Wreaking havoc

Верное слово ему никогда не удавалось вспомнить. Ни в одном из снов. Зудящее на языке, щекочущее кончики пальцев – какое-то диковинное или почти наверняка бессмысленное, это слово должно было паролем выхватить его из кошмаров и вернуть на шаткую поверхность реальности. Без него сильные волны ярких образов закручивали в водоворот, сминали конечности, затыкали рот и утаскивали на дно. Пронзительные чайки, потрескивающие в ушах взрывами петард: обезглавленный было хмырь оживает, приближается кошачьей походкой по грязной палубе, отпускает сальные шуточки по поводу девчачьих волос и смазливого личика – в последний момент его взгляд с ужасом смотрит за спину, и на чистых рефлексах он пригибается, а стрела свистит над головой, чтобы вписаться в череп мужчины аккурат в переносицу. Грузное гудение трубы, играющей мимо гармонии: долгая скучная дорога в автобусе, с зажатой между колен жестяной банкой из-под чупа-чупсов, в ней пепел, чьи-то останки, но ни открыть, ни выбросить банку он не решается. Близкий перестук мчащегося поезда, заглушающий автоматную очередь: две борзых светлой масти в человеческий рост окружают какого-то ребёнка, тот отмахивается от них палкой; нужно закричать и перевести внимание на себя, но глотка не слушается, как будто её залепили глиной. Что удивительно, во снах не было никого из знакомых, он сомневался даже, что там был он сам, и тем не менее, бурлящий в крови адреналин и страх неизменно оставляли его в мокрых от пота простынях, превращали и без того не радужные утренние часы в тоскливую нервную рутину. Глухой стук немного разряжает едкий туман в голове. Не иначе как Бегемот снова смахнул учебники на пол, потому что от пыли, скопившейся за лето на столе, щекочет нос. Мастер неуклюже переворачивается на спину и оглушительно чихает. С шумным вздохом растирает затёкшую шею и открывает глаза. В одно мгновение тень на потолке в свете послеполуденного солнца кажется живой, щерит свою пасть, но её заслоняет вспрыгнувшая на грудь шерстяная махина. Недовольная морда голодно мявкает, уворачивается от ладони. Мазнув по лицу хвостом, белый демон, раздобревший на беспорядочной кормёжке, соскакивает с дивана и сбегает на кухню. Мастер даёт себе ещё минуту прийти в себя и вяло осознаёт, что фоновое звучание, которое он принимал за звон в ушах или отголосок сна, вполне реально и раздаётся с кухни. Будь он в детстве, это был бы непременный элемент уютного утра и знак того, что завтрак давно остыл, а бабушка сейчас придёт его будить в десятый раз. Но он жил отшельником. Ключи от этой халупы были только у Фагота, а Фагот никогда не мыл посуду. Прежде чем панически подорваться, Мастер улавливает тонкий терпкий запах и легко узнаёт духи Галки. А вот это уже более реальное положение дел. Прошлёпав босыми ногами по приятной прохладе линолеума, он с улыбкой останавливается на пороге. – Никто не помыл и ничто не помыто, – с хрипотцой выдаёт он выступающим на спине лопаткам. Подруга не оборачивается. Может, в наушниках. Рискуя получить испуганную затрещину, Мастер делает шаг и осторожно кладёт руку на плечо. Миниатюрная головка с взлохмаченными волосами медленно разворачивается в его сторону, а на ней нет лица. Буквально. Сплошной белый овал чистого, слегка скомканного листа на месте знакомого до каждой морщинки лица. Он распахивает рот в немом крике и просыпается с сиплым стоном. Столб пыли в бледном сумраке зашторенной комнаты. Мастер скашивает глаза на пол и видит разбросанную кучу учебников: гражданское право в трёх томах, конституция с погнутым уголком, даром что содержание подустарело, международное право с выпавшим переплётом. Поднимает взгляд на потолок – никаких сюрреалистичных теней. Чихает, спугнув