Wreaking havoc

You trick your lovers that you're wicked and divine

You may be a sinner but your innocence is mine

Muse — Undisclosed Desires

Противоестественная бледность и так не пышущего здоровым румянцем Воланда, какой-то невнятный (но не для Мастера) зуд, неровное вождение, брови, которые уже грозили пробить потолок — это и не только можно списать на задачи, которые занимают сейчас придурка. Рассеянные взгляды близняшек можно принять за усталость, травмы и такой же ворох проблем. И даже если вдруг подводит интуиция, которая продолжает безошибочно, хочется верить, улавливать Воланда, то всё равно не помешает выпить чего-то горячего и просто отвлечься. Его не беспокоит, сколько у этих криминальных авторитетов будет потрачено бесценного времени. — Сворачивай, — и сколько они готовы терпеть его безусловные просьбы. — Мы почти на месте, — ворчливо отозвался Воланд. — А если мне надо отлить? Забегаловка у заправки выглядит приличной по современным меркам. По крайней мере, есть надежда, что здесь найдётся не самый гадкий кофе и можно будет закупиться блоком сигарет. По-джентльменски угостить девчонок шоколадом. Кто не любит шоколад? Когда он занимает место за пластиковым столиком на улице, игнорируя враждебные взгляды, и выманивает их, салютуя бумажным стаканчиком, в его прищуренных глазах плещется неприкрытое торжество. — Они предпочитают швейцарский. Пожав плечами, Мастер кивает на сэндвичи. — Дай мне свой кофе, — требует Воланд, вяло косясь на мутную чайную жижу в своём стаканчике. — А ты разве не предпочитаешь бразильский? В отличие от него, приверед из себя Вера с Варей не строят, таская у Мастера шоколад, делают вид, что борются за внимание прыщавого юноши у стойки за оконным стеклом. — Меня сейчас стошнит. — Съешь сэндвич, чтоб наверняка. Всё-таки не зря он настоял. Поначалу с видом делающего одолжение, Воланд вполне с аппетитом приканчивает напитки и еду, со вздохом облегчения разваливается на стуле, его лицо расслабляется. — Прошло? — Уму-м, — мычит Воланд, рассеянно поглаживая живот. Через несколько секунд соображает. — Так ты за этим нас остановил? Мастер отворачивается и ловит озорной взгляд одной из сестёр, который смахивает на признательность. — Я же сказал, мне надо было в туалет. — Вот что, — заговорил Воланд, выбирая сухой жёсткий тон. — Предлагаю тебе обратить внимание на тот факт, что ты, не святоша, но законник, окажешься сегодня в настоящем гадюшнике. Половина базы будет думать, что ты присоединился к нам, потому что до этого я не приводил людей не для дела, — он закуривает и задумчиво потирает пятно на рукаве. — А половина решит, что ты моя жертва или игрушка для экспериментов, потому что некоторые догадываются, что наш дед — у меня, кстати есть ещё брат, только давай без шуток про Достоевского... так вот, что он способен на всякое, чтобы меня заарканить. Тебе также не стоит игнорировать такую деталь, что те руки, на которые ты пялишься, не по локоть в крови, нет — по самую шею. Мастер ловит себя на том, что загипнотизирован потрясающим грозовым разноцветьем глаз, как кролик удавом. — А эти милейшие барышни, которых ты потчуешь шоколадом, управляют стихиями и сами могут тебя завалить вагоном со сладостями. Или просто завалить. Я знаю, что это не звучит для тебя как серьёзная угроза. Просто ты всем нам сильно облегчишь жизнь, если скорректируешь некоторые установки. — Окей-окей, полегче, — Мастер покладисто поднимает руки. — Торжественно клянусь, что замышляю только шалость. Воланд завершает на одном выдохе: — Чем быстрее ты смиришься с новой реальностью, тем лучше. Я не нуждаюсь, чтобы ты мчался спасать меня каждый хуев раз, когда я чихну, обосрусь или получу изжогу. Пока Мастер прислушивался в машине к телефонным переговорам, его не оставляло ощущение некоторой демонстративности — будто Воланду, который, безусловно, ловко расправлялся с делами, было важно поддерживать перед ним именно такой образ. Поначалу он и правда надеялся оттолкнуть, теперь перешёл на менее очевидные способы. Отчасти Мастером движет любопытство, отчасти — неискоренимое упрямство, а ещё вылезает унаследованный от Фагота трикстерский