Wreaking havoc

"Если меня когда-нибудь не раздавит автомобиль или не потопит пароход — все предчувствия — ложь".

М. Цветаева

В универе его все так и звали — Хованский, полуофициально-уважительно. Не рубаха-парень, но и не зануда: приятельствовал со многими, держа дистанцию. Обильно раздавал прикосновения, хлопал по плечу и спине, обнимался с девчонками, ворошил волосы — только с теми, кому это было нужно. С Мастером, по крайней мере, сюсюканий никогда не допускал. У него было чутьё на чужие слабости и умение пользоваться этим без вреда для носителя. Деловитый ровный голос: немного высокомерия и брезгливости для тех, кто вёл себя беспардонно и нагло, достаточно теплоты и мягкости для своих. Знал свои границы и уважал чужие. Отличился в организации студенческих капустников и вечеринок, хотя в рот ни брал ни капли, редко смеялся и вообще предпочитал отходить в сторону и мимикрировать под тень тотчас же, как всё начинало работать без него. Зачем-то заделался куратором для зелёных первокуров, хотя от передоза социализацией и шумных сборищ ныл периодически, для проформы, скорее всего. Действительно горел своим делом, что удивляло, учитывая характер его высказываний о законе и юридическом этикете. Либо идеализм, либо глупость, а может быть, всё вместе. У Мастера он вызывал смутное чувство узнавания, попадания. И — сдержанное любопытство: временами хотелось его либо довести до белого каления, либо напоить, чтоб обнаружила себя другая сущность, более мрачная, депрессивная, первобытная. Весьма неплохо завуалированная, безопасно стреноженная — о ней можно было догадаться лишь по жадному блеску глаз и нервной мимике лица, когда Хованский считал, что находится вне поля зрения. И ещё, пожалуй, во время дебатов, коллоквиумов и лениво-вежливых перепалок с преподавателями — в такие моменты голос у него дрожал от предвкушения уложить оппонента на лопатки. Хованский в майке-алкоголичке и поношенных трениках, взамен брючно-пиджачной безличности, заспанно-взъерошенный, с опрокинутой физиономией — это было что-то новенькое. Впрочем, какого приёма можно было ждать в пять утра. — Что ты... — изумлённо оглядев его, просипел хозяин. — Как ты узнал, где я живу? — Я к твоему отцу. Открывший было рот в широком зевке, однокурсник схлопнул челюсти и озадаченно хмыкнул. Посторонился, закрыл за Мастером дверь и повёл его на кухню, велев не разуваться. Выжатый после ночной смены, изведённый ожиданием Фагота, Мастер не ручался за свои манеры и осознал, что сидел онемевшим студнем некоторое время, только когда перед носом очутилась кружка с кофе. — Извини, что с ранья, — выдавил он, обращаясь скорее к чёткому абрису тени на стене. — А Сергей Александрович ещё?.. — Ты как раз не рано, а поздно. Неподвижный и размытый спелым августовским солнцем силуэт Хованского напоминал картонный баннер. Мастер сощурился, попытавшись уловить в голосе издёвку, а на лице иронию. — Знакомство придётся отложить, — приятель кинул взгляд на часы, непонятно как оказавшиеся на руке. — Операция на сердце должна вот-вот закончиться. Убойная новость доходила до перегруженного сознания с опозданием, пока Мастер, попутно выдавливая песок из глаз, ошарашенно рассматривал Хованского, успевшего накинуть пуловер и сменить штаны. Тот цедил слова, будто высчитывая паузы для осмысления сказанного. — Ещё как минимум неделю отец будет выведен из строя, Мастер. Не глядя, он поднёс кружку к губам и сделал обжигающий глоток. То ли кофе был замешан на стероидах, то ли давно не звучавшее из чужих уст имя опалило горечью, но голова затрещала от резкого пробуждения. — Так он оставил мне какую-то информацию или распоряжения? — выпалил Мастер и, мысленно дав себе оплеуху, осведомился про здоровье. — Чёрт, надеюсь, прогнозы не плохие? Коренастая фигура у окна пошевелилась, иллюзия спокойствия подёрнулась дымкой кофейного пара, и Хованский присел на угол стола. С этого ракурса его подбородок напоминал хищный клюв, а взгляд