Wreaking havoc

Воланд без стука потянул на себя дверь гостевой комнаты и первое, на что наткнулся, — озадаченное лицо с глазами в пол-аршина. Привести в смятение Варю? Он уже и не помнил, когда в последний раз видел её такой. Впрочем, похоже, Мастеру даже стараться не пришлось: строил из себя, как обычно, полного придурка. Сестра тут же разразилась в жестах: "Вы оба, разберитесь со своим дерьмом поскорее, или нашим операциям каюк" — Уже нашли общий язык? — Воланд поиграл бровями. "Между прочим, твой женишок не брезгует приставаниями к малолетним" Он расплылся в каверзной улыбке, за что получил коварный хук в живот. Почти получил. Удары у неё, в отличие от Аза, всё ещё были предсказуемые, хотя и молниеносные. — Ага. Ну, он тот ещё сердцеед. Не стоило труда заметить, что тот не выглядел особо виноватым — сюрприз-сюрприз. — Наушники забыла! Варя не соизволила оглянуться, фурией обогнула брата и мгновенно скрылась из виду. — Что бы она тебе ни наговорила, ты должен знать, что эта чертовка врёт как дышит. От бравой маски на лице Мастера остались одни ошмётки. Сгорбившись и притихнув, он выдохнул только: — Как Вера? От вымотанности и противного злорадства Воланда потянуло пощекотать ему нервы физиологическими подробностями и помучить сарказмом, но, зная Мастера, тот сам неплохо справлялся с самоуничижением. — Она в порядке, — он скривился от банальной лжи. — Будет в порядке. По сравнению с тем, что она успела пережить, это пустяк. — Так себе утешение. Как только он подошёл вплотную, Мастер поднял голову и получше пригляделся. Было похоже, что тема преступления и наказания вдруг отошла на второй план. Мастер прошёлся взглядом по ссадинам на ключице и медленно набирающему цвет фингалу под глазом. На лице проступили желваки, когда он требовательно спросил: — Кто? Какие нежности. Воланд непринуждённо осклабился. — Мы так с Азом пар выпускаем, когда кто-то из нас лажает. Устроили внеплановый спарринг, ничего особенного. Неудивительно, что возмущение нисколько не угасло. — Ты не в том состоянии, чтобы!.. И у вас разные весовые категории! — Ты не знаешь, в каком Аз бывает состоянии, — горько усмехнулся Воланд. — И я как бы поднакачался. — Угу, — скептично промычал Мастер. — Я заметил, пока таскал твою великолепную задницу. Будь Воланд в менее разобранном состоянии, сумел бы даже покраснеть, хотя бы для виду, чтоб Мастера подразнить. А то непривычно видеть его таким забитым, как котёнок в подворотне, без слёз не взглянешь. — Балда. Кое-кто тоже оброс мышечной массой, а? — он присел на край кровати, отложив ногу страдальца в сторону. — Дай-ка мне удостоверится. Губы Мастера забавно округлились от удивлённого вздоха. — Не думаешь, что для стриптиза немного не то время? — Кончай ёрничать, — хмыкнув, Воланд вытащил из заднего кармана непромокаемые эластичные бинты. — Воняешь как не знаю кто. Разве Фёдор не прописал тебе душ? — Вообще-то он приказал отлёживаться, — Мастер опустил глаза. — Я... не против твоей компании. Но не в душе. — Обещаю не подглядывать, — и отзеркалил вздёрнутую бровь Мастера. — Или подглядывать, но одним глазком. Тот не просто не выглядел убеждённым, а смотрелся как человек, который готов отбиваться и кусаться, если его силком потащат на водную процедуру. Воланд тяжело вздохнул. — Ты когда стал таким капризным? Галка так на тебя повлияла? Не собирался же поднимать больную тему — само вырвалось. Мрачно зыркнув на него и ещё больше нахохлившись, Мастер молча выдернул бинты и начал подниматься. От резкого подъема, естественно, пошатнулся, но с грехом пополам устоял. Свистяще выдохнул сквозь зубы, видимо, привыкая к головокружению и ноющей лодыжке. Пока не прикасаясь, Воланд дал ему время смириться с мыслью, что на одной ноге далеко он не ускачет, по крайней мере, не способен так эффектно свалить, как ему хотелось. На выходе всё-таки навалился, запыхавшийся, на подставленное плечо и брякнул: — Это только потому... что я понятия не имею, куда идти. Воланд милостиво решил не давить на его самолюбие. Детский сад. Ещё один ребёнок на его голову.

