Отчаянный подарок под взорванной ёлкой

— Доброе утро, учащиеся! Сейчас семь часов утра, а это значит, что отбой завершён. Нескучного всем дня, и не забывайте хорошенько убивать друг друга! Чё, серьёзно? Май гаш, я опять просыпаюсь в этом кринжовом месте! Так, ладно, выдыхаем и успокаиваемся… Вот, всё, я на кайфе, на чилле и на расслабоне. Нехрен париться. Бля, хочу снять с себя кожу. Это уже который день без нормального душа в уёбищно синтетическом костюме? Так, я ведь только успокоилась… Ладно, девули сколько веков не могли нормально мыться, но как-то же жили! Даже на балах тусили. Просто нужна тяжёлая парфюмерная артиллерия. Сейчас я как… А, точняк. В этом пиздецовом месте у меня даже косметички нет. Пудра из мела и тени из угля, конечно, немного спасают, но как надолго? Ладно, хоть это есть. Хорошо, что я вчера так удачно спалила нахуй те овощи, которые жарила, но не выкинула — нашла применение получше. Я крутая, чё. Стоило мне только докрасить второй глаз, как моя дверь начала трястись, будто Фукусима в 2011-м. Блять, кто там такой настырный? Открываю — и вижу на пороге того активного мелкого, который всё рвался что-нибудь обследовать. Абсолютный Эльф — это я помню. Но как его зовут? Дан? Марк? Блять, назовут же… — Кирстен, доброе утро! Отлично выглядишь! Ты издеваешься? — Мы решили, что было бы неплохо каждое утро через полчаса после объявления собираться на кухне и вместе искать выход из нашего положения. Пожалуйста, приходи. — Ла-адно, — вздыхаю я. Всё равно дальше спать не собиралась. Плетусь на кухню. Радует, что мучаюсь не я одна. Вон Лагранж трёт гляделки, а Дубравин вообще ползёт скорее на ощупь. Ха, лошары. Полуразъёбанный стол и шестнадцать стульев. По центру стола — какой-то более-менее адекватный завтрак: жареные сосиски и овощи, хлеб, две пачки овсяных хлопьев, кувшин молока… — Когда вы всё это успели? — удивлённо вякает мелкая Дева Мария, заползая в кухню. — Нам нужно, чтобы у всех была мотивация приходить сюда по утрам, — лыбится эльфёныш… Дарк? Нет, Дарк — это нигга Санта-Клаус, вот, сидит, хлеб в бороду крошит. Снять её не может, что ли? — У вас, похоже, получилось, — хитро усмехается Лагранж, мурлыкая. Вот уж кто никак не может выйти из образа! — Да, вы с Хельгой реально крутые! — хвалит тот самый Дарк, который Дарк. А эльфёныш тогда кто? А-а-а-а! — Вы бы хоть сказали, я бы с удовольствием вам помогла! — подаёт голос японка-третьекурсница. Пиздит как дышит, ставлю сотку. — И я! — добавляет то один, то другой. — Отлично, тогда как вам идея организовать дежурство по кухне? Каждый день два человека идут сюда сразу после утреннего оповещения и готовят завтрак, а остальные подтягиваются через полчаса. Кто за? — предложила Хельга. Ну, все подняли руку — а я чё? Я тоже за, чё. — Но по двое… Не будет ли это слишком опасно? — пересрала Дева Мария. — Думаю, нет, учитывая, что все тут же поймут, кто убийца, — махнула рукой Лагранж, не переставая мурлыкать. — Хотя я бы с удовольствием всех вас съела, мяу. — Выходи из образа, мать, — положил ей руку на плечо Витёк. — А то сейчас как заморожу! — А разве Дед Мороз не подарки приносит, а? — невинно хлопает гляделками Лагранж. — Это для хороших детей, а для плохих — зимняя стужа, — фыркает Дубравина-старшая. Странная у них компашка. Ставлю сотку, что эти Дубравины ебутся. Инцест дело семейное, всё такое. Ланнистер ебал и нам приказал, чё. Постановили дежурить по двое. Завтра вызвались японка и японец. Зачётная компашка. Надеюсь, они нас по-японски не перетравят, всё такое. Я в списке значусь аж на десятое декабря. Надеюсь всеми фибрами души, что к этому времени мы уже уберёмся нахуй отсюда. Дожевав питательный завтрак, мы размышляем о великом. — Может, нам снова стоит осмотреться? — предлагает японка. — Лично я ещё не была в трёх аудиториях, которые не переделаны под комнаты. Кажется, там ничего нет? — Ну, мы, по крайней мере, вчера ничего не нашли, — вздыхает Да… Ду… Ди… просто эльфёныш. — Делать-то нам всё равно нечего, — пожимает плечами Витёк. — Погнали. Желающих наскреблось семеро. Собственно, японка, эльф и Витёк, Хельга, греческий хуй с пафосным именем и талантом (Эманулис, кажется?), Лагранж… ну, и я, чё. Время надо же убить как-то. Аудитория 9-17 выглядела как обычная аудитория. Староватая, конечно, но не сказать, чтобы хуёвая. Чистая доска со створками по бокам. Чистые парты и подоконники. Здесь ещё совсем недавно училось столько народу, но теперь тишина… Ни тебе бумажки, ни огрызка карандаша. Пиздец. Японка — видно, от скуки — решила подтолкнуть одну боковую половинку доски к центру. И да, разумеется, тут же нашлась эта ёбаная надпись. Кто удивился? Никто не удивился. У героев вечно всё так: куда пальцем ни ткнёт — из говна золото льётся. Ну, что тут у нас?

