-62° по Цельсию

      Весь обляпанный вязкой уже подсохшей кровью Ларри продолжал сидеть подле мёртвой Лизы, невидящими глазами вглядываясь в оказавшиеся на вечность захлопнутые веки мамы. Старался примириться с мыслью, что больше никогда не заглянет в эти безбожно добрые карие глаза, или просто не осознавал произошедшее — Сал не знал, но узнать безумно хотел. Чтобы помочь Ларри, чтобы хоть как-то облегчить его боль по ушедшей из жизни матери.       Нилу, не более нескольких минут назад потерявшему хорошую подругу и верную напарницу на стезе выживания, пришлось вновь взвести курок, дабы обеспечить им какую-никакую видимую безопасность. Руки дрожали, пальцы едва были в силах обхватить пистолет так, чтобы при необходимости суметь выстрелить точно в цель. К тому же речь шла не только о собственной безопасности, но и о мести, желание о которой поселилось в сердце у каждого. Две несчастные канистры и выбитое стекло ни в коем случае не было равноценно человеческой жизни, жизни человека абсолютно невинного и в этой ситуации совершенно безучастного. Да и брать за потерю всего одну человеческую жизнь… было неправильно. Стоило учесть, что вместе со смертью Лизы умерло что-то и в душе Ларри. Несомненно, что-то важное и жизненно необходимое, иначе Ларри не сидел бы сейчас на снегу, наплевав на промёрзшие до костей руки в окровавленных варежках и красноватые следы, оставленные на лице дорожками слёз.       Сал впервые видел, как Ларри плакал. И от этого на душе становилось ужасно пакостно, ведь, если так подумать, что Сал мог сделать для него? Разве что обнять и пообещать, что всё будет хорошо. Но какой в этом толк! Лизу-то это уже не вернёт.       Сам Сал успел прийти в себя в очень грубом смысле этого слова, но уж лучше так, чем безудержно лить слёзы над бездыханной Лизой. Желая очистить залитые кровью ладони, стянул с себя насквозь промоченные варежки и, отложив их в сторону, обтёр руки снегом. Холодно и даже больно, но что поделать. Кровь с кожи смылась с удивительной лёгкостью, но с варежками пришлось попотеть: понятное дело, что их пришлось бы замачивать с моющим средством и тщательно вымывать все пятна — снегом-то такое не отмывается. Но в таких условиях приходилось обходиться тем, что имеется. Так что, чтобы хотя бы засунуть варежки в карман, Салу пришлось хорошенько перетереть их со снегом. И остаться без варежек на всю обратную дорогу, конечно же. С давних пор (а если точнее, после того дня, когда на него напала стая собак и он чуть не лишился своих варежек) Сал заимел привычку носить с собой дополнительную пару, но, увы, всего лишь перчаток, предназначенных для холодной осени. Всё-таки от них пользы было больше, чем совсем от ничего. Но сейчас у Сала на эти перчатки были другие планы.       Нетвёрдым шагом он дошёл до Ларри и опустился на колени рядом с ним. Тот даже не взглянул на него, не отнимая глаз с посеревшего женского лица. Ларрины руки вяло распластались на его бёдрах, по-прежнему мокрые и пропитанные кровью. Наверняка он продрог по самое не хочу, ибо не мог банально сдвинуться с места, не мог оставить маму навсегда, поэтому Салу ничего не оставалось, кроме как поочерёдно стянуть с него испачканные варежки, временно зашвырнуть их в чистый снег и, бережно взяв в свою холодную руку его ещё более промёрзшую ладонь и набрав небольшую горстку снега, смыть кровавые разводы с его кожи. Только после этого Ларри перевёл на него свой взгляд, совершенно пустой, оттого бьющий обоюдоострым мечом в самое сердце. Без единого слова Ларри безучастно следил за его движениями, за тем, с какой бережливостью Сал топил снег в своих руках и стирал липкую кровь с его пальцев. Закончив с этим, Сал, сохраняя такое же безмолвие, вытер их мокрые уже от безобидной влаги ладони шарфом и, обвязав его обратно вокруг шеи, принялся отбирать ларрины пальцы своими с целью создания хоть небольшого количества тепла. И только после всех этих процедур он выудил из кармана тёмно-синие перчатки, сунув их прямо Ларри в руки.       — Что это? — наконец оживился он.       Салу захотелось съязвить, да так, чтобы из каждого его слова сочилась непередаваемая грубость. Сдержался. Понимал, что сам на эмоциях, а на эмоциях ему лишний раз не стоило даже рот свой открывать. Между тем Ларри было ещё хуже, чем ему, так что Салу стало бы вдвойне, если не втройне совестнее, если бы он сморозил какую-нибудь оскорбительную чушь.       — Надень. — коротко попросил Сал, без желания выпуская ларрины руки. Отпускать его совсем не хотелось, да и сам Ларри таким стремлением не выделялся, но делать было нечего.       — А ты? — в выражении его лица прочиталось что-то, кроме всецелого опустошения. Что бы ни происходило в его жизни, как бы сильно он ни был сломлен, всё равно продолжал волноваться о Сале, чьё сердце сжалось в тугой комок и с поразительным облегчением встрепенулось, когда Ларри позаботился о том, как же будет справляться он.       — Тебе канистру надо нести, а я руки и в карманы спрятать смогу.       Ларри с благодарностью натянул перчатки на чуть посиневшие пальцы и поднял на Сала заплаканные глаза. По нему было видно, что он прикладывал невероятное количество усилий, чтобы сдержать все эмоции при себе, и от этого ему становилось ещё хуже и сложнее совладать с собою. Сал едва не взвыл от того, насколько сильно захотелось притянуть Ларри к себе и позволить ему выплакаться, дать возможность пережить эту утерю не в тишине, не наедине с самим собой, а разделить горечь с кем-то близким. Но тому было не место и не время. Нужно было возвращаться домой: солнце уже достаточно давно вышло из зенита и неспешно двигалось к линии горизонта.       — Нужно идти. — Сал вновь стиснул ладони Ларри.       — Я понимаю. — кивнул совершенно осознанно. Сала это несколько успокоило. — Идите, я попрощаюсь с ней и догоню вас.       — Нет. — Сал не имел права рисковать кем-то ещё, потому оставлять Ларри одного ни за что не стал бы, даже если так они не успели бы дойти до дома до темноты. — Мы подождём тебя в стороне и пойдём все вместе, хорошо?       Ларри кивнул, и Сал поднялся на ноги, отряхнувшись от прилипшего к коленям снега.       — Идём. — обращаясь к Нилу, позвал Сал.       Перед тем, как двинуться с места, оба бросили на Лизу последний взгляд. Последний взгляд на человека, ставшей им такой близкой, что с её смертью, казалось, от них оторвали частичку чего-то важного. Сал не сдержался от очередной скупой слезинки, которая тут же утонула в мягкой шерсти шарфа, что был связан ею. Они, как ни крути, не представляли, насколько на самом деле было тяжело Ларри, сыну, потерявшему мать, ведь это была не просто смерть родного для него человека. Он не мог похоронить её и приходить на аккуратную прибранную могилку каждую неделю, чтобы хоть так создать иллюзию, что она до сих пор рядом. Вместо надгробного камня в голове Ларри рисовался образ трупа, искорёженного кошачьими клыками и птичьими клювами.

