Отчаянный подарок под взорванной ёлкой

Сегодня мне снились цветы. Хрупкие ландыши, ослепительно-яркие камелии, печальные ликорисы, хитрые лилии, загадочные гибискусы, царские гортензии, вызывающе-опасный табак… В цветущем саду ты всегда немножечко пьян. Кто хоть раз был на ханами, понимает, о чём я. С другой стороны, на ханами пьянит не только сакура. Но какая разница? Ы-ы-ы-ы-ы, грустно без цветов. Здесь, в башне из камня, стекла и металла, единственная зелень — та, что доживает свой век в холодильнике. Да, знаю, что по роли мне положено быть зимним ёкаем, но душа моя тянется к лету. Туда, где солнышко, где играют друг с другом весёлые волны, где задумчиво молчат высокие каштанники… Да, я всё ещё зимний ёкай! На самом деле, во всём виноваты мои родители. Мама у меня с Хоккайдо, а папа — с Окинавы. Вот и мотаюсь я всю свою жизнь между двумя родинами — снежной со сноубордом и морской с доской для сёрфинга. Известность ко мне прицепилась где-то посередине. Я понравилась сотрудникам Пика Надежды, но, так как Абсолютная Актриса у них уже была, меня взяли Абсолютной Юки-Онной. Мол, в её роли я более убедительна, чем в роли морского дракона. Конечно же, я не возражала! Хотя играть морского дракона мне нравилось больше, от Юки-Онны практически ничего не требуется. В самый раз для ленивой меня. Впрочем, в собственную лень с каждым днём верится всё меньше. Иначе как бы я просыпалась каждый день в такую рань? Я определённо сильна духом. — Доброе утро, учащиеся! Сейчас семь часов утра, а это значит, что отбой завершён. Нескучного всем дня, и не забывайте хорошенько убивать друг друга! Ах да, пу-ху-ху-ху, а вот я чуть не забыл! Уважаемые учащиеся, я поздравляю вас! С этого момента вам доступен седьмой этаж! Хорошенько там повеселитесь! Надеюсь, вам понравится! Честно говоря, с каждым разом эти новые этажи вселяют в меня всё меньше энтузиазма. В том смысле, что обходятся они нам слишком дорого. Две жизни за восьмой, две жизни за седьмой — сколько же нас останется, когда откроется хотя бы третий? Мне пора выходить. Сегодня за кухню никто не отвечает — ведь Витя и Света и глазом не моргнут, как напичкают нас стеклом. А раз некому готовить, то почему бы и не мне? Да и вчера мы с Кансё-куном толком не подежурили. Урагири Кансё подумал в точности, как и я. Мы встретились на кухне — единственные, для кого общий на всех язык — родной. К соотечественникам поневоле испытываешь симпатию. Даже если это Урагири Кансё. — Доброе утро, — поклонился Кансё-кун, а я опять отметила про себя, что мы так привыкли к разношёрстной компании, что кланяемся только друг другу — ну, или и другим в каких-нибудь особых случаях. Отвечаю тем же. — Что сегодня будем готовить, а, Кансё-кун? — А чего бы хотела Хё-чан? — Всё что угодно, кроме сашими из болтливых девочек! — поднимаю обе руки я, смеясь. Кансё-кун задумывается. — Кроме сашими, есть масса других блюд. Взять, например, кухню страны Артися. Там есть такая колбаса — кровянка… — Всё-всё, я поняла, умолкаю! — А если серьёзно, — улыбается Кансё-кун, — то я присмотрелся бы к омурайсу. Рис уже в мультиварке. — Отлично! — киваю я. — А я пока накрошу какой-нибудь салат. Никто не поймёт друг друга лучше соотечественников. Мы долго будем ломать голову над поведением Жоржетты, или над мотивацией Кирстен, или над жертвенностью Артися, или над