кота, и с силой растирает лицо. За три года первый на его памяти кошмар, где участвовали свои люди. Может быть, это дурной знак. А может, сны просто упорядочились и вспомнили, кому принадлежат. Хотя какие, к чёртовой матери, порядки и нормы – они существуют только на бумаге. Ещё слишком рано для отравленных мыслей, и вообще он слишком стар, чтобы разбирать скопившееся дерьмо в своей голове. Его размышления перебивает приглушённый звук включённой воды и звон посуды. Он принюхивается, но воздух не содержит чужеродных запахов. Медленно и неловко переставляя задеревенелые ноги, направляется в сторону кухни и отрешённо гадает, как Галка успела навести в его коридоре такой безупречный порядок. Расслабленно откинувшись на косяк, Мастер любуется со спины ловкими движениями у раковины. Радуется прочности и незыблемости реальности, всё ещё сохраняющей налёт мутного сна, но содержащей такие неуловимые детали, как подохший на подоконнике кактус и забытая на столе корочка хлеба со следами оплавившегося масла. – Галка, сколько лет... – весело зовёт он подругу, расплываясь в улыбке и ожидая всмотреться в привычное лицо. Когда она оборачивается, улыбка сползает, сердце замирает, а пальцы, постукивающие в нетерпении по стене, впиваются ногтями в обои и соскребают штукатурку. На него неподвижно смотрит родное лицо: разноцветные глаза поблёскивают в тени, ресницы подрагивают от напряжения. Лицо того, кто вычеркнул себя из жизни Мастера, того, кто даже будто запретил себе появляться во снах. Пальцы ноют от желания прикоснуться, но тело не слушается, закованное чужой волей, губы не издают не звука. – Проснись! – раздаётся громкий, прямо в ухо, шёпот Воланда. Послушно открыв глаза, Мастер отупело впивается взглядом в танец пылинок, в которых на несколько секунд угадываются очертания такого чёткого, такого реального лица. Затекла не только шея – челюсть свело от неспособности ответить, успеть что-то прокричать. Он ненавидел без исключения все свои сны за неконтролируемость и беспомощность, но этот определённо превысил все стандарты пиздеца. И если он всё ещё продолжается, то ему стоит подготовиться. Под раздражающий звук моющейся на кухне посуды он протягивает руку к стулу, нащупывает в кармане штанов складной нож и резко поднимается с дивана, игнорируя головокружение. – Выглядишь отстойно, – вытирая руки, Галка смеряет его обеспокоенные взглядом, пока Мастер пытается усмирить загнанное дыхание. – В гроб краше кладут. Опять кошмары вернулись? От бесконечного облегчения нож выпадает из рук, и он торопится поднять его, наивно надеясь, что подруга не заметит жест пораженца. На линолеуме остаётся заметная царапина, надо будет заклеить до прихода хозяйки. Конечно, Галка не может оставить это без комментариев и, затягивая в объятие, шутит только отчасти: – Только не говори, что твой вонючий сталкер уже узнал, где ты живёшь. Он не собирался делиться снами и тем более рассказывать про Воланда. Поэтому хорошо, что она списала его настороженность на говнюка, который несколько месяцев подряд подкатывает, заявляясь почти в каждую его смену. Не то чтобы это хоть сколько-то его заботило, и он мог прекрасно постоять за себя, в конце концов, всегда можно сменить бар, просто этот казус добавлял работе чуть больше свирепости, да и подругу снабдить нелепыми рассказами было забавно. – И я тебя рад видеть, дорогая, – Мастер кривит рот, утыкаясь в хрупкое плечо. – Даже не представляешь, как. Граф живой? – Это спорное утверждение, – хмыкает она, заметно подавляя вздох. Они обмениваются понимающими взглядами, а Мастер ещё некоторое время не отрывается от её лица. Не только потому, что отходняк от пробуждения требует убедиться в реальности, но и для того, чтобы