***

      Обратный путь преодолели в молчании, нависшим над ними тяжёлой грозовой тучей. И Нил, и Ларри смотрели лишь себе под ноги, словно страшась посмотреть куда-то, кроме носков своих ботинок. А может, Ларри попросту боялся взглянуть на Сала и увидеть в нём сострадание. Сал же, всю дорогу державшийся ближе к Ларри, то и дело поглядывал на него: переживал. Его мысли вприпрыжку скакали с одной на другую, толком ни за что не цепляясь: как отреагирует Тодд, что будет с привязавшейся к Лизе Содой, справится ли с этим Ларри, повлияет ли это на запланированный переезд, и в целом какие последствия понесёт за собой убийство Лизы. Было страшно. Страх перебивал горечь, противным привкусом сохранившуюся на кончике языка. Страх за будущее, страх за их жизни.       Одной рукой Сал обвил рукоятку ножа в кармане и не выпускал её всю дорогу, словно это могло спасти их от всех неблагоприятностях, уготовленных судьбой.       Тодд встретил их с Содой на руках, скучающе опустившей голову на его плечо и заметно обрадовавшейся появлению кого-то ещё, кроме успевшего надоесть Моррисона. Сперва спокойный и даже с лёгкой полуулыбкой, он оценил резко бросавшиеся в глаза пятна крови на куртках Сала и Ларри, после перевёл взгляд на поставленные на пол канистры и только потом позволил себе отметить отсутствие Лизы и ужасно подавленного Ларри. Реакция не заставила себя долго ждать. Короткая и сдержанная, она тем не менее заставила Сала прикусить губы, чтобы вновь не разрыдаться.       — Блядство. — на мгновение — всего на мгновение — на его лице промелькнуло ясное отражение ужаса, охватившего всех четверых мужчин. Но, в отличие от остальных, насквозь пронзённых болью утраты, Тодд успешно вернул на секунду спавшую маску холода и всесилия на место. Совладать с эмоциями на этот раз ему удалось, пусть и с огромным трудом: виски болезненно запульсировали, сжимая черепушку в тиски. Впрочем, какой от этого толк, если он не знал, что делать дальше? Что ему стоило сказать?       От взгляда Тодда не скрылось, что Ларри уставился в одну точку и никак не реагировал на происходящее вокруг. Проследив за его прицельным взором, Тодд понял, что смотрел тот на Соду, прижимающуюся к его плечу. Доселе совершенно спокойная, сейчас она, словно почувствовав, что что-то не так, или каким-то неведомым образом осознав, что в её жизни произошло неутешительное изменение, громко зарыдала, цепляясь в Тодда своими крошечными пальчиками с таким усердием, что на его ключице остались розоватые полосы. Утешать Соду Тодд не привык и с детьми особого контакта не имел, до рождения дочери друзей в принципе избегая столкновений с подрастающим поколением, потому растерялся, не имея понятия, как успокоить покрасневшую от рвущихся наружу криков девочку.       Что удивительно, этой его заминкой воспользовался до сего момента отрешённый Ларри. В два шага он преодолел расстояние от входной двери до Тодда и, молча взяв рыдающую Соду на руки, удалился с ней в гостиную, прижимая малышку к груди (куртку тот успел расстегнуть). Ни возмущённо извиваться, ни брыкаться Сода не стала. Наоборот, чуть притихла, сжимая ларрин большой палец в своём кулачке.       Сал и Тодд переглянулись. Переглянулись и Нил с Тоддом. После этих переглядок Нил, скинув куртку на пол, подле двух канистр, пахнущих пластиком и морозом, двинулся за Ларри, дабы проконтролировать его действия. Не то чтобы мужчины сомневались в том, что он абсолютно безопасен для Соды, просто оставлять человека без присмотра после такого не стоило ни на секунду. Тем более Соду Ларри держал на руках от силы пару раз, когда её в спешке всучивали ему, да и то вот так вот наедине с ней он никогда не оставался, поблизости всегда кто-то находился.       — Сал, — попытался твёрдо начать Тодд, но голос его дрожал: ему было как никогда боязно. — Как это произошло?       Сал вытащил из кармана свои и ларрины варежки, выглядящие так, точно попали под извержение снежно-кровавого вулкана.       — Я сам толком не понял. — неловко ответил он, перекладывая варежки из руки в руку. — Она защитила Ларри. — и с усилием, совсем тихо сказал: — Своим телом…       — Защитила? — ожидал подробностей Тодд, нервно вгрызаясь в слизистую щёк. — От чего?       — От кого. — мигом поправил его Сал, отложив варежки на пустующую обувницу. Тодд замер, прицениваясь к кровавым пятнам на груди и рукавах салиной куртки. Зрелище не из приятных, оно навевало всякие непрошенные картины того, что могло произойти.       Подвешенный Сал в красках расписал всё, что знал и в чём был уверен сам. Под конец рассказа Тодд, уже не сдерживая себя, прижимал ладонь к губам, неверующе качая головой. Если бы он только не позволил Лизе покинуть квартиру…       Если бы этого не произошло, умер бы Ларри, — отрезвляюще подумал он и поднял глаза к потолку, дабы собравшиеся в уголках глаз слёзы не полились солёными ручейками по щекам. Смерть всё равно настала бы их. Кому бы то ни было было предначертано погибнуть там. Ну что за ёбаная чушь!       