ничем, Эд. Ничем. Топай на уроки и не лезь не в своё дело, ладно?       Мидлфорд поджал губы, торопливо подошёл к Ливингстону и очень нежно взял его руки в свои, не позволяя и дальше издеваться над собственной кожей. Эдвард стыдливо поймал себя на мысли, что тыльная сторона правой руки Джона выглядит отвратительно. Под большим пальцем ожог, под остальными — сыпь и мелкие ранки, еле заметные пузырьки.       — Я правда хочу помочь…       — А у тебя есть машина времени или волшебная палочка, чтобы отменить всё случившееся в жизни дерьмо? Думаю, нет. И у меня тоже. Поэтому забей и занимайся своей жизнью, а я займусь своей, — Джон на секунду поднял на него глаза, но тут же отвёл и выдернул руки. Только Инек любит глаза, он говорит, что в них распускаются цветы, а для остальных это грязные болотца. Да и руки. Кто может добровольно их касаться?       — Нет. Тебе плохо, и я хочу помочь, — твёрдо заявил Эдвард, вновь упрямо беря ладони Джона в свои, на этот раз чуть крепче.              — И с чего такое рвение? — устало переспросил Джон, перестав отнимать собственные руки, упрямо смотрел в окно.       Эдвард, уже злой от банального волнения и бесконечной суеты, появившейся в Уэстоне с появлением этих ребят, выпалил почти не дыша:       — Да потому что я люблю тебя!       — Что? — тихо переспросил Джон, не веря услышанному.       Повисла мёртвая тишина, Джонатан молча пялился на то, как лицо Эдварда заливает краска, позабыв о том, что его глаза некрасивые, позабыв о том, что ему предстоит объясняться с Ромкиным психиатром… Да обо всём позабыв. Его нельзя любить, он-то знает. Это что, злая шутка?       — Меня нельзя любить… Странные у тебя шутки, — так и сказал, как подумал, слово в слово. Вновь освободил руки и отвернулся к окну, лелея невозможность быть любимым.       — Можно, — твёрдо повторил Мидлфорд, уже не жалея, что сказал. Надо будет — наизнанку вывернется, но докажет этому парню, что он его действительно полюбил, почти не зная.       — Знаешь… У меня там в лазарете друг с разрезанными руками, а ты мне говоришь о каких-то чувствах… Эгоистично, не находишь? — в голосе Джонатана не было привычной звонкости и суеты, да и выглядел очень жалко.       Эдвард отвёл взгляд, потёр сгиб локтя и тихо вздохнул:       — За это прости… Действительно момент неподходящий. Так чем я могу помочь?       — Да что ты привязался! Просто отстань от меня! Отстань и всё! — сорвался Джонатан. — Мне хреново, как ты не поймёшь. Я не смог предостеречь человека, за которого отвечаю головой, от очередной глупости, он рискует уехать в психушку. Мне этого не надо. А тут ещё ты со своими признаниями. Да ты хоть знаешь, какой я?!       Мидлфорд присел на подоконник рядом с Джоном и крепко его обнял, теряясь от вида слёз, побежавших по веснушчатым щекам:       — Джон… Ты самый удивительный человек, которого я когда-либо встречал.       — Ты смеёшься?.. Это всё дешёвая бутафория, чужие шутки, чужие привычки, мечты свои и о тех стыдно говорить. Целей нет, смысла жить тоже. Да и что во мне можно любить? Наигранный характер? Здесь я постарался, на деле, я лет до пятнадцати слово поперёк боялся сказать. Внешность? Да в это тем более не поверю, эти руки, эти глаза. Мне тошно, когда я вижу своё отражение.        Эдвард нежно прижимал его к себе, гладил по плечу и слушал, не веря ни одному слову. Так не бывает, такие люди не могут быть фальшивкой, он обманывает сам себя. Джон плакал, искренне и взахлёб, то ли от усталости, то ли и правда от ненависти к себе, к собственной слабости, а Эдвард, повинуясь какому-то порыву, целовал ожог на его руке, залитые слезами веснушки, нежно гладил волосы цвета воробьиных перьев, принимал и признавал стыдные для другого чувства. Джон не говорил о взаимности чувств, но и не запрещал прикасаться к себе, то ли для него это ничего не значило, то ли он просто не понимал, что происходит.       Постаравшись улыбнуться как можно нежнее, Мидлфорд аккуратно стёр очередную мокрую дорожку с его щеки и взял за подбородок, взгляд тут же упал на губы, искусанные и обветренные, но это не отторгало.       На секунду встретился с Джоном взглядом, словно спрашивая разрешения, нежно и неумело поцеловал. Дора отвечала, ещё более нежно, чем он. Ей ничего не стоило и отказать и принять его чувства. Человек жаждущий смерти ограничивает себя куда меньше чем те, кто никогда не задумывался о собственной кончине.       Вкус слёз на нежных губах, стук сердца, а главное, сумбурность происходящего и новая грань чувств кружили голову. Дора отстранилась первой, положила голову ему на плечо и спрятала нос в лацканах школьного пиджака.       — И не стыдно? — тихо спросил уже Джонатан, чуть опуская голос, чтобы ненароком себя не выдать ещё и Эдварду.       — Ч-что?       — Уроки прогуливать…