глупой жестокостью Светы, или над слепой наивностью Вити, ведь мы не ходили с ними вместе в детский садик, не сидели в любимом парке или кафе, не читали одни книжки, не радовались одним радостям, не огорчались одним горестям. Мы следили за разными новостями, прикидываем, что дорого, а что приемлемо, в разных валютах, смеёмся над разным, ругаемся — или не ругаемся — по-разному, даже язык во рту по-разному держим, когда молчим! У нас есть общая территория — «Пик надежды». Есть общие воспоминания. Есть даже общие хобби. Но то глубинное, призма, через которую мы воспринимаем внешний мир, отличается очень сильно. Мы с Урагири Кансё тоже сильно отличаемся. У нас было, наверное, разное детство, а теперь у нас совсем разная работа. Я — Юки-Онна, актриса, которая развлекает детей и взрослых во время зимних праздников. Он — тот самый Сёгацу-сан, лицо которого не известно почти никому из живых. Слишком опасно догадаться, что спокойный и собранный, но всё ещё в доску свой Кансё-кун — профессиональный киллер. Его работа — устранять людей так, чтобы они попросту растворились. Сёгацу-сан стирает следы своих жертв так, как новый год стирает память о прошлом. Господин Новый Год. Новая жизнь без навязчивых воспоминаний. В даркнете, говорят, Сёгацу-сан — один из самых дорогих профессионалов. Знали бы все эти заказчики, что великий киллер всего-навсего подросток в карнавальном костюме! Откуда мне всё это известно? На самом деле, Кансё-кун не допустил ни единой ошибки. Просто сложилось два фактора. Во-первых, я раньше о нём слышала — о Сёгацу-сане. Во-вторых, Кансё-кун слишком хорошо представляет, что нужно делать, хотя и почти не показывает этого. Лишь поэтому я обо всём догадалась. Но, разумеется, не побежала к нему с такими новостями. Я ещё жить хочу! А вот не шутить — не могу. Таков уж мой характер. Нашу азиатскую компанию пополняет Лань Цзеюн. Его взгляд растерянно блуждает по кухне. Нас он будто бы совсем не замечает. Кансё-кун молча протягивает Цзеюну кружку. С ней Абсолютный Шэнь Дань Лаожэнь будто бы обрёл опору и цель. Теперь он направился к чайнику — всё так же молча. Мне кажется, Цзеюн слишком остро переживает всё происходящее. Мне тоже больно. Больно от того, что Луана, с которой я, кажется, только что веселилась на дискотеке, теперь навсегда в моей памяти в той аудитории с кровавой надписью… Я стараюсь жить дальше, чтобы было кому рассказать миру о том, какой замечательной была Абсолютная Дева Мария. Я живу, как цветы, лишь для того, чтобы самой своей жизнью побеждать любые обстоятельства, пробиваться через любой асфальт. Ведь если цветок не будет отращивать новые бутоны взамен сорванных, если сдастся — умрёт. И никакого смысла в этом не будет. Цзеюн же словно уже умер, но продолжает по инерции пить чай. Как призрак, что занимается привычным при жизни делом несмотря на то, что это уже бессмысленно. Мне очень хочется ему помочь. Хочется оживить Цзеюна, хочется наблюдать, как он поднимается несмотря ни на что. Но я понятия не имею, как это сделать. У меня есть лишь шутки и этот омурайсу — только со сковородки. — Извините, как-то я сегодня… да… — отводит взгляд Цзеюн, когда я ставлю перед ним тарелку. Но я всё равно замечаю, что глаза у него красные. Впрочем, лезть не стану. Тишину разбавляют Мелисса и Франческа. Как ни странно, они почему-то переругиваются. — Да