***

В раздевалке он помогает бережно стянуть пропитанную потом и кровью одежду (её впору сжечь, помощник уже подобрал запасную, но Мастер артачится и хватается за неё, как бомж, у которого отнимают последнее). Отобрав бинты, Воланд сам обматывает ими повреждённые места и ледяными пальцами составляет карту ущерба, стараясь не вдыхать слишком глубоко и не задерживаться глазами дольше положенного. Мастер помалкивает и погружается в забытье истукана, лишь вздрагивая время от времени, а мысли возвращаются на круги своя. Голова, раны на затылке и под ухом. Если бы он был верующим, то принял бы аварию за знаменье. Предупреждение о последней границе. Наказ разорвать договор и прекратить плодить новые жертвы. Напоминание о цене. Загвоздка в том, что он всё ещё плохо владел своими тормозами, особенно когда сдерживающие факторы — близкие — оказывались на линии огня. Поэтому теперь его способна остановить только смерть, одна единственная — своя. Плечи и предплечья, порезы и ожоги. Гончая на уровне рефлексов обучена нападать, защита — её ахиллесова пята, хотя и не такая заметная, как у Вари. Сперва он подумал, что она заметила фуру первой, оценила риски — недопустимый в случае Мастера и недостаточный относительно себя, — но на последнем этапе просчиталась со своей траекторией падения, а кто бы не — в этом уравнении было много случайных переменных. Всё же не робот и не спец в механике и высшей математике. Теперь он склонялся к выводу, что у Веры не было ни секунды для решения и что уже к тому моменту Мастер в её категории приоритетного сохранения был если не приравнен, то близок к статусу брата. А самопожертвование — ещё одна уязвимость верхушки организации. Как ни ужасно это признавать, у близняшек на подкорке записана программа спасения в ущерб себе. В этом отношении все они, бесспорно, секта с чёткой иерархией. Бёдра, свежие ожоги, сказать Фёдору. Стопа, фиксатор. Сразу видно, что засранец с отрицательным инстинктом самосохранения вывел Варю дважды. Знать, что именно на его ответственности лежит то, что Мастер оказался под самым ударом, на водительском сидении, — как вынимать нож из глубокой раны. Однако, при прочих равных условиях, есть и горькая, ядовитая радость, что он оставил рядом Веру, его водяную и воздушную ведьму. И дело было даже не в стихиях, а в отношении. Вера по темпераменту и повадкам ближе к Мастеру, соответственно, подсознательно доверяет больше. Неизвестно, в каком состоянии был бы сейчас Мастер, если бы его щитом стали силы земли и огня. Закончив оборачивать жалкое и невзрачное (безыскусный обман) тело, он встречается взглядом с наблюдающим Мастером. — Пялишься, — вяло комментирует Воланд. — Запущенный случай, — в тон ему отвечает Мастер, будто обзывается. — Подождать тебя? — Останься. — И гордость не пострадает? — О себе бы подумал, — кидает Мастер через плечо и скрывается в душевой, оставив дверь приоткрытой. Дешёвый трюк. Воланд не купится на это. Он сейчас присядет подальше от двери. Просмотрит закрытые чаты и отчёты... Как ни прислушивался, появление Мастера за спиной застаёт врасплох. — Что-то забыл? — он закатывает глаза, хотя его лицо в тени. — Ты забыл, — ого, да это горло наждачкой стёрли за пару минут! — Дать мне ответы. — Мастер выбирать места для исповедей, — стена ни в чём не виновата, но Воланд готов просверлить её насквозь. — Пора бы уже привыкнуть. Из коридора раздаются шаги, замедляясь перед входом, так что Воланд не видит способа обойти это. Не прошло и суток, как придурок на базе, а уже соскрёбывает с постамента его репутации позолоту. Если бы она ещё кого-то заботила... А вот светить голой задницей перед другими не стоит, не музей же. Они закрываются в душевой кабинке, где Воланд увеличивает напор воды, предварительно сняв толстовку с телефоном в кармане и отложив её на полку. Мастер не спешит возвращаться к допросу, прострачивая скорбным взглядом те места, где промокшая одежда пристаёт к мышцам и выпирающим костям, словно надеется выглядеть новые шрамы через тонкий