гарпуном вцепился в гостя. Мастер подавил раздражение от нерасторопности и промедления. — Распоряжения — да, — не вдаваясь в подробности о состоянии отца, вкрадчиво ответили ему. — Информацию — нет, — Хованский рвано выдохнул. — И Фагот, и отец не посвящают в свои взрослые игры детишек. Прощупывает новую территорию, подумалось Мастеру. До этого он списывал отстранённую угрюмость на внезапное вторжение и досаду или нежелание мириться с тем, что к непримечательному тихушнику Ираклию приходится наслаивать новую личность. Как много он слышал от Фагота о Мастере? Почему граф не раскрывал имя? Стоило ли обсуждать с Хованским свои опасения? — Дай угадаю, — Мастер скривился в ухмылке и уставился на кофе, колеблясь с решением, подавляя желание закурить. — В распоряжениях ничего нового: не суйся, куда не следует, дожидайся подмоги и занимайся своим делом. Лицо напротив не изменилось от ответной улыбки, хотя нет, стало даже жёстче. — Первое в точку, — Хованский звякнул пепельницей и поставил её перед Мастером. — Насчёт второго — он не успел посвятить в мутные дела Фагота кого-то ещё. Третье — скорее графское предостережение. Ситуация принимала ещё более безнадёжный поворот. — Давно его знаешь? — примерялся Мастер. — Недавно. И предпочёл бы не знать. Приятель всё медлил, подбирал скупые слова, кидал сканирующие долгие взгляды. Трудно было уловить, умалчивал ли он о чём-то или просто выжидал. Мастера подмывало встряхнуть его и выудить всё, что звенело от напряжения в тишине. Но, возможно, игра в гляделки затянулась не просто так и какой-то смысл в ней был. Конечно, главный вопрос заключался в том, что именно можно доверить Хованскому. Как там говорил граф, "дельный малый"? Одно дело — поделиться опасной вылазкой Фагота. И совсем другое — тем, что стояло на кону и какую тайну вскрывало. Не было уверенности даже в том, что вскрывало. Может, это вовсе пустышка была, а наставник просто ушёл в очередной запой? Дурная надежда. Видимо, Хованский устал разглядывать нелепую борьбу на его лице. Он задумчиво протянул: — Но по обрывкам разговоров ясно, что граф заботится о тебе, как о сыне. Мастер нервно выдохнул дым и подпёр затылком стену: — Как меня достала его шпионская натура, кто бы знал. Однокурсник фыркнул. Он оказался мастаком в многозначительном молчании, стоило признать. Эта пауза, должно быть, переводилась наподобие "чья бы корова мычала". Мастер смерил его взглядом и вдруг осознал, что смущало его в поведении приятеля — тот не просто осторожничал, а явно нервничал. Словно его тоже раздирали сомнения. Словно то, о чём шла речь, имела к нему прямое отношение. Что-то подсказывало, что поводом была не операция отца и отложенные обязательства, не только они, по крайней мере. На ум пришла старая забава — Мастер иногда прибегал к ней, предпочитая банальному подбрасыванию монеты. — Скажи, Хованский... — он уткнулся в кофейную гущу на дне кружки, чтобы не светить слишком очевидной жаждой ответа. — Только не удивляйся, просто ответь не думая: красная таблетка или синяя? Внезапно Хованский расхохотался. Открыто, легко, пружинящим смехом, какой от него ещё ни разу не слышался. А то, что было сказано следом, сорвало хрупкую невозмутимость с петель, как будто Мастер сам проморгал момент, когда упал в кротовую нору. — А ты, видать, любишь рубить с плеча, Мастер! — от повторения имени пробежала дрожь. — Я понимаю Фагота, когда он пытается оградить тебя от последствий. Но, к счастью для тебя, он мне не авторитет, так что пусть идёт к ебеней матери со своей опекой. Крепкое словцо Хованский тоже обычно не употреблял, это было лишним подтверждением, что приятель немного не в себе. — Я тоже не люблю чего-то не знать. Особенно, когда... — здесь он осёкся и, не договорив, припечатал. — Рассказывай. Мастер растерянно таращился, пока тот отодвигал стул и усаживался прямо напротив, как на допросе. Хрустнув шейными суставами, поторопил: — Ты первый предложил. С тебя и спрос. Мастер