подход, чтоб адаптироваться в полной непредсказуемости, и — нет, не страх, но что-то близкое к нему — переварить и заглушить. Потому что Воланд прав в своих предупреждениях, а Мастер пока не готов с ним так легко соглашаться. — Ладно, допустим, я могу тебе напоминать одну нашу общую знакомую, но ты меня переоценил, паникёр. Клянусь, я уже похоронил всякую надежду баловать тебя завтраками в постель. Ну а уж когда ты будешь медленно и мучительно помирать, обещаю и близко к тебе не подходить. Обеспечу тебе спокойное и одинокое прощание, о чём ты наверняка мечтаешь, да? Похоже, он сейчас расчехлил для Воланда красную тряпку. Несмотря на абсурдность тупиковой ситуации, Мастер смакует это чудное покалывание на кончиках пальцев, потому что они по-прежнему не могут не сцепиться. — Как ты догадался? Подрабатывал терапевтом на полставки? В любом случае, кого бы ты из себя не строил, тебе очень скоро предстоит убедиться, что надолго ты не задержишься. Прости, никаких вакантных мест. Даже на чистильщика туалетов. Краем глаза Мастер замечает, как одна из близняшек — кажется, та, что более уравновешена и снисходительна, вернулась из магазина с попкорном и получает от сестры краткий пересказ пропущенного. Он подавляет усмешку: — Вспомни, как выкрутился один мудрый царь с ангелом, когда пришло его время. Дай мне убедиться, что тебя не интересуют такие предложения, и я, может быть, не задержусь. Непроницаемое лицо Воланда накрывает тень. Мельком взглянув на Варю с Верой, он парирует в том же духе, размахивая рукой, как фокусник: — Утренний обход в травматологии. По коридору идёт врач. За ним санитар с бензопилой. Врач: "Этому левую руку отрезать". Санитар делает "Вжи-и-ик". Следующий пациент — "Этому правую руку". Санитар делает "Вжи-и-ик". Доктор подходит к последнему: "Этому отрезать левую ногу". Санитар: "Вжи-и-ик". "Левую, я сказал". "Вжи-и-ик". "Ногу, я сказал". Мастер без труда считывает намёк, что уговорить или заставить Воланда покинуть своё место — дело гиблое. И, пожалуй, это даёт гораздо более чёткое представление о роли Воланда в организации (если только это не блеф), по сравнению со всеми наблюдениями до. Что одновременно и обнадёживает, и вгоняет в тоску. Ибо пока что всё говорит о том, что вместо ожидаемо сломленного и потерянного друга перед ним сидит человек, который знает о своих принципах и целях, а ещё признаёт те самые тени и монстров, о которых сокрушался в их последнюю встречу. Вполне возможно, если судить по острым зловещим ухмылкам, близняшки начали делать ставки. Кажется, их с Воландом попытки позубоскалить обходными путями не имеют успеха — ни в том, чтобы полностью скрыть смысл, ни в том, чтобы заставить кого-то одного сдуться. Ну что ж, нельзя разочаровать ту, что за него болеет. — Кстати о чистильщиках туалетов. Один хороший немец снял про другого хорошего японца кино. Он точно не про нас, но иногда полезно взглянуть на жизнь не с точки зрения вершителя судеб. Особенно когда это делают две нации, прошедшие через нацизм. Особенно когда мы... Мастеру кажется, что он сам оборвал себя на полуслове, поняв, что увлёкся политической риторикой, но на самом деле его отвлекает жужжание телефона в кармане. Что странно, потому что телефон после холодной ночи сел окончательно, и ещё полчаса назад от него не было никакого толку. Неизвестный номер, тихий скрежет. — Ираклий. Речь пойдёт о безопасности Ваших друзей, и я настоятельно рекомендую Вам естественно отвернуться, потому что в наших с Вами интересах, чтобы эмоции и мысли остались неизвестны одному менталисту рядом с Вами. Голос на том конце едва прерывается, то приближаясь, то отдаляясь. Как будто звонок из подвала или метро. Вероятнее всего, нет, почти точно это плохая идея — подчиняться неизвестному доброжелателю. Он жалеет, что не успел довериться Воланду достаточно, чтобы воспринимать его как главного союзника и пойти ва-банк, заставив его читать своё сознание. Он самонадеян и глуп, в очередной раз позволяя себе выйти на поле боя в одиночку. Это провокация, и он... Он ещё много что, но времени нет, и он принимает привычное решение: встаёт, покидая самодельный