я тебе говорю, что такого не будет! — размахивает руками Мелисса. — Как будто ты знаешь! — с визгом перебивает Франческа. — А я говорю, что всё возможно! Вот увидишь — мы их найдём!.. — Да чтоб вы все упокоились! — заплетающимся языком заявляет Люк. — У-успокоились то есть! Мы с Кансё-куном переглядываемся. В его глазах прячется улыбка. — Люк, а ты чего с самого утра такой счастливый? — удивляется Франческа. — Где счастье-то надыбал? А, на седьмом этаже, да? Вот видишь, Мэл, я же говорила! — Ты ему не даёшь и слова вставить, — хмыкает Света. — Всем доброго утра. И не коситесь на меня как на чудовище. Ради вашего же блага старалась. — Хорошо старалась, что нас теперь двенадцать, — цедит Мелисса. Света, ничего не ответив, забивает две тарелки с омурайсу и уходит, видимо, к себе. Вместо неё на кухню влетают Хельга, Дуарх и Манолис. — Всем приятного аппетита. А мы с седьмого этажа, — поясняет Манолис. — Там есть аудитории — самые обычные, как и везде, но без надписей, — добавляет Дуарх. — А ещё три закрытые двери. Одна ведёт в швейный класс, а ещё две, похоже, в подсобки. — Откуда вы узнали, если двери были закрыты? — удивилась я. — Там были таблички, — пожал плечами Манолис. — Странно, что двери закрыты, — задумчиво отметила Хельга. Может, нужно перепроверить позже? — Монокума, наверное, проспал открытие дверей, — усмехнулась Мелисса. — Вот-вот, мог бы и нас так рано не будить! — согласилась Франческа. — А ему что, он плю-ю-юшевый… — растягивая гласные, сказал Люк. — А ты как умудрился так напиться с самого утра? — нахмурилась Хельга. — Меня-я-я… э-э-э… напоили, во! — Кто? — не поняла я. — Ну-у-у-у… эта! — Эта? — переспросил Дуарх. — Жоржетта, что ли? — предположил Кансё-кун. — Не-е-е-е, вы чё-ё-ё, чтоб я и с не-е-ей! — А кто тогда? — начала терять терпение Франческа. Люк поднял указательный палец вверх и выдал: — Буты-ы-ылка! Вот на такой смешной ноте мы и расселись завтракать. Не хватало лишь троих. — Трое убийц решили позавтракать отдельно, — зло дополнил мои мысли Дуарх. — Жоржетта не приходила за едой, — возразил Кансё-кун. — У неё там вчера были выстрелы… — грустно произнёс Манолис. — Сама виновата, — заключил Люк. — Она ведь и правда могла не стрелять, — кивнула Мелисса. — Вряд ли, — не согласился Цзеюн. — Почему? Цзеюн только пожал плечами. — Кирстен говорила что-то перед смертью, — припомнила Хельга, — но я не поняла, что это было. Точно не датский. Скорее… хм… — Древнегреческий, — отозвался Манолис. — Это были стихи Сапфо. — Но откуда Кирстен знает древнегреческий? — удивилась Франческа. — Вариантов немного, — сказала Хельга. — Либо это Манолис её научил, но, видимо, нет, либо она сама знала это стихотворение раньше, либо… Никому не захотелось дополнить это «либо». Разве что Люк отметил: — Если бы меня так морозили, я бы точно все стихи забыл! Ик! — Мне кажется, Кирстен стихотворению научили, — продолжил размышления Манолис. — Она произносила строки не очень уверенно, скорее как непонятную тарабарщину. И да, это был не я. — А что означало то стихотворение? — поинтересовалась я. — Кажется, я что-то слышала о Сапфо, но точно не припомню… Манолис кивнул и процитировал по-японски:

Венком охвати, Дика моя, волны кудрей прекрасных.

Нарви для венка нежной рукой свежих укропа веток.

Где много цветов, тешится там сердце богов блаженных.