永遠は石油の臭があります。

Вечность пахнет нефтью.

Как претенциозно. — Это из песни, — кивает Витёк. — Словно иней, сердобольный смех… — А ты ещё и песни поёшь, — мурлыкает Лагранж. — Это на русском, да? — Ага, — Витёк доволен. — «Русское поле экспериментов» называется. — Мне казалось, эта фраза принадлежит кому-то из европейских философов, — чешет затылок… нет, скорее шапку эльфёныш. — Или из американских. Не помню, честно говоря. — В любом случае, у нас есть ещё одна цитата, — японка радуется, как ребёнок на Рождество. — Уверена, и в остальных аудиториях мы что-нибудь найдём. Но ни в 9-18, ни в 9-19 ничего не было. Ни цитат, ни других интересностей. Одна и та же херня. Ску-у-ука. И вот мы возвращаемся из торжественного похода. Все бродящие то там, то тут вечность с нефтью оценили. Правда, пока так и не понятно: фраз одиннадцать, а людей шестнадцать. Может, это просто хуйня, которую по приколу написал какой-нибудь долбоёб? В любом случае, хер знает. Где-то примерно после двух ко мне, мирно жующей свой обед, пристали три весёлые курицы: Дева Мария, Франческа и, как ни странно, Лагранж. — Кирстен, ты говорила, что умеешь делать причёски. А не могла бы ты… ну… — замялась Дева Мария. — Заплести нас как-нибудь, — закончила за товарку Франческа. — Пожалуйста, — добавила Лагранж. А я чё? А мне всё равно делать нехуй. — Давайте тогда через десять минут в 9-18, — предлагаю я. — Конечно, спасибо! — энергично трясёт башкой Франческа. Троица скрывается из виду. Дожёвываю свой бутерброд и думаю. Надо бы чем-то заменить расчёску… Взгляд падает на контейнер со столовыми приборами. А чё, это идея! Русалочка смогла, и мы смогём! Вооружившись вилкой, я направляюсь за соседнюю дверь. Вокруг одной из парт уже расселся кружок «Охуевшие ручки». — Мы мрррррады, что ты к нам всё-таки прррисоединилась, — сообщила Лагранж. — Мрррр, чуррр я перрррвая. — Только если начнёшь нормально разговаривать, — прищуриваюсь я. — А-а-а, ла-а-адно, — закатывает глаза Лагранж. — Причёска на твоё усмотрение. Я снимаю с её головы ободок с кошачьими ушами и кое-как расчёсываю спутанные густые волосы. Франческе неймётся, она не может долго молчать и ничего не делать. Шило в жопе, блять. — Мне сегодня, кстати, Манолис рассказал про свой талант. Вы знали, что Айос Василис — это реальный исторический персонаж? Меня скорее удивляет, что того грека зовут Манолис. Постараюсь не забыть это сразу же. — Никогда о таком не слышала, — старается Лагранж, но в голосе всё равно слышатся мурчащие нотки. Дёргаю её за пряди чуть сильнее. Она тут же добавляет: — Извини, Кирстен, извини, я не нарочно! Злорадно усмехаюсь. — Хорошо-хорошо, теперь титул главной демоницы достаётся тебе! — продолжила тараторить Лагранж. — Ай! Поняла, затыкаюсь! С-с-садюга… Я рассмеялась. Лагранж, конечно, пиздецки странная, но именно поэтому и смешная. — Так вот, что там с персонажем? — уточняю. — Это Василий Великий, какой-то древний христианский епископ, — охотно продолжает Франческа. — Он жил когда-то очень давно то ли в Греции, то ли около неё. Писал всякие христианские книжки, а ещё занимался религиозной политикой, но в итоге его вроде бы подсидели. А вообще он был строгий и суровый и подарков никому не дарил. Но после смерти Василий Великий стал святым, и теперь он добрый и щедрый. А день рождения у него как раз на Новый год, поэтому он начал дарить всем подарки. Какая потрясающе точная история. Дева Мария со мной солидарна: — Но… Разве в историях… ну… про исторических героев не должно быть побольше… эм-м-м… исторических фактов? — Ой, да ладно! — махнула рукой Франческа. — Я просто пока до вас добежала, половину забыла, вот и всё. Но та половина была совсем неинтересной! Я, кстати, ещё знаю, как Мелисса стала Абсолютным Крампусом, а Кансё-кун — Абсолютным Сёгацу-сан! — А Кансё-кун — это… — прищуриваюсь