Вспылив, Тодд впечатал локоть в находившуюся позади стену, выплеснув в один этот удар море ненависти и чувства собственной вины. Однако всего через секунду он вновь выпрямился по струнке. Такой спокойный, можно было даже сказать каменный, что Салу захотелось обнять его и простоять в этой позе ровно до тех пор, пока он не позволит себе хотя бы на пару мгновений перестать скрывать самого себя где-то глубоко внутри. Но в эту минуту приоритеты Сала несколько отличались от этого пожелания, и Тодд это прекрасно понимал.       — Тебе нужно быть с Ларри. — всё, что он сказал после пересказа событий, что привели к смерти Лизы. Не высказал ни всецелого шока, ни сожаления о произошедшем, ни неверия в то, что это вообще произошло — он будто игнорировал тот факт, что Лиза раз и навсегда распрощалась со своей жизнью, что её больше нет и не будет. Но, будем честны, все его мысли по этому поводу читались на веснушчатом лице.       Сал противиться не стал: действительно считал своим долгом находиться рядом с Ларри так, как он находился рядом с ним после гибели Пыха и Мэйпл. Как он находился рядом с ним всегда. Сейчас Сала ни сколечки не волновала собственная боль, разлившаяся по сосудам и безропотно отравляющая весь организм. Ему не было дела до привычно охватившей всё сознание тревожности — место быть имел лишь только страх за Ларри. За Ларри, мир которого в одну секунду разрушился подобно карточному домику, на который дунул лёгкий ветерок. И отчего-то Сал чувствовал громадную ответственность, возложенную на его плечи, за погружённого в траур Ларри. Сал попросту не мог оставить его переживать своё горе наедине с собой и совершенно опустошённым сознанием.       В качестве поддержки — себя или Тодда — Сал стиснул плечо друга, взглянул на него покрасневшими глазами и покинул прихожую.       Но пробыл в нагнетающем одиночестве Тодд от силы мгновение: из гостиной вернулся Нил, оставаться с Ларри которому теперь не было смысла, ведь Сал мог занять его место с, несомненно, большей эффективностью. Почувствовав появление Нила за своей спиной, Тодд обернулся к нему лицом, но посмотреть прямо в глаза побоялся. Возможно, его пугала высокая вероятность наткнуться в тёмно-карих глазах на сомнения в том, всё ли они делали правильно. А может, дело заключалась в том, что Тодд боялся не совладать с эмоциями, если бы прочитал во взгляде Нила скорбную печаль, которая, без сомнений, там присутствовала.       Не зная, куда ещё можно было себя деть, Тодд поспешил ретироваться в свою спальню, быстрым шагом, почти бегом, настигнув межкомнатную дверь. Но даже на этой территории, в которой с детства прятался, как в собственном убежище с непробиваемыми стенами, от родителей, от сверстников, от своей слабости в том числе, на этой территории, где беспокойство всегда унималось, независимо от обстоятельств, даже здесь Тодд не нашёл того, что могло бы переключить его внимание на что-то отдалённое и не вызывющее обессиленное желание свернуть себе шею. Найденные спустя столько времени канистры бензина не внушали никакой радости или облегчения. Мысль о них только сильнее скручивала внутренности, усугубляя общее положение дел. Тодд чувствовал, что задыхается, что его душит осознание того, что возможности изменить судьбу у него не было и никогда не будет, что он такой же слабый, как любой другой человек, и что он ничем не отличается от тех, кто просто-напросто смирился со своей участью. Он никогда не был особенным, никогда не выделялся отличительными умственными способностями: всё это было многолетней ложью. Он был таким же, как и все, и у него никогда не было права идти наперекор Смерти, как бы упорно ему ни хотелось в это верить.       Его словно погрузили в вакуум: он действительно не мог дышать. Бросившись к окну в жалкой попытке вобрать в лёгкие хоть немного воздуха, он упёрся ладонями в подоконник, не в силах поднять руку и приоткрыть окно на самую крошечную щель. Паника накрыла его с головой, а горло так туго сжалось, что он не мог издать ни звука. Благо Нил проследовал за ним по пятам и не заметить чрезвычайно плохое состояние Тодда никак не мог. С невероятной скоростью оказавшись около него, он отворил окно, чтобы в комнату попадала лишь тонкая струйка свежего воздуха. Во всяком случае, Тодду этого хватило, чтобы прийти в себя и унять скакнувшее до небес сердцебиение, отдающееся в висках болезненной пульсацией. Накинув на то и дело подрагивающие плечи Тодда стянутый с кровати плед, Нил притянул его к себе, смыкая руки вокруг его плеч. Опустил голову на рыжие кудри и таким убедительным голосом, разом развеявшим все сомнения, принял вполне успешную попытку успокоить доведённого до пика Тодда:       — Мы со всем справимся. Всё будет хорошо.       Тодд прикусил внутреннюю сторону щеки до крови. С таким количеством близких людей, павших из-за собственного нежелания продолжать жизненный путь и тащить на себе груз, возложенный условиями вечной зимы, или из-за случайного стечения обстоятельств, или по своему пожеланию расстаться с жизнью, ведь, чтобы продолжать её, нужно было обладать силой, которой не было даже самой толики, или ради защиты чего-то более важного и ценного, чем своя жизнь, с таким количеством жертв, уничтоженных тяжёлой рукой вечной зимы, всё не могло быть хорошо. Но Нилу очень сильно хотелось верить.

