Drink With Me

Ты никогда не знаешь, чем себя занять в выходные. Дело не в том, что ты трудоголик, а в том, что искренне любишь свою работу и ненавидишь бездельничать. В дерьмовой однокомнатной квартире можно сделать не так уж много домашних дел, и, несмотря на то, что ты очень общительна, у тебя нет друзей, с которыми можно было бы встретиться. Ты всегда слишком быстро переезжала, чтобы завязывать прочные связи. Это никогда тебя не беспокоило. Тебе достаточно нравится компания самой себя. И после того, как ты столько времени провела в клубной толпе, общаясь с сотней разных лиц, которые подходят к бару, приятно немного побыть в одиночестве. Чаще всего, когда тебе становится беспокойной в пределах своей квартиры, то ты просто гуляешь по городу. Иногда часами. Это дает возможность подумать; твой разум и тело свободны бродить бесцельно. Несмотря ни на что, ты всегда оказываешься внутри одного из общественных подъемников, поднимаясь по склону скалы к верхней набережной и реке, которая протекает вдоль нее. Огни Пилтовера мерцают сквозь ночной мрак, освещая высокие шпили и аккуратные однотипные здания. Над всем ними возвышается башня HexGate. Символы, выгравированные на гигантской металлической сфере ее вершины, пульсируют нежно-голубым цветом, даже когда не используются активно. Ты хмуро смотришь на нее со своего места на другом берегу реки, опираясь локтями на перила набережной и слегка наклоняясь над бурлящей внизу водой. По твоему мнению, колоссальная башня — это не более чем постоянный средний палец, направленный тем, кто, несомненно, добывал камень для ее строительства. Экономический бум, который хекстек принес с собой в туризм и торговлю, только послужил тому, чтобы еще больше пролить свет на тошнотворное неравенство между двумя городами. В то время как Пилтовер процветает больше, чем когда-либо, в Нижнем городе ни черта не изменилось. Заун отстал еще больше, барахтаясь под постоянно растущей грязью и загрязнением, которые принесли с собой все эти новые воздушные корабли. Это неоспоримое доказательство того, что халатность Совета никогда не была вызвана нехваткой ресурсов. Только нехваткой дерьма. Ты вытягиваешь руку, показывая средний палец в сторону насмешливого строения и Совета, который его построил. Несколько лодок лениво дрейфуют по реке, и ты можешь услышать слабую суету Нижнего города вдалеке позади. Набережная в это время ночи почти пуста. Оставляет тебе только шум воды для компании; убаюкивающий напор и случайный шлепок воды о каменную набережную под ногами. Зимний воздух колючий. Он щиплет щеки и нос, но он намного свежее, чем он был на всем пути по Переулкам. Настолько чистый, что почти больно дышать. Итак, ты закуриваешь сигарету. Ты приподнимаешь подбородок, выдыхая, и дым устремляется в сторону дальних берегов. Но бриз уносит его прежде, чем он успевает испортить драгоценный воздух Верхнего берега. Не то чтобы он когда-либо достигал этого расстояния. Твои чувства обостряются от почти неслышного шороха слева. Ты резко поворачиваешь голову в сторону звука и дрожишь как банный лист, выбрасывая сигарету в воду, когда сжимаешь и перила, и грудь; пульс резко подскакивает под ладонью при виде темной фигуры, которая теперь небрежно опирается на балюстраду рядом с тобой. — Черт, Силко, — шипишь ты, чувствуя, как облегчение накрывает тебя тяжелой, головокружительной волной, — ты напугал меня до чертиков. Его взгляд устремлен на реку, но губы слегка кривятся под высоким поднятым воротником пальто. — Привычка, — сухо отвечает он. — Да, ну, если бы я умерла от сердечного приступа, ты бы сейчас чувствовал