я. — Это Абсолютный Сёгацу-сан, — пожимает плечами Лагранж. — Поня-я-ятно, — протягиваю я. — А Абсолютный Сёгацу-сан — это… — Ты что, не знаешь? Он же с твоей параллели! — удивляется Франческа. — Тот японский парень, который вызвался дежурить завтра! — А-а-а… На самом деле, это я удивляюсь, как ты запомнила все их имена, — признаюсь я. — У меня в голове они вообще не держатся. — Ну-ка, проверим! — хитро, но без мурлыканья, бросает Лагранж. — Кирстен, как меня зовут? — Лагранж. Ну, я зову тебя Лагранж, — усмехаюсь я. — А что-о-о? Кажется, кошечка хочет зашипеть, но помнит, в чьих руках её хвост. Хе-хе-хе. — Ты же знаешь, как меня это бесит, — почти без фырканья произносит она. — У меня плохая память на имена, — придуриваюсь я. Мне можно, я тут главный парикмахер! — Кот с тобой, — вздыхает Лагранж. — А вот её как зовут? — Франческа, — без раздумий отвечаю я. — Но почему-у-у? Почему я Лагранж, а она — Франческа? — Потому что Инганнаморте — это слишком сложное слово. Чё? Мне не показалось? Затюканная Дева Мария только что пошутила? Я бы поаплодировала, но у меня в руках вилка и волосы. — Так вот, как вы всех запомнили? Признавайтесь! — Всё просто, Кирстен, — Лагранж, над которой я как раз закончила измываться, включила свою карточку. Точно такая же есть у меня, но я её особенно не рассматривала. Нет интернета — нет и смысла. Бля, признаю, это гениально! В карточке обнаружился список участников семинара вместе с фотографиями! — Вот, смотри, я Жоржетта. Жор-же-тта! Видишь? Повтори перед сном — и запомнишь. И теперь у тебя нет отмазок, Кирстен! Вздыхаю. Тяжело вздыхаю. Очень тяжело вздыхаю. — И не страдай! — Лагранж щёлкает меня по носу и победно мурлычет. — А за причёску спасибо. Как выйдем — могу тебя с одним моим парижским другом познакомить, он как раз ищет начинающих стилистов-визажистов-парикмахеров для своего модного дома. И в дизайне сможешь себя попробовать. — Подумаю, — усмехаюсь я, но запоминаю. Лагранж не разбрасывается такими предложениями. Я слышала, что у неё на родине связи, но слабо представляла, о чём речь. — Чур я следующая! — хлопнула в ладоши Франческа. — Ой, я ещё тако-о-ое знаю! — Какое «такое»? — поинтересовалась Дева Мария… то есть Луана. Луана Мария Перейра. Да, точно. Я принялась распутывать волосы непоседливой итальянки, а она — делиться всем содержимым своей бездонной памяти. — Во-первых, Абсолютный Шень Дань Лаожень… — Кто-кто? — перебиваю я. — Карточка, Кирстен. Карточка, — шипит Жоржетта. — И что мне с твоей карточки? Я всё равно не понимаю! — психую. — Это как Санта, только китайский, — поясняет Франческа и тут же продолжает: — Так вот, Лань Цзеюн… — Это уже кто-то другой? — морщусь я. — Ки-и-ирстен! — хором вопят Ла… Жоржетта и Франческа. — А-а-а-а, ну, плохо у меня с именами, плохо! — Я тоже. А? — Что «я тоже»? — переспрашивает Франческа. — Я тоже плохо понимаю, про одного ли человека мы говорим, — признаётся, краснея, Луана. — Уф-ф-ф, короче, — махает рукой итальянка, — дело вот в чём. Я теперь знаю, где у этого китайца имя, а где фамилия! И вообще вы знали, что у него двойное имя? Блять, я запуталась. — Лань — это фамилия, — со вздохом поясняет Франческа, — А Цзе и Юн — его имена. — Да уж, титул длиннее, чем имя, — кивает Луана. — Ага, учитывая, что титул — это тоже имя… ну, вы поняли. Если честно, Франческа, то нет. Нихуя не понятно, но очень интересно. — Ла-адно, проехали, это ещё не всё! Во-вторых, я знаю, почему Люк Росс ходит в одних плавках. И как вообще он до такой жизни дошёл. Ёбаная драматическая пауза. — Ну, не томи! — закатываю глаза я. Довольная, Франческа сообщила: — Всё дело в том, что Люк — Абсолютный Сильвестр. Это тоже такой крутой древний мужик, кстати. Папа Римский, кажется. — А плавки? — пока не понимаю я. — Сейчас всё объясню! — раздражённо бросает