Послушные тела

Я покидаю тебя, гора Самгаксан. Увидимся, когда я вернусь, Хан Кан Су.

Я оставляю горы и реки родного края,

Но нынешний век настолько запутанный и так подозрителен,

Что я не знаю, смогу ли вернуться.

Ким Сан Хон

      — Говорят, дело было так: кронпринц устроил полковнику сцену ревности, а тот взял его — и придушил! — бурно размахивая руками, рассказывал один из мужиков своим товарищам.       Те сидели за столом, уставленным алкоголем и немногими закусками. Вечер был в самом разгаре, хоть солнце уже давно склонилось к горизонту, а время близилось к полуночи.       — Только непонятно, отчего ж король его, полковника-то, в живых оставил, ещё и повысил! — возразил его собеседник.       — Да, король-то не дурак! — третий, крикнув это, после в опаске оглянулся.       Тут-то их с Мином взгляды и встретились.       Юнги сдвинул вверх полы широкой шляпы костяшками руки, чуть приоткрывая своё лицо. На него обратили внимание остальные двое, а после — и другие, немногочисленные в этот поздний час, посетители таверны.       Очевидно, и в Ханяне не каждый знал его в лицо, а пьяницы, да в этой глуши — и подавно. Но разговоры разом затихли.       Непростого человека в Мине выдавали одежды. Он не носил алых рукавов и шляпы со свисающим с неё пером, но был весь в чёрном, в треугольной шляпе из тёмного бамбука, а ткани его одеяния были добротными. И, что самое главное — он носил с собой меч.       — Ты чего плетёшь, тут этот — из королевской охраны, — третий из пьянчуг затряс своего партнёра, взяв его за плечо, и кинул короткий взгляд в сторону Мина.       — Да какая охрана в этой глуши? — бурно возмутился тот, очевидно, будучи уже совсем не трезвым, чтобы отсеивать то, что должно быть сказано, и чему лучше не слетать с уст.       — Заткнись, беду навлечёшь! Они щас по всей стране рыщут!       — За злонамеренное распускание слухов о королевской власти предыдущим кронпринцем Ли Хэ назначено жёсткое наказание, — Юнги заговорил ровным, спокойным тоном и не повышая голоса. Но так, чтобы те, кому предназначалась эта речь, его услышали. — Вижу, вы не служите в войсках и не имеете благородного происхождения, — он смерил пьяниц взглядом, сквозящим холодом, а после продолжил: — По закону вам или вашему господину грозит конфискация зерна или телесные наказания на усмотрение сельского стражника. Но я упрощу дело.       Мин поднялся с деревянных досок террасы так легко, будто и не было в нём полбутылки соджу, и развернулся всем корпусом к столику пьяниц, посмевших открыть свои грязные рты. Хладнокровие, с которым он выслушал чутким слухом военного все эти беспричинные, грязные сплетни о себе и Чимине, удивило его самого. Единственное, что Мин Юнги понимал сейчас — этих людей необходимо проучить немедленно. Опустить ненужные разбирательства с сельскими и провинциальными властями.       — Никому не позволено очернять память кронпринца, — сказал он напоследок, прежде чем выверенным движением выхватить хвандо из ножен, взявшись за кожаную рукоять.       В следующую секунду раздались истошные крики жертв. Им вторили громкие вздохи посетителей и визг женщины, носившей еду и выпивку. Несколько взмахов меча привели свой жестокий приговор.       Бросив взгляд на двух тяжелораненых и одного перепуганного добела, того, кто был благоразумнее других, Юнги натянул свою соломенную шляпу пониже. Он показал трясущейся от страха хозяйке заведения деревянную дощечку со своим полковническим постом, как бы указал на шеврон в двадцатом веке. Дощечка эта открывала все двери и затыкала всем рты.       После Мин ушёл, не забыв оставить несколько чжохва за сытный ужин и хороший соджу. В трясущиеся руки женщины он вложил и серебро — за причинённые неудобства. Благо посетителей, чьё внимание он к себе привлёк, в этот час было немного, и те сразу после происшествия высыпали на выход.       Его конь ждал на привязи у входа, сытый, напившийся, и даже отложивший добрую кучу дерьма. Юнги был готов продолжить свой путь. Было не время спать, тем более, что о хорошем сне Мин теперь мог только вспоминать. С тех пор как его не стало, полковник Мин Юнги потерял покой и приобрёл страсть крови того, кто, как он думал, приложил руку к его великому горю.       Он отставал от выстроенного самим собой графика. Следы того, кого он искал по всей стране, путались. Стало непонятно, что делать, ещё когда в монастыре в Хванхэдо монахи сказали, что Ким Сокджин ушёл ни с чем, как и Юнги, когда два года назад пытался вернуться в будущее. Этот мерзавец умудрялся давать произвольные концерты по Чосону, будто намеренно оставлял за собой след, по которому должен был двигаться Юнги. Эта была любимая игра артиста, но пока Мин в ней проигрывал, не сумев просчитать его шаги наперёд.       Он уже потратил колоссальные деньги на это преследование, щедро платя за любую информацию — столько, сколько не могло позволить себе государство. Нанял лучших людей, которых смог найти, и платил им сверх приличий, но всё ещё не мог объяснить, рассказать им, что поиски, возможно, ни к чему не приведут. Что след оборвётся, и найти Ким Сокджина возможно будет только через сотни лет вперёд… Юнги был готов запрыгнуть в кроличью нору лично.       Очевидно, что деньги и связи были и у Ким Сокджина, и он умело выстраивал их последние годы, в отличие от Мина.       Юнги не мог отдать сыновний долг, пока были живы его враги, и не мог вернуться к обыденной жизни, когда больше не было его. Всё, чем он жил в последнее время — была месть. И Мин был ей благодарен за то, что она давала ему силы.

