Wreaking havoc

"Присутствие — место схватки, надрыва, потерянной полноты, неуловимого богатства, крайней нищеты. Я, человеческое существо на своём последнем дне — это чистое присутствие, оно же — бытие, оно же мысль".

В. Бибихин, "Внутренняя форма слова"

В сраные незапамятные времена, задолго до того как папенька выпилился из мира, сбросив свою непомерную ношу и распределив своё раздутое эго на весь помёт, Аз позволял себе мальчишескую надежду. Надежда была примерно того же теста, что и лапша, развешиваемая отцом им на уши, — безраздельное всемогущество и власть, как экскалибур, ждущая верной руки. С одной лишь поправкой: Аз свято верил, что за силой стоят одни обязанности и то ли по доброте душевной, то ли циничной ленью ведомый, собирался приобрести силу исключительно для того, чтобы поделиться с обделёнными и алчущими, а то слишком много наблюдалось безвольных идиотов на один квадратный метр поблизости. Отец его мечтами закусывал на ужин и отрыгивал ядовитые прозвища в его адрес, что позже припомнилось и принесло ему роль только исполнителя и посредника. Но того пацана, который от диких экспериментов отца находил спасение в романах Стругацких и комиксах о человеке-пауке, трудно упрекнуть в таких идеях. "Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный", — что в этой невинной аксиоме было плохого? Как оказалось, всё. Очень скоро до Аза дошло, что идеология о силе и ответственности не более чем пустой трёп, и, присоединившись к Макиавелли в тех рассуждениях, где добро совершается по необходимости, а естественное состояние человека — бездействие или порок, перестал возлагать надежды на евгенику или помощь кому бы то ни было. У силы есть права, и точка. Либо прогибаешь ты, либо тебя. Те, кто выбирают жить с таким посылом, всегда будут доминировать над идеалистами в белых перчатках. Свои изъяны были и на этой стороне. Если бы он спросил Криса, тот мог бы выдать что-нибудь наподобие "мозги в застое". Но он не спрашивал, потому что братишка ещё не избавился от ненужного придатка с надеждами. Для Аза самая существенная побочка от силы — самоубийственная скука и тотальная усталость. Потому что предсказуемо, потому что неминуемо. Ему давно уже не требовалось сканирование мыслей, чтобы вычислять чужие слабости и выбирать наилучшую тактику, будь это переговоры или драка. Только работа с одарёнными — чаще детьми, чем взрослыми, потому что вторые редко доживали до приличного срока (либо сами себя уничтожали, либо погибали от рук зависти и трусости) — давала что-то вроде отдушины. Заставляла искать нестандартные выходы, решать головоломки и подключать остатки его детской веры, чтобы держать подальше от края, не дать на съедение волкам. Чужим волкам. Так что вот он здесь, в палате с Хованским, можно сказать, отвлекает себя от запашков, которыми пропитана его повседневность. В перерыве между выволочкой для слабой группы захвата, десятком больших и малых созвонов, поиском нового оружейника, обучением малолетних идиотов и регулярной летучкой с ехидной гидрой, которую называет братом в лучшие времена. Сейчас времена, мягко говоря, беспонтовые. Или слишком понтовые, чтобы запоминать, какой по счёту является проблема воскресшего чужака. Третья по значимости, это точно. Первое, что было проделано, когда коматозников доставили на вертолёте, — сканирование парня на случай инородных фишек, которыми можно отслеживать его местонахождение или вести сбор данных. Вероятность того, что он крыса, всё ещё остаётся, несмотря на то что, вытаскивая его из искусственной комы и наспех покопавшись в голове, Аз не нашел тому подтверждения. Хотя многие обрывки информации и догадки, которым располагает незваный гость, довольно близки к истине. Хованскому повезло, что также был заметен их источник. Как только Док сообщил, что