***

      Как и Тодд, Ларри стоял у окна, покачивая чуть всхлипывающую Соду из стороны в сторону. Сал с великой осторожностью приблизился к нему и увидел, что Ларри едва-едва улыбался, глядя на то, как с личика Соды медленно высыхали крупные крокодильи слёзы. Вот чего-чего, а этого умиротворения Сал застать уж точно не ожидал, потому вклиниваться в их идиллию не стал, тихо пристроившись рядышком.       За окном тем временем село солнце, окрасив город чёрными красками. На тёмном небе повыскакивали сияющие звёзды и яркая луна, пронзившая черноту улиц своим белым светом. Исходя из этого, Сал понял, что они простояли в таком вот положении по меньшей мере двадцать минут, а Сода, более того, успела уснуть.       — Ларри. — негромко позвал он, получив в ответ вопросительное мычание. — Давай я уложу Соду спать.       По Ларри было видно, что он не желал расставаться с, по-видимому, успокоительно действующей на него малюткой, но и тревожить её сон, необходимый в раннем детстве как никогда, не стремился, поэтому послушно передал сопящую Соду в руки Салу. Той после непродолжительной, но крайне громкой истерики, вытянувшей из неё все силы, волшебным образом посчастливилось по щелчку пальцев уснуть так крепко, что перемещение из рук в руки никак не повлияло на сладость её сна.       Всего на минутку-другую оставив Ларри в одиночестве у окна, в которое слабо бил лунный свет, заигрывающе блистая на каштановых волосах, чтобы уложить Соду в кроватку и накрыть тёплым одеялом, Сал мигом воротился в гостиную. Но Ларри у окна уже не оказалось. Оставшись без Соды на руках, он переместился на диван, приняв, откровенно говоря, зажатую позицию, какую Салу в его исполнении видеть ни разу не приходилось: прижав колени к груди и обхватив руками, опустил на них подбородок, продолжая смотреть куда-то впереди себя. Прямо-таки испепеляя взглядом невидимую точку перед глазами, Ларри не заметил, в какой момент вернулся Сал, и обратил на него внимание только тогда, когда тот присел рядом, аккуратно ухватив одну из ладоней Ларри обеими руками, словно сцапав в капкан. В мягкий и тёплый капкан, между делом говоря. Кожа на пальцах у Сала погрубела и обзавелась новыми мельчайшими трещинками, но это не мешало его прикосновениям оставаться мягкими и ласковыми.       — Ларри. — в очередной раз позвал Сал, придвигаясь поближе. Ларри повернулся к нему, уложив голову на коленях щекой вниз, но ничего говорить не стал. — Давай поедим.       — Я не хочу. — коротко и невнятно пробурчал он себе в ноги, словно старался спрятаться от всего мирского вокруг себя.       — В последний раз ты ел утром, сейчас уже почти половина восьмого. — Ларри промолчал, но сдаваться Сал не собирался, прекрасно понимая, что давить на Ларри ни в коем случае нельзя было, но и игнорировать тот факт, что тот неосознанно начал заниматься самоуничтожением — тоже. — Хоть немного поешь. Пожалуйста.       — Может, попозже?       — Хорошо. — смиренно кивнул Сал, ведь лучше так, чем никак вообще. Он наконец в полной мере осознал, каково было Ларри, когда тот шёл на всевозможные ухищрения, только бы потерявший друзей и отчаявшийся Сал хоть самую малость оживился и хотя бы немного поел. Задачей это было не из лёгких и даже пара коротких просьб уже затрачивала много сил.       Не вынимая своей руки из хватки Сала, Ларри вернулся к своему излюбленному занятию, а именно к разглядыванию неизвестных точек в пространстве. Найти в себе силы, чтобы сдвинуться с места и исполнить данное Салу обещание, он нашёл только лишь через четверть часа. Сал же всё это время сидел рядом с ним, не двигаясь и даже лишний раз не дыша, словно это могло спугнуть погружённого в себя Ларри. Словами не описать, как он был счастлив, когда Джонсон, выпрямив ноги, без слов поплёлся на кухню.       — Будешь чай? — спросил Сал, ставя наполненный чайник на плиту.       — Нет.       Тем не менее Сал заварил чай и ему, поставив дымящуюся кружку напротив тарелки, на которой мирно покоился бутерброд с сыром и колбасой: от большего Ларри категорически отказался, а Сал настаивать не стал, зная, что в таком состоянии человек сможет осилить что-то калорийное, разве что с трудом переступив через себя. Но всё-таки главным, считал он, было то, что Ларри должен был выпить горячий зелёный чай. В конце концов, Сал являлся ярым приверженцем мнения, что зелёный чай был способен успокоить нервы даже в самой тяжёлой ситуации и привести в чувства, несмотря ни на что. Зелёный чай как приземлённая версия панацеи, в общем-то.       Ел Ларри молча, да и Сал к нему не лез, уткнувшись в свою тарелку. Хотя по большей части он не ел, а разглядывал полопавшуюся кожу вокруг ногтей. По правде говоря, как и Ларри, никакого интереса к еде в эту минуту он не испытывал, с трудом прожёвывая куски и с огромным усилием воли проглатывая их. Желудок напрочь отказывался принимать пищу, тем более мозг по-прежнему блокировал его попытки поесть, ведь мысли, как ни крути, занимали совершенно иные вещи. Приём пищи после ухода из жизни такого важного человека в представлении Сала считался неправильным и неуважительным, но ему приходилось преодолевать себя и через не могу запихивать в себя бутерброд, запивая каждый кусок аномально большим количеством чая, чтобы хоть как-то снять противный привкус еды, остававшийся на языке после каждого укуса. Всё это он делал, конечно же, ради Ларри, которому сейчас как никогда была важна его компания.       