себя виноватым. — Только немного. Ты игнорируешь насмешку и лезешь в карман за сигаретами и зажигалкой. Ты можешь почувствовать, как Силко поглядывает на пачку в твоей руке как щенок, ждущий объедков. — Ты чертов дымоход, — бормочешь ты, вытаскивая две сигареты и кладя обе в рот, чтобы можно было поджечь концы, одновременно защищая пламя от ветра. Ты передаешь ему одну, и он с готовностью берет. — Что ты тут делаешь, шпионишь? — Я не шпионю, — говорит он через фильтр. — Тогда выбери слово, которое тебе больше нравится, — говоришь ты, выпуская в его сторону облако дыма, — как насчет «ходить с важным видом»? Это подходит, я думаю. Его взгляд холодно скользит к тебе, сигарета остается между его губами еще мгновение, прежде чем его рот сжимается, когда он затягивается. Он вынимает ее двумя пальцами в перчатках, чтобы четче говорить. — У меня есть дела на верфи, — дым клубится у него изо рта вместе со словами, — Я подумал, что зайду и проверю, стоит ли еще Пилтовер. К сожалению, я вижу, что стоит. Ты выдыхаешь дым через нос с мрачным смешком. — Так ты обычно проводишь свои выходные? Показываешь непристойные жесты бедным жителям по ту сторону реки? Ты ухмыляешься: — Мне нравится приходить сюда и прочищать легкие, — ты глубоко затягиваешься сигаретой, чтобы подчеркнуть свою мысль, — И ты шпионил, да? Смешок срывается с его губ. Но он этого не отрицает. — Севики нет? — спрашиваешь ты, бросая взгляд через плечо. — Занята контролем поставок. — Думаешь, это разумно — ходить в одиночестве? Учитывая, что на прошлой неделе тебя чуть не убила очень опасная женщина? Несмотря на безразличное выражение лица, видно, что ему весело: — Я уверен, что смогу с ней справиться, если она появится. — Ну не знаю, — скептически отвечаешь ты. — Я слышала, что она очень опасна. — А я слышал, что она болтливая девчонка. — Я слышала, что она может убить человека, имея с собой всего лишь прищепку, кусок колбасы и мизинец. — Мизинцы легко удаляются, — говорит он, небрежно щелкая свободной рукой так, что в его ладони в перчатке внезапно появляется крошечный метательный нож. Лезвие отражает огни далекого города. Ты приподнимаешь бровь: — Я думала, что «Севика занимается расчленением», — цитируешь ты. — Я солгал. Этим занимаюсь я. Я подумал, что избавлю тебя от правды, учитывая, что ты и так выглядела явно изможденной. Ты скорчила ему рожицу, а он ухмыльнулся, убирая нож обратно в рукав. — Сколько из них ты носишь с собой? — Много. Ты окидываешь его взглядом с ног до головы: — Где ты их все прячешь? Он проводит языком по внутренней части щеки, чтобы скрыть свое веселье от твоего двусмысленного тона, и ты хихикаешь, затягиваешься сигаретой и снова поворачиваешься лицом к реке. Вы оба молча смотрите на воду в течение минуты. — А тебе часто удается ходить по мосту? — спрашиваешь ты. — Не по работе. Ты фыркаешь: — Когда кто-нибудь с этой стороны реки ездит в Пилтовер по работе? Обычно они делают то, чего им не следует делать. — В таком случае да, иногда. А ты? Ты качаешь головой: — Только несколько раз, когда была подростком, - ты знаешь, как это бывает. — Да, — подтверждает он с ухмылкой. Ты имеешь в виду давнюю заунитскую традицию; обряд посвящения, на самом деле. Украденная ночь веселья с друзьями, проведенная в беготне по незапятнанным улицам Пилтовера, когда ребенок Нижнего города доживает до своего шестнадцатилетия. Условия жизни в Разломах таковы, что многие этого не делают. Так что это праздник. И иди на хер, Город Халатности. Распитие спиртных напитков несовершеннолетними и общее нарушение общественного порядка - это весело, но главная цель