его жизнь вне опасности и побочные эффекты остатков яда устранены, Аз отправился на допрос лично, потому что откладывать было нельзя. Вторая из зол: гость мог быть засланцом, а мог быть бомбой замедленного действия. Им всё ещё не удалось выяснить, кто стоит за нападением, а Хованский — достаточно мутный персонаж, чтобы претендовать на цель. Или подстраховку цели. Немного выводит из себя, что двое безбилетников внесли ещё больший разлад в их и без того не самую беспечную жизнь. Подавляя желание вышвырнуть его с тяжёлой амнезией за порог, а ещё лучше — передать в крематорий, Аз решает не торопить события и прислушивается к ощущениям, обводя взглядом крепкое тело и истощённое лицо. Пришедший в себя Хованский тоже не сводит с него взгляда. Почему-то думается, что в покере он был бы отъявленным шулером. Вот Крис — у того нет одной стратегии, он всегда отталкивается от противника. Гончие недолюбливают стратегические игры, они непревзойдённые тактики. Старшему брату Аз всегда проигрывает. А эта тёмная лошадка — смогла бы устоять? С какими ставками он играл бы? — Классика, лоуболл или холдем? — бросает Аз пробный мяч. Плечи парня напрягаются, но он маскирует это за движением — тянется к стакану воды, делает несколько осторожных глотков и роняет сиплое: — Вы тут за главного? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, хотя Аз внешне мало чем отличается от своих головорезов. Разве что на полголовы выше самого внушительного из них. Он пожимает плечами. — Ну, на наших игроков не жалуемся, так что я здесь не для того, чтобы позвать тебя на партию. Ленивая ирония нисколько, по-видимому, не будоражит Хованского, который как будто прислушивается к чему-то внутри себя, чуть-чуть сдвинув брови к переносице. Потом бросает испытующий взгляд и впервые удивляет Аза: — А я помню Вас... И прежде, чем Аз вставит хоть слово, торопливо добавляет: — Вы тоже кто-то вроде менталиста? Я помню, что это Вы меня выводили из комы. Это... занятно. Если не сказать — поразительно. В таком тяжёлом состоянии обычный человек не то что на внешние раздражители не реагирует, даже погружение третьего уровня не способен чувствовать. Не говоря уже о том, чтобы помнить. Ещё и лицо, к тому же. Но любопытство пока можно придержать. — Понравилось подставляться под адские наконечники? — бросает следующий шар Аз. — Старые шрамы уже не так привлекают поклонников? Парень снова делает вид, что не понимает о чём речь, хотя уголок рта насмешливо приподнимается, а руки непроизвольно оглаживают царапины на лбу и плечах. Зудят, должно быть. — Спасибо, — выдаёт он веско. — Так что... Собираете с меня мзду? Дурачка он тут разыгрывает, какая прелесть. Аз сдерживает хлёсткие ругательства, внутренний голос брата напоминает о вежливости. — Это ты мне скажи, — протягивает Аз. — Есть что предложить? Или предпочтёшь вернуться домой с внезапной потерей памяти? Вот она, первая трещина. Док поделился с Азом воспоминаниями о засаде, так что он имел возможность тщательно изучить его действия и повадки. Парень не из пугливых. Но от слов про память он заметно вздрагивает и опускает глаза. — Если не возражаете, — в его голосе проскальзывает злое раздражение. — Я бы хотел избежать чистки в любом виде. Неприятное открытие ждало Аза, когда он заглянул чуть дальше в прошлое Хованского. Даже при беглом взгляде на общую картину личности, его детство и подростковые годы зияли крупными пустотами. Настолько обширными, что, будь он помладше, можно было бы засомневаться в реальности существования. Как сильно Джон Доу нервничает из-за них? — А что так? — небрежно интересуется Аз. — Беспокоит прошлый раз? Плохо наложили швы? — Я бы сказал, слишком хорошо, — с досадой выплёвывают в ответ. — Но от кошмаров и галлюцинаций это не спасает. Шулер непоследователен. Блефовать