По окончании трапезы Сал собрал со стола грязную посуду, оставив при Ларри на четверть отпитую кружку чая, к которой тот прижимал пальцы, согревая их о чуть остывшие бортики. Ларри и бровью не повёл. Его многочасовая молчаливость начинала настораживать, почти пугать. Салу никогда не приходилось с таким сталкиваться, тем более когда в апатию впадал вечно весёлый и позитивный человек, потому он не имел ни малейшего представления, как стоило себя вести в таких ситуациях, но это не давало ему права просто-напросто делать вид, что ничегошеньки не изменилось. Сал не просто должен был помочь Ларри — он хотел этого, хотел помочь ему пережить этот период, который обязательно станет одним из самых чертовски сложных в его жизни. Потому, покончив с мытьём грязной посуды, он придвинул свой стул поближе к Ларри, что с медлительностью улитки хлебал остывающий чай. После долгих раздумий пришёл к выводу, что Ларри стоило отвлечь разговорами, чтобы у того в голове не оставалось места для самоистязающих мыслей.       — О чём ты думаешь? — ненавязчиво поинтересовался Сал, замечая, как сильно, оказывается, у Ларри дрожали губы, которые тот то и дело сжимал в узкую полоску, полноценно размыкая только тогда, когда делал осторожный глоток давным-давно ставшего комнатной температуры чая.       Ничего не говоря, Ларри уставился на него так, будто на внезапно заговорившее каменное изваяние.       — Ни о чём таком. — пространно поведал он, опустив брови. Бедный Ларри потерял всю свою жизнерадостность и оптимистичный взгляд на мир — это было заметно невооружённым взглядом, оттого становилось как-то не по себе. Ларри никак не вязался с образом отчаяния, и Сал не мог позволить ему остаться в таком состоянии, просто не мог.       — Давай поговорим. — попросил Сал, словно уговаривал ребёнка утереть слёзы и улыбнуться. — Тебе станет легче.       Ларри долго молчал, обдумывая его слова, пока не собрался с мыслями, чтобы дать свой ответ:       — Не хочу нагружать тебя всяким… Я в порядке.       — Ларри! — шибко громко для воцарившейся атмосферы выпалил Сал, сжав его плечи, чем вызвал испуганный выдох и ошарашенный взгляд. — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, понимаю, почему ты не горишь желанием вывалить на меня всё то, что творится у тебя на душе. Потому что тебе кажется, что ты обременяешь меня, но это совсем не так. Я знаю, что тебе ужасно тяжело, однако тебе не стоит переживать всё это дерьмо, играя в молчанку: ничем хорошим подобное не кончится, уж поверь мне. Лучшее, что ты сейчас можешь сделать для самого себя, — это поделиться со мной хотя бы частью того, что тебя тревожит. — Сал глубоко вдохнул, переводя дыхание. Он как никто другой имел чёткое представление о том, каково это — чувствовать страх стать обузой для друзей и близких. Отвратительное, мерзкое чувство мешало жить и заставляло чувствовать себя последней тварью. — Ты сказал, что я тебе нравлюсь. Значит ли это, что ты можешь мне довериться?       — Значит. — кивнул Ларри, откидывая копну густых волос на одну сторону. — Конечно, значит. Просто… — снова замолчал.       — Просто что? — испытывающе склонил голову набок, хотя голос его, в противовес, звучал мягко и терпеливо.       — Просто… тебе тоже нелегко. Зачем вешать на тебя ещё и мои переживания?       — Ларри! — ещё громче воскликнул Сал, подняв руки с его плеч на гладко выбритые щёки. Прижав внутренние стороны ладоней к его лицу, Сал безжалостно отобрал у него какую-либо возможность отвернуться или спрятать поблёкший взгляд в пол. — Что ты такое говоришь вообще? Даже не смей думать об этом. Я же сказал, что хочу, чтобы ты выговаривался мне, если тебя что-то беспокоит. Тем более сейчас, Ларри! Я не могу просто ждать и смотреть на то, как ты сгрызаешь себя изнутри. Это жестоко по отношению к самому себе, ты это понимаешь?       Из-за того, что его лицо было мягко зажато ладонями, кивнул Ларри довольно нелепо.       — Вот и замечательно. А теперь расскажи мне что-нибудь.       — Что именно? — аккуратно отсоединяя руки Сала от своего лица и сжимая их в замок, уточнил он.       — Всё, что пожелаешь. Главное, чтоб тебе стало легче, а остальное неважно. — опустил взгляд сначала на их переплетённые пальцы, а после перевёл обратно на введённого в ступор Ларри, перебиравшего бесчисленное количество мыслей у себя в голове. Сал его не торопил. Но в конце концов Ларри заговорил отнюдь не о том, чего ожидал Сал:       — Перед смертью она сказала, что любит меня. Я ответил, что тоже очень сильно её люблю, и извинился за своё поведение, доставившее ей множество хлопот в одно время. Не знаю, успела ли она услышать мои слова. Меня это безумно беспокоит, знаешь. Я бы очень хотел, чтобы она знала, что я люблю её.       — Она знает, можешь не сомневаться. Она знает об этом и без слов. — заверил его Сал, не заметив, что продолжал говорить о Лизе в настоящем времени. Впрочем, с этой темы, с ещё свежей раны, стоило перескочить на более позитивный лад, потому Сал ухватился за единственную найденную в контексте лазейку: — За какое такое поведение ты извинялся?       Весь последующий вечер Ларри с улыбкой вспоминал о первых днях переезда в Америку, когда тот был ещё тем непослушным мальчишкой, вечно показывающим буйный характер и не желающим покидать родной дом в Мадриде. Когда речь заходила о Лизе, он мечтательно закрывал глаза, перечисляя о ней столько всего хорошего, что вызвал у Сала неподдельное, но несколько печальное умиление. С одной стороны, он был несказанно рад тому, что ему удалось чуть взбодрить Ларри, но с другой, возникло понимание того, что теперь о Лизе придётся только лишь вспоминать. Зато вспоминать с теплотой и гордостью за то, какой сильной женщиной на протяжении всей своей жизни она являлась.       