ночи - добраться до Фонтана Чистоты - показного водного сооружения в центре крупнейшего общественного парка города. Это так же элитно, как это звучит. Золотая табличка воспевает добродетель и честность Пилтовера; и все это - просто для развлечения прогуливающихся по парку, поскольку в нем циркулирует вода, которая в десять раз чище любой питьевой воды в Нижнем городе. А вся конструкция фонтана - это чистый, поразительно белый цвет, который буквально просит, чтобы его поимели. Именно здесь Дитя Зауна оставляет свой след в мире в виде отпечатка руки. Немного краски на нетронутом кирпичном основании - напоминание жителям Пилтовера, что весь их город построен на сломанных спинах другого, о котором они предпочли бы забыть. Вот еще одна крыса из сточной канавы сделала это, несмотря на все трудности. Все еще здесь; живая и пинается, царапает и трудится под их ногами. Традиция насчитывает столько поколений, что никто уже не знает, кто ее первым начал. Есть старая бабушкина сказка, что круглое основание фонтана раньше было меньше, но что оно выросло в окружности с годами из-за постоянно растущих слоев белой краски, которые им приходилось добавлять, чтобы скрыть неумолимые отметины. И поскольку это длится уже много десятилетий, парк всегда хорошо охраняется. Поэтому это предмет гордости, если тебе удалось оставить свой след на фонтане, не попав в руки миротворца и не проведя ночь в камере. Только самые смелые и ловкие добираются до конца в наши дни. — У меня он был фиолетовым, — говоришь ты с ухмылкой, вспоминая, как яркие капли краски попали на форму охранника, который не успел тебя поймать. — А у тебя? Нет никаких сомнений, что Силко также добился успеха. — Черный. Ты закатываешь глаза: — Ты такой эмо. — Я выбрал его только потому, что его труднее всего замаскировать. Думаю, что им потребовалось больше, чем несколько слоев, чтобы избавиться от моего пятна. Метод, лежащий в основе его безумия; даже в подростковом возрасте. Тебе интересно, сколько слоев краски отделяют отпечаток твоей руки от отпечатка руки Силко. — Мне и моим друзьям исполнилось шестнадцать примерно в одно и то же время, — продолжает он. — Поэтому мы решили оставить свои следы все вместе, все сразу. Миротворцы не знали, кого хватать первым. Мы устроили идеальный беспорядок - зеленый, черный и синий. Ты находишься справа от Силко, поэтому можешь видеть только его океанский глаз, глядящий на воду. Но ты не ошибешься в его задумчивом выражении. Потому что мой папа одинок. — Где они сейчас? — Мертвы. — Это единственное слово наполнено слишком большим количеством тонкостей, чтобы даже начать их расшифровывать. — Ох, — просто отвечаешь ты. Долгая пауза. Он стряхивает пепел сигареты в воду: — Один из них пытался утопить меня в этой самой реке. Ты понятия не имеешь, как на это реагировать. — Звучит как насмешка. Глоток воздуха. — Могло бы звучать. Силко наклоняется к тебе, все еще опираясь предплечьем на перила. Оба глаза сверкают в темноте, хотя оранжевый, кажется, светит немного ярче. — Вот как я это получил, — ему не нужно жестикулировать, чтобы ты точно поняла, о чем он говорит. — Из-за того, что… чуть не утонул? — Из-за того, что меня держали под загрязненной водой с полуразрезанным лицом. Твой резкий вдох непроизвольный. Выражение лица Силко абсолютно нейтрально, пока он наблюдает, как ты обрабатываешь информацию. Левая сторона лица вокруг глаза всегда искусно покрыта макияжем, но даже он не может скрыть вдавленные шрамы, которые испещряют его кожу. Твой взгляд прослеживает, как они идут от щеки до бровей, как волна. В них есть ужасающая красота — как