вздохнул, внутренне проклял себя, на всякий пожарный, и решился. Иного пути сейчас не представлялось. Пришлось выложить то, что накопал Фагот, разумеется, обойдя стороной большую часть произошедшего на Летней школе, отношения с Воландом и мистическую подоплёку. Рассказ занял минут десять от силы. Пока он мельком поглядывал на затаившегося однокурсника, складывалось впечатление, что тот не только фильтрует его слова, но тоже зреет в каком-то решении. Отчего-то оно беспокоило Мастера, но не тем, будет ли принято, а своей сутью. Как только его сбивчивая речь обмелела и истощилась, Хованский плавно поднялся со своего места и, обойдя стол, приблизился вплотную. Потратил с минуту на разглядывание нахмурившегося Мастера, медленно поднял руку. Поражённый Мастер открыл было рот, чтобы послать его с этим сомнительным жестом. Фантомное прикосновение к щеке привело в замешательство, в то время как чужая рука незаметно и резко пробралась под куртку и совсем не фантомно нащупала вальтер в кармане. Сработали чистые рефлексы — короткий бросок, захват, тело в боевой стойке. Однокурсника снова пробрало на довольный смех. "Дельный малый", Фагот?! — Что это, блять, сейчас было? — возмущённо поинтересовался он. — Брейк, брейк! — сдавлено проговорил однокурсник из-под захвата. Стоило Мастеру ослабить хватку, как его тут же перебросили через спину и он оказался на полу. Пыхтящий, с вмиг опустевшей головой и адреналином, который подгонял подняться и продолжить схватку, толком и не разобравшись, что опрокинули его довольно аккуратно и вполсилы. У Хованского, казалось, даже дыхание не сбилось. Он моментально принял обычный вид и отступил на безопасное расстояние. — Извини. Привык проверять на деле, а не верить на слово. Тем более что ты кое-что упустил. У Мастера все внутренности похолодели. Проигнорировав протянутую руку, он встал, поправил джинсовку и достал пачку сигарет. Что сказать, по справедливости — не доверял он, проверяли его. Один-один. Выдохнул дым в потолок и посмотрел в упор. — И как много ты знаешь? Однокурсник сделал знак рукой, попросив подождать, и вернулся с увесистой папкой и пистолетом. Открыл холодильник, зубами отвинтил крышку, отпил молока и неуклюже расположился за столом. — Я понимаю, что мои хозяйские манеры оставляют желать лучшего, но мы ещё даже не на середине. Глаза Мастера метались с папки на пистолет, с пистолета на пасмурное лицо. Ну что ж, он сам хотел увидеть Хованского без повседневной личины. Два-два. — Когда папу увозили с подозрением на инфаркт миокарда, он настоял, чтобы я остался дома и дождался некоего Мастера от Фагота. И что-то там выведать у него, сам понимаешь, было не с руки. Мне на этого Мастера было плевать, а вот на Фагота я и так зуб точил... да ещё заподозрил, что это он довёл отца. Начал перерывать папки. А то ж военкоры типа моего не доверяют электронным данным. Вырубился как раз перед твоим приходом. Очень увлекательное чтение. В мозгах Хованского Мастер не сомневался, а после экстренной демонстрации силы ещё и любопытство сводило с ума: на что способен однокурсник и к чему ведёт. Поэтому он покорно ждал продолжения и сдерживал порыв выхватить бумаги и сбежать с поспешной благодарностью. В конце концов, не для дуэли же Хованский притащил второй пистолет. — Если я правильно понял, фирма, с дельцами которой Фагот собирался встретиться, липовая. Я бы даже поставил на то, что это многоразовая однодневка: каждый раз они меняют город и юридический адрес, но при этом остаются какие-то опознавательные знаки для поставщиков. Кажется, граф тоже думал в этом направлении, потому что прикрепил несколько проанализированных навскидку расходов бюджета Алтая, Хабаровского края, Приморского края... Хованский вытащил из папки нужные графики. Мастер бегло оглядел их и ввернул: — Это подтверждает его гипотезу, что сбыт шёл на китайский рынок через индустрию детских игрушек и анонимных благотворителей. Однокурсник вяло кивнул: — И при этом увеличивает масштаб трагедии, раз договорённости были с большими шишками. Такие же мутные махинации граф наметил в том, как в это же время перепрофилировались некоторые заводы, например текстильные... Голова у Мастера гудела и пухла от количества новых данных, когда он наспех переваривал экономические сводки и юридические отчёты, пока примерял это к уже имеющейся информации, пока вспоминал, какие были у Фагота изначальные догадки о схемах отца Воланда, под личиной Андрея Петровича способного подминать под себя и свою идеологию секты и целые организации. Это походило на правду. Это указывало, что наставник действительно вышел на след. — ...Вот только самое хуёвое, что пока Фагот копал под них, он мог себя выдать, — спустя какое-то время и недолгое молчание произнёс Хованский, поелозив фалангой пальца у ранки на краешке губ. — И я боюсь, что копать начали под него. У Мастера тоскливо заныл старый перелом в плече. — Потому что на свою вылазку — или всё-таки условленную встречу — чёрт его разберёт, он отправился с китайцами, это да, но не из журналистов эти ребята. Я так думаю. Это было что-то срочное и внеплановое. Он получил сообщение от информатора, которое уничтожил и, скорее всего, передал моему отцу на словах, а тот черкнул по этому поводу только три слова. Ему передали листок из блокнота, где карандашом было выведено: "Яросл. обл. Обмен?" Что-то смутно забрезжило в путаных воспоминаниях. То ли кто-то обронил, то ли в новостях сообщали... Мастер схватился за телефон и набрал в поисковике запрос на происшествия последней недели. Среди ссылок высветилась новость о пожаре на фабрике под Рыбинском. — У тебя есть список предприятий той компании? Как её, "Стилобат"? Хованский навис над столом, заглядывая в экран, и перелистал каталог, вложенный в папку. Адреса совпали. Фагот должен был быть где-то рядом. Мастер молился, чтоб потрясающая везучесть не подвела его задницу и в этот раз. Хованский сложил все материалы и отложил папку. Беспокойные мысли ворочались, как гусеницы, наползая одна на другую. На чём добираться. Надо ли сообщать на работу. Где остановиться, что с собой брать. Он так привык полагаться на Фагота, что сейчас даже не знал, к кому из старших обратиться хотя бы за советом. Галка вряд ли была в курсе, и правильно граф сделал, что не посвятил. Ей ещё соваться не хватало. В отчаянные раздумья вклинился уверенный голос: — Ты не полезешь туда один, Ираклий. Мастер даже размышлять над этим не стал, просто зашипел однокурснику в лицо, чуть ли не шёпотом, понимая, что из него лезет истерика: — Вот уж нет, дудки. Ты своё дело сделал, Хованский. Приютил, напоил, рассказал. И на том спасибо. У тебя вон отец после операции, а мне ты что прикажешь говорить ему, если с тобой что-то случится? Хованский выдержал его потяжелевший взгляд и подцепил: — А ты виной-то своей, реальной и потенциальной, не сильно дави, я мальчик большенький уже. — Да ты откуда такой герой выискался? Пиздеца в жизни мало? — заорал Мастер, не понимая, как пронять упрямца. — Пострелять до кучи захотелось, отца перещеголять? Он почти выдохся. Ему показалось, что Хованский сейчас врежет ему, но тот прошёл мимо и удалился в комнату. Правда, быстро вернулся, Мастер не успел даже налить воды для пересохшего горла. — На-ка, вроде у вас с папой один размер. Он уставился на всученный ему бронежилет. — У меня тоже найдётся, — Хованский усмехнулся, наблюдая исподлобья, как Мастер стягивает курточку. — Тебя это успокоит? — Да ёб твою налево, — Мастер беспомощно застонал. — Ну твоего отца я понимаю, он опытный, с графом кореша. Тебе нужно было только передать инфу. Я ничего от тебя не ждал и вообще не в праве. Тебе-то оно зачем сдалось, хренов телохранитель? Хованский расплылся в хитром оскале и засучил рукава. — Ну конечно, мне сдалось! Мне, может, интересно посмотреть на тебя в деле! И вообще познакомиться. А то сейчас совсем другой человек, прямо загляденье. Предпочтя