Терапия

Когда утром Кенма выходит из комнаты, он думает о паразитах из класса нематод. Черви, мозговые черви. Они размножаются в воде – так уж нашептала им матушка природа, а потому всякий раз, когда они попадают, скажем, в голову кузнечика, они заставляют его топиться. Кузнечик живёт своей кузнечной жизнью. Скачет, стрекочет, скачет, стрекочет, скачет, стрекочет, скаЖИ А ПОЧЕМУ БЫ НАМ НЕ ПОЙТИ УТОПИТЬСЯ?! Кенма знает это, потому что по дороге до Нанкина в машине была включена аудиокнига «Паразит – царь природы». А может, это была «Мозг зомби: научный подход к поведению ходячих мертвецов»?.. А может, в нём не было ничего научного, а в мертвецах – ничего ходячего. Кенма знает это, потому что в его голове такой же паразит. У него есть имя, но его нельзя произносить. Скажешь три раза перед зеркалом – и он не появится. Четыре скажешь – не появится. Пятьдесят миллиардов тысяч раз скажешь – не появится (в мертвецах нет ничего ходячего). У него в мозгу такой же червь, и когда Кенма живёт свою кенмовскую жизнь, разлагается и разбивается, и развеивается, и растворяется, и разВЕ ТЫ НЕ ХОТЕЛ БЫ ЧТОБ ИЗ ВАС ДВОИХ В ЖИВЫХ ОСТАЛОСЬ ЧУТЬ БОЛЬШЕ ПОЛОВИНЫ ЧЕЛОВЕКА?! Он не просит о двоих, но хоть один бы, хоть один из них вышел бы из того номера целым – разве эта просьба настолько безумна?.. Пожалуй. Пожалуй, да. Он не имеет права просить о большем – зле. О меньшем – не имеет.

Ты с самого первого дня знал, что так всё и закончится.

С первого взгляда, с первой его ебучей ухмылки ты знал: никто из вас не выберется из этого пиздеца живым.

А знаешь, кто ещё об этом знал?..

– Ты ещё здесь, – хмыкает Кенма. Акааши Кейджи пьёт кофе на кухне. Утром он не зашёл к Кенме и не спросил, какой кофе ему сделать, чтобы потом сделать совершенно другой. И сейчас в его руках нет планшета, а вместо рубашки и пиджака на нём толстый вязаный свитер с высоким уютным горлом. Он никогда не носил такие (он всегда работает, даже на выходных), потому что под свитером не спрячешь пистолет так, чтобы достать его за секунду. Кенма понятия не имеет, где он вообще взял его, этот свитер. Когда? Зачем? Он явно купил его здесь, в Исландии, потому что ни в одном из краёв света, где они побывали за полтора года, свитер бы ему не понадобился. То есть это случилось недавно. Месяц назад. Максимум два.