заметить намёк на скрываемые эмоции. – Дырку прожжёшь, – замечает она, проходя к холодильнику, пока он усаживается на табуретку, не забывать вслепую проверить шаткую ножку. – Я не могу полюбоваться подругой, – заявляет он с деланным ворчанием, – Которую не видел четыре месяца? – Знаем мы вашу любвеобильность, – парирует Галка и достаёт яйца, придирчиво проверяя сроки годности. Знает его как облупленного. – Нет, мы не сошлись снова. И закрыли тему. Фагот и Галка ("Галатея, попрошу, что за детсадовские сокращения", постоянно повторял граф, изображая галантное обожание) умудрились немногим после той Летней школы закрутить бурный роман, безрассудный, под стать их натурам, и столь же бессмысленный, как тогда казалось Мастеру. Гала тогда ещё не бросила журфак, граф с удовольствием подкидывал ей инфоповоды и советы, они даже успели съездить вместе в пару командировок. Всё бы ничего, чем бы эти великовозрастные дети не тешились, только периодически терпеть жалобы от обеих сторон, равно как и расхлёбывать последствия (в виде краткой депрессии у подруги и затяжного запоя у наставника) приходилось, естественно, Мастеру. Как он и ожидал, страстное увлечение продлилось недолго, но, к его удивлению, год назад они снова решились на безумие, видимо, уже с более серьёзным заходом, и только под Новый год разбежались, сохранив крепкую дружбу. По их словам. Теперь он уже не особо им верил, потому что в редкие встречи, если беседа забредала на общее для них поле интересов, замечал в глазах у обоих знакомые нотки тоски и сожаления. Знакомые, потому что его физиономия в зеркале выдавала те же самые выражения до сих пор. – Закрыли так закрыли, – Мастер поднимает руки в усмиряющем жесте. – А в Твери ты что забыла? – Это ты, кажется, забыл, что меня с этими сраными миссиями могут закинуть в любой город. Помимо того, что неуёмная подруга беспощадно пользовалась обаянием и сногсшибательной внешностью, хватаясь для заработка за любые шабашки и снимаясь в рекламах для журналов и местечковых брендов, ещё во время студенчества её задействовали для разного рода благотворительных акций, вроде сдачи донорской крови и помощи бездомным. У неё накопился опыт волонтёрской помощи в больницах, она прошла несколько экстренных курсов для медсестёр и подумывала поступать в следующем году в медицинскую академию. Мастер не уставал поражаться союзу двух противоположных ипостасей: от нежной дивы до аскетичной святой, от роскошной красотки до мегеры-старшего помощника в некоммерческих спасательных миссиях, которые расплодились сетью по округам, поддерживая не справляющиеся с нагрузкой больницы. – А, ну правильно, в Твери всегда есть у кого кровушки попить, особенно у больных на всю голову, – по привычке подкалывая Галку, подмигивает он. На это он получает только возмущённый тычок по голени, довольно ощутимый. Подруга никогда не упустит шанса членовредительства. – Ладно, я, уже старуха, своё отжила, – вернувшись к нарезке подсохшего хлеба, замечает Гала, – ну а ты-то? – А что я? – бросает Мастер с неприятным тянущим чувством в животе. – Что у вас с Хованским? Галка – мастерица переводить стрелки. Уже сто раз он пожалел, что познакомил её с однокурсником. И если до этого он получал от неё лёгкие подтрунивания насчёт влюблённого (что абсолютно не факт, как считал Мастер) приятеля, то сейчас она стала наседать на него, как ярая сводница. Лучше бы своей личной жизнью занималась. Словно в насмешку, экран забытого на столе телефона засвечивает сообщение: "Поднимай свою задницу с дивана, вечером рейв. Без тебя не начнём". Глазастая Галка успевает заметить его, прежде чем он переворачивает экран. – У меня с ним ничего. – А у него с тобой как будто гораздо больше, чем