пикник. — Сейчас вот вообще не до твоих заскоков, Галка, — не оглядываясь, произносит он. — Отлично, Вы кажетесь более понятливым, чем мне казалось. Ему приходится обратиться в один слух, отключив остальной мир силой воли. Голос лишён всяких эмоций, он нейтрален, как свист ветра в ушах, но от притягательной силы его звучания сосёт под ложечкой. — Я хочу Вас проинформировать о двух вещах. Во-первых, там, куда Вы отправляетесь, есть только одна опция входа, и это не только точка невозврата — это отказ от возвращения. Если Вы принимаете решение последовать туда, куда намерены добраться, это будет акт подчинения, а не воли. На заднем плане по ту сторону нарастает странный гул, в котором перемешиваются жужжание и трескучее чавканье, как будто незнакомец забрался в самую сердцевину паутины, чтобы записать звук поедания мухи. Пока что единственное, о чём Мастер догадывается достоверно и точно: его хотят отлучить, разлучить и запретить приближаться, к Воланду ли, или всем, с ними связанным, но это дело второе. И такая это прозрачная, очевидная манипуляция, что конкретные формулировки угрозы тут же вылетают из его головы, так же как вырывается непроизвольный вздох облегчения. — Пуганого пугаешь, — взбрыкнув, увлечённо прерывает Мастер незнакомца. — Скажи мне что-нибудь новенькое. Интересно, как среагирует на его маленький спектакль несостоявшийся актёр Воланд. Интересно, отвык ли Воланд от него за эти годы, чтобы Мастер сейчас не фонил для него куражом. — Так бежите от перемен или, наоборот, готовы таранить стену ради них? — голос в трубке не впечатлился его дерзостью. — Мне тоже будет интересно посмотреть. Если Вы согласны на второе условие. Потому что цена, которую Вы заплатите, не только в том, что Вас превратят в марионетку. Вы заплатите цену невмешательства. Мастер не знает, что выражает его бессильное рычание, — предупреждение? Нетерпение? Самоуспокоение? — Когда печать тайны будет вскрыта, — приблизившееся механическое жужжание практически заглушает вкрадчивый голос, а пульс у Мастер подскакивает до гонки наизнос. — Когда слетят предохранители и грянет буря. Когда Ваша сущность не оправдает себя. Вы отступаете в сторону и позволяете свершиться тому, что предназначено. Свидетель, вы только свидетель. Он не понимает, почему рука так вцепилась в телефон, почему он просто не может заглушить этот бред, вырубить телефон, послать собеседника к чертям. — Немота. Бесполезность. Неподвижность. На последнем слове Мастер выныривает на поверхность, хватая частыми глотками будто ворованный воздух. Через силу вытягивает шею назад, чтобы успеть зацепить взгляд, дать прочесть себя. Глупо было полагаться на свою невосприимчивость к гипнозу. Опрометчиво было думать, что на Андрее Петровиче чудовища закончились. Давно пора — и опять запоздало: в ушную раковину впивается ультразвук, мысли остужены до состояния бесформенного студня. Он роняет телефон. Перед глазами вырастает фигура Воланда. Требовательно оглядев с головы до ног, осведомляется с деланной невозмутимостью: — Что он тебе сказал? Призрак спазма стискивает горло. Мастер сглатывает парализующую беспомощность, слегка хмурится и скрипучим голосом спрашивает: — Кто? — Не делай из меня идиота, — Воланд нетерпеливо отмахивается. — Тебе звонил мой брат. — Когда?.. Вслед за чужим взглядом он опускает голову и видит свой телефон, измазанный во влажном грунте. Секунда — его подбородок в резкой хватке, глаза встречаются с бешеной сталью под дрогнувшими ресницами. Мастер отталкивает его с возмущённым матерком, но тот уже сам отстраняется с опрокинутым лицом. — Ты можешь мне внятно сказать, что... — начинает Мастер. Подошедшая Варя, или Вера, поднимает телефон и пытается включить его. Тихий болезненно надрывный не то смешок, не то всхлип искривляет губы Воланда. — Поздравляю, Мастер, — с присвистом, натруженно проговаривает он. — Отныне ты не принадлежишь себе. Я переименую тебя в марионетку. Что за нелепость. — Ты ничего не попутал? Мизинцем ввинтившись в ухо, чтобы прочистить его, словно туда попала вода, Мастер ворчит и переводит взгляд с него на близняшек, как бы надеясь, что они разъяснят