Обратная сторона медали

Декабрь       — Паспорт, пожалуйста, — тётка на пограничном контроле сразу смотрит на меня с отвращением. Не с привычным равнодушием и усталостью от работы, а именно с мерзким видом, будто я вся в огромных гнойных волдырях. Хотя пограничница сама не голливудская звезда: жопа едва на стуле умещается, а цвет лица такой землисто серый, кожа лоснится. Ну ещё бы, двенадцать часов сидеть в этой крошечной кабинке. — Обложку снимаем. Для кого объявление висит, а?       Я плюхаю сумку прямо на пол и поспешно вытаскиваю документы из кожаного чехла. Вожусь долго, потому что на прошлых соревнованиях выбила два пальца на правой руке, сейчас на них лангета, и я едва могу ими пошевелить.       Женщина смотрит долго и противно пристально, будто я преступница, хотя на самом деле у меня просто вкрай заёбанный вид. Если бы она могла, то давно бы высказала всё, что думает обо мне, да только всё происходящее записывается. Но я всё же знаю, что в её голове. Из этой страны без осуждения даже выехать нельзя.       Предательница. Пошла против Родины, бросила тренеров, которые меня буквально вырастили, захотела выступать за вражескую Америку. Лгунья. Неблагодарная. Чего я только не наслушалась за эти полгода. Тошно.       — Что-то не так? — интересуюсь я, наблюдая, как она неторопливо перелистывает пухлые страницы моего загранника.       — Нет, ничего, — и наконец плешиво размалёванные розовой помадой губы растянулись в фальшивой улыбке, она поставила печать на посадочном талоне и вернула мне документы, едва ли не швырнув мне в лицо. — Приятного полёта.       Дам руку на отсечение, в душе она хочет, чтобы мой самолёт разбился. Но смысла затевать перепалку нет, я просто ухожу, не желая отпускать саркастичный комментарий в ответ. По привычке перекладываю дорожную сумку из одной руки в другую и громко охаю — опять забыла про свои многострадальные пальцы. Боль так и не сникла за три дня, радует, что на рентгене ничего страшного. Теперь нужно только время. И желательно снова не упасть на эту руку.       Досмотр проходит спокойно, хоть он и дотошнее, впрочем, это так всегда: разуться, снять ремень, вытащить ноутбук, телефон, планшет, часы, забыть выложить ключи из кармана толстовки, пройти через рамку ещё раз, потом, маневрируя между других людей, выловить свои вещи с багажной ленты, одеться и разложить всё по местам. А и ещё лишиться маникюрных ножниц, потому что не положено. Это хорошо, что мои коньки в чемодане, а то пришлось бы объясняться и за них. Лезвие более впечатляющее…       До моего рейса два с лишним часа, я приехала рано, чтобы не оттягивать прощание с близкими. И так мама начала опять песню с мотивом «а может, ты останешься в России, ведь помимо фигурного катания есть ещё множество вещей». Я могла её понять, однако на льду вся моя жизнь, и я в слишком хорошей форме, чтобы уйти, не попытав счастья на Олимпиаде. Вот после неё — да, можно на спортивную пенсию, а сейчас — нет. Мне слишком хотелось побороться, выиграть назло всем, чтобы доказать, что я есть, и я — это я, а не жуткое чудовище, которым изображает меня сейчас спортивная пресса. Конечно, её слова — это эмоции, ведь ни один родитель не готов спокойно и без грусти отпустить ребёнка во взрослую и самостоятельную жизнь. Мама всё же понимает: я выросла и не пропаду, да и мой текущий контракт слишком выгоден для меня. Новые условия не доломают окончательно, а наоборот, расправят крылья. Просто раньше она знала, что после всех сборов и соревнований я всегда возвращаюсь к ним с папой, однако теперь я, кажется, не вернусь. И моим новым домом станет ни соседний район, ни город, а целая страна и так далеко…       Мне тоже тяжело, поэтому я буквально сбегаю в аэропорт, лишь бы не прощаться со слезами. Она и так подарила мне накануне отъезда подвеску на браслет в виде трёх сердечек, которые символизировали нашу семью. Я потом полночи плакала… Папа менее сентиментальный, ему проще смириться с моим отъездом. Но с другой стороны, с ним видеться будем чаще: он летает в Штаты раз в несколько месяцев.       Поесть спокойно перед посадкой не получается: в ресторане узнают. Сначала одна семья, потом другая. Фигурное катание сейчас наравне с футболом крутят по федеральным каналам, так что теперь спортсмены ещё и медийные персоны. Так что вместо ужина серия селфи. В этом я никогда не отказываю: не хочу растерять последнюю поддержку. Всё же фанаты не виноваты в том, что случилось со мной, я не имею права на них срываться.       — Анечка, мы все прекрасно знаем, что ты должна была быть второй вчера, — шепчет мне на ухо одна из поклонниц, пока мы обнимаемся. — Мы с тобой.       И ради этого тоже. Есть две крайности: как у грымзы с паспортного контроля — ярая ненависть, и как у этих девчонок — тотальное обожание. Второе греет так, что в моём худи даже жарко становится.       Люди всё видят. Федерация фигурного катания мстит, не особо скрывая, занижая мои оценки и завышая соперницам. Я упала в произвольной программе на дорожке шагов (позорно, да), а моя главная конкурентка выступила без ошибок, тем не менее на втором месте оказалась девочка с падением на одном прыжке и недокрутом на другом. Но это чемпионат России, здесь они могут придираться сколько хотят, а вот на международных стартах легче: там и тренер рядом (а не её бледная тень — замена), и более адекватные судьи, и Аня Радова получила бы своё серебро, а не бронзу с натяжкой… Однако я уже не протестую, ведь даже один жест против, и можно попрощаться со сменой спортивного гражданства. А я пережила уже почти весь срок, не стоит рыпаться.       Латте становится айс латте, и после незапланированной фан-встречи есть уже не хочется, мне снова грустно. Поэтому я шатаюсь по дьюти-фри, скупая ненужные духи и косметику, чтобы скоротать время, позволяя консультантке набить приличный процент на моём чеке. Я знаю, что тоска пройдёт, когда сойду с трапа в Лос-Анджелесе. Дурацкое чувство: считаю Россию домом, но чувствую себя неуютно, при этом Америка для меня чужая, но там мне спокойно и хорошо. Понадобился всего лишь год, чтобы изменить своё мнение, так что теперь скучать буду только по родителям и друзьям.       Тревога не отпускает до первого пункта назначения — Парижа. Там пересадка быстрая, чуть замешкавшись в транзитной зоне, пришлось бежать до следующего гейта, чтобы успеть на посадку. На кой чёрт мне это нужно, если я могу купить новый билет, не знаю… И спринт с багажом не самый мой любимый вид спорта. Но зачем-то делаю, что добивает окончательно. Почти весь полёт я сплю в своей кабинке в бизнес-классе, наевшись углеводов (привет хлебной корзине, пасте карбонара в меню и вкуснейшим птифурам в меню) на ужине после взлёта, и когда самолёт приземляется в Нью-Йорке, я чувствую себя зомби. В аэропорту дурдом, потому что сейчас католическое Рождество, и все куда-то едут. На контроле стоят толпы, в очереди за кофе — толпы, в туалете — толпы, благо, что между пересадками есть пара часов, и я никуда не спешу.       Ещё успокаивает то, что это последнее плечо, и после прилёта я поеду на каток. Правда, Ольга не даст мне переобуться в коньки без осмотра врача… Она прекрасно знает, что это самые сложные соревнования для меня, и всячески старается сгладить ситуацию. И за это я благодарна, конечно. Да и в Штатах вообще всех заботит, как я себя чувствую морально не меньше, чем физически. Правда, есть в этом лицемерия кусок — думаю, они все там просто не хотят, чтобы к моменту перехода я скопытилась от напряжения. К тому же неизвестно, как пройдёт Олимпийский сезон и что будет после него.       А я тоже хороша: расслабилась на показательных и упала на свою многострадальную руку, на прыжке совершив ошибку, которая стоила бы мне медали на этом чемпионате, выдай я такое на прокате. Впрочем, я везучая — моя спина и колени ещё живы, без серьёзных травм получалось справляться, ограничиваясь ушибами и синяками. Это в комбинации с природными данными и адекватным подходом моих тренеров позволяет прыгать сложные элементы в девятнадцать лет в отличие от соперниц, после шестнадцати лет выбывающих из команды одна за другой.       Когда я стала выигрывать соревнования после семнадцати, в прессе меня прозвали уникумом, ведь редкость сейчас в моём возрасте сохранить высокую техническую базу… Правда, теперь зовут Иудой, но это уже другая история. А мне пофиг, просто хочется наконец на лёд, и в голове я прокручиваю идеи для своих новых программ, которые я откатаю в следующем сезоне. Наверное, ещё слишком рано для этого, но намётки у меня уже есть, так что, наверное, стоит записать, пока помню.       Пока стюардессы разливают приветственные напитки перед взлётом, я усиленно строчу заметки в блокнот, заменив подкаст в наушниках на музыку. Надеюсь, и этот перелёт пройдёт спокойно. Радует, что рядом со мной свободное место, двери вроде как уже закрыли, и никого не будет. Меня никто не отвлекает…       Почти.       На соседнее кресло вдруг плюхается большая дорожная сумка, я даже испугалась на секунду, настолько неожиданно это вышло.       — Извините, — слышу я сквозь музыку. На попутчика я даже не смотрю, только киваю, лишь прибавив громкость, чтобы не отвлекаться. Жаль, сосед всё-таки будет, однако вряд ли мы будем друг другу мешать. Опять же, бизнес-класс. Здесь не те люди, что будут влезать в личное пространство или пинать тебя в спину. Боковым зрением вижу, что это мужчина в спортивном костюме. Отказавшись от помощи бортпроводника, он самостоятельно закинул свои вещи на багажную полку и сел, пристегнув ремень безопасности.       Отключаю музыку с началом руления. Я летала за всю свою жизнь бесчисленное количество раз, и всегда моменты взлёта и посадки самые любимые. Конечно, они и наиболее напряжённые, однако ощущение, когда самолёт отрывается от земли или, наоборот, мягко (для многотонной машины) касается бетона, ни с чем не сравнимо. Наверное, для меня это как прыжок, только в замедленном варианте… Тем не менее, восторг каждый раз как в первый.       — Сегодня очень красивый закат, — опять слышу голос своего соседа, но теперь отчётливо, а не сквозь мощные басы. Закат действительно необыкновенный: небо розовое, а солнце в облаках, будто раскалённая лава, и город под ним выглядит как с открытки.       — И правда, — говорю я по-русски, по привычке не перестроившись на английский. В России я пробыла почти месяц, и понадобится несколько дней, чтобы привыкнуть и на автомате отвечать на нужном языке.       — Прошу прощения…       Поняв, что ошиблась, я тут же поворачиваюсь к нему. В этот момент я, кажется, и родной язык позабыла разом. Нет, конечно, в Лос-Анджелесе я встречала знаменитостей, просто они там всё равно кажутся абсолютно недосягаемыми. А тут самый настоящий Джаред Лето сидит со мной рядом и обсуждает вид из иллюминатора. Какие же голубые у него глаза!       Неловко нам обоим, потому что я теряюсь и не могу отвести взгляд и перестать рассматривать его лицо, благо я молчу. Естественно, Лето сразу понял, что я его узнала.       — Я хотела сказать, что небо и правда сегодня очень красивое, — перехожу на английский и чувствую, как щёки начинают гореть, хотя со мной обычно такое не происходит.       Сколько ему? Ближе к пятидесяти? Выглядит гораздо моложе. Моему папе пятьдесят пять, но он кажется сильно старше своего возраста. А Джаред будто на самом деле пьёт кровь девственниц. Как с картинки. Или с картины. Той самой, что стоит у него в подвале и стареет за него. Интересно, это пластика такая кайфовая? Или укольчики?       Хочется в свои пятьдесят выглядеть не хуже. Как Ольга, быть может… Ей шестьдесят, но об этом только в Википедии написано, ни за что не скажешь, что ей столько. Но, возможно, так влияет Америка: сытая и комфортная жизнь не оставляет отпечаток трудностей на лице, позволяя людям быть моложе. Ольга ведь эмигрировала ещё при Союзе, а мои родители пережили девяностые и всё связанное с этим дерьмо. Неудивительно, что годы наложили свой отпечаток.       — Понятно, — коротко отвечает Лето. Но диалог на этом и заканчивается, он достаёт наушники и утыкается в свой телефон.       Наверное, едет с каких-нибудь съёмок и тоже устал. Теперь я его понимаю. После того как случилась вся эта фигня с переходом к другому тренеру и сменой сборной, внимание прессы стало невыносимым. Каждое моё интервью разрывается на мелкие кусочки и перевирается, каждое моё падение рассматривается чуть ли не под микроскопом, моя форма подвергается критике с каждого дивана. Я даже перестала куда-то ходить в Москве, кроме тренировок, чтобы не сталкиваться ни с кем.       Мне нравится, когда мной восхищаются, принимаю конструктивную критику, но в то же время хочется, чтобы оценивали меня в большей степени за спортивные достижения.       Полёт проходит, как обычно, ничего примечательного, опять не самый полезный приём пищи, опять булочки с маслом, отчего меня снова клонит в сон. Я надеялась продержаться до Лос-Анджелеса, там будет как раз вечер, и будет очень удобно: я лягу спать и проснусь утром и буду готова делать свои дела. Но я начала засыпать уже сейчас, а это сулило перерасти в джетлаг и бессонницу. Мне нельзя мелатонин, и лучше не стоит принимать какие-либо снотворные препараты, чтобы не попасться на допинг-контроле, поэтому приходится справляться другими способами.       