принять комплимент за сарказм, Мастер злобно фыркнул и показал неприличный жест. Застегнув бронежилет и ещё для верности побуравив однокурсника недовольным взглядом, Мастер признал своё поражение. В конце концов, два пистолета лучше, чем один. И с Хованским он будет осторожнее, а он в этом как раз не силён. — Учти: если у тебя ещё когда-нибудь зачешутся руки для подлые приёмчиков... — Учту. Что ты любишь боевые прелюдии. Некстати заныло под сердцем. Будь на его месте Воланд, они бы уже валялись в шуточной борьбе. От флирта Мастер отвык, а вспоминать про домыслы Галки было неловко и боязно. Потому что они буквально отправлялись туда, где могло произойти всё что угодно. Только позже до Мастера дойдёт, что папку он в руки так и не получил. Там явно оставались ещё какие-то бумаги. Мог ли Фагот сообщить своему другу, что тут замешана организация с не самыми ординарными злоумышленниками? Если да, добрался ли до этих данных Хованский? Опять же, тот, видимо, умел держать язык за зубами, а в разговоре не обмолвился ни словом, ни намёком. Если узнал, поверил ли? А может, хотел уберечь? В то, что по какой-то причине личная безопасность и спокойствие отца были не дороже подстраховки Мастера, он предпочёл не углубляться.

***

В памяти плохо откладываются те четыре или пять часов, что они с Хованским проводят, сцепившись в плотный сгусток усталой материи, непрочного сознания и слабой энергии на узком сиденье байка. Трассы, испещрённые колдобинами, видали лучшие времена, большая часть забегаловок, встречающихся на пути, то в ремонте, то в запустении, бензина катастрофически не хватает, но у них есть скорость и разделённое на двоих упрямое молчание. Остаток сил уходит на то, чтобы не сбиться с маршрута. Если раньше предельное состояние Мастер сверял по количеству панических атак, сбитым костяшкам и кошмарам, то теперь оно всецело и полностью ровняется физическому и моральному истощению, так же как и равнодушному желанию на дикой скорости разомкнуть руки, зажавшие Хованского со спины. Как-то один знакомый отца, дельтапланерист, поделился самой крупной неудачей из истории полётов. Она произошла, когда воздушный поток резко просел. В такой момент безмоторный аппарат начинает стремительное снижение, практически падение в опустошённом пространстве, и отцентровать дельтаплан на такой скорости, поймать новый поток крайне сложно. Точно так же и Мастер ощущает себя, только в приближении смертоносной плоскости, готовой размозжить тело в кашу, ни гнева, ни вины, ни надежды не находится. Лишь абсолютное смирение и зуд под кожей от промедления конца. Это худо, но чувство самосохранения у Хованского хватает на двоих. Он настаивает на разведке, поэтому, припрятав мотоцикл в ближайшей роще, они подкрадываются к намеченному зданию и осваивают место среди плотных кустов. Остов наполовину сгоревшей фабрики угрожающе возвышается метрах в шестидесяти: прогалины окон чернеют в своей слепоте, кое-где проступает заострёнными иглами каркас, кирпичная кладка напоминает прохудившуюся ткань. Видимого движения внутри нет, хотя там определённо могут быть люди, если судить по машине, скрытой маскировочной сеткой между деревьями, которую сразу выхватил намеченный глаз Хованского. Если бы Мастер не был так истощён, Хованский не избежал бы вопросов о том, брал ли отец его в полевые расследования. Неподвижное ожидание затягивается, и Мастер даже начинает клевать носом, пока усиливающийся дождь не вынуждает их сменить дислокацию и подползти ближе к зданию. Плана как такового у них нет. — Я полагаю, всё зависит от того, сколько там человек? — в задумчивости скребёт Хованский щёку. — Всё зависит от того, будет ли там Фагот, — безапелляционно возражает Мастер. — Стратег, — иронично протягивает Хованский. — Ты всегда был таким безбашенным или это граф тебя испортил? Мастер скупо улыбается, надеясь, что в его голосе не проскакивает печаль: — Не без этого. Давай по обстановке. Обещаю не лезть на