Wreaking havoc

Раз! — опрокинула стакан!

И всё, что жаждало пролиться, —

Вся соль из глаз, вся кровь из ран —

Со скатерти — на половицы.

И — гроба нет! Разлуки — нет!

Стол расколдован, дом разбужен.

Как смерть — на свадебный обед,

Я — жизнь, пришедшая на ужин.

М. Цветаева

Воланд наотрез отказался и от предложения улететь вместе с ранеными, и от варианта дождаться, чтобы вертолёт вернулся за оставшимися. Как только он отошёл, отдав все инструкции Саньку и лётчику, Док попросил Мастера задержаться на минуту. Бросив последний бесполезный взгляд на застывшее лицо Хованского с опущенными глазами и кислородной маской, он приблизился, недоумевая, к внешне спокойному врачу. — Хотел бы я сказать, Ираклий, чтобы Вы не принимали это на свой счёт, но боюсь, что дела обстоят именно так. Поэтому мне бы хотелось, чтобы Вы присмотрели за ним хорошенько. Мастер нашёл в себе силы удивиться такому откровенному разговору и поручениям, а за языком следить уже не получалось. — Отдаёте вашего босса на поруки — мне? Ого, а Вы всегда так легко доверяете его бывшим? Док рассеянно пригладил растрепавшуюся бородку. — Ну, бывший или не бывший — это мне знать не положено. И кто сказал, что это доверие или, по крайней мере, только оно? От нас зависит судьба Вашего друга, так что, каковы бы ни были Ваши мотивы, пока придётся играть по-честному. Мастер почти забыл, с кем имеет дело: к Доку он проникся большой симпатией и слегка завис от недвусмысленного шантажа. Не то чтобы он был необходим, конечно, он и без лишних указаний не спустит с их вожака глаз, но то, что его не воспринимали как белого и пушистого альтруиста, играло на руку. Голос Дока зазвучал деловито. — Вы позаботитесь о том, чтобы он поспал этой ночью хотя бы несколько часов. Я бы предложил вам улечься рядом, раз кое-чьи золотые руки справляются с его мигренью. Если бы не тотальная измотанность, у Мастера бы скулы свело от желания расхохотаться прямо в лицо — Воланду уже на полном серьёзе прописывают постельный режим с ним! — Если гончие будут протестовать, сошлитесь на меня. К слову, мигрень не поддаётся никаким анальгетикам, но я Вам этого не говорил. Тем не менее, на крайний случай — повторяю, на крайний, — поэтому передаю именно Вам... В широкую ладонь Мастера поместились две ампулы и шприц. Догадавшись, что это были за ампулы, он подавил жгучее желание расплющить их в кулаке. Смог только кивнуть и выдавить: — Хованский должен выкарабкаться... — Не утруждайтесь, голубчик, — подмигнув ему, тускло улыбнулся врач. — Я за него ручаюсь. Вам бы за собой неплохо последить. Мастер озадаченно сдвинул брови. Не теряя время, тот, уже присоединяясь к пассажирам, прокричал, перекрикивая рёв пропеллеров: — У Вас слабые лёгкие! Не бросите курить — к бронхиальной астме добавится рак. Не успел вертолёт набрать высоту, а широкое поле — затихнуть под ветром, как Мастер услышал позади полунегодующее, полужалобное: — Какие-то несколько часов, а ты уже заговоры за моей спиной строишь? Обернувшись, Мастер не стал изображать никакого смущения, только кровожадно ухмыльнулся: — Как в старые добрые времена, м? — Посмотрим, что ты скажешь, когда я запру тебя в безымянном отстойнике, приставив охрану. Вся бравада слетела с Мастера в один миг. Он оценивающе примерился к спине бредущего впереди Воланда. — Ты же не серьёзно. — А я что, похож на клоуна? — отозвался Воланд бесцветным голосом, в котором не угадывалось даже раздражение, не то что ирония. — Или ты вдруг стал бессмертным? Нарастающая волна паники прошлась по мыслям, превратив их в решето. В два резких шага Мастер нагнал его и, небрежно развернув за плечо, заставил остановиться. — Мы снова будем в прятки играть, болван? Какого хера ты распоряжаешься моей жизнью? Комплекс бога совсем мозги отшиб? Воланд не отбросил его руку — осторожно отнял её от плеча, соединяя ладони, переплетая пальцы, впиваясь ногтями. Заговорил вкрадчиво и растягивая слова: — Кажется, ты перепутал причины и следствия. Наша семейка действительно не гнушается играть в божественный произвол, но именно поэтому тебе хорошо бы свалить по-быстрому, желательно из страны. Мастер проморгался, чтобы избавиться от пелены злобы, и вцепился тяжёлой пятернёй в его затылок, влажный от пота. — Если ты думаешь, что я оставлю Хованского одного в вашем логове и... — Ага! — Воланд хрипловато всхохотнул. — Так вот где собака зарыта... Не обращая внимания на слабое сопротивление, Мастер подался ближе и прижался щекой к виску, вдыхая въевшийся запах металлического страха и прогорклой власти. В глухую ночь, когда почти никто и ничто не могло помешать, он, кажется, совсем расклеился и подозревал, что не он один. —...