и во всем остальном, как ты предполагаешь. Возможно, тебе стоит задаться вопросом, что именно сделал Силко, чтобы спровоцировать такое насилие со стороны человека, с которым был так близок. Но на самом деле, в этот момент ты обнаруживаете, что для тебя это не имеет значения. — Это, должно быть, было больно. Он слегка поджимает губы: — В конце концов, все зажило достаточно хорошо. Остаточная боль... — Нет, — мягко перебиваешь ты, — Я имела в виду, что твой друг так с тобой поступил. Что тебя так сильно ранил тот, кому ты доверял. Дюжина разных эмоций танцует на его лице так быстро, что несвоевременное моргание заставило бы тебя их пропустить. Он быстро снова берет под контроль свое выражение лица. Хотя небольшая уязвимость остается — смягчая его черты ровно настолько, чтобы заставить твою грудь заболеть. — Да. Так и было. — Пауза. — Так и есть. Ты едва смеешь дышать, чтобы не разрушить этот момент. Неуверенно, словно тянешься к пугливому животному, ты ведешь рукой по перилам, пока твои пальцы не касаются его пальцев и не ложатся на тыльную сторону его ладони. Кожа его перчатки охлаждает твою кожу и слегка скрипит, когда он крепче сжимает перила. Он слегка хмурится, когда сканирует твои глаза; ищет что-то. Ты понятия не имеешь, находит ли он то, что ищет. Забавно думать, что не так давно такой взгляд Силко был бы для тебя худшим кошмаром. А сейчас? Что ж. — Честно говоря, я должен сказать, что несколько лет назад я убил его за это. Почему тебя это больше не пугает? Почему тебя это не беспокоит? Почему ты не можешь заставить себя беспокоиться о тех отвратительных вещах, которые он делает? — Похоже, он ожидал этого. Его смех сопровождает редкая и удивительная вспышка зубов. Этот смех тихий, хриплый и самый настоящий, реальный звук, который ты когда-либо от него слышала. Но он не затрагивает его глаза, он пронизан печалью, которая проникает глубже, чем даже самые нижние уровни Разломов. В этом есть сложность, в которой ты не будешь разбираться - не тогда, когда он и так многим поделился. Почему он так много рассказал? Ты задаешься вопросом, как давно он позволяет себе быть настолько открытым. Ты задаешься вопросом, был ли последний человек, с которым он мог так говорить, тем, кто его предал. Теперь ты понимаешь, почему он был таким неуверенным рядом с тобой после инцидента с отравлением. Он не знает, как снова доверять. Он не уверен, хочет ли этого. — Твой глаз… он все еще болит иногда? — В некоторые дни. Боль можно контролировать с помощью лекарств. — Ты можешь… — ты замолкаешь, внезапно почувствовав сомнение, стоит ли спрашивать о таких вещах. — Могу ли я? — подсказывает он. Ты облизываешь губы: — Ты все еще можешь им видеть? — Могу. — Он докуривает сигарету глубокой затяжкой - кольцо углей долетает почти до самого рта, прежде чем он бросает использованный фильтр на землю и расплющивает его ботинком. Ты киваешь, докуриваешь собственную сигарету и тушишь ее о перила. — Могу я задать личный вопрос? — рискуешь ты. — Он отличается от той светской беседы, которую мы вели? Ты слегка закатываешь глаза, но воспринимаешь его сарказм как согласие. — Зачем это скрывать? Он оценивает тебя, прежде чем ответить: — С годами повреждения постепенно ухудшались. Я нахожу шрамы не только неприглядными, но и неприятным напоминанием о вещах, которые я бы предпочел забыть. — Держу пари, что они не такие уж и безобразные, как ты думаешь. Он уклончиво пожимает плечом. — Я думаю, это мошенничество. Он тихонько усмехается. — Они действительно добавляют изюминку к твоему образу вора в законе. — Ты когда-нибудь затыкаешься? — Видишь