Wreaking havoc

В тот день остановилось время, Не шли часы, и души поездов По насыпям не пролетали больше Без фонарей, на серых ластах пара, И ни вороньих свадеб, ни метелей, Ни оттепелей не было в том лимбе, Где я лежал в позоре, в наготе, В крови своей, вне поля тяготенья Грядущего.

А. Тарковский

– Алый. Большие пальцы неторопливо и требовательно прощупывают шею, поднимаются к основанию черепа, круговые движения очерчивают знак бесконечности. – Чёрный? Кончики пальцев вопросительно останавливаются на висках. – Асфальтовый без дождя. Воланд слышит сокрушённый вздох и морщится от потрескивания в районе лобной доли. Уже не барабанный стук и раскаты грома, на том спасибо. – Расслабься, я делал эту твою дыхательную технику. – Не мне здесь надо расслабляться, – раздаётся недовольное фырканье где-то над правым ухом. За мелким пощипыванием, – волна солёного бриза, – следуют широкие мазки ладоней. Иголочки под черепом разрастаются и утоньшаются, затылок покрывается мурашками, и ему даже не приходится издавать звук, – заботливые руки оставляют голову в покое и перемещаются на плечи. – Ты напряжён, а я устал, чтоб фильтровать твои эмоции. Привычные беззлобные ворчание и переругивания – тоже часть ритуала, который они повторяют в нехитрых вариациях. Такая же норма, как обсуждать погоду или желать спокойной ночи. – Значит, являйся ко мне по утрам. Цвет? – Бордовый. Ты же знаешь, что утром меня мурыжит дед. – Как ты умудряешься накопить ещё больше зажимов, чем я снимал в прошлый раз? Деду нужен здоровый исполнитель... Тихо-тихо! – судорог не было давно, поэтому руки меняют тактику и уменьшают силу продавливания. – Кому как не ему об этом знать? – Вы с дедом как молот и наковальня, – невнятно бормочет Воланд между довольными постанываниями. – Для него рабочее состояние – выгорание и невроз. А за остальным – к священнику или гробовщику. – Варвары, – сухо бросают ему в ответ. Когда с плечами покончено и руки перемещаются на поясницу, он шипит. – Опять чёрный? – слышится горячее участие, даже не надо представлять изогнутые в горечи брови. – Я тебе выпишу критическое требование отпуска, и пусть Аз делает с ним что хочет, хоть жопу себе подтирает. Но они должны отпустить тебя, хотя бы на неделю. – Лучше выпиши мне новую дозу Кровавой Мэри. Пальцы на мгновение застывают и возвращаются к проминаниям с усиленным рвением. Воланд негодующе мычит. – Забудь. Не чаще, чем раз в три месяца и только если ты не выходишь в поле. Этот ответ тоже звучал уже десятки раз, просто трудно удержаться от того, чтобы не подколоть своего личного доктора на тему психотропных веществ, для которых у них есть россыпь весёлых ярлыков. Не так уж много у них поводов для смеха. Впрочем, с этим человеком почти любая мелочь может быть осмеяна до неприличия. Он перекладывает поудобнее голову в отверстии массажного стола и выдавливает едкую ухмылку. Выражения его лица тоже изучены досконально, судя по следующей реплике. – И нечего глумиться, – осаждают его. – Нейромедиаторы и витамины не забывай с собой брать... – Дышать по квадрату, не жрать всухомятку, спать... – Каждый день! – сурово перебивает человек, мнущий рёбра. – ...Молиться богу и надеяться на лучшее, – ядовито передразнивает Воланд. – Ауч! – С твоими графиками надеяться на лучшее даже сам бог бы не смог. Но я серьёзно. Сколько мне ещё повторять, что половина проблем твоей мигрени – это не проблемы, а отсутствие сна? Ответить на это ему нечего. Как и нечего предложить себе что-то, что поборет бессонницу. – Иногда мне кажется, что врачевание недалеко ушло от средневековых примочек и магии. – Ты удивишься, но биологические процессы – настоящее искусство и та же магия, – на спину небрежно брошено полотенце, вытираться вредному пациенту придётся самому. – А ты в ней – сущий бездарь, который планомерно гробит себя. С поскрипыванием и кряхтением Воланд медленно поднимается с кушетки. – К счастью, ты пресекаешь все мои попытки самоубиться за чужой счёт. Спасибо, Фёдор. Ты чудо. Тот окидывает его недовольным внимательным взглядом, задержавшись предостерегающе на глазах. Не сразу Воланд соображает, что чуть не выставил блок. Против Фёдора-то! Ему точно не помешал бы отдых. Как и его доктору, у которого от суточных в реанимации синяки на пол-лица. – Послезавтра. – Если успею, – корчится он, натягивая толстовку. – Уж постарайся. Воланд вяло протягивает руку, скорее для проформы, нежели искренне веря в то, что его предложение подпитаться через контакт донорской энергией воспримут всерьёз. Как всегда. – Вали уже, святоша. Ожидаемая, хотя и мимолётная лёгкость после сеанса заставляет его подмигнуть, уже наполовину скрывшись за дверью, с голосом охрипшим и старчески-бесцветным: – Только пепел знает, что значит сгореть дотла. Уже через закрытую дверь его застают раздражённые сетования: – И кончай смотреть свои идиотские шоу!