рожон, если убедимся, что его нет. Забравшись по внешней лестнице, они проникают в небольшой отсек третьего этажа и застывают, прислушиваясь. Невнятный шорох дождя и завывания ветра в трубах и дырах отчасти помогают, скрадывая неизбежные шумы, но и служат плохую службу, мешая распознавать инородные звуки. — Вот бы план здания по рукой... — сокрушённо бормочет Хованский рядом с его напряжённым плечом. На план Мастер бы забил большой болт, в любом случае, но считает, что сообщать об этом не особо хорошая идея. — На стрельбище бывал когда-нибудь? — он глотает слова, вглядываясь в ржавую полутьму коридора. — Обижаешь, — так же тихо отвечает однокурсник. — Второй разряд. Мастер кивает: он подозревал о чём-то подобном. Ему тоже пришлось побывать за эти годы и на стрельбище, и в коварных подворотнях, и на опасном задании, но об этом он предпочитает умолчать. Есть всё-таки плюсы в том, что напарник не знает тебя досконально. — Тогда прикрывай меня, — заявляет он и, не дожидаясь одобрения, выдвигается первым, придерживаясь обугленных стен и затенённых зон. Третий этаж вторит только скромным эхом шагов и ливня, пока они на небольшом расстоянии друг от друга продвигаются вглубь. Вонючая гарь, не успевшая выветриться даже на продуваемых местах, плотно оседает в лёгких и першит в глотке. Когда Мастер решает спуститься на второй этаж, ему приходится серьёзно исхитриться, чтобы не обнаружить себя: в сумерках пятна масла, пепла и копоти почти не отличимы от прорех, луж и проломов. Истерзанное пожаром пространство неохотно поддаётся глазу, проступает, как на плёночном фото, в блёклой иллюзорности. Хованский, идущий следом и страхующий Мастера, тоже до крайности сосредоточен, поэтому нет ничего удивительного в том, что он упускает один из штырей отвалившей балки. В отчаянной попытке не выронить оружие, он поскальзывается и прикладывается к стене с глухим звуком, задев ногой кучу щебенки. Оглянувшись, Мастер впивается в расплывшийся облик и судорожно шепчет: — Порядок? — Ерунда, просто... Он не договаривает, а Мастер обмирает, потому что тоже слышит это — нечёткие шаги, судя по всему, в помещении, довольно близко прилегающем к лестнице. — Слышал? — раздаётся настороженный тенор. — Что? — Мы точно всё осмотрели? — Не суетись, Головач. Крыса какая-нибудь. — Ага. Я бы поставил на то, что у неё человеческая голова. — Единственные крысы-оборотни здесь эти ублюдки. Приглушённые голоса отдаляются — должно быть, говорящие осматривают периметр и отходят дальше, поэтому долетают только обрывки беседы: — ... приедет ЧП... — ...кому вздумалось... чёрт! — ...малахольная эта... новый приступ... — ...гиблое дело... — Чего? ...ак Старшой... ..же яйца, только в профиль. Немного смысла несёт это неразборчивое ворчание, но Мастеру, спрятавшемуся в нише у лестницы, кажется, что он вот-вот выцепит важное слово, имя, деталь. Подобравшийся вплотную Хованский пихает его в бок и указывает пальцем в обратном направлении. Мастер напрягает слух и сквозь трескотню на фоне улавливает хлопки на улице, по-видимому, подъехавшей машины. Потрескивающие нервы натягиваются до предела, по сосудам гуляет бешеный адреналин. Менять положение на более скрытное поздно, но, вопреки опасениям, на лестнице снизу не появляется никакого движения. Непонятно как, но визитёры добираются до нужной комнаты, пропуская нижнюю лестницу, и даже не в обход. Просто к прежним голосам примешиваются ещё два, и Мастер, как ни вслушивается, не узнаёт ни один. Температура на этаже резко опадает чуть не до нуля. Или это проникающий под курточку промозглый воздух наконец добирается до костей. Несмотря на риск и крепкую руку, пытающуюся задержать, он плавно движется вдоль стены. Его неудержимо тянет туда, как хищника на запах плоти. Спустя минуту звенящей тишины доносится зыбкий, со странным присвистом голос: — Ваши художества? — Хотел бы я так уметь, — отвечает ему тот, что казался спокойным и авторитетным. — Они такие уже