От тех же они, кто без венка, прочь отвращают взоры…

— Краси-и-иво… — вздохнул Люк. — А кто такая Дика? — уточнил Дуарх. — Скорее всего, это была подруга или ученица Сапфо, — пояснил Манолис. Все задумались. Цветы… Моё сердце тоже бы тешилось там, где их много. А венок звучит не только как молодость или единение, но и как память. Боги не забудут того, кому живые приносят цветочные венки. Тот же, кого никто не навещает, рискует исчезнуть без следа или обратиться злым духом… впрочем, что-то я увлеклась. Припоминаю, что Сапфо жила на острове Лесбос. Кажется, у неё было много стихов, обращённых к разным девушкам. Что ж, Жоржетта выбрала верные строки. Уверена, это была она. Странная, часто раздражающая, а теперь ещё и убийца… Но зачем Кирстен так старательно произносила именно эти слова? — Это была просьба о смерти без страданий, — почему-то заключил Кансё-кун. Впрочем, уж он-то в таких вещах разбирается. — Мне тоже так кажется, — согласилась Хельга. — Венок и боги здесь явно не просто так. — В таком случае, что Кирстен, что Жоржетта убивали мз милосердия, — раздражённо сказала Мелисса. — Но чести им это не делает. — Ты права, — вздохнула Франческа. — Это же как трудно: знать всё с самого начала, но делать вид, что всё совсем не так! — О чём ты? — не понял Люк. — Ну, я про Жоржетту! Она ведь точно догадалась, кто убийца, гораздо раньше нас, но не сделала ничего, что могло бы навести нас на подозрения. Скорее, она сама была самой подозрительной. А потом они же, кажется, до суда ушли, да, Манолис? Интересно, о чём они там разговаривали? — Вряд ли мы об этом узнаем… — вздохнул Манолис. — И почему же? Все взгляды тут же оказались прикованы ко входу. Я обернулась и тоже увидела Жоржетту. Она выглядела, в общем-то, как обычно. Разве что стояла одна. Без Кирстен. Они ведь явно были влюблены друг в друга. Каково это — убивать того, кого любишь? Не хотелось бы мне узнать это на личном опыте… — Вас интер-р-ресует, чем в одиночестве занимались две почти совер-р-р-ршеннолетние девушки? Вам с кар-р-р-ртинками или на словах? Никто не ответил. Даже пьяный Люк. — Р-р-расслабьтесь. Бер-р-рите пр-р-ример-р-р-р с Люка: совсем скор-р-р-ро он употр-р-ребит все остатки Витиных запасов. Мр-р-р-р-р… И без вас, к слову. — Куда ты дела пистолет, Жоржетта? — напряжённо спросил Дуарх. — В кар-р-р-рмане ношу, — усмехнулась Жоржетта. — Пр-р-р-роблема лишь в том, что у меня нет кар-р-р-рманов. И вот загадка Жака Фр-р-реско, пр-р-р-равда? Жоржетта взяла себе оставшуюся тарелку с омурайсу и уселась на одно из пустых мест за столом. Всем бы нам такую непробиваемую уверенность в себе. — Кетчуп кровью не отдаёт? — позлорадствовала Франческа. — Нисколько. Никто это не прокомментировал, так что у Жоржетты появилась возможность нормально поесть. Настолько нормально, насколько это вообще возможно, учитывая обстоятельства. Жоржетта напоминает мне что-то дикое и колючее, которое всё равно прорастёт там, где ему угодно, сколько его с корнем ни выдирай. Но ни пусты ли внутри стебли этого ядовитого цветка? Сколько ещё выдержат, прежде чем сломаться? На тарелке оставалось всего ничего, когда Люк наконец-то нарушил тишину: — Лагранж, почему ты такая мразь? — Мр-р-р, должность обязывает, — не обиделась она. — А стихи откуда знаешь? — Из книжек. Тебе бы тоже неплохо было бы читать иногда. Узнал бы тогда, что послезавтр-р-ра никому тебя убивать не пр-р-ридётся, сам сдохнешь. Мр-р-р-р… Люк ударил кулаком по столу и вскочил. Жоржетта лениво подняла голову и посмотрела на него как на идиота. Стоило Люку набрать побольше воздуха, как она произнесла: — Швейный класс откр-р-рыт. Можешь шубку себе пошить. Если мелкую мотор-р-рику не пр-р-ропил к чер-р-ртям замор-р-рским. — Да ты!.. — начал было Люк, но Жоржетта снова его перебила: — Нет, я тебе шубу шить не буду. Могу только пр-р-родыр-р-рявить. Потом, позже. А вот это уже была угроза. Пока Люк искал свой словарный запас, Жоржетта