слой блузки. Он ещё не готов увидеть их, нет. Опасные мурашки гуляют по спине, и так же, как их обволакивает паром от горячей воды, глаза застилает от противоречивых желаний, сдобренных искрой азарта. Кто кого берёт на слабо? — Так что ты там говорил насчёт борделей? — отчётливо и хрипло спрашивает Мастер, остановив взгляд на его губах. Ревность, как обыденно. На границе сознания кровь застывает, подсыхает и покрывается кристалликами льда. Это всё, что ему могут предложить? — Тебе в подробностях или вкратце? На лице Мастера явственно проступают черты гнева. Огнедышащий дракон раздувает ноздри и выпячивает подбородок. Может, они с Варей спелись лучше, чем он предполагал? Так и тянет подёргать за бороду, чтоб перевести обрывочные мысли в игру со зверем. Или у того достаточно накопилось теней и грешков за душой, чтобы претендовать на волчий прикус? Воланд всё же не требовал почасовое досье. Память ему не изменяла в отношении звериного чутья, но вдруг забарахлила там, где он должен не забывать про немощное состояние. Расслабляться нельзя. Забинтованная рука скользит в сантиметре от его скул, оглаживая воздух, Мастер склоняется и бормочет в ухо: — Покажи. Это может стать выигрышным ходом. И хотя прочесть сознание, мнится, было бы надёжнее и плодотворнее, куда интереснее и труднее вывести его в режим честности в таком положении. Или не труднее, усмехается он про себя, замечая, как Мастер сбивается с дыхания, стоит Воланду покорно и плавно опуститься на колени. Может, и легче, но всё ещё увлекательнее. Натягивать нить между своим взглядом, обращённым внутрь, и сочащимся похотью взглядом сверху. Приставить ладонь и услышать резкое: — Без рук. Условия — это хорошо, это годный капкан. Доминирование даст Мастеру иллюзию контроля, но заставит Воланда держать себя в узде и не упускать главное. Он втягивает воздух рядом с наливающимся возбуждением и тут же обдаёт его горячим дыханием. Неспешно проходится кончиком носа от основания и оставляет лёгкий поцелуй на головке. Не самая крепкая стенка раскачивается, когда Мастер откидывается на неё. — Ты же перестал меня искать и ждать, — заявляет Воланд. В этот момент дверь из раздевалки распахивается, кто-то заходит в дальнюю, к счастью, кабинку. Не дожидаясь, пока там включится вода, он захватывает почти всю глубину и посылает мстительный взгляд наверх. Мастер затыкает себя ладонью. Всё ещё такой же шумный? Не давая передышки, Воланд сглатывает и улавливает всхлип. Раскаяние во взгляде почти задевает его. Прости, без зубов тоже не обойдётся. В ответ на шипение задабривает широким мазком языка. — Дать хотя бы знак, что ты жив, не мог? — учитывая акустику, Мастер полушепчет, но всё отлично читается по губам. — Рука бы отсохла? Знакомый запах, расцветающий от температуры и быстро рассеивающийся от паров воды, проникает в сознание, с лёгкостью минуя все внутренние границы, пьянит почище алкоголя. Грубо и быстро облизав, Воланд прижимается к нему щекой, изгибает вопросительно брови: — Когда? — и для большего давления лениво посасывает головку, отстраняясь, когда чужое желание засадить глубже берёт вверх. — Год назад, — уступает Мастер, прикрывая глаза и сжимая кулаки. Не провести параллель сложно. Примерно тогда же у него начались мигрени. Случайность или причина? Или следствие? Но можно отложить это на потом. Довести до края в считанные минуты кажется уже решённой задачей, учитывая слабый прерывистый стон, но Мастер снова удивляет, как будто не из него высасывают мозги, наклоняется и едва слышно выпаливает: — Вы прекратили дела с китайской мафией? Неплохо, весьма неплохо. Интересно, сколько схем накопал Фагот. Или Мастер стреляет вслепую? Воланд не поднимает глаз, втягивая щёки, но в короткие волосы вцепляется тяжёлая рука, жёстко дёргая голову в сторону. — Да или нет? Воланд беззвучно скалится и показывает язык, выделывая им кренделя и узлы. Распознаёт с довольным урчанием колебания между потребностью дождаться ответа и жаждой выебать рот до помутнения и мошек в