надо с меньшим энтузиазмом. Аз не сдерживает усмешки и пробует уступить небольшой участок откровенности, лавируя между чужими шипами упрямства и зубцами настороженности. — Замки, которые навесили на твои воспоминания, сильные, но выполнены грубовато. Хованский порывисто приподнимается на локтях и впивается жадным взглядом. Надежда на его лице такая явная, что не вызывает ничего, кроме презрения. Да, до шулера тебе, солдат, как до Луны. — Вы сможете?.. — Нет, — с удовольствием обрывает Аз. — И здесь таких специалистов не найти. Парень валится обратно на кровать, гипнотизируя взглядом потолок, и чеканит слова, будто забивает гвозди. — Я уже всё перепробовал. Слова сочатся болью, от которой саднит горло. Его, Аза, горло — непривычно и ненавистно. Потому парень и полез под перекрёстный огонь. Нет, вряд ли его можно причислить к самоубийцам или недосчитаться у него рефлексов для самосохранения. Всегда есть эта тонкая грань. У Хованского не было гарантий, что его спасут, но Аз уверен вот в чём: если допускался хотя бы призрачный шанс встречи с тем, кто умеет снимать блоки, парень снова без колебаний подверг бы свою жизнь опасности. Так выглядит отчаяние человека, не способного смириться с тем, что у него отнята почти треть жизни. — Сколько тебе на самом деле лет? — вырывается у Аза из праздного любопытства. — Двадцать девять-тридцать. Типа того. Они почти ровесники. Он цедит, словно обращаясь к нагадившему щенку: — Что, терпение лопнуло? Раз папочка в больнице, можно и к плохим дядям метнуться? У его отца неплохие связи с журналистами и вояками. Сам пошёл на юриста. Безусловно, планировал полазить по секретным архивам, получить прокурорскую должность, свести знакомство с большими шишками. Даже, вполне допустимо, пробовал пользоваться статусом отца и пробирался с его бейджем на малодоступные собрания. — Я... — идиот стыдливо поджимает губы. — Можно мне позвонить? С изрядной долей возмущения Аз подавляет вздох. — Твой отец стабилен. И даже думает, что ты живой и невредимый отсиживаешься дома. Взгляд напротив выдаёт борьбу между неверием и благодарностью. Побеждает второе, но его быстро сменяет проблеск догадки, а следом — паническая лихорадка. Дошло до утки на десятые сутки. Почему Азу приходится подчищать дерьмо за всеми? — Я подставился? Аз скупо кивает, не удостаивая его ответом. Парень озвучивает очевидное, ища подтверждение в его реакциях: — Вы понимаете, что мы, точнее, отец, ещё точнее, Фагот, рыли под вас. Заявляетесь на квартиру, но уже поздно. Настолько всё плохо, что Вы следите за отцом? Он под охраной? Подобные блоки на памяти Аз встречал и раньше. Он знает, что без ключей память не поддастся. По его сведениям, такой природы техникой (неинвазивное вмешательство в плотную структуру памяти) располагает только одно ведомство в их стране. Против военных, если это они, никакая охрана не поможет, да и не настолько он щедр к потенциальной угрозе, чтобы выделить для этого больше двух человек. Они с Хованским повязаны сильнее, чем ему хотелось бы, поэтому ему нужна правда — что важно, добровольная. На что он и намекает, больше не размениваясь на уловки: — Хованский Михаил Сергеевич... — он встаёт, разминая ноги и не скрывая нетерпения. — Или не Хованский и не Михаил и не Сергеевич? Хованский корчится, то ли в приступе ожесточения, то ли от несварения. Настенные часы, которые Док зачем-то развесил по всем палатам, не иначе как в качестве изощрённой пытки, невозмутимо отсчитывают минуту, вторую, пока тот не разлепляет губы и шершавым голосом бормочет: — Вы же не настолько глупы, чтобы переходить дорогу военным. Отбросим заблуждения, самосохранение у этого недомерка тоже хромает, если он ходит по краю. Опасно близок к тому, чтобы вести себя как зарвавшийся, наглый... Аз не додумывает, потому что не