Хотя четырнадцать часов в дороге против двух чашек эспрессо — это неравное соперничество. Измотанный организм не выдерживает, и я всё же засыпаю, откинувшись в кресле. В наушниках продолжает играть музыка — мой плейлист песен, под которые я когда-либо хотела кататься, — она вплетается в нити сна и становится его частью. А в нём я вновь на льду. Всё так же прыгаю, вращаюсь и, конечно, падаю. Иногда даже больнее, чем наяву. Мне часто говорят, что это нездорово. Я как-то упомянула об этом у психолога, так теперь он во время каждой встречи спрашивает. А я вру, потому что если скажу ему как есть, то выйти на лёд не дадут, мол, нужен отдых. Смешно. Будто я другой каток не найду… Ещё каждый раз у него лицо такое встревоженное становится, будто я вот-вот с крыши прыгать собралась. Поэтому мысли всё же лучше держать при себе.       А будит меня нечто странное. Я чувствую тёплую руку на затылке и резко просыпаюсь, с ужасом понимая, что вместо подушки я выбрала коленки своего соседа по креслу. Жуть какая! Ещё и слюну пустила на его светло-серые спортивки. И проспала я так почти весь полёт, судя по часам. Самолёт вот-вот начнёт снижаться.       — Извините, — да уж, такого в моей жизни ещё не было. Хотя нет, как-то раз я спала на коленках у Дениса, но это было лет пять назад… Ладно, всё же действительно впервые. — Наверное, вам было очень неудобно.       — Всё в порядке, — говорит он таким тоном, будто каждый перелёт на нём спит девушка. — Я знаю, как могут утомить длинные путешествия.       Я было хотела спросить, откуда он знает про долгую дорогу, но потом догадалась. Моя футболка из формы сборной России, наверное, чуть ли не последняя вещь, связывающая меня с прошлой жизнью. Это была наспех вытащенная домашняя майка, я всё остальное упаковала в чемодан в вакуумные пакеты, смысла не было лезть и искать что-то получше. Она ведь всё равно под толстовкой… Видимо, так Лето понял, откуда я.       — И спишь ты странно, — добавил он. — Будто у тебя припадки. Порой напрягаешься всем телом секунд на пять, а потом расслабляешься. И так несколько раз. Что же тебе такое снится? — спрашивает Джаред, а я уверена, как лучше ему ответить.       — Не знаю, — пожимаю плечами, пусть он и дико знаменитый, но случайный попутчик. Ценности такой откровенности нет. — Не замечала.       — У меня было нечто подобное. Я много работал и в одно время даже не заметил, как перестал понимать, где сон, а где явь. Я знаю, какова цена такого упорства, — блин, опять слова психолога, которые я задолбалась слушать. — Чем бы ты ни занималась, если не будешь давать себе передышку, то когда-нибудь сломаешься. Неожиданно и очень-очень больно.       Я закатываю глаза. Опять старая и заезженная пластинка. У меня своя система. Мне уже не шестнадцать, когда юношеский максимализм и возможности тела делают тебя лучшим. Я старше, и проблема в том, что если я перестану так тщательно работать над собой, то потеряю форму. Чтобы держать сложность наравне с девочками, едва вышедшими из юниоров, нужно быть в стабильном весе и тщательно отрабатывать элементы, добиваясь идеальной лёгкости. Это моя жизнь. И в ней есть время для обыденности. Только я отдыхаю, когда чувствую, что устала, а не когда этого хочет какой-то дядька в кресле.       — Да, обязательно, — вежливо киваю, хоть и чувствую, как в голосе проскальзывают холодные нотки, и на этом беседа вновь прекращается.       Самолёт приземляется в Лос-Анджелесе. Наконец-то больше мне не нужно спешить на следующий рейс, сейчас я получу багаж и поеду в свои апартаменты. Желание выйти на лёд сменилось желанием принять душ и надеть чистую пижаму, что, впрочем, неудивительно. Подремав на коленках знаменитого актёра, я чувствовала себя ужасно разбитой, впрочем, как и после любого дневного сна. Хорошо, что в салоне я не обращала внимания на зеркала — не хотелось бы видеть следы длинного пути у себя на лице.       Лето встаёт с кресла первым, едва стюардесса даёт на это разрешение, и, сняв свою сумку, снимает с багажной полки мой чемодан. Очень по-джентльменски. Правда, не прощается, а просто уходит так, будто куда-то спешит, и пока я неторопливо собираю свои вещи и спокойно направляюсь к выходу, вижу, как он садится в машину, пригнанную прямо к трапу, и уезжает. И как будто его и не было.       Пока я получаю багаж и жду своё такси, он не выходит у меня из головы, поэтому домой еду под песни Thirty Seconds to Mars, чтобы тишина затхлого за месяц отсутствия помещения не давила на голову. Под неё я быстро привожу квартиру в порядок, пробежавшись с салфеткой по поверхностям, заказываю доставку еды на утро, потому что в холодильнике лежит лишь дохлый протеиновый батончик (тем не менее еще годный к употреблению), и снова заползаю под одеяло. Удаётся легко заснуть, только вот фигурное катание мне уже не снится, а появляется в этих видениях нечто другое — голубые глаза и то самое тёплое прикосновение к затылку.