итальянка. — Так вот, праздник Святого Сильвестра приходится на 31 декабря, поэтому в Австралии подарки приносит именно он. А в плавках он потому, что в Австралии 31 декабря — это лето, Кирстен! В шубе, как Санта-Клаусу, ему было бы очень жарко, поэтому Сильвестр привозит подарки на доске для сёрфа. И его костюм, соответственно — плавки и колпак. И борода, конечно. — Хм… — задумалась Жоржетта. — У меня есть лёгкое ощущение, что я слышала о Святом Сильвестре, но относительно Австрии, а не Австралии. — Но как бы его тогда взяли в «Пик надежды»? — сомневаюсь я. — И то правда. — Ладно, у меня есть кое-что ещё! — заявила Франческа. — Это было раз и два, а в-третьих, вы знали, что Хё-чан и Дуарх встречаются? — Что? — не поверила Луана. — Кто тебе такое сказал? — усмехнулась Лагра-а-а… Жоржетта. Тьфу. — Я подслушала как Хё-чан говорила на кухне с Хельгой, — покраснела Франческа. — И что они говорили? — спрашиваю я. — Говорили? Эм-м-м… А! «Ты же знаешь, Хельга! Дуарх — настоящий герой!» — «Как же, герой в эльфийской шляпе!» — «Герой может быть одет во всё, что угодно, главное — поступки! А когда мы с ним вместе проснулись, он… понимаешь… он был очень нежен со мной». — «Правда? Я бы никогда не подумала…» — Что-то мне подсказывает, что ты… м-м-м… не совсем правильно поняла, — усомнилась Луана. — Скажи прямо — добрую половину переврала! — подсказываю я. — Эй, да чтоб я и врала — когда такое было? Мы рассмеялись все вместе, не сговариваясь. Только Франческа непонимающе крутила головой, растрёпывая недоплетенную косичку. — Эй, перестань! Я с тебя сейчас скальп сниму! — пригрозила я, и итальянка успокоилась. Ещё несколько движений — и я закрепляю хитрое плетение, пряча хвостик внутри причёски. — Добби, ты свободен, — усмехаюсь я, и Франческа, ни на миг не опечалившаяся тем, что, похоже, все её новости какие-то блядски сомнительные, перепорхнула на другой стул. Она же фея, кажется? Не зря. Когда передо мной очутилась Луана, Жоржетта вдруг задала философский, блять, вопрос: — А может, мы их всех как-нибудь перебьём и выберемся на волю? Франческа завизжала что-то про правильное-неправильное, а Луана резонно заметила: — А разве нас выпустят? Блять, а по факту же! Выпустить, может, выпустят, но где мы окажемся потом? В ебаной камере смертников. Я уже чувствую на своей шее давление японской виселицы. Они, так-то, и иностранцев казнят без зазрения, блять, совести. — Как Вэй Вэй, да? Ну, китаец, которого несколько лет назад повесили в Японии, — будто прочитала мои мысли Жоржетта. — А ты интересуешься японскими смертниками? — хмыкает Луана. — Иногда, — загадочно мурлыкает француженка. — Лучше расскажите, а как вы стали Абсолютными? — вернулась в нейтральные воды Франческа. — Ну… — протянула Луана. — Я… эм-м-м… нет, давайте, первой будет кто-нибудь другой. — Ладно, — пожимаю плечами я. — Я с детства играю в театре, и лучше всего мне удавались высокомерные злодейки. Наверное, я так страшно выгляжу. — Скажешь тоже! — смеётся Франческа. — Мы здесь уже пятый день, а ты всё ещё не выглядишь, как старая Барби из чулана! Ты даже накрашена и причёсана как следует! Кстати, как ты это делаешь? Признайся: ты как-то договорилась с организаторами всей этой убийственной игры, и они припрятали для тебя косметичку и мыло! — Эй, ты серьёзно? — злюсь я. — Мне бы в голову не пришло заниматься подобным… подобным! Я просто использую то, что есть под рукой! Мел, уголь — вот это вот всё! — Успокойся, Кирстен, ты сейчас бедной Луане все волосы вырвешь, — прервала меня Жоржетта. — А она слишком вежливая, чтобы тебе об этом сказать. Я опускаю взгляд на свои руки. Точно, я всё ещё бешено плету неизвестно что. Та-а-ак, я споко-о-ойна… Выдыхаю и беру себя в руки. — Так или иначе, я была хорошей злодейкой. Особенно я любила зиму — тогда в театр приходило больше