***

Эту фразу он подцепил не на ютубном шоу. Ему приходилось прикидываться нормальным и врать, что бессонными ночами он развлекается именно так. Однако Бродского, как и многих других, известных и не очень, ему зачитывал дед. В редкие часы непринуждённых бесед, когда не было деловых собраний с Азом или его не истощали тренировками разума. У его судьбы было извращённое чувство юмора, потому что она свела его с Фёдором, едва Воланд начал собирать себя заново после того, как чуть не прошёл по краю терминального состояния своей психики. В тот день у одного его малолетнего подопечного (которого ещё недавно вызволили из трущоб, где за ним охотились сразу два наёмника) во время панической реакции на обыкновенного щенка произошла форсированная серия метаморфоз, после которой не досчитались пальцев на ноге, с обеих рук пропала часть кожи, и до кучи было подозрение на сотрясение. Как назло, один их штатный медик выбыл из строя с каким-то отравлением, другой – был неотступно при деде. Аз поручил Воланду удерживать бедолагу в состоянии комы, пока они добирались до реанимации Склифосовского, а после – прочищать мозги всем свидетелям возможного раскрытия необычной природы необузданного пациента. С этими задачами он ещё мог справляться, несмотря на практически критическое истощение. Но Фёдор, которому некогда было разбираться, забрил и его на интенсивную терапию. К чести молодого врача, он не только профессионально-быстро привёл в приемлемое состояние организм Воланда и обеспечил неприкосновенность и выздоровление пацана, но и доказал, что не имеет никакого ПТСР после случая с отцом, более того – готов сотрудничать и дальше, если для других необычных пациентов понадобятся его волшебные руки. После небольшого незаметного сканирования мыслей Фёдора проблемы с доверием, только усилившиеся рядом с братьями, немного сдали обороты, а на тот момент это было единственное требование, которое имелось у Воланда, чтобы позволить помощь. Вместо того, чтобы подправлять ему память, как было с остальными внешними людьми, Воланд предложил Фёдору стать его личным врачом. От больших сумм, как и от перемещения на базу тот отказался, зато обещал быть на связи примерно всегда, когда не находился на операциях. За два с половиной года несокрушимому Фёдору пришлось разбираться и с последствиями нервных срывов, и с передозом, и с элементарными вирусами, и с целым букетом венерических болезней, даже анорексией, не говоря уже о депрессии, хотя он упорно повторял, что это не в его компетенциях и настаивал на психотерапии – примерно каждый второй раз. Так что у них установилось подобие дружбы и болезненного доверия, несмотря на – а скорее, благодаря тому, что Воланд всячески уберегал своего спасителя от подробностей грязной работы их несуществующей организации. После того, как братья доставили Воланда на базу, он, полностью деморализованный и замкнувшийся, пережил несколько устрашающих месяцев в адаптации к новому существованию. Кровное родство, как у братьев Карамазовых, отзеркалилось общим проклятием и незавидной участью продолжать, в разных ипостасях, дело отца. Аз сообщил Воланду, что все они, в количестве четырёх братьев, были повязаны обязательством и чуть ли не смертельной клятвой заполучить Воланда в свои ряды. Разбираться в том, насколько это близко к правде, он не собирался, поскольку уже и так сделал выбор, и мусолить ещё мысли, насколько это оказалось оправданно и необходимо, было выше его сил. Ему хватало мучений от того, что Мастер был оставлен не на самых честных основаниях и выбор кровоточил далеко не альтруистическими мотивами. Первое время компанию Крису – Воландом здесь его никто, к счастью, не звал – составляла, в основном, троица из Аза и близнецов. Причём последние, как обнаружилось ещё в лодке, абсолютно не поддавались ментальному и эмпатическому считыванию, даром что были немыми. Поначалу он называл их про себя болванчиками, поскольку они беспрекословно выполняли волю Аза, никак не выражали своей позиции и эмоций, ходили с лицами кирпичом и едва ли не маршем. Иногда, когда он напивался в хлам, ему представлялось, что его окружают десятки копий близнецов, да и сами они как будто были скроены из безличных фантазмов коллективного бессознательного. Когда он пошутил, что им будет к лицу косплей