происходящее. — Спутник М, — не обращая на него внимания, Воланд тараторит, вцепившись обеими руками в волосы. — Манипулятор, которого обвели как детсадовца. Многострадальный Иов. В случае убийства набирайте "М". Чёрт-чёрт! В прошлом Мастер не замечал, чтобы тот в момент потрясения переключался на замашки литератора-дилетанта или взбесившегося стэндапера, и от растерянности сам теряет дар речи. Он пытается сложить кусочки паззла: телефон, истерика, мутная голова. Вторая близняшка подходит к брату и с маниакальной хладнокровностью протягивает руку к его горлу, обвивает затылок, легонько ударяет по плечу. В первое мгновение кажется, что это усмиряет Воланда, но вдруг его голова дёргается, как от удара. — Вы знали?! Вы в курсе, что он?.. Как? Сестра лишь усиливает хватку на шее, выдерживая его свирепый взгляд, и скупо качает головой. Другая выжидательно смотрит почему-то на Мастера. Этот паноптикум порядком надоедает, так что он, не предпринимая попыток приблизится, роняет холодное: — Успокойся. Принести тебе минералки, голову остудить? Воланд медлит, что-то просчитывая в голове, и через минуту молчания выдаёт: — Себе лучше купи, и побольше. Я отвезу тебя. На базу ты ни ногой, ни сегодня, никогда. С усталым вздохом Мастер качает головой: — Включи логику, гений злодейства. Если они, или он, кто бы он ни был, прибегают к таким грязным и срочным методам, значит, есть реальные основания обосраться от перспективы нашего с тобой сотрудничества. Меня радует этот страх, тебя нет? Ты собрался пойти у них на поводу? В любом случае, ты лишаешь себя и меня информации, если отгородишь меня. Куда удобнее разбираться с этим изнутри и иметь с этим говном дело напрямую! Воланд смотрит на него с жёстким, неумолимым выражением. Мастер продолжает нажимать: — Во-первых, это может дезориентировать, заставить волноваться и, чем чёрт не шутит, оступиться на следующем манёвре. Во-вторых, если я под гипнозом, тебе лучше присматривать за мной, нет? Что ты увидел в моей черепушке? — Ничего. Он спускает на тормозах желание врезать за бесцеремонное вторжение. Пожевав в задумчивости губы, ухмыляется: — Ну, сегодня ничего, а завтра, может, всё. Я, конечно, не знаток ваших игр разума, но память не так легко перекрыть и стереть, и если это блок... — Ты не знаешь, на что он способен. — Так позволь мне — нам — это выяснить! То ли он действительно хорошо распинался, то ли Воланд сейчас немного не в себе, чтобы настоять на авторитарном решении, но в его упрямости появляется брешь. Его образ немного бликует во внутреннем взоре Мастера: в одну секунду проступает прежний растерзанный и искалеченный юноша, в другую — беспощадный и своевольный воротила. Становится до чесотки любопытно проверить процентное отношение того и другого. — Гончие, дайте нам минутку, — долетает до него необычно уязвимая просьба. Но сестра, стоящая рядом с Мастером, не двигается с места, а вторая молчаливо скрещивает руки на груди. Мастер до сих не знает, как сильно они влияют на брата и насколько брат им доверяет, но тот, видимо, не собирается бороться ещё и с ними. С видом человека, который собирается поскорее закончить спор и обрубить всё — сжечь мосты? — Воланд переводит с них нечитаемый взгляд и практически выстреливает ему в голову тираду. "Если это третье лицо, то в любом случае добьётся того, что поставит нас под удар, и ему может быть выгодно в следующий раз уничтожить нас скопом. Если это мой брат, его целью может быть прямо противоположное: удостовериться, что ты точно после этого звонка решишь остаться. Это рулетка, где мы не знаем, какой ход даст осечку, до тех пор пока пуля не пробьёт тебе башку. Я ненавижу ставки 50/50, поэтому будет тебе сделка. Или ты валишь в моё укрытие, или я имею доступ к твоему сознанию в любое время и в любом состоянии. Без предупреждения. Без сопротивления". И мягко отстраняется, давая сделать выбор без свидетеля. Мастер замирает в ошалелой нерешительности. Ультиматум как удар под дых. Как никогда сейчас ему важно было отстоять себя. Сохранить целостность и приватность казалось главным условием силы и безопасности. Держаться на расстоянии и добиваться честности представлялось единственным способом восстановить хоть какие-то адекватные отношения. Но, с другой стороны, какая адекватность при таких обстоятельствах? Один запутанный комок сомнительного качества нитей Ариадны. Выбор из позиции слабости, о котором они говорили с Фаготом, расцвёл во всей красе. А Воланд отнимает у него последнее пристанище. Разоружает его ради безопасности. Парадокс, нелепый и гибельный. Есть, однако, ещё одно не самое приятное признание: нельзя получить преимущество, воюя со всеми. ...