И перестану пытаться помочь тебе, то ты очень... — Ты фантастики перечитал или мелодраматического чтива? — шелест Воланда согревал шею, а его ладони недоверчиво пробрались под подол куртки, едва-едва удерживающей тепло. — ...Очень заблуждаешься. А ты мне сцену ревности устраиваешь или всё ещё глупо надеешься отпугнуть? Когда Мастер обнял покрепче, Воланд заглушил его плечом унылое хмыканье. Тьма вокруг сгустилась почти зимняя, свет фар на границе зрения представлялся ближайшей галактикой, и посреди космического холода на редкость морозной августовской поры выпускать из рук обманчиво податливое тело было как-то недосуг. Собственное тело уже ломило от переутомления и нагрузок так, словно его усердно поколотили тысячи лилипутов, и привыкание к ноющей боли принесло странное ощущение бесплотности, которое бывает, когда мышцы костенеют до онемения, а головокружение делает восприятие рассеянным и обрывочным. Рваный лай одинокой собаки донёсся до них издалека. Мастер подумал, что его вопрос посчитали риторическим, когда спустя минуту всё-таки дождался заявления, от которого дрожь узнавания и кипучей нежности прострелила спину: — На самом деле, ни то, ни другое. Это, наверное, остатки моей гордости трепыхаются. Или я просто пиздец как устал, а споры с тобой — лучшее, что пока придумало человечество, чтобы меня отвлечь. С одной стороны, Воланду явно было удобнее держать под боком и Хованского, и Мастера. Не только потому что они значились потенциальными жертвами, но и из-за информации, которую он, если и не выведать, то смог бы обезопасить от неизвестных доброжелателей. Знать бы самому, какой именно информации. И кому они нужны, хотя эта гипотеза всё ещё была из разряда бреда. С другой стороны, он собирался впустить не очень-то лояльных людей в свою святая святых, добавить головной боли всем членам их организации, лавировать между тремя переменными. И Мастер не был уверен, что Воланд точно понимал, что делает. Он и в себе ещё как сомневался. Хотя, при всех имеющихся минусах, стоило признать, Воланд быстро сориентировался и выбрал на данный момент оптимальное решение. — Кого ты обманываешь, Крис, — Мастер перешёл на шёпот, потому что не был уверен, что справится с голосом. — Я надеялся, ты не забыл, что я мастер по отвлечению в другой области. Руки сами по себе потянулись к иссиня-бледным скулам. Воланд скованно помотал головой. — Не советую рисковать. Малявки наверняка за нами следят, и я голову отдам на отсечение, если они не окатят нас холодной водой, как только мы займёмся непотребствами. Нехотя отступая, Мастер быстро вздохнул и пробормотал: — По-моему, ты и так бы отдал голову на отсечение, она же такая бестолк... — почти увернувшись от шлепка по руке, лениво поправился, — Без меня раскалывается от малейшего движения. Тот досадливо цокнул, потянув его за рукав: — Кто ж знал, что ты окажешься таким чудотворцем... Скорее машинально, нежели действительно желая бросать новые упрёки, Мастер отбрил: — Всё бы ты знал, если бы не разыгрывал из себя жертву на заклание! — Завтра, — обрубил Воланд. — Все оставшиеся претензии завтра. Он валился с ног, впрочем, как все они. Порывисто, как-то надломлено обнял сестёр, дожидавшихся у машины, и оставил у каждой на макушке долгий кроткий поцелуй: — Спасибо, славные мои. Они закатили глаза, но смиренно приняли его поклонение. — Я бы сдох без вас сегодня, — добавил он с сокрушённым вздохом. — Все мы. На Мастера он больше не смотрел. — Я спать, — буркнув напоследок, сдёрнул очки и забрался на водительское сидение, хлопнув дверцей. Мастер ощутил затылком пристальное внимание, повернулся и спокойно посмотрел этим фуриям в глаза. Ему тоже хотели устроить разнос? А то он уже и не знал, перед кем остался невиновным. Одарив его хитрыми ухмылками, Варя с Верой достали телефоны. В следующее мгновение перед ним уже светилось два экрана: "Он никогда не нежничает на людях" "У тебя есть шанс" Ненароком покосившись на Воланда в машине, Мастер скривился. — Вам пора открывать сватовское агентство. И какой вам смысл палить брата? Вообще, интриганки, можно я на свежую голову вас послушаю? "Вы оба параноики" "Но такие милые" "Вали спать" "И спасибо" Надо же, он уже начинал их различать по голосам. Вернее, по характерам. А ещё его, кажется, благословили. Вот уж достижение. Забравшись в машину, перед тем как отключиться, Мастер протянул руку между сиденьями, ладонью вверх. Сквозь сон почувствовал, как её обвили холодные пальцы.