на девочек из "Сияния", то получил от Аза такую гневную отповедь, что даже протрезвел. Но именно близнецы сыграли решающую роль в том, чтобы предварить конец его планомерному и кардинальному саморазрушению, которому были посвящены первые недели. В перерывах между истериками и апатией, когда Воланд не забывался обрывочным сном, как правило, благодаря алкоголю (Аз благоразумно не останавливал и не успокаивал его, считая, что сам перебесится), тоскливое бездействие разбавлялось исследованиями заброшенных заводов, окружавших базу. Для того, чтобы посвящать его в рабочие моменты, Воланд не годился, был слишком нестабилен, поэтому Аз отпускал – под надзором близнецов, конечно. Привычка не замечать малолетних телохранителей выработалась быстро: он вспоминал о них только тогда, когда им, видимо, надоедало смотреть на его метания и попытки разной степени сознательности навредить себе. В зависимости от тяжести состояния, ему доставались то бешеный порыв ветра в грудь (на опасной высоте), то электрический разряд в волосы (засунутая между непрочными бетонными плитами голова), то пинок под зад, чтоб вылететь на несколько метров прыжком (засосало в болоте), то коконом из плотной травы (неосторожные поползновения на свисавшие лестницы). В какой-то момент он не без стыда признал, что кубы из льда, замыкавшие тело до блаженной бесчувственности, или земляная тюрьма, в которую одномоментно закапывалось всё тело, приносят не только облегчение, но и острое наслаждение. Близнецов Воланд понять и прочувствовать не мог, зато они отвечали на его открывшиеся пристрастия и извращённые потребности однозначно и своевременно, за что получили в его голове новый статус – любимых садистов. От помешательства, от очередных нервных срывов его спасала сама тьма. С помощью неё он вознамерился разломать себя до основания, упасть, пропасть в ней, потому что боль – вечно голодный возничий – требовала подпитки. Погружение в беспамятство боли и удушья стало логичным продолжением его самобичеваний, и он отдавал себя на растерзание близнецам, которые, как тогда казалось, только рады были изощряться в новых способах подстерегать его в самых беззащитных состояниях. Похоже, в тот период он напрочь выжил из ума и повредился мозгами, если подзуживал играть в такое не роботов или бесчувственных охранников – детей. Если психика вывозила это именно так, если рядом не было того, кому Воланд мог доверить передачу контроля, – а это, мнилось, имело жизненную необходимость, – то какая была разница, кто держал его в узде? Гнилые верёвки на запястьях и горле стягивались всё туже; пламя, возникавшее, когда он доставал сигареты, опаляло волосы и пальцы; вырытые им черепа крупного рогатого скота отбивали на спине чечётку. С ноющим телом, весь пропахший тиной и гарью, испепелив все чувства, на которые был способен, он засыпал наконец крепко и без снов, когда забивался в пыльные углы на продуваемых этажах. К заброшкам он чувствовал даже некоторую нежность. Эти опустошённые пространства прекрасно отражали его вымороченное состояние, создавали иллюзию безопасности и кристаллизовали одиночество до своего рода искусства. Когда Аз, подолгу отсутствующий и расхлёбывающий текучку без помощи близнецов, уделил их, прямо сказать, садомазохистским отношениям пристальное внимание, Воланд не смог скрыть от него ни конечностей в синяках, ни обсессивные мысли о новых пытках. Привело его в чувство не пощечина, не угрожающе тихий мат и даже не рассвирепевшее лицо обычно невозмутимого Аза, а то, что без предупреждения была развеяна иллюзия, создаваемая автоматически, по многолетней привычке, и закреплённая в его сознании так же легко, как у случайных людей. Перед ошарашенным Воландом предстали две смущённые девочки. Только он даже не мог определить, напуганы они для виду или в самом деле. – Что за срань ты устроил? Совсем с башкой не дружишь? К чему ты нахрен их подстрекал? – Да я просто... – Отец называл тебя гением. Как бы не так! Ты чудовищный идиот. Я думал, ты давно понял, кто они на самом деле. – Как я, блять, мог это понять?! – только и смог в ужасе выдавить Воланд, оседая на пол. – Не выражайся при детях. Очень просто. Перестань жалеть себя и думать только о себе любимом. Они пережили такое, что тебе в кошмарах не снилось. Нашли друг друга, мать