ничего, – для вящей убедительности кивает Галка, снимая сковородку с огня. – Даже больше, чем дружба. Бекона, разумеется, в этом хламовнике не держат? – Упаси боже допускать такие непристойности! – Мастер решает помочь ей с завтраком и дотягивается до чайника, нажав на кнопку. – Не знаю, в какой ты стране живёшь, а в нашей стране с беконом напряжёнка. – Друг мой ситный, – подсев напротив, вздыхает она и вразрез иронии в голосе мягко накрывает его руку своей. – Тебе не кажется, что нужно попытаться идти дальше? Или ты решил совсем похоронить себя между барной стойкой и стопками юридических отчётов и учебников? Бросив ей предостерегающе тяжёлый взгляд – что, конечно, не срабатывает, Галку не пронять никакими намёками заткнуться, – он встаёт, чтобы занять руки, и открывает шкаф с кружками. Его упрямое молчание только подстёгивает подругу. – Мы сделали всё, что могли. Может, даже больше, – в её словах плещется горечь пополам с желанием защитить или защититься. – Ты же сам это признал. Его начинали подбешивать участившиеся попытки Фагота и Галки заманить его на откровенный разговор и уговорить бросить бесполезное ожидание Воланда. Бесполезное, он согласен. Первые год-полтора граф самоотверженно ещё выуживал какую-то информацию и продолжал расследование, совмещая с рабочими задачами и отношениями. Но чем больше времени проходило, тем яснее становилось, что добраться до этой невозможной организации подобно сизифову труду. Воланда они заполучили, повода подставляться и хоть где-то высовываться у них теперь не было. Концы в воду. Возможно, переименовались, подстёрли данные, порвали старые связи, затаились, в общем. Учитывая их необъятные возможности... В своей мнительности отчаявшийся Мастер в какой-то момент не выдержал и заявился к Фаготу в квартиру, когда тот был в командировке, чтобы проверить, не скрывает ли он от него чего-то, но дело действительно завело в тупик. Он даже не был уверен, что Воланд жив. Ни единой весточки от него за все годы, ни одной попытки дать о себе знать – ни матери, ни Галке. И тем настойчивее подруга и наставник продолжали свою личную спасательную миссию вытаскивания Мастера на свет божий. Сами они давно смирились с неудачей, и он не мог их винить. В конце концов, они-то – не важно, в каком статусе – были друг у друга. А вот Мастер ничего не мог с собой поделать. Возможно, он был однолюбом, и дьявол дери эту сентиментальную пошлость. Он изводил себя на изнуряющей работе, тянул лямку обучения профессии, в которой разочаровался ещё на первом курсе, и внешне поддерживал имитацию жизни, когда на деле она была поставлена на паузу в тот проклятый день. Клятва найти Воланда, данная его матери, неоправданная и почти потерявшая смысл, всё ещё стояла комом горле, когда он вспоминал про неё. – Как там Мадонна? – выдавливает он, заваривая чай. – Вы виделись? Так они между собой называли мать Криса. Есть тип женщин, на которых ни годы, ни потери не сказываются внешне, а, напротив, придают им трагическое очарование. Порода, что сказать. В последний раз, когда они виделись, она выглядела потрясающе. Ещё и в нескольких вузах преподаёт. Он снимал шляпу перед этой выдержкой и силой воли. – Давно не навещала её, – признаётся подруга с неуловимой грустной улыбкой, поглаживая вскочившего на колени Бегемота. – Но она передавала привет. Ты, засранец, не пишешь ей совсем? – Знаю-знаю. Просто... не могу. Ты же понимаешь? Он плохо представляет, какое у него сейчас лицо, но, видимо, по утрам уязвимость гораздо заметнее сквозь слой циничных усмешек и хмурых гримас. Галка тоже хороша – нервная работа совершенно точно не влияет благотворно на её и так неидеальный характер. Взвившись как будто на пустом месте, она со стуком ставит