были, когда... — Док, что скажешь? — в голосе, который Мастер почему-то идентифицирует как принадлежащий вожаку, мелькает истерическая нотка. Мастер предполагает, что они осматривают тех, кто оказался в их власти, видимо, сильно повреждённых, потому что ответ окрашен сильным потрясением: — Точно не наши. И не они сами. Слишком извращённая техника. Сам не хочешь глянуть? — Я могу их мозги сейчас к херам прожечь. За этим слышится невнятное бормотание, даже как будто тявканье, какая-то возня, а Мастер крадётся ещё ближе, молясь, чтобы Хованский, который, конечно же, не отступает ни на шаг, оказался таким же проворным и бесшумным. Хотя всё внутри скручивает от исступлённой тревожности, он не может оставаться в неведении. Ответы рядом. Как только он оказывается за углом, метрах в десяти от входа в то помещение, переговоры стихают и воздух пронзает тонкий хнычущий вслип, от которого неприятно колет затылок. — Опять припёрло? — обеспокоенно интересуется тот, кого, похоже, назвали Доком. Какое-то время слышатся только натужные дрожащие вздохи, едва различимые за ноющим в трубах ветром. — Забирайте на базу. Аккуратно только, — сдавленная речь прерывается слабым стоном, — Перчатки наденьте. Нет! Сейчас. Я сейчас... Впавший в какое-то подобие транса, Мастер застывает, не обращая внимания на теребящего его рукава однокурсника. Шорох шаркающей походки усиливается и звучит как необратимость. Или как несусветная глупость. Таинственный вожак показывается из-за угла тенью, которая хватается за стены, превращая коридор контрастом светотени в кромешную клоаку, и реальность для Мастера выворачивается наизнанку. Его отбрасывает на Хованского, они болезненно сталкиваются плечами и бёдрами, на периферии сознания мелькает мысль, что его собирались заслонить собой. В первое мгновение он уверен, что перед ним бредовая картинка расшалившегося сознания. И во второе — тоже, потому что тот, кто раскачивается перед глазами, совершенно другой человек. Не узнанный по интонациям и голосу, и так не похожий на себя из незабвенной данности прошлого. Загнанное дыхание. Надломленная поза. Лицо в крупных каплях пота, игра бликов делает их похожими на опарыши. Чёрные очки слепца. Человек совершает паническое движение, словно неумело удерживает себя от шага в пропасть, и могильные сумерки слегка рассеиваются золотистой пыльцой. Или это зрение обманывает Мастера, когда он пялится на призрака, кидающего взгляд за спину. Мысли вертятся вокруг трусливого желания впаять, замуровать себя в этой затхлой кирпичной яме, в этом страшном моменте, чтобы удержать их обоих в неповторимой уязвимой неопределённости, за миг до того, как будет сказано и совершено что-то неминуемое. Потрёпанный, иссохший и растерявший былую статность Аид поворачивается обратно и молча указывает в сторону, пока Мастер наконец не отрывается от него и не распознаёт приглашение отойти в сторону. Прежде чем последовать за ним, вывернув руку в сторону, он заставляет Хованского опустить пистолет, хотя в то же время краем глаза видит две подозрительно похожие на близняшек фигуры, которые уже подпирают противоположную стену. — Не будь идиотом, — шипят над ухом. — О чём с ним говорить? Мастер стискивает затылок Хованского цепкой хваткой. — Это мой человек, — яростно выдыхает ему в лицо. А сам думает, что сомневается в этом утверждении больше, чем способен вынести. Хованский отшатывается с недоумённым выражением на лице, но больше ничего не добавляет. Самоненависть жжёт Мастера с удвоенной силой, как и обезумевшая вина, как и удушающая жалость, когда он прикипает взглядом к сгорбленному доходяге, вышедшему на открытую нишу. Ниша обрывается аккурат дождевым потоком. Как только он стоически выныривает из-под навеса, вход тоже подёргивается водной занавесью, отделяя от лишних свидетелей, но это едва ли поддаётся его осознанию. Всё, что Мастеру удаётся сформулировать в эту секунду, сводится к слепому, бездумному вопросу: — Постригся?