твою, родные искалеченные души. А вы ему зачем потакали? – Аз развернулся к близняшкам, отчего они синхронно отступили подальше. – Развели тут службу поддержки для особо одаренных... Мало вам было игр на испытаниях? Позже Воланд признал, что негодование Аза, вполне ожидаемое и закономерное, отдавало лицемерием. Близняшки, хотя и под прикрытием властного брата, хотя и в образе пацанов, полноправно участвовали в каких-то переговорах и принуждении: не он первый приучил их устрашать и обездвиживать людей. Но если Аз объяснял это для них, скорее всего, тем, что они обеспечивают защиту от опасных дядь, то непонятные затянувшиеся игры в мучения родного брата, разумеется, выходили за все мыслимые нормы. С нормами у Аза дела обстояли гораздо лучше, чем у психопата отца. И у Воланда, очевидно. – А теперь познакомься заново – наши бесстрашные крошки Варя и Вера. Определённо, выбор имён для своих детей был не самой сильной стороной их почившего отца. Многим позже к девчонкам он всё же нашёл подход. Только не когда они вели себя как обезумевшие воротилы. А в то время, без регулярных методов отрезвления, его разболтанную психику, усугублённую виной перед сёстрами и воспоминаниями о детстве, заклинило напрочь. Синестезия взбесилась: в иные моменты он переставал различать, какие образы реальны, какие нет, и жива ли Мария, и мертвы ли близняшки. Понять, в каких ассоциациях сокрыт покой, в каких – тревога, было невозможно. Так же как определить, в каком, мать его, чувстве можно было скрыться от гнёта памяти. Ни слух, ни обоняние, ни, тем более, тактильность, уже не принадлежали ему единолично. В первую очередь он был убеждён, что он – Мастер, потом – что отец, и дальше по приоритетности людей в его жизни. Никакие привычные способы вернуться в своё тело и обуздать разум не действовали, поэтому он начал резать себя. Это продлилось всего несколько дней. Ему казалось, он был осторожен, пока не сорвался на кухне прямо при Варе с Верой, немного увлёкшись во время приготовления бутербродов. Варя побежала за Азом, Вера за врачом. Как ни странно, взбучки не последовало. Всё закончилось следующим утром, в которое Аз внезапно заявился, стянул одеяло и предупредил, что его ждёт брат. Тот самый брат. Настоящего имени Воланд не слышал. Немногие исполнители и бойцы, с которыми он сталкивался, упоминали этого серого кардинала редко и просто – старшóй. Аз, в зависимости от настроения, называл его то иронично – Мистером меланхолией, – то, с мнительным пренебрежением, – Шляпником, – то раздражённо и зло – горе-альфой. После первого же знакомства Воланд окрестил невидимого брата дедом. Его отвели в комнату, совершенно пустую, если не считать подвешенных под низким потолком динамиков, из которых раздавался скрежещущий голос. – Ну здравствуй, блудный брат. Кажется, ситуация немного вышла из-под контроля. Но лучше отпустить его, чем передавить, как считаешь? Воланд уселся на пол и нервно взъерошил волосы. – Не хочешь для начала представиться? – Называй меня, как душе угодно. Как по мне, люди переоценивают имена. – Именно поэтому ты скрываешь своё? В ответ раздалось шипение, наподобие смешка. Несмотря на то, что за ним, безусловно, наблюдали и, вне всякого сомнения, выводили на откровения тем, что напоминало допрос, а на деле было обычной беседой, несмотря на депривацию чувств, он гораздо меньше ощущал беззащитность, по сравнению с тотальной обезоруженностью, эмоциональной, как с близняшками, или ментальной, как перед Азом, который нет-нет да ломал играючи, словно для профилактики, все блоки. Разговор с отсутствующим собеседником частично вернул ему почву под ногами, не в последнюю очередь потому, что физически не в кого было изливать гнев, разочарование и вину. – Мы явно задолжали тебе ответы. Аз не любит трепать языком. Не обессудь, но и я много чего не могу раскрыть. Пока. Но по возможности постараюсь прояснить, кто мы и чего хотим. В тот момент Воланд внутренне подсобрался и начал задаваться нужными вопросами. Например, для всех ли дед устраивает такие странные рандеву или этот цирк был организован персонально для него. Впервые ему пришла в голову ясная мысль, что он владел ничтожными крохами информации и переборщил с собственными демонами, если даже не составил труда самостоятельно познакомиться с близняшками, не