всего людей. Однажды я пробовалась на роль Герды, но мне досталась Снежная Королева. И наша постановка даже победила на королевском конкурсе, так что я смотрелась в ледяное зеркало под Новый год перед самой Маргрете Второй. Вот так примерно всё и случилось. Сейчас меня зовут на детские праздники разные богатые семьи, так что зарабатываю я неплохо. Во многом благодаря академии, конечно. Прошлой зимой — когда я ещё была первогодкой — у меня с начала декабря до середины января не было ни одного дня без работы. Ведь я Абсолютная Снежная Королева! — А сейчас мы все торчим тут, — за меня закончила Жоржетта. — Ага, в самый сезон, — соглашаюсь я. — Ну, у меня всё почти так же, — качает головой Франческа. — Я тоже с детства играла в театре, но потом бросила и стала именно аниматором на праздниках. Я пишу сказки и ставлю их вместе с детьми прямо на утренниках. А ещё мы с моими подругами сделали альбом каверов на известные праздничные песни. Самое известное моё выступление в роли Бефаны, кстати, было в Колизее — именно его засняли и выложили в сеть мои друзья, а буквально через четыре дня скаут из «Пика надежды» позвал меня сюда! — Вау… — тихонько выдыхает Луана. — А у тебя как, Луана? — мурлыкает Жоржетта. — Ну… у меня не было денег… — начала бразильская Дева Мария. — Однажды я пришла на праздник в честь Пресвятой Девы в собор, чтобы украсть немного из кошельков… ну, да. Но выручить из этого удалось немного, и я осталась в соборе до ночи… Всё, что я смогла бы утащить — это одеяние, в которое облачили праздничную статую… Когда я надела его на себя и поспешила выйти, мне навстречу попался какой-то монах и назвал меня воплощением Девы Марии… Этот монах оказался каким-то известным и очень уважаемым, и к нему прислушались другие. Будто бы через меня Пресвятая Дева решила сотворить чудо для своих верующих. Тогда меня хорошо накормили и посадили в какой-то роскошной комнате, куда ко мне приходили люди и просили их благословить… Кто-то даже сказал, что моё прикосновение излечило его от слепоты… Вот. А одеяние мне оставили. Никто даже не подумал его забрать… — То есть ты вроде как настоящая святая? — восхищённо смотрит на Луану Франческа. — Крутя-я-як! А можешь нас всех отсюда телепортировать? А, точно, святые не такие чудеса совершают… Кажется, мы с Лагранж синхронно закатили глаза. — Я… я не… ай… — махнула рукой Луана и замолчала. — А ты, Жоржетта? — милостиво называю её по имени я. — Хм… А кто же меня знает? Мррррррррр… Больше ничего толкового мы от нашей кошечки не услышали. Ну, я как раз закончила с волосами Луаны (может, срезать прядку на удачу?) и удовлетворённо окинула взглядом свою сегодняшнюю работу. — Это плетение не должно растрепаться ещё дня два, — предупреждаю дам я. — Ух ты, круто! Спаси-и-ибо, Ки-и-ирстен! — бросается мне на шею Франческа, и я, блять, чуть не падаю. Но ладно, хуй с ним, согласна, это приятно. Мы разошлись, довольные компанией друг друга. Лично я решила вздремнуть. К вечеру я выбралась на очередной променад до кухни. Меня чуть не сбил с ног Да… Ду… Дуарх, вот как его зовут! Слава карточке, в которой есть все имена и фото! Но речь не об этом. — Кирстен, ты видела? В тех двух аудиториях!.. — и полетел дальше. Нихуя не понятно, но очень интересно. Любопытство во мне победило голод, и я поползла в сторону 9-18. Благо, она от кухни в двух шагах. Дверь приоткрыта, и свет горит. А внутри — китаец с сотней односложных имён, Витёк и Франческа. Последняя, кстати, и замечает: — И что Дуарх здесь нового увидел? Такая же аудитория, ничего нового. Пошли, мальчики! Процессия покидает 9-18. А я чё? Мне здесь тоже делать нечего. Выключаю свет и собираюсь закрыть дверь, как вдруг… Блять, да этот ебаный организатор ёбаный гений! На доске светло-зелёной флуоресцентной краской сияла спрятанная прежде надпись:

夜の間中ずっと思っていた事を、朝の光がゆっくりと消して行く。。。

То, о чём ты думаешь всю ночь, медленно угасает вместе с утренним светом…

Хитрец, блядский хитрец! Гений хуев! С истерическим смехом я закрываю дверь и несколько минут не могу отдышаться. Уф-ф-ф… Какой долбоящик придумал эту уёбищную планировку? Пока я доползла до 9-19, блядский Монокума успел весело и радостно продекламировать уже знакомое: — Говорит директор Монокума. Сейчас ровно десять часов вечера, а это означает, что наступает время отбоя. Через несколько минут дверь на кухню будет заблокирована: находиться там ночью запрещено. Спокойной ночи, и пусть вам приснятся убийственно красочные сны! Ёб его мать, я так и не успела толком поесть! А-а-ай, хер с ним. Что у нас там в 9-19? Я уже знаю секрет, а потому выключаю забытый кем-то свет и… кРоВаВо-КрАсНаЯ нАдПиСь На ВеСь БлЯдСкИй ПоТоЛоК!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

「とても幸せだよ」

と彼女は笑顔で言っていたけれど、

空元気だった気がして心配だ

‼

Она с улыбкой сказала, что очень счастлива, однако я волнуюсь за неё, так как мне кажется, что она только притворяется, что у неё всё хорошо!!