ли, ты можешь думать, что люди боятся тебя из-за твоей склонности к убийствам, но на самом деле они боятся того, как круто ты выглядишь. Он закатывает глаза, но его выдает подергивание уголка рта. — Мне не нравится, что ты все время считаешь нужным их скрывать, — внезапно выпаливаешь ты, хмуро глядя на него. И снова он смотрит на тебя тем молчаливым напряженным взглядом, который прожигает насквозь. Как будто он может увидеть твою душу. Но в процессе он случайно оставил и себя таким же открытым. Нет никакой осознанной причины, почему ты это делаешь. Фактически, ты, вероятно, осознаешь только то, что кончики твоих пальцев тянутся к левой стороне его лица в тот же момент, что и его. Ты задыхаешься от удивления, когда он хватает тебя за запястье, заставляя твою руку висеть в воздухе, и резко дергает тебя к себе. Его хватка жестокая и сильная, а выражение лица жесткое и холодное, как будто он захлопнул стальную заслонку над уязвимостью, которую осмелился показать тебе. Его лицо всего на расстоянии руки от твоего, а голос нервирующе спокойный и хриплый, что заставляет твое сердце биться чаще по всем неправильным причинам. — Я не знаю, что ты ищешь. Но ты этого не найдешь. Под поверхностью не затаился ни один хороший человек, которого можно выманить. Если ты так думаешь, то, боюсь, ты будешь жестоко разочарована. Я ничего не скрываю, милая. Я — настоящее чудовище, и меня это вполне устраивает. Твое дыхание становится поверхностным, а жар его тела кажется удушающим, несмотря на дразнящую полоску ночи, которая все еще разделяет вас. Его хватка граничит с болезненной, и ты обнаруживаешь себя полностью потерянной в кружащемся аду его глаз. Ты практически можешь чувствовать, как пламя обжигает кожу. — Меня это не пугает, — выдыхаешь ты. Он смотрит на тебя очень долго. — Должно. Он отпускает твое запястье и исчезает так же внезапно, как и появился, устремляясь обратно в Нижний город, оставляя тебя в растерянности от потери его присутствия и его хватки. Ты тут же злишься на себя за то, что зашла слишком далеко; за то, что терзаешь раны, которые явно еще слишком чувствительны, чтобы их трогать. За то, что потенциально разрушаешь весь прогресс, которого вы достигли этим вечером. Ты не хочешь ждать до пятницы, чтобы все исправить. — Силко. Твой окрик негромкий, но он все равно останавливает его, так же основательно, как если бы его лодыжки были пригвождены к месту. Он слегка поворачивает голову, черно-оранжевый глаз смотрит назад из-за воротника. Ты лезешь в карман и достаешь одну сигарету. Протягиваешь ее; это предложение помириться. — Для дороги до дома. Он остается неподвижным несколько мгновений, прежде чем медленно повернуться и приблизиться осторожными, размеренными шагами. Его лицо по-прежнему жесткое и закрытое, уголки рта опущены вниз, как обычно. Когда он достаточно близко, чтобы протянуть руку и взять сигарету, ты крутишь ее на тыльной стороне костяшек пальцев и ловишь в сжатый кулак. Он встречает твой взгляд с немалым раздражением. — Ты мне нравишься таким, какой ты есть, — просто говоришь ты, прежде чем разжать пальцы и протянуть ему сигарету. Он смотрит на тебя, но напряжение постепенно спадает, и эти стальные ставни снова приоткрываются, совсем чуть-чуть. Он молча выхватывает у тебя сигарету, кладет ее в рот и тянется за своей зажигалкой, поворачивается и начинает уходить. Ты смотришь, как он уходит, — речной ветер треплет его волосы и края пальто. Ты одобрительно присвистываешь ему вслед: — Вы только посмотрите на эту походку. Он не оборачивается, а лишь показывает непристойный жест через плечо. Ты ухмыляешься.