глазах. Побеждает нечто третье. Его рывком поднимают на ноги. От напора и неудобного положения, после которого ноют старые травмы (ну да, убеждай себя), он тоже прислоняется к стене, с каждой секундой наслаждаясь всё сильнее, как с губ сердито сцеловывают собственный вкус. А он не промах, это близко к возбуждающему эффекту. Под веками в серии ассоциаций кровяные тельца размораживаются, струйка крови изящно изгибается над губой. — Ну и во что ты, блять, играешь? За эти три года Воланду достаточно докучали провокационными и унизительными речами насчёт смазливой рожи, грязного рта и других пригодных для использования частей тела. Не то чтобы он удивлялся угрозам сексуализированного насилия, один раз даже дело едва не приобрело плачевный исход (Аз вовремя прислал подмогу). Не то чтобы он устал от грубого секса... Проклиная тот факт, что требуется отдышаться после напористого поцелуя, он наигранно раздражённо корчится: — Сам начал, — и прикусывает мочку уха. — У тебя есть два варианта: закончить это или... ...И не то чтобы Мастер хоть сколько-нибудь напоминает мудаков, которые трахали его глазами. Наоборот, его неприкрытое яростное желание, бешеная обида, стреноженная враждебность и просчитанное нападение успокаивают, окутывают надёжностью, наподобие кобуры. Должно быть, они больные на всю голову, сочетая несочетаемое. Должно быть, они находят единственно верный для себя путь узнавания и доверия. Хотя на этом этапе Воланд не может не признать, что закапывает себя. Чем больше поддаётся Мастеру, тем быстрее сокращаются его лимиты самообороны. Чревато, не просчитанный риск, непредвиденные реакции: кровь подступает к горлу, скоро захлещет потоком. Тем временем, ему припоминают о слабых местах, оставляя засос на ключице — чувствительной, той, на которой остались ссадины после Аза, — и мягко прикусывая основание шеи. Воланд невнятно ругается. Мастер с придыханием проговаривает в губы: — Скажешь мне, если я кончу? Часть сознания напоминает о рамках, которые возведены, в первую очередь, во имя сохранения чужой неприкосновенности, а часть — на полном серьёзе раздумывает, настолько ли сильно хочется лицезреть умоляющего Мастера. Он отводит глаза. — Сам скоро узнаешь, — наконец тихо бросает Воланд и на пробу охватывает Мастера, выкручивая запястье, за что получает тлеющее рычание. — Подумай-ка над другим вопросом. Мастер меняет тактику и стискивает его запястья, перекладывая руки на свою шевелюру. Переключая мыслеобразы (порох, алые зрачки, плоть растворяется, оставляя после себя соль и пепел), Воланд по пути не удерживается и щипает за бороду. Со взглядом "и кто тут развёл детский сад?" Мастер бухается ему под ноги, даже не поморщившись от полученных травм. Ну правильно, сейчас у него в крови гуляет один адреналин и тестостерон. — Уверен, что не терял оральную девственность? — издевается Воланд. Да, он злится на его неосторожность и наплевательское отношение к себе. Злится, что не может устоять, что жаждет, почти кричит наяву, ему нужно увидеть, как Мастер всё ещё способен сделать шах, подставить невидимую подножку. Мастер же мастер на все ноги, остался им? Злиться всё ещё безопаснее, чем поддаться страху. Страху, что в падении не поймают эти руки — окажутся очередным бредом или повиснут безжизненными культями. Потому что Мастер не всегда мастер на все руки. Потому что теперь ему придётся сталкиваться с перспективами бесславной участи. Например, быть размозжённым в бурое месиво, труху, гарь. — А что? Боишься, что откушу? — Мастер неловко подмигивает, пряча своё нетерпение и скованность. — Или не хочешь, чтоб я увидел, как у тебя отсох после всего разврата? Под подрагивающими суетливыми пальцами ширинка поддаётся плохо, да ещё ткань отсырела. Но упорства Мастеру не занимать, пока он не застывает, уткнувшись в полное отсутствие энтузиазма в обнажённом месте. Чужие сюрпризы Воланд не любил, а от своих приходил в экстатический восторг. Но не в данном случае. Защищаясь саркастической физиономией и вытянув губы в