***

Первым делом, ещё не раскрыв слипшиеся веки, Воланд отдаёт себе отчёт, что развалился на чём-то более уютном, мягком и угловатом, чем сидение, а вся левая часть, от лопатки до пятки, потеряла чувствительность, прижатая чьими-то конечностями. Чьими-то. Словно они могли принадлежать ещё кому-то, чтобы он так беззаботно и незаметно для себя позволил полночи себя обнимать. И запах, конечно же, приглушённый курткой и свитером, но всё ещё щекочущий ноздри. Так и не придя в себя окончательно, Воланд заблокировал неутешительную мысль: он пропал. Сразу после той мысли, которая вопила, какого хрена он позволил перебраться на своё сидение и едва ли помнил, что к этому привело. Чересчур быстро ослабил контроль. Будь он инженером, сравнил бы себя с домом, напрочь отрезанным от систем снабжения, с искрящими проводами, нижний этаж затоплен канализацией, крыша покосилась и вот-вот рухнет. Или, к примеру, пилотом: курс намеченных решений представлялся бы неминуемой катастрофой, причём той, после которой ещё пытаешься выжить какое-то время в дебрях посреди чьего-то равнодушного и жестокого нигде. Но рядом был Мастер, поэтому первые ассоциации, вползающие в разжиженные от непривычно плотного и осязаемого пробуждения мозги, подступают к горлу чернильной вязкостью. Перекатываются на языке буйством красок. Отсылают его к веренице сплошных обрывов, лабиринтам книжных полок и обморочной затхлости, вальсирующим молниям... Пока воображение не истончило незатейливую картинку до истлевшего листа, а веки не лизнуло первым всполохом пламени, Воланд судорожно дёргается, чтобы зацепиться взглядом за мирно дремлющих под пледом из курток и мешков сестёр. На остаточной, почти холостой энергии — вот что значат тренировки Аза — во сне они сподобились поддерживать воздух в машине приемлемо прохладным. Надо будет порадовать деда, такой выносливостью даже Воланд не может похвастаться. При этом сами бедняги от перегрузки продрогли и ютились, свернувшись на расправленном сидении в подобие сиамского силка из рук и ног, из-под которого торчали только неряшливые пучки волос. Воланд свёл заботы о своём организме к такому уровню пофигизма, что закономерно забывал о простейших нуждах других людей. О том, что ночь в дубаке без нормальных окон может сказаться простудой, даже не пришла ему в голову. На этом основании он соглашался — редко, очень редко, — что близняшек можно считать по некоторым параметрам старше своего придурковатого братца. Пошевелившись под ним, новоявленный матрас попытался продрать глаза и в процессе зарядил локтем по печёнке — что ж они все так точно выбирают уязвимые места. — Выглядеть утром, особенно в такое утро... после сна в дрянном положении, ещё и в этой развалюхе... — Мастер зевнул, обдав несвежим дыханием и охнул, поведя затёкшей шеей. — Выглядеть не отстойно ужасно трудно, но ты чертовски неплохо справляешься. — Это моя тушка дискредитирует тебя так сильно, что ты выбрал нападать первым? — Воланд старается, очень старается слезть с него, но предательское тело словно приклеено. — Нет, я просто так своё возмущение и зависть проявляю. Называется экологичным эмоциональным извержением, — Мастер умудрился сохранить вполне занудную физиономию. — Тебе не помешает углубиться. Могу дать парочку уроков. Воланд смешливо хрюкнул, заметил, как по этому поводу выразилась Варя, лениво вытянув руки, и разулыбался, как неразумное дитя. — Переведи. — Варя намекает, что не спешит стать фанаткой разговоров про углубление чего бы то ни было с утра пораньше. А Вера предлагает тебе продолжать в том же духе, пока до нас не добрался Аз и не обругал нас извергами. Едва ли Мастер всерьёз смутился, но всё