доела и встала из-за стола. — Мр-р-р-р, спасибо за компанию. Я плавать. Если кто-то хочет меня утопить — впер-р-рёд. На долю секунды в её глазах промелькнула печаль. Как будто Жоржетте и впрямь хотелось, чтобы кто-нибудь пришёл, но она знает, что никто не захочет к ней приближаться. Абсолютный Йольский Кот ушла, а мы остались на своих местах. — И что это было вообще? — наконец нашёлся Люк. — Это была Жоржетта Лагранж, — констатировал Цзеюн. — И вот она с нами поговорила, но ничего нового мы не узнали, — вздохнула Франческа. — Узнали, — возразила Хельга. — Швейный класс оказался открыт. По крайней мере, по словам Жоржетты. — Как-то подозрительно он открылся — прямо перед ней, — отметил Манолис. — Может, вы дверь плохо дёргали? — предположила Мелисса. — Я бы не сказал, — почесал затылок Манолис. — Мы её бы выломали, если бы Хельга нас не остановила, — подтвердил Дуарх. — Тогда это означает, что либо Жоржетта невероятно удачливая, либо она сама эту дверь и открыла, — суммировала Мелисса. — Вряд ли она — тот организатор, которого мы ищем, — покачала головой я. — Но, признаю, у неё есть все необходимые качества для этой роли. — Хладнокровие так точно, — согласился Дуарх. — Что ж, стоит и нам с вами посмотреть на этот швейный класс, правда? — Да, пожалуй, — кивнула Мелисса. — Ребята, спасибо вам за завтрак! Мы с Кансё-куном синхронно кивнули в ответ. Забавно вышло. — О, мы же заодно и узнаем, есть оно там или нет! — воскликнула Франческа. Мелисса вместо ответа закатила глаза. Из кухни я выхожу последней. Окидываю взглядом уже знакомые помещения. Каждый новый этаж так или иначе связан с чьей-то смертью. Я не хочу, чтобы умер ещё кто-нибудь. Но даже если я не спущусь по этой лестнице, время не отмотать назад. Итак, вот мы и на седьмом этаже. Коридор ничем не отличается от других: те же окна и зеркала с одной стороны, те же двери — с другой. Лишь центральная часть, примыкающая к лифтам, немного другая. Раньше здесь была небольшая оранжерея, если можно так сказать. Теперь от неё осталось лишь несколько горшков с умирающими без воды цветами. Несмотря на то, что все отправились смотреть на новые аудитории, меня ноги понесли к кулеру. Кое-как открутив полупустой бутыль, я полила цветы. То ли мне хотелось так думать, то ли взаправду растения оживали на глазах. Что-то тёплое зашевелилось где-то внутри меня. Будто бы я предотвратила убийство. Будто бы я единственная, кто способен на такую магию. — Пейте, цветочки, пейте, — приговариваю я. — Кто же, как не морской дракон, вас напоит? — А где морской дракон? — отзывается Кансё-кун. — А, это я раньше играла, — улыбаюсь в ответ. — Но сашими из меня делать не нужно, я невкусная! — Я больше жареных рептилий люблю, — шутит он. Ну, я надеюсь, что шутит. — Как там в аудиториях? Слышала, Люк там что-то завывал только что… — А, это он нашёл нужную подсобку. — Нужную? — С литературой для взрослых. Я чуть было не уронила бутыль. Ничего себе! Что-то не помню я у нас такой подсобки! — Люку везёт на горячие приключения, — отмечает Кансё-кун. — Видимо, чтобы он не замёрз окончательно, — смеюсь я. — Да, наверное. Но это ещё не всё. В другой подсобке вполне приличная манга — наверное, забрали коллекцию Абсолютного Любителя Манги. — О, это которая Накаяма Рюко? Твоя одноклассница, да? — Именно поэтому я и спросил, где морской дракон, — улыбнулся Кансё-кун. Да, забавная игра слов вышла. Рюко — «дочь дракона», а я, получается, этот самый дракон. Хорошая шутка. — А как швейный класс? — Это самое интересное. Там довольно много ткани и несколько швейных машинок. Правда, шубу шить не из чего: материал не совсем подходящий. — Но зачем нам ткань? Чтобы скучно не было? — Хотел бы я знать… — Идите сюда! — кричит Франческа, появляясь в нашем поле зрения. — Там такое! И убегает. — Видимо, сейчас мы и узнаем, — выдыхаю я и отставляю бутыль в сторону. Почему-то мне не хочется идти за Франческой. С цветами мне комфортнее, чем