трубочку, Воланд сочувственно оглядывает растерянное лицо. — Упс. Кажется, у нас тут осечка. Из дальней кабинки до них долетает шорох, вода уже не льётся, шаги мимо них по пути к раздевалке. Хреновая у них конспирация, но внутренний провокатор Воланда не возражает. — Хера с два, — шепчет другой провокатор и отважно накрывает его губами, без труда удерживая всё добро и баюкая во рту. И если техника Воланда, пусть умелая, если не сказать — идеальная, была далека от ласк и любования, то Мастер задаёт челюсти и языку какой-то сумасбродно большой вызов. Пускает в ход широкую ладонь, разглаживая с трепетом и покрывая влажными поцелуями, и это похоже на поклонение. Руки против воли пропускают вьющиеся от воды пряди сквозь пальцы, узнавая заново, царапают кожу головы, и это во второй раз тревожит память о них и о сцене, которую он бы предпочёл забыть — слишком много открытости и наивности, чтобы не завидовать себе тогдашнему. Он бы предпочёл, чтобы Мастер не увлекался так самозабвенно. Чтобы он ошибся и перегнул. Потерпел неудачу, а это очень даже вероятно, потому как после принятия наркотиков какое-то время всегда имеются проблемы с эрекцией. Не говоря уже о сегодняшнем дне. Стервозная сторона Воланда подтрунивает над неразборчивым на моменты и настроения Мастером. Здесь бы ему оттолкнуть, но внезапно простреливает мысль, что, помимо обычных партий и соперничества, это уединение было подстроено, чтобы выяснить, осталось ли между ними что-то безусловное и настоящее. Настоящее до безудержной дрожи, до умопомрачительно нежных прикосновений и ёкнувшего сердца. — Всё ещё ненавидишь меня? — подначивает Мастер между бережным массированием и заглатыванием. Пропасть вынужденного одиночества и самовольного остракизма сужается, когда он видит, как старательно покачивается голова под его руками, как смачно и одобрительно постанывает Мастер. Это разрушительно, остро-болезненно и неприлично хорошо. Хотя бы крупицу такого он пытался получить с другими партнёрами, а в изобретальности недостатка не было. — Ты моё грёбаное ис-с-к-кключение из правил. Усердный Мастер, запретный Мастер, отдающий и забирающий, подстрекающий и манящий. После предательски вылетевшего скулящего звука его обдаёт ненасытной властью-принадлежностью в поблёскивающем сквозь пар озорном взгляде. Одержимый Мастер отстраняется с пошлым звуком. Как ему идёт самоуверенная дьявольская улыбка, всегда шла. Желание стереть её ослабевает в нём, размягчённом, кроме одной части, трясущемся и проигрывающим со всеми потрохами. — Осечка наповал, а? — с хрипотцой посмеивается Мастер. — Не хочется закрыть глаза? — Заткнись, — севшим голосом посылает он. — Заставь меня. От привычной дерзости, от барабанящей по перепонкам крови и восторга узнавания контроль трещит по швам. Он не может думать ни о чём, кроме восхитительно блядского рта и этой идеальной мягкости губ. Увеличивая амплитуду толчков, Воланд почти срывается. И Мастер бы позволил, наверняка. Но стоит приспустить поводок со своих чудовищ, как... Его тело ополчается против него. Разломы и котлованы заполняются реками крови. Кости в ногах перемалываются в звёздное крошево. На месте живота образуется шквал, вихрь, чёрная дыра. Полость в груди превращается в двумерную плоскость. Кричать надо было раньше. Думать надо было раньше. И никогда нельзя было подпускать кого-либо так близко. Когда удаётся разлепить гноящиеся глаза, под ним ковёр из живых мертвецов. Он отворачивается от их лиц, хотя они вопят и тянут руки. Он знал и понимал, но всё равно, опять, снова, как всегда, совершил ту же ошибку. Почему ему не дозволено было умереть тогда, в чёрную мессу, совершённую его отцом? — ...