Ларри беспрерывно проболтал часа два кряду, раскрывая всё новые и новые подробности своей жизни, о которых раньше даже не заикался, а Сал без устали вникал его словам, продолжая держать их руки сцепленными на протяжении всего времени, по ощущениям, пролетевшего за несколько секунд. Впервые Ларри так много говорил о самом себе, потому Салу было положено только лишь молчать и слушать, чтобы — не дай бог! — не спугнуть в кои-то веки решившегося на откровения Ларри. Но, к великому сожалению, закончив свой рассказ-воспоминания о былых временах, когда солнце светило ярче, а трава была зеленее, Ларри возвратился к депрессивной действительности. Возникшая в его голосе живость потухла, плечи поникли, а всё время расслабленные пальцы напряглись, крепче прежнего смыкаясь на салиных кистях.       — Знаешь, — Салу почудилось, что во взгляде Ларри промелькнула всепоглощающая усталость и ещё неосознанное желание взять и раз и навсегда покончить со всеми бедами самым простым способом. Словами не передать, как сильно Сал надеялся на то, что ему это всего лишь почудилось. — Мне кажется, что это я виноват в её смерти.       «Дурак!» — пронеслось в голове Сала, но вслух он озвучил эту мысль несколько изменённо, проще говоря, под другим соусом:       — С чего ты это взял?       — Ну, если бы я не повёл нас туда… если бы был чуточку внимательнее… — он намеренно избегал прямого взгляда на Сала, сконфуженно смотря куда угодно, но уж точно не на него. В конце концов, когда он заговорил снова, его голос обрёл ещё большую неуверенность. Но смущало — нет, по-настоящему нагнетало — совсем не это, а удручающий смысл его слов: — Тем более предназначалась пуля не ей. Умереть должен был я.       Сал едва не подскочил до самого потолка. Какого чёрта Ларри посещали такие мысли!       — Ты придурок! — ну а что ещё ему стоило сказать? Он слишком долго держался, вот и сорвалось с языка без всякого контроля.       — Сал… — вымученно протянул Ларри, выпустив его руки из своих и вместо них комкая рукава своей кофты.       Сал протяжно выдохнул и обнял Ларри, опустив его голову себе на плечо. Одну руку обвёл вокруг его спины, в области лопаток, другую — вокруг головы, мерно поглаживая волосы, в темноте казавшиеся совсем чёрными. Возможно, это был глупый и слишком тривиальный способ утешить, но, если так подумать, то именно с помощью объятий Салу удавалось приходить в себя, когда весь мир вокруг буквально рушился по частям. Так почему же Ларри не заслуживал такого же образа поддержки?       Словно получив долгожданное разрешение, Ларри нетерпеливо прижался к Салу, с силой стискивая его талию и умещая голову в выемке между плечом и подбородком, точно она была создана только лишь ради того, чтобы Ларри клал в неё свою голову. Ларри хватался за него, как утопающий за соломинку, и ничего удивительного в этом не было.       — Ты ни в чём не виноват, с какой стороны ни погляди. — над самым его ухом шептал Сал. — В содеянном виноват разве что сам убийца непосредственно, и брать на себя его грехи — верх глупости, пойми.       — Я не могу, Сал, не могу… — невнятно бормотал Ларри прямо в чужую шею, сжимаясь под заботливыми прикосновениями всё сильнее и сильнее. Салу пришлось с усердием напрячь слух, чтобы разобрать в его речи раздельные слова.       — Что не можешь? — подогревая его неожиданное пожелание вывернуть душу рядом с ним, спросил Сал.       — Принять тот факт, что её больше нет. — Ларри никак не мог сказать «мама», называя её исключительно неопределёнными личными местоимениями. Будто таким образом сохранялась иллюзия того, что слова «её больше нет» касались не Лизы, а какой-то другой женщины, не имеющей к ним никакого отношения.       — О боже…       Не зная, что ещё можно было сказать, Сал уткнулся носом прямо в ларрину макушку.

***

      Ушли спать они только в первом часу. Уснуть сейчас, право, не смог бы никто из них, но Сал настоял на том, чтобы Ларри хотя бы попытался. Смиренный, в этом состоянии особенно ведомый, тот без возмущений улёгся на диван. Но, как оказалось, это было его максимумом. Упорствовать на том, чтобы Ларри полноценно умылся Сал, конечно же, не стал, но мириться с тем, что он не додумался даже укрыться, не собирался. Самостоятельно да поплотнее укутав его в тёплое одеяло, Сал пристроился сбоку и не сводил с него взгляда до тех пор, пока наверняка не убедился в том, что Ларри закрыл глаза и действительно пытался уснуть. Только после всех этих махинаций он позволил себе перевернуться на спину и, по обыкновению, уставиться в потолок.       Сознание у Сала было, что крайне подозрительно, пустым от и до. Он ни о чём не думал, его ничего не беспокоило, но сон, как назло, всё равно не шёл. Возможно, дело было в том, что за весь день он испытал необъятный спектр негативных эмоций, на который потратил весь запас своих жизненных сил, и, что неудивительно, к моменту отхода ко сну окончательно выдохся морально. А это, помимо того, что подчистую очищало разум, так ещё и мешало нормальному сну.       Погрузившись в состоянии сомнамбулы, Сал не заметил, как без дела пролежал довольно-таки внушительный временной промежуток. Осмысление того, где он находится и кто он вообще такой, и здравомыслящее восприятие окружающей действительности вернулось к нему тогда, когда сбоку возникло какое-то шевеление. Поворачивать голову и удовлетворять своё любопытство Сал не стал, почему-то решив притвориться спящим, но вскоре отметил неприятное ощущение пустоты и всё-таки распахнул глаза, оценивая обстановку. Ларри рядом не было, зато какие-то приглушённые шорохи раздавались на кухне.       