равно развернулся к гончим с выпученными глазами: — Вы не могли так много сказать за пару секунд! — Ты удивишься, но нас они запросто переплюнут в словесных экзерсисах. — Ты подаёшь им плохой пример. Маленькая, с шумом отвоёванная победа: ему удалось вытолкнуть Мастера обратно на его сидение. — Не я начал этот цирк! — А с тобой разве можно иначе? Как всегда, вовремя затрезвонил вызов — первый за это утро. Рабочий день, уже менее приятная итерация цирка, до обидного резко набирал обороты. Пока он выезжал на трассу, сверялся с навигатором, выкуривал натощак последнюю сигарету, перебрасывался с гончими многозначительными взглядами и отбирал из шаловливых рук Мастера распечатки, которые тот нашарил в бардачке (ничего важного там не должно было валяться, но мало ли), — клиенты, поставщики и партнёры наверняка замаялись слышать то бессвязные обороты, то затянувшиеся паузы и раздражительные ругательства. Даже при условии, что Док не разболтает, очень скоро станет известно, что для его мигрени обнаружился прекрасный антидот, с которым братья не смогут так легко расстаться. Мало было Мастеру увязаться вслед за Фаготом, он ещё и звание проводника оправдывает с лихвой. А можно было как-нибудь без экспериментов в этой области, или, на худой конец, когда он будет на пенсии. Что маловероятно, потому что он скорее удавится. Отрывистые мысли кишели в голове, которой только дай несколько часов отдыха — с утроенной силой начнёт загоняться по любой мелочи. — ...Если так, то это будет, конечно, более эффективно. А так это просто контрпродуктивно. ...А вообще, знаешь, и так и так не вяжется с графиком, забудь, перепиши... постарайся в процессе не выстрелить себе в голову, потому что у ижевских ребят какой-то перманентный бардак в последнее время... Тёмные ореховые глаза Мастера слишком отвлекают, ещё больше нервируют, слегка заземляют и злят неимоверно. Рука Брута, вытягивающая на поверхность, которую тянет поцеловать или сломать, а если ломать, то поджигать целый остров, но Повелитель мух вечен, а взрослые не дети, и вообще между Изнанкой и Наружностью не такая пропасть, так что бесполезно, поэтому зачем жить, когда умирать, давайте сыграем свадебный марш на похоронах... Нотки ветивера и абсента сводят его рецепторы с ума, но лучше притвориться, что это простой голод. Зато можно лишний раз порадоваться, что гончие в курсе дел и ловят каждое слово, чтобы вклиниваться безмолвными собеседниками — обычно это выводит его из себя, но не в этот раз. И, к счастью, деловые обязательства не касаются сейчас маленькой, просто милипизерной катастрофы с пропажей Фагота (ещё бы понять, остались ли крысы на базе), поэтому можно хотя бы не сильно фильтровать базар — о боже, эти жаргоны-пустышки, за что. — ...Мне, блять, что, тебе по буквам диктовать? Я сказал, Пчелиный рой, а не грёбаный Осиновый кол! Передай Ивану, чтобы он молился за твоё здравие, пиздюк недоношенный! Ещё только раз... Тихий ужас, отодвинутый на задворки сознания, даёт о себе знать нервным тремором — сука, сигареты найдутся в этой дыре или как? Горе моё, Мастер, они украли тебя у меня, а ты сидишь спокойно, даже не представляешь, что тебя ждёт, и всё равно безропотно, с отдачей святого и рвением грешника собираешься влезть под кожу, а братьям — занозой в задницу, а я так же спокойно доставляю тебя в наше логово, чтобы что? Ещё раз потерять?! — ...