чашку на стол. – Меня не назовёшь святой, я далека от ваших душевных тонкостей, уж простите, но даже для меня, придурок, – в обычно скептичный голос врезаются истеричные напряжённые нотки, – Ясно, что ты давно вырос из штанишек мученика и крестоносца! – Вижу тень отца, ох, простите, графа в твоих речах, сестра, – отмахивается Мастер, в бесплодной попытке миновать грозу, к которой ему никогда не улыбалось присоединяться. Всё-таки странная у них установилась дружба. Зная наизусть болевые точки друг друга, они при этом не особо бережно обращались с чувствами и редко удерживались от шуток на грани. Всегда предпочитали резкость вместо тактичности, как будто выбрали раз и навсегда колкости в виде упреждающего удара, в качестве защиты, то ли опасаясь сблизиться по-настоящему, то ли переживая горе утраты Воланда настолько по-разному, вдобавок ещё и завидуя друг другу в этом отношении. Когда Мастер давал себе труд задуматься над этим, то начинал даже подозревать, что Галка ревновала Воланда или, того хуже, Фагота к нему. А ещё, на её месте он бы винил себя в решении Воланда уйти. Хотя бы отчасти. В любом случае, он плохо справлялся с её взрывами и сам поддавался на них слишком легко. Гала обидчиво замолчала, мучая яичницу вилкой и не смотря в его сторону. – Так. Прости, ты знаешь, я ужасный друг, – принимается он вяло оправдываться. – И не мне шутить насчет герантофильских замашек, уж я-то, который тоже пацаном не удержался перед Фаготом... Пропуская неуклюжие извинения мимо ушей, она бросает в его сторону обвиняющий взгляд: – Уж не думаешь ли ты, что это он меня подослал? Мастер не успевает придержать коней и слезть со своей саркастичной колеи: – А разве нет? Лицо Галки пунцовеет от негодования. Если она хотя бы была не такой очевидной, он бы, вероятно, перестал нести свою фирменную маниакальную чушь. Однако та его часть, которая получает извращённое удовольствие от споров, и ещё одна, которая требует нового повода для самообвинений, новых аргументов в копилку его образа безнадёжного затворника и непригодного ни для каких нормальных отношений человека, – эти две стервы идут рука об руку. Противиться им трудно, особенно когда Галка так легко заводится, а он всё ещё не уверен, что его подозрения не беспочвенны. – Поздравляю, Ираклий, – убийственно спокойно заявляет Галка, откладывая вилку и допивая чай. – Ты только что превзошёл в неблагодарности своего учителя. – Галка, да погоди ты, чёрт... – понимая, что довёл её, Мастер встаёт, но подруга ловко обходит его, чтобы прокрасться в прихожую. – Нет, если тебе интересно, он не посылал меня. Я только узнала, что у него появились кое-какие новости и хотела тебя подготовить. Или отвадить его, чтобы он отложил этот разговор, если я найду тебя развалиной. Подруга оборачивается, натянув лёгкий плащ – всё ещё блистательная, даже в гневе – и лишает его слов окончательно, оставив последний удар за собой: – Что ж. Теперь я со спокойной совестью могу заверить графа, что ты, весь такой самостоятельный, уравновешенный и взрослый ублюдок, абсолютно на все сто процентов готов услышать то, что он собирается тебе сообщить. Ждите писем, адью! Нет, она не отойдёт так быстро, даже если он побежит за ней. Да он и не в состоянии двинуться. Просто стоит столбом посреди коридора, выслушивая недовольное мяуканье за спиной – "Да-да, Бегемот, я дурак, ну и для кого это ещё не очевидно?" – и может только гадать, насколько страшной окажется новость Фагота. А если это будет информация о том, как найти Воланда, то второй невольной мыслью закрадывается жалкое: остаются ли у него такие же проблемы с доверием и есть ли у друга кто-то близкий, с кем он способен не лажать так же сильно. Сон в руку, как говорится.