Логично рассудив, что тот просто отошёл смочить пересушенное горло, так как обострённого слуха коснулось журчание воды из-под крана, Сал вновь уставился куда-то наверх, неосознанно засовывая руку в карман кофты и нащупывая металлический крестик Мэйпл. Он взволнованно ждал возвращения Ларри, чтобы убедиться в том, что тот был в порядке, насколько это вообще было возможно в такое время. Но тот всё не шёл и не шёл, и Сал начал не на шутку беспокоиться. В голову с новой силой ударили на пару часов утерянные навязчивые мысли, к которым вдобавок ко всему примешались неутешительные воспоминания о Мэйпл. Без какого-либо собственного желания на то мысли Сала посетило воспоминание о том, что с собой сделала Мэйпл, не справившись с потерей самого родного во всём мире человека. Всего на секунду он утешил своё беспокойство, вскоре ставшее безудержным, тем, что силой духа Ларри был куда выносливее уже давно покончившей с собой девушки. Но кто знал, что могло взбрести в голову человека, который всю жизнь предпочитал отмалчиваться, когда разговор заходил о том, что происходило у него на душе?       Не медля ни секунды, Сал подорвался с постели и рванул на кухню, ужасно испугавшись своих ничем не подкреплённых надумок, едва не врезавшись в дверной проём. Ларри как ни в чём не бывало стоял у обеденного стола и смотрел на Сала немного испуганно или, правильнее будет сказать, удивлённо. Но была в этой открывшейся Салу картине одна ма-аленькая загвоздка — в руках Ларри держал кухонный нож. Перепуганный донельзя Сал застыл в дверях.       — Что ты делаешь? — кое-как выдавил из себя он.       Ответ, впрочем, прозвучал совершенно спокойно:       — Я проголодался.       И только после этого Сал обратил внимание на то, что стол ничуть не пустовал: на нём лежала разделочная доска с колбасой поверх. С таким облегчением он не выдыхал ещё никогда в жизни.       — Что-то случилось? — справился Ларри, отложив опасный нож на стол.       — Нет. — приложил ладонь к покрывшемуся холодной испариной лбу, словно это в мгновение ока помогло бы умиротворить его разбушевавшуюся фантазию.       — Ты плачешь. — констатировал Ларри.       Сал даже не стал пытаться опровергать его слова, просто молча и с завидной скоростью оказался возле него, в очередной раз стискивая в крепких объятиях. Прижимаясь к широкой груди, Сал всё сильнее смыкал руки за его спиной, мечтая о том, чтобы простоять в этой позе как минимум вечность. Введённому в ступор Ларри оставалось разве что смущённо отвечать на неожиданные объятия, изображающие из себя повторный акт необходимой поддержки.       — Ларри, пообещай, что ничего с собой не сделаешь. — сквозь душащие слёзы потребовал Сал.       Ларри неловко зарылся в его растрёпанные волосы, ощущая нежеланную влагу и на своих щеках в том числе. Это был первый раз, когда он не сдержался и пролил слёзы после того, как окончательно попрощался с мамой в одном из спальных районов Нокфелла. Первый раз в этих стенах, когда его сила духа и вечная оптимистичность, открывающаяся для взглядов со стороны, дала сбой.       — Не волнуйся, не сделаю. — притягивая Сала к себе, проговорил он. — Я же обещал, что никогда тебя не оставлю.

***

      Обратно в постель вернулся только Сал, на слово доверившись Ларри, когда тот сказал ему, что обязательно ляжет, когда почувствует хоть капельку сонливости. Но эта самая сонливость не нагрянула и под утро, потому Ларри так и стоял перед окном на кухне аж до шести утра, пока ему не составил компанию нежданно заявившийся мужчина.       — Не спишь? — непонятливо спросил Тодд, медленно входя на кухню и с некоторой опаской поглядывая на стоящего в сторонке Ларри.       — Не спится.       — Ну да. — отчего-то стыдливо почесал затылок, остановившись прямо напротив Ларри. Их разделял один-единственный круглый стол, казавшийся в это мгновение барьером между двумя стихиями, которым сталкиваться по природе своей было не положено. — Мне тоже. — метнул короткий взгляд в сторону гостиной, где спал Сал, этой ночью наверняка смотрящий по-особенному безжалостный кошмар. — Ты вообще как?       — Хуёво. Но держусь. — выжимая всего себя до остатка, сохраняя трезвость рассудка на самом волоске, но всё же держался. Значит, не соврал.       Тодд кивнул, напрочь позабыв о том, что на кухню пришёл вообще-то выпить воды. Но вид чрезвычайно усталого, вымученного Ларри встрепенул его совесть и оставаться в стороне Тодд больше не мог.       — Не вини себя. — ларрин негромкий, но уверенный голос разрезал повисшую в пространстве тишину внезапно выпущенной из лука стрелой, которая, между прочим, угодила точно в цель — аккурат в грудь Моррисона. — Не делай такой взгляд, я знаю, о чём ты думаешь.       Тодд прижал два пальца к переносице и, недолго думая, резко выпалил, раз уж Ларри сам заговорил об этом:       — Я бы мог никуда её не пускать. Знал же, что идея дерьмовая.       — Не мог бы. — сказал как отрезал. — Ты представить себе не можешь, насколько мама принципиальная. Она бы не позволила тебе что-то ей запрещать. Сечёшь?       Тодд закатил глаза.       — Всё равно я должен хотя бы извиниться. Я понимаю, от моих слов нет никакого толка, но…       — За что ты должен извиняться? — испытывающе выгнул бровь. — Я тебя ни в чём не виню, и ты себя не должен.       Бесчисленное множество звёзд зазывающе сверкало на бескрайнем иссиня-чёрном небе — близился рассвет. Тодд склонил голову и подумал, что, может быть, в ларриных словах была толика правды.