находит в себе должной желчи. Расчёты парня, конечно, верны: если до этого дня его не трогали, либо отец неплохо прикрывал, либо он был бесполезен. Значит, сейчас у кого-то подгорает зад от того, что может вскрыться. Вскрыться, если Аз найдёт взломщика. Хотя он всё ещё не убедился в какой-либо достойной цене. Тем не менее, есть лишнее доказательство того, что прошлое Хованского связано с секретными операциями. Аз скрещивает руки на груди и придавливает его плавающим тяжёлым взглядом. Но терпение больше не испытывают. — Отец был в командировке на Кавказе. Вытащил меня с поля, выходил, через знакомых нахимичил с документами и отправил в детдом. Оттуда забрал через месяц, когда стало безопасно. Аз понимающе кивает. — И что накопал?.. Хованский отмахивается, он внезапно нащупал какую-то более интересную нить. Аз сам себе удивляется, что позволяет ему вести. — Мне кажется, я узнал татуировки тех двух калек, за которыми вы приезжали на завод, — он тараторит и сам себе противоречит. — Они почти стёрлись, я плохо разглядел, но... Азу хочется выпотрошить его мозги, выудить всю информацию, с которой он так по-садистски медлит, и скормить оставшееся псам на пустыре. — Но? Хованский смотрит на него как бы издалека, точно через прицел снайперской винтовки. — Один из них, вроде как, из спецотряда, который работал в Чечне. А у другого было что-то типа панциря... Я проходил как-то курс по астрологии и мифологии... Может, и натянуто, но в созвездии Белого тигра есть звезда черепахи. Отлично, блять. К сожалению, очень вероятный расклад. Если информация подтвердится, военные подключили их бывших узкоглазых коллег. Как они могли проглядеть этих двух крыс? Крис куда смотрел? Парень не даёт ему время на замешательство и, прищурившись, перебрасывает ещё один мостик: — Папку, которую Фагот оставил отцу, я вернул в сейф. Его обнаружили? Его удивляют в третий раз. Таки есть с чем работать. Ходячая катастрофа недалека от следующей ступеньки — звучит уже убедительнее в качестве подсадной утки, возможно, и союзника. — Нет, — глухо признаёт Аз. — Поэтому... Хованский приводит в смятение почти мгновенной парадоксальной реакцией. Аз замолкает, наблюдая, как из остекленевших глаз скатывается слеза, за ней вторая. Странное, противоестественное сочетание с тем воплощением решимости и гнева, которое тот выстраивал из себя поначалу. Контур личности, который, как казалось, виден достаточно чётко, не подразумевает актёрского дарования. Очень, очень плохой шулер, решает про себя Аз, ни секунды не веря в это обнажение. — Я знаю, что ничего хорошего там не всплывёт, — Хованский сглатывает гулко несколько раз и размашисто вытирает щёки тыльной стороной ладони, не обращая внимания на кривящегося от отвращения Аза. — Когда — и если — получится снять эти пиздоблоки. Это всё, что мне нужно. Нет смысла думать о будущем... Оно всё равно будет чужим. Это самое близкое к просьбе, что можно услышать от этого чудика. А чувство придавленной чужой волей марионетки — Азу оно знакомо, как всем им. Какая интересная ловушка, какой занятный зверёк у них в сетях. Гидра, он готов поспорить, будет в восторге. Но то, что они могут предложить Хованскому, — лишь смена хозяина. — Так что я в Вашем распоряжении, — задушенно заканчивает парень. Сперва стоит проверить последнюю гипотезу. Аз подходит вплотную, хватает, не церемонясь, двумя пальцами подбородок с жёсткой щетиной и подцепляет на крючок. Тянет на себя взгляд, пробираясь на первый уровень — глухая стена. Он был готов к задержке: точно так же было, когда Хованский не сразу поддался ему, будучи в коме. Аз играючи усиливает давление, так что у парня на лбу выступает испарина, а глаза, неспособные моргнуть, снова застилает пеленой. Его руку обхватывают ладонями, как клешнями. Сквозь неприязнь и раздражение