Я заорала во всю блядскую глотку и выбежала прочь. — Кирстен! Кирстен, что с тобой? Стой, Кирстен, погоди! Кто-то схватил меня за руку, а я вырывалась, но, блять, толку?! Пощёчина приводит меня в чувство. Это опять Лагранж. — Что ты увидела? — чеканя слова, спрашивает она. — Эта… эта блядская надпись!.. — я давлюсь воздухом, не могу нормально произносить слова. — Тш-ш-ш-ш, тише, — Лагранж притягивает меня к себе, обнимает и гладит по голове, успокаивая. — Тебя испугало «Вечность пахнет нефтью»? — Нет! — кричу в ответ. Слёзы катятся по щекам, а глаза щиплет — видно, от угля. Хорошо, что платье Жоржетты чёрное — пятно не будет заметным. — То есть в 9-19 всё-таки есть надпись, да? Киваю. — Покажешь? — НЕ-Е-Е-ЕТ! Лагранж вздыхает. — Всё, всё, хорошо, я никуда не уйду. О, Люк, ты вовремя. Не мог бы ты позвать всех остальных в аудиторию 9-17? Это та, где про нефть. Нет, это не та… блять, не та, которая та. Споко-о-о-ойно, я споко-о-ойна… Несколько минут спустя я обнаруживаю себя сидящей на стуле в кругу всех остальных. Только Лагранж куда-то ушла. И когда я успела от неё отлепиться? — А вот и я, — возвращается она и пишет на доске уже знакомые мне строки. Зажмуриваюсь, чтобы больше их не видеть. — В аудиториях 9-18 и 9-19 нашлись надписи, которые видны только в темноте, — говорит Дуарх. — Одна — «То, о чём ты думаешь всю ночь, медленно угасает вместе с утренним светом…», вторую Жоржетта написала на доске. — До этого мы нашли ещё «Вечность пахнет нефтью», — вставляет Хельга. — Итого тринадцать. Кто что об этом думает? Обсуждение прошло мимо меня. Время от времени я выныривала из блядского тумана и видела озадаченные лица друзей, ебать, по несчастью. Из приятного — Жоржетта опять обняла меня и гладила по голове. Бля-я-я, вот бы это никогда не заканчивалось… Разошлись мы, конечно же, за полночь. Я сразу же упала на футон, надеясь забыться во сне, но нихуя! Меня опять трясёт, а потолок кажется заполненным кровавыми символами! Я встаю и начинаю ходить по комнате. Всё что угодно, лишь бы не видеть, не думать, не чувствовать… Я спокойна, я спокойна, я спокойна… Нет, нихуя я не спокойна! Я настолько не спокойна, что готова сейчас выбить это окно, лишь бы больше не находиться в этом блядском здании! Но у меня разве есть выбор? Выбор, блять, у меня есть?! Я не могу начать убивать людей, я же не псих какой-нибудь! У нас, блять, снова нет никаких вариантов! Нихуя у нас нет! Как же заебал этот блядский тазик вместо нормального душа! Нет, так, блять, нельзя. Нельзя, кому говорю! Что мне может помочь? Что?! Я ношусь по комнате, как сумасшедшая, в поисках чего-нибудь, что могло бы сейчас облегчить этот пиздец. Я переворачиваю парты, выкидываю всё из тумбочки… Блестит лезвие. Точно. Это же маленький и миленький перочинный ножик, заботливо, блять, подаренный мне ёбаным плюшевым директором! А вы думали, я всё оружие выкинула? Ха, как же! Как только заметила, что все принесли только по одной штуке, поняла, что каждый наверняка что-нибудь припрятал. Вот и я припрятала. В целях самозащиты, разумеется. Но сейчас важно не это. Меня всегда гипнотизировал блеск лезвия. Это та вещь, на которую я готова смотреть бесконечно. А ещё — бесконечно чувствовать, как лёгкий взмах ножа конвертирует безумие в простую и понятную боль. Одна, другая, третья… Полосы на моих руках совершенно безопасны для жизни. Лишь несколько капель крови сочится из них. Но заживают они блядски долго. Приходится вечно ходить с длинными рукавами. Но иначе я не могу. Лишь боль удерживает меня от безумия.