***

      Лёг спать Ларри ближе к восьми утра, причём вовсе не потому, что реально потянуло в сон, а потому что захотелось снова оказаться рядом с Салом. Сжавшись в комок и прижавшись к до сих пор спящему Салу, Ларри, сам не заметив того, уснул.       А проснулся только тогда, когда кто-то в десять утра начал безудержно барабанить в дверь. Честное слово, Ларри бы этот шум не разбудил, но разгневанный Сал возмущался так громко, что ни о каком продолжении совсем уж короткого сна речи идти не могло. С дивана наблюдая за тем, как Сал нехотя двинулся открывать дверь, Ларри только плотнее закутался в одеяло.       — Какая неожиданность. — картинно скривился Сал, увидев на пороге вошедшую первой Эшли, а после и Трэвиса, стоявшего чуть позади неё.       — Ну-у, — довольно стервозно протянула девушка, чем ещё сильнее выбесила Сала. — Мы вообще-то приходили вчера днём, но рыжий…       — Его зовут Тодд. — грозно оборвал её на полуслове Фишер.       — Точно, запамятовала чего-то. Так вот, рыжий развернул нас обратно со словами, будто Ларри вернётся только к вечеру и нам нет смысла его ждать.       — Ну и что? — вызывающе оглядел её с головы до ног.       — Мы пришли к Ларри. — вклинился в перебранку Трэвис, пока та не переросла в неоправданные крики друг на друга, полные антипатии и агрессивности. — Насколько нам известно, вы скоро уезжаете, и нам хотелось бы попрощаться.       — Ясно. — чуть успокоившись, произнёс Сал. — Он сейчас спит.       — Я не сплю! — раздалось излишне бодрое заявление со стороны гостиной.       — Ну вот и чудненько! — обрадовалась Эшли и, сунув куртку в руки Трэвиса, без приглашения прошла внутрь квартиры.       Мужчина же оказался гораздо сдержаннее и благоразумнее: оставив верхнюю одежду на вешалке в прихожей и одарив Сала радушной дружелюбной улыбкой, тот неторопливо двинулся вслед за Кэмпбелл.       Сал проследил за ними с каплей отвращения, но противиться их приходу без предупреждения уж точно не собирался. В конце концов, завтра Ларри вместе с остальными действительно собирался покинуть Нокфелл на неопределённый срок, который вероятнее всего затянулся бы на долгое время. Переезжать было необходимо прямо сейчас, пока не произошло ещё что-то… непредвиденное, — сообщил Тодд, позицию которого разделили все. Медлить было нельзя, как бы тяжело ни было покидать Нокфелл именно сейчас. Однако нужно было собрать все крупицы воли в кулак и не бросать начатое просто потому, что это казалось бессмысленным. Ведь это было не так. Они всё ещё были живы, всё ещё были живы те, кто им дорог. Значит, всё ещё существовало то, за что стоило бороться и не опускать руки.       — Привет. — привычно махнула рукой Эшли, завидев Ларри, но тот, чего она совершенно не ожидала, в качестве приветствия решил её обнять. — Ты чего, придурок? — но, в противовес возмущённой интонации в её голосе, она всё-таки ответила на объятия, пусть и находясь при этом в некотором смущении.       — Ларри, ты, случаем, не приболел? — сбоку возник Трэвис, прикладывая руку к ларриному лбу, как будто бы на полном серьёзе проверяя его температуру. Но в следующую секунду Ларри переместился с Эшли на него, обрывая попытку свериться с температурой. — Ты уверен, что у тебя всё хорошо? Я думал, объятия будут в конце. — сдавленно промямлил он.       — Я так рад вас видеть! — выказал Ларри искреннюю, совершенно неподдельную радость.       — Всё хорошо? — всё-таки поспешил осведомиться Трэвис.       — Нихуя не хорошо! — весело отозвался Ларри, отстранившись от Трэвиса на расстоянии вытянутых рук.       Эшли и Трэвис переглянулись, перебрасываясь какими-то своими опасениями на этот счёт. Не сойдясь во мнениях, передаваемых одними лишь взглядами, они твёрдо решили допытаться до причины такого его необычного и настораживающего поведения.       — Что произошло, Ларри? — снимая его руки со своих надплечий, задал прямой вопрос Фелпс.       Но догадливость Эшли оказалась просто молниеносной и с удивительной точностью попадающей в точку, потому что, не дожидаясь его ответа, она озвучила «смелое» предложение. Смелое в кавычках, потому что в одно мгновение ею с ног до головы овладел липкий страх, покрывший всё тело мерзкой фантомной плёнкой. Дойти до этой мысли без посторонних подсказок было совсем не сложно, наоборот, ведь Лиза всегда выходила встречать их в прихожую даже тогда, когда сама находилась в другой части квартиры и была несказанно занята.       — А где Лиза? — Эшли сделала шаг навстречу Ларри, обхватывая его запястье своими крепкими пальцами.       Заметно дрогнув, ларрины губы растянулись в ломанную грустную улыбку, присущую разве что невыразимо сломленным людям. Всё стало ясно и без слов.       — Ёб твою… — с ужасом прошептала Эшли, прижимая свободную ладонь ко рту, словно тем самым стараясь удержать поток ругательств, вырывающихся наружу. — Этого не может быть! Я, блять, не верю! Она не могла…       Трэвис, правда, изо всех сил пытался сохранить холодную голову, но даже ему не удалось сделать этого. Они были знакомы столько лет, Лиза заменила им обоим родных матерей, которой у Эшли попросту не было и которой трусливо опасался Трэвис. Она стала для них верной подругой, опытной советчицей и отличной поддержкой даже в самых сложных и, казалось бы, безвыходных ситуациях. А сейчас… сейчас они узнали неутешительную новость о её смерти. О смерти матери лучшего друга, о смерти прекрасной женщины, сохранявшей внутренний позитив и остававшейся верной себе, несмотря на любые обстоятельства. И как после этого, скажите на милость, прикажите им держать себя в руках?!       Прижимая к нижней части лица ладонь, дабы снизить звук издаваемых ею всхлипов, Эшли разрыдалась, не в силах отвести от Ларри наполненного слезами взгляда. Она сама бы никогда не подумала, что способна на подобное проявление чувств: без ругани и криков, просто молча плача и не веря в то, что такое вообще могло произойти с настолько светлым человеком. С самым, мать твою, добродушным и милосердным человеком, которого ей только довелось знать! Это было как минимум несправедливо, а как максимум — жестоко и бесчеловечно.       Ларри же опять обнял Трэвиса, внешний вид которого так и кричал о том, что он был глубоко поражён, что верить в это ему ни капельки не хотелось, что он желал перевести всё это в шутку, но знал — отвратительно хорошо знал! — что Ларри над таким шутить не стал бы даже на эшафоте. Обнял его Ларри больше не для себя, а для него, чтобы позволить ему переварить накатившую волной из битого стекла информацию, скрывшись от чужих взглядов. Всю жизнь Трэвис мечтал застать смерть своих недородителей, которая по вселенским законам справедливости должна была стать главным мучением в их жизнях, но никогда не задумывался над тем, что однажды будет лить слёзы над женщиной, с которой его не связывали ни кровные узы, ни совместный быт. Однако их связывало нечто большее. И это не значило, что после смерти этой чудесной женщины их связь оборвалась. Наоборот, именно благодаря ей сейчас Трэвис ощутил, как больно кольнуло в самое сердце осознание, что они не успели банально попрощаться. Приди они вчера всего на пару часов раньше, возможно, всё сложилось бы иначе… Совершенно иначе.

***

      Завтра Рождество. Завтра всех ждал тяжёлый день.