сюда, возвращайся ко мне, Воланд... держу тебя... ты живой, я живой, все живы, ну куда ты собрался, оболтус? Алое марево постепенно рассеивается. Воздуха в разы больше, словно вокруг вырос лес. — Воланд, вот так, да, смотри на меня, не закрывай глаза, дыши, — знакомый, любимый голос захлёбывается в переливчатых интонациях, от гордости и мягкости до паники и остервенения. — Дыши для меня, сукин сын! Последняя волна судорог прошивает конечности. Под бормотания и подбадривания — киноварь в тусклом молоке — он приподнимается и издаёт сиплый стон. Холод на коже ощущается божественно. — Классно я грохнулся? — на языке зудит кисловато-сладкий запах, как от гнилого мяса. — Какая-то мразь... крылья опалила. Не знаешь, как... как её убить во второй раз? — Воланд... Он что-то забыл. Ах да, заткнуть Мастера. Поцелуй вполне сгодится. И даже стирает тошнотворный привкус. — Мастер, — не думать-дышать-не думать. — Что, если Фагота уже не найти. Его сорванный голос звучит слишком разбито, сценарист переборщил с трагизмом. Мастер отшатывается на мгновение, потом ещё крепче, до синяков сжимает руки на плечах. После нескольких замедлившихся ударов сердца он огорошивает ответом на невысказанное: — Я не отвяжусь от тебя. Даже не мечтай. Обречённая усталость накатывает без предупреждения и пути к бегству. Апатия завладевает остывающим разумом, кровь свёртывается, плеск воды и даже собственное загнанное дыхание оглушают и раздражают. — Ты понял меня? Только посмей не верить. Он оглядывает кафельный пол, накренившийся угол кабинки. Какой позор. Разлёгся как Петрушка, у которого подрезаны ниточки. Теперь зуд распространяется по всей коже, и холод прокрадывается ближе к сердцу. Он пытается сконцентрироваться там, где заботливые руки растирают мышцы и согревают. Мастер снова зовёт его. — Не ищи в этом глубокого смысла. — В чём? — голос Мастера приобретает угрожающие нотки. — Мне сегодня повезёт дождаться адекватного ответа или продолжим разыгрывать театр абсурда? Какой Мастер уморительный, зачем столько талантов одному человеку, который их ещё и не признаёт. — Давай сходим на пробы в комедийное шоу? — давясь кряканьем (которое должно бы звучать как смех, но не все желания сбываются), приглашает Воланд. — Мы станем звёздами. — Мне хватает твоего цирка, — язва-Мастер, кукла-Мастер, Мастер-творец и Мастер-спаситель. — Уссаться со смеху можно. — А-а... Ага. — мышцы поддаются, расслабляются, он чувствует, что может уснуть прямо здесь. — Даже подгузники не понадобятся. Чувствуя, как Мастер мягко подталкивает его, Воланд поднимается, опираясь на стену и дрожащие, но всё ещё крепкие руки. Удержали-таки. В следующий раз может не повезти. — Послушай, Мастер... А ты не слишком много на себя берёшь? — Ровно столько, чтобы выдержать вдвоём, — следует незамедлительный ответ. А у Мастера точно нет способностей? Какой-то он двуликий. — Ну, по крайней мере, эта схема должна работать, когда ты перестанешь напоминать нарика в приходе. Когда Мастер встретит Двуликого, произойдёт ли аннигиляция? Это жестокая шутка, лучше ею не делиться. — Я хочу познакомить тебя с одним хорошим парнем. — Надеюсь, это не сватовство, — Мастер кривится, закручивая кран. Странно, а зачем они вообще здесь оказались? — Подожди, — лицо распирает вымученная улыбка. Опять сбой в системе, она должна быть кокетливой. — Мы не закончили. Только подскажи, а то я немного запутался... Мы моем тебе голову или полируем член? — Ни то, ни другое, — с такой же улыбкой возражает Мастер. — Ты упустил свой шанс, мачо. Мы идём одеваться и греться. И налить тебе крепкого... — Ты что, сомневаешься в моих способностях? — вообще-то это обидно, что Мастер не позволяет ему довести дело до конца. Он хорош. Он очень обязательный и исполнительный мальчик. — Нет. — Тогда в чём дело? — подозревая, что ему не понравится ответ, он зажмуривается. — Мне неудобно. Что в переводе со стального-несокрушимого-"я же мужик" языка Мастера значит, что тот исчерпал и силы, и терпимость к боли. Стоп. Минутка слабости и помешательства давно должно была истечь. Какого хера он повис на больном Мастере, у него трещина в бедре. Необработанные ожоги. И наверняка шок от отходняка Воланда. Мозги перезапускаются на резервной тяге и волне тревожного стыда. — Блять, — виновато выдыхает он. — Идём скорее. Вернее, осторожнее. Я сказал, осторожнее. — Ты со