говоря уже о том, чтобы уделить внимание взаимодействиям среди известных ему жителей базы. Потому что всё равно в закрытые лаборатории и отдельные отсеки доступа ему никто не давал. – Наркотики? – Вещества, которые изменяют физические и ментальные способности на структурном уровне. – Опыты над людьми? – Это была прерогатива отца. Сейчас я занимаюсь тем, что снижаю риски и сворачиваю опыты, минимизируя негативные последствия. – Хочешь меня убедить, что вы не собираетесь продолжать его евгенику? – Хочу сказать, что мы – не он, и в наших – твоих – силах вывести обращение с одарёнными на безопасный уровень. В том числе, адаптировать их к обычной жизни. – Какая сила у тебя? – Следующий вопрос. – Как много необычных людей прошло через ваши руки? – Не так много, но их количество с лихвой компенсируется психическими проблемами. С некоторыми мы работаем годами, чтобы сохранить цельность личности. – Какие ещё есть способности? Сколько их на базе? – Скоро увидишь сам. Не хочу лишать тебя удовольствия познакомиться лично. – Можно ли нейтрализовать способности, нивелировать, избавиться? – Не в твоём случае. С бешеной проницательностью брат отвечал в том числе на подтексты и неозвученные вопросы. Воланд задавал ещё много вопросов, на которые получал ответы мутного разлива – вроде бы однозначные, но и двоякие. Сукин сын был увёртлив, как змея, искусен в риторике, как дипломат, и при этом, на удивление, безапелляционно прямодушен. Когда он поинтересовался, знает ли дед, зачем отец покончил с собой, тот отмахнулся казуистикой в духе Достоевского: – Один гад съедает другую гадину. Воланд мрачно рассмеялся: – Я, по-твоему, в этом виноват? – С этим тебе предстоит разобраться самому. Воланд помолчал, переваривая осознание, что пока, видимо, его не так сильно собираются ограничивать, программировать или перестраивать, как казалось его воспалённому мозгу. – Чего вы хотите от меня? – Через некоторое время тебе предстоит присоединиться к Азу и заняться неблагодарной чёрной работой – переманивать и вызволять детей. – То есть они просто меняют одну преступную организацию на другую? – По крайней мере, мы даём им выбор. Этот тезис оспаривать он не стал, решив проверить всё досконально и найти бреши и слепые зоны самостоятельно. – Но для начала ты будешь просто обеспечивать безопасность и следить за неприкосновенностью. Как только Воланд вновь представил, что добровольно соглашается на то, к чему надеялся никогда не возвращаться, то, чем заставлял его заниматься отец, его накрыло подступающей паникой, отчего он пропустил добрую часть предложения и среагировал только услышав знакомое имя. – Что Мастер?.. – Пока не станешь, как Аз, мастером управления разумом – прежде всего, своим, – нечего и думать, чтобы рисковать своей или чужими жизнями, раскрывая оставшийся потенциал. Тот самый, что чуть не угробил тебя в тринадцать лет. На первых порах дед выдал ему задачу познакомиться со всеми членами базы и отсеять неадекватных и нестабильных – тех, кто вслед за отцом слишком пристрастился к власти и манипуляциям, тех, кто был ненадёжен в работе с опасными веществами, тех, кто мог представлять угрозу или не встраивался в иерархию. – Разве не Аз должен этим заниматься? Он разбирается в этом гораздо лучше. – Крис, ты же не идиот. В образовавшуюся паузу он выдохнул, закрыв глаза, сконцентрировался и со скрипом пришёл к выводу: братья уже владели этой информацией. – Так это проверка? – Разумеется. Первые две ты успешно провалил. А теперь возьми себя в руки и постарайся как следует. Безжизненный голос с потрескиваниями не передавал эмоций, но сарказм и упрёк передавались отлично. Ему так хотелось поверить, что это не ловушка и хитроумное отвлечение от скрытой неприглядной правды. Хотелось избавиться хотя бы от доли тягомотной усталости, которую приносили подозрения и постоянная настороженность. Хотелось увидеть в братьях не только врагов и преступников. И дед выбрал для него подходящую деятельность, так как она возвращала часть независимости, снова давала почувствовать себя нужным. Было ли это жестом доверия или частью сложного плана, Воланд предпочитал не думать. Скорее всего, у них было на него досье, да и Аз наверняка делал выводы, копаясь в его мозгах. У них были все основания сомневаться в нерадивом братце.