проступает азарт, и Аз не может не признать, что это очень хороший результат для новичка, который даже не знает — или не помнит — каково быть проводником. Он сносит стену и погружается глубже, но даже тут не видит процентного соотношения искренности. Вернее, отказывается принять за чистую монету то, что видит. Сопротивление начинает зашкаливать, и Аз мягко вырубает его, чтобы уберечь мозги от перегрева. Сломать и подчинить этого строптивого умника всё ещё не трудно, но не этого он добивается. Он убедился, что воли у парня достаточно. Что-то дельное из этого можно слепить. Уже не так скучно, по крайней мере. По-видимому, вторая сторона тоже не собирается скучать. Как только спустя минуты Джон Доу приходит в сознание, его тело содрогается от усилий сдержать смех. Аз всё ещё не решил, к какой категории отнести несущую конструкцию Хованского — истерической или дилетантской. Не исключены оба варианта. — Ну что? — улыбка рябит на его губах, то растерянная, то самоуверенная. — Меня можно использовать? Ох, неудачный выбор, я не хотел звучать как шлюха. Да чтоб его. Ещё и легкомысленное обличье откуда-то проклюнулось. Слишком скор на выводы их возможный засланный казачок. Уже решил, что его приняли. Что ж, пусть не отказывает себе в иллюзиях. Но Аз ненавидит флирт почти так же сильно, как театр. Он уже представляет, как они схлестнутся с Крисом, и только эта злорадная картинка несколько сглаживает его опасный оскал и брезгливые слова. — Вообще-то шлюха — моё погонялово для проводника. Хованский принимает серьёзный вид и складывает руки домиком — весь внимание и послушание. То, как быстро он перешёл в деловой режим, намекает на то, что не только лицо, но и слова о проводнике, сказанные вчера Доку, сохранились в его памяти. Невольный вздох, который вырывается у Аза, никого в этой палате не обманывает. Что-то отдалённо похожее на надежду (даже если это надежда потешить самолюбие и развлечься), а при ближайшем рассмотрении напоминающее мутный сгусток из предвкушения и облегчения, прикипает к мыслям и покалывает кожу. — Где научился пользоваться нашим навороченным автоматом? Его владение оружием Аз уже успел оценить. — Нигде. Дали в руки, дальше дело техники. Интуитивное владение, плюс, возможно, мышечная память: их старый оружейник как раз использовал прототипы тех автоматов, которые были на вооружении спецслужб. — Единоборства? — Карате. Немного айкидо. Всё ещё мало для бойца и охранника, но уже с лихвой хватает для напарника. — Толерантность к алкашке и наркотикам? Хованский ёрзает и фыркает. — Высокая. Насколько я проверял. Это скорее недостаток, чем преимущество, но вкупе с высоким болевым порогом... — Какие функции у проводника? — наконец не выдерживает псевдошулер. — Проводник, если огрублять, что-то типа волшебной палочки. При должной совместимости с одарённым, большая сопротивляемость к его способности, за счёт чего может аккумулировать силы без вреда для себя. Подпитывает и имеет сдерживающий фактор. Гораздо безопаснее сражаться в полную силу, если проводник тащит на себе издержки. — И для кого я им буду? — Для меня. Если уж впускать тёмную лошадку в дом, то держать надо на виду. Похоже, что Хованский тоже это хорошо себе представляет. Он понимающе кивает и протягивает руку. Аз принимает её, сжимая для острастки покрепче, и встречает собранный, пожалуй, самый открытый взгляд за всё время разговора. — Папочка не расстроится, что его законник распутствует с мафией? — А кто, по-твоему, научил меня внедряться? — в улыбку парня подмешали слишком много сахара. Довольно рассиживаться тут с этим шутом, работа не ждёт. — Аз, — приглушённый голос догоняет его на выходе. А ведь он, блять, даже не называл себя. Обернувшись, кидает свирепый взгляд. — Холдем. Аз пренебрежительно поджимает губы. Значит, дилетант.