мной? — Мастер окидывает его сканирующим взглядом. И правда, ужас и паника застряли на дне его зрачков. — Очухался? — Не тормози, — буркает он, открывая дверцу. Воланд доводит утомлённого спотыкающегося Мастера до раздевалки и усаживает на скамейку, велев не засиживаться и сменить бинты, на всякий случай. Пишет сообщение помощнику, чтобы оставил у дверей два комплекта одежды, и скрывается в душевой. Ему нужна минутка, чтобы дособрать себя. — Сделка. Обернувшийся Мастер хмурится с недовольным видом. — Опять? Не многовато за день? — Сбрей бороду, будь другом. Он сохраняет серьёзную мину, выдерживая убийственный взгляд. — А я прослежу за тем, чтобы завтра Варина тренировка прошла без нагрузок для твоих травм. — Не уверен, что это называется сделкой, — Мастер расслабленно откидывается на шкафчики. — Как ты вообще проворачиваешь дела? Сделка подразумевает обоюдный интерес. То, что предлагаешь ты, принято называть надувательством. — Отнюдь, — Воланд смакует шоколадно тепло в глазах напротив. — Это я себе в убыток работаю. Прививаю тебе хороший вкус и забочусь о лечении. И что ты там говорил пять минут назад про совместный крест? — А ты откуда узнал про наш с Варей уговор? Тут ведь даже не подслушаешь. Когда человек даёт добровольное согласие на проникновение, его сопротивляемость к ментальным техникам падает. Часто, и чем чаще, тем лучше, Воланду удаётся считать недавние события и разговоры без того, чтобы носитель это заметил. Но Мастеру об этом знать совсем не обязательно. — Я буду считать, что мы пожали друг другу руки. — А я буду считать, что ты задолжал мне оргазм.

***

— Фёдор, как давно он на игле? — Без комментариев. — Сколько опций — нюхает, глотает? — Без комментариев. — Передозы были? — Без комментариев. — Ты уверен, что он не срывался без тебя? — Без комментариев. — А ты случайно не принимаешь с ним заодно? — Ещё слово — и подменю твои таблетки на слабительные. ...Почти сразу, стоило показаться распаренному и более вменяемому любовнику из душевой, его вызвали к одному из ребят. Вовремя, как всегда. Прежний Воланд оставил бы извиняющийся поцелуй, настоящий — обложил матом, когда Мастер начал отнекиваться от провожатого и, более того, вызвался пойти с ним. Две ипостаси, и Мастер не мог решить, какая ему нравится больше. — Нехуй мне разгуливать в одиночку по секретному объекту, да ещё на одной ноге. Научись уже минимизировать риски, бабка-ёжка. В реанимацию Фёдор Мастера не пустил, но обещал держать в курсе и попробовать провести завтра, если сочтёт его состояние внушающим доверие. Ещё и заставил наесться до отвала какой-то диетической кашей. Ей-богу, Мастер попросит себе другого лечащего врача. Вместо сна прокручивая приглушённый разговор по пути в комнату, воссоздавая интонации и микрожесты Фёдора, который, к слову, был так себе скрытником, Мастер несколько раз прикладывается затылком к стене. Пока не вспоминает о своём сотрясении. Перспективы вырисовывались отнюдь не радужные: давно, немало, передоз(ы). Отчаянное, скребущее чувство собственной беспомощности вновь встаёт укоряющим призраком у изголовья. Изучение ТЗ обращения с наркоманами и ухода за ними — он, надо признать, не психиатр. Занятия с Варей — и давно не боксировал. Проверка Хованского — ещё и медбратом поработать? Детали похищения Фагота — если у Воланда будет время или настроение сотрудничать. Мастер проворачивает эти несъедобные пункты завтрашнего меню в голове, пока не окунается в сонный дурман. Слова "убить во второй раз" всплывают внезапно, как после шторма исторгнутые на берег останки из пучин. Они уже не походят на оговорку, и контекст вполне однозначный, но Мастер всё равно от них отмахивается без усилия. Какой смысл ворошить трупы, особенно такого подонка, каким был отец Воланда. В конце концов, он с самого начала выбрал Аида, никто не говорил, что эта роль не пророческая. Так что его уже не волнуют ни цена, ни возможность какого-то мифического искупления. Вообще-то сейчас он бы уже не колебался, чтобы нажать на курок.