с неизвестностью. Но всё же я оказываюсь в швейном классе. Тут собрались все, кроме Жоржетты, Светы, Вити и Люка. Последний, видимо, не смог расстаться с литературой для взрослых. Дуарх держит в руках какую-то схему. Подхожу поближе и вижу: это инструкция по созданию парашюта. Так вот почему все так оживились! — Здесь как раз подходящая ткань и нитки, — говорит Хельга. — Правда, скорее всего, хватит только на один парашют, но мы что-нибудь придумаем. — Один — это же целый один! Гораздо лучше, чем ни одного! — энергично кивает Франческа. — Подозрительно это, — тихо отмечает Кансё-кун, так что слышу его только я. — У нас вряд ли есть другие варианты, — шепчу в ответ. — Пожалуй… Провозившись со схемой около двух часов, мы решили немного отдохнуть, а после обеда с новыми силами взяться за работу. К тому времени в наше общество влились и Света с Витей, а прогонять их никто не стал. Понятное дело, что все из нас хотят поскорее отсюда выбраться. Если же мы лишим Свету и Витю такой возможности, то чем же мы лучше Монокумы? А вот Жоржетта, наверное, сейчас плавает одна. И от этого как-то грустно. Взглянув ещё раз на цветы, я решаю отправиться в бассейн. Если я могу сделать хотя бы что-то — я обязана попытаться. Иначе кто я после этого? Переодевшись в купальник, как можно тише пробираюсь в бассейн. Жоржетта лежит на воде и безразлично смотрит в потолок. Меня она не замечает. Осторожно спускаюсь в воду. Здесь прохладнее, чем там, где я привыкла плавать. Но сейчас не об этом. — Топить меня пр-р-ришла, Хё-чан? Впер-р-рёд. Могу поклясться, что она на меня даже не взглянула. Догадалась, что ли? — Да, это я. Но я не собираюсь тебя топить. Просто мне показалось, что ты не отказалась бы от компании. — Жор-р-ржетта Лагр-р-ранж не отказалась бы, да. Обычно она не имеет привычки называть себя в третьем лице. Видимо, сейчас она не ощущает себя собой. — Если ты хочешь поговорить, я всегда готова выслушать. — Ну, давай поговор-р-рим. Р-р-раскажи, в таком случае, с чего ты р-р-решила, что мне нужна твоя помощь? — Тебе было грустно, когда ты уходила с кухни. — Пр-р-равда? Жоржетта вздыхает и продолжает без привычного мурлыканья. — Я не люблю компанию. Плохо составляю слова в предложения. Странно говорю. Только сейчас отмечаю, что у Жоржетты нет никакого акцента. Как будто она всю жизнь провела в Токио. Без кошачьих ужимок её манера речи довольно безликая. — Огонь не люблю. А вода ничего так. Я в ней растворяюсь. Тебе ещё не надоело? — Нет, продолжай, — улыбаюсь я. — Я скучная. Не разбираюсь в моде и выпечке. Меня уволили из гестапо за жестокость. Шутка. Жоржетта сказала это таким ровным тоном, что я сначала и не поняла, что она шутит. — Почему ты жестокая? — Понятия не имею. — Ты считаешь, что поступила жестоко? — Нет. А ты? Считаю ли я, что Жоржетта убила Кирстен из-за собственной жестокости? — Она ведь сама тебя попросила? — Разве? — А как же стихи Сапфо? — Какие стихи? — Разве не ты научила Кирстен тем древнегреческим строкам? — Жоржетта Лагранж не знает ничего на древнегреческом. Это, полагаю, к Манолису. Она явно не хочет об этом говорить, а я и не настаиваю. После нескольких минут тишины Жоржетта продолжает: — Если меткость хорошая, нет ничего сложного в том, чтобы нажать на курок. Можешь как-нибудь попробовать. — А ты часто стреляла раньше? — Не доводилось. Ладно, наплавалась я. Пойду мышь словлю, что ли. В р-р-раздевалке никто не увидит, как я её гр-р-рызу. Мр-р-р-р… Жоржетта уходит, и я остаюсь в раздумьях. Я так и не сказала ей, что мы нашли инструкцию для создания парашюта. До конца дня ничего особенного больше не произошло. Мы отмеряли и раскраивали ткань, обмениваясь планами на то прекрасное время, когда, наконец, выберемся отсюда. Жаль, что я не смогу забрать с собой цветы. Кажется, их уже обрекли на казнь — без суда и следствия. Если не от обезвоживания, то от холода. Если не от холода, то от взрыва. Это что-то мне напоминает...