О чём ты вообще дума…

«Нет, погоди, это важно». Акааши выехал в город за продуктами. По пути он заехал в магазин одежды: может, это было спонтанно – его взгляд зацепился за витрину. Может, он спланировал это: внёс шопинг в свой ежедневник. И вот он в магазине. Меряет свитер. Щупает его. Проверяет ярлычок, чтобы понять, сколько в нём от животного, сколько – фальши. Он знает, что в нём он не достанет пистолет за секунду. Не наденет этот свитер на работу, а он всегда работает, даже на выходных. Он понимает, что в день, когда он наденет этот свитер, он будет либо уволен, либо мёртв. Либо мёртв будет Кенма. И он покупает этот свитер. Понимаете ли… Какой-то из трёх вариантов его устраивает. – Здесь, – Акааши пожимает плечами, смотрит на Кенму в упор. Оценивает: сколько в нём от животного, сколько – фальши. – Но ты тут больше не работаешь. – Работаю. Кенма думает: вот же ублюдок. Собирается загазлайтить его в его же доме? Намеревается стоять в этом свитере предателя с одной чашкой кофе в руках и делать вид, что вчера ничего не произошло, будто… Оу. Нет. Нет, это ведь не… – Эм… Доброе утро, – Бокуто выглядывает из-за перегородки с опаской, осторожно щемится на кухню, будто выползает из окопа в разгар сражения, на которое его никто не звал – или звал, но косвенно, полунамеренно, «плюс один» в приглашении, никакого именного бейджика. Его щёки красные, а неловкость болезненна, и Кенма кривится, глядя на его перекроенное стыдом лицо. – Я… В общем… Ну… Акааши избавляет его от страданий: ласково, как укол эвтаназии в ветеринарной клинике (слёзы, и руки, и лапы, и прижатый к груди ошейник), он говорит: – Бокуто-сан, – а потом поворачивается к Кенме – ветеринару, забывшему в его псе скальпель. – Он нанял меня. – Бокуто, – тупо повторяет Кенма, и скальпель, забытый в собаке, найден: он стоит у него поперёк горла, – нанял тебя. – Да. Теперь я его телохранитель. – Но Бокуто мой телохранитель. – А я – его. Кенма молчит охуевающе. Акааши – снисходительно. Бокуто – виновато. Карусель молчания раскручивается, набирая ход, и лошади бегут, бегут табунами, точно таких же лошадей собирал Бокуто в Токио, и Акааши подкладывал ему детали паззла под пальцы, и лошади бегут, спотыкаются, падают и ломают ноги. Что делают с лошадью, сломавшей ногу? Кенма смотрит на Акааши и думает: что делают с лошадью, сломавшей ногу? Что делают с лошадью, пырнувшей тебя ножом в спину? Когда Бокуто собирал паззл в Токио, а Акааши подкладывал ему детали, Кенма был рядом, но его не было. Когда Акааши печатал что-то на диване, а Бокуто смеялся, сидя у него в ногах, и Акааши отворачивал от него ноутбук, прикрывал экран, Кенма проходил мимо, но никогда – по касательной, потому что его не было. Никогда они жили в домике в горах с дверью, которую не надо запирать, и фоном грохотала стиралка, Кенма стоял на каминной полке, но его не было. Его не было, никогда не было в этом уравнении, он не неизвестное, не искомое – эти функции выполнял другой человек, который уже известен и найден – я нашёл его НАШЁЛ ЕГО

Тшш. Хватит.

Кенма смотрит на Акааши, который теперь работает на Бокуто, который всё еще – пока что – работает на Кенму и понимает, что их – их троих, но теперь не троих, теперь двоих плюс один, и он не уверен, что лишний здесь Акааши, нет, нет, лишний здесь совсем не он – их фундамент накренился, днище их лодки протекает, устойчивая экосистема навсегда разрушена: пчёлы сдохли. Без пчёл им всем пизда. – Заебись, – говорит он. Бокуто всё ещё стыдно. Акааши всё ещё нет. Кенма отворачивается от них, чтобы сделать себе кофе. Он не уверен в том, что знает, как работает кофеварка. – Давай я помо… – Заткнись. Не… трогай. Меня, – цедит Кенма, жестом останавливая ринувшегося на помощь Бокуто. Но Котаро остаётся стоять рядом. Мяться с ноги на ногу, щёлкать пальцами. От него пахнет… Пахнет… Хм. – Когда? – спрашивает Кенма. – Что? – Когда ты нанял Акааши? Официально. – Э-э-э… Сегодня утром? Кенма кивает, дёргая рычажок. Кофеварка фыркает ему в лицо горячим паром, разъедающим кожу смехом. Он вытирает лицо, тоже фыркая. – Ха… Ха-ха… – Кенма? Ты… Эм… – Бокуто сложно подобрать слова – слишком неловко ему без пчёл, тяжело. А Акааши больше нет никакого дела. Их не связывает контракт – а значит, ничего не связывает. Но Кенма качает головой, продолжая улыбаться – он, видите ли, дебил. Это диагноз такой: конченый ебанавт. Потому что Акааши вступил в должность телохранителя Бокуто сегодня утром. Вчера вечером Кенма его уволил. У них была ночь. Одна ночь, когда Котаро не был Кейджи ни коллегой, ни начальником. У них была одна ночь, после которой Акааши Кейджи появился на кухне в тёплом толстом свитере с высоким, мать его, горлышком.