Довериться Воланду оказывается отчего-то сложнее, чем Хованскому. Даже сложнее, чем себе, а себе он доверяет стабильно и продолжительно — с большими перебоями. Уставившись на своего то ли зайца, то ли волка с нехилой дозой злобной насмешки, Мастер сдаётся. На предложение копаться в мозгах, на вторжение, которым легко воспользоваться, можно ответить только с одним, как кажется, разумным условием сохранения собственной воли. Мастер приглашает к возобновлению их диалога кивком головы. "Только если обещаешь держаться подальше от моей эротической коллекции..." Иронически вздёрнутая бровь и, пожалуй, некоторое замешательство в глазах Воланда говорят о том, что тот не собирается принимать такую быструю подначку. Улыбнувшись как-то жалобно (может, они ещё не достаточно возвели стены?), Мастер завершает: "...и от моего отношения к тебе". Это мало и много одновременно. Он намеренно не формулирует иначе, потому что, очевидно, Воланду в критический момент потребуются более сложные мотивы и намерения, чем те, что Мастер уже показал. Львиная доля планов Мастера построена на их прошлом. В конце концов, всё вертится вокруг Воланда, разве нет? Хотя предостережение Фагота, что он потеряет себя, сигналит на подкорке. Но ему критически важно не отдать свои чувства полуфабрикатом на блюдечке, а проявить в беседе и поступках, в живой и меняющейся динамике. Это посыл, который, хочется верить, Воланд, если не растерял багаж своего психологического образования, может понять. Это договор: я не знаю, какой ты человек сейчас, но я хочу попытаться. Трудно разобрать, к каким выводам приходит тот, но, по крайней мере, уже более спокойно кивает. — Садись за руль. Вера, пригляди за ним. Мы сейчас вернёмся. Не сдерживая фырканья, Мастер протягивает руку за телефоном. Направляясь к машине, слышит за спиной звуки шарканья и тычков: — Отвали. Он пообещал не задерживаться. И сбрить бороду. Нервно похихикивая, Мастер салютует в воздух средним пальцем. В другое время он бы уже жалел о своём решении или заставил себя надеяться, что его бывший любовник не позволит себе лишнего и не перейдёт границы. Но на надежду уже не хватает ни сил, ни наивности. И перейдёт, и позволит. Какая-то часть Мастера даже ждала, что им пренебрегут. Возможно, в качестве запоздалой расплаты или как урок не соваться в криминальные разборки. Или потому что в невозможных выборах легче предпочесть семью, какой бы порочной она ни была. Но о своём решении он не жалеет. Как бы банально это ни звучало, но иногда действительно чтобы обрести себя, нужно отказаться или устранить что-то в себе. А будущее покажет, было это предательством или единственным выходом. Так или иначе, он всегда принимал вызов Воланда. Постукивая по рулю пальцами и украдкой косясь в зеркало заднего вида на Веру, Мастер пробует распознать в ней зримые отличия от сестры. Что-то задерживает Воланда в магазине. Скучающе раздумывая, не требуют ли они с бедного продавца контрабандный товар, Мастер отстранённо провожает проехавший потрёпанный седан взглядом и хлопает по карманам в поисках зажигалки. Когда он снова смотрит на дорогу, по ней с ужасающей скоростью несётся фура. Сквозь дым ему удаётся заметить, что водительское место пустует, а траектория движения подозрительно кренится в их сторону. Он не успевает выбраться, передняя дверь аккурат под прицелом. — Вера! — орёт, а может, только еле слышно шепчет он. Выступившее из-за туч солнце играючи поблёскивает на слепом стекле. Колесо Фортуны издевательски раскручивается громадными шинами, которые затмевают замерший в ожидании сокрушительного удара мир.

Конец первой части