попробуйте пиковую даму вместо туза. Нет, я никогда... попали? Ну, не рассчитывайте в следующий раз!.. Просто почитайте Пушкина, олухи! И эта восхитительная энергия... Вообще-то, Воланд понятия не имеет, как называть это... эту субстанцию, вещество, потоки, и не спешит искать этому более точное определение, потому что тогда оно сразу войдёт в оператив, будет нещадно использоваться, крепко засядет в мозгу. Оттягивать неизбежное можно, но факт остаётся фактом: у Мастера какая-то опасно интенсивная совместимость с ним, что он в любой момент может и, что самое страшное, готов подпитать Воланда. Слишком лёгкая добыча, и это выбивается из картины мира — соблазнительно сверх меры. Он чувствует себя вампиром, что довольно уморительно, потому что ну... в первый раз, что ли? Но в прошлом он подсел на запах, глаза, дерзость, устойчивость, ритм сердца, а сейчас — как бы замыкая круг — желание высосать этого немыслимого человека досуха. И не важно, что дело не в способностях, хотя в них, возможно, никогда и не была суть. Скорее у Мастера сверхъестественная способность быть настроенным на Воланда. Быть настроенным для него. Это всё существо Мастера, а ведь он даже не верил, что они снова будут когда-нибудь сидеть рядом, не то что надеялся попробовать его когда-нибудь. — ...Ага, это будет хуже, чем провал, Серёня, поэтому даже не уговаривай. Мы придерживаемся тактики, и пусть гондоны только сунутся с вами в порт, сами потом будут локти кусать. Всё-всё, закрыли... Как сын?.. Тебе не нужен контакт того новосибирского хирурга? От расслаивающегося сознания разве что опилки и щепки не летят, так подмывает покромсать кого-нибудь на кусочки, а выходит только пар из ушей, но не дерьмо из решений. Как удачно было бы в Аза перевоплощаться, его авторитет и эмоции такие монолитные, что можно от метеоритного дождя защищаться. Тут и Мастер, конечно, весельчак тот ещё: и за любовничком в закат готов (можно без финальных титров, читай — надгробной надписи, — всегда пожалуйста)... — Охуеть, у тебя всё это время оставались сигареты? — О, ты вспомнил о моём существовании? ...и под гильотину вины себя подвёл, целым и очень даже вредимым, подсел на крючок заботы с мутным Хованским (по правилам сказок помощники всегда взимают плату), да ещё возомнил, что всем сразу должен. Так не терпелось влезть в мою шкуру, да, придурок? С совестью своей сам будешь договариваться, потому что у меня, как ты скоро убедишься, и подобия её не осталось. Чёртов Фёдор, надо было ему про отпуск заикнуться, чтобы сразу идеей-фикс это сделать. — ...Милая моя Сольвейг, я тут самый циничный?.. Я не считаю, что большинство людей плохие, правда, я считаю, что большинство людей тупые... Вот если бы ты, по старой памяти, придумала, в какое отверстие вставлять эти ваши примочки а ля Матрица на перезагрузке, я бы ещё попытался развить эту тему. А так — мы никогда не выберемся из доисторических кандалов... Чем дольше он увязает в приказах, советах, препирательствах, флирте и неуместных дискуссиях, тем напористее хрупкие образы из прошлого зудят на подкорке, настойчиво требуют выхода, опутывают своими грёзами, как туман, стелющийся по сторонам дороги. Разве он не должен уже час как развеяться? В другом мире, где-то, где без надобности часы и сны, кобальтовое небо отражается в морской глади, дышит с ней в унисон. Сосновый дух въелся в песок, по которому никогда не устают ходить ноги. Я почти вижу твои беззаботные следы на песке, их вид даёт ощущение полёта, и ничто не заставляет меня чувствовать стыд и боль. Боль и зависть. Зависть и гнев. Гнев и бессилие. Я вижу, что ты вырос и поднялся до самых сосновых макушек, а бриз — не что иное, как твоё дыхание. Я знаю, что море не солёное, потому что здесь нет причин плакать. И ты дождался меня. А я почему-то забыл, почему так спешил к тебе. Ведь здесь нет времени. Ничего не хочу так же сильно, как удержать тебя как можно дольше. Но мы в чьём-то чужом мире. И это всё пустое.