***

      Два месяца назад.       — Капитан, — позвал его тюремный надзиратель. — Поешьте.       Юнги лежал, отвернувшись лицом к стене. Он думал о разном: хорошем и плохом. Иногда ему почти как монаху удавалось очистить голову от любой тени мысли, и просто существовать в пространстве. Но не молитва занимала его, а ветер, свободно гуляющий в душе, по выжженной пустоши, оставшейся от того, что составляло его внутреннее «я». Это было тяжело — и его вновь относило к жутким картинам, не давая и шанса на то, чтобы вспомнить о беззаботных деньках рядом с одним человеком.       Всё его существо противилось мысли о том, что Чимина больше нет. Мысли, которую до него донёс король в этот день вместе с ультиматумом: Юнги или предаст королеву Мин и ступит на путь мести, или умрёт.       Мин вдохнул через рот, глотая сырой воздух камеры, и спросил надзирателя:       — Кронпринца… больше нет?       Зачем он это спрашивал? Часть его всё ещё верила в то, что слова короля были ложью. Разум понимал простую истину за словами Тхэджона: «Нет больше кронпринца», а верить в неё отказывался.       — Нет. Капитан, — после долгой паузы ответил мужчина.       Юнги впервые осознал, что по-настоящему лишился дома. Чимин не просто был его любовью. Он был ещё и домом. До сих пор Юнги было куда возвращаться. Даже если они с Чимином находились в разлуке, Мин дал негласное обещание приглядывать за младшим. Затем они соединились вновь — Юнги мог чувствовать тепло чужого дыхания на губах и наслаждаться безмолвием чувственной любви. Но, со смертью Чимина, теперь и этого у него не будет. Ничего не будет, кроме боли и воспоминаний. Юнги не раз ощущал одиночество, но впервые понял, что действительно остался совершенно один.       — Оставь еду в клетке.       — Вы хотите с кем-то увидеться? Мне что-то передать?       Юнги приподнялся на подстилке и развернулся к мужчине лицом, спрашивая:       — Когда произойдёт церемония прощания? Я точно не могу увидеть тело?       — Нет, капитан, никак нельзя. Простите… — с полным вины видом ответил надзиратель. — К тюрьме приставили дополнительную охрану.       — Что, кто-то всё же думает, что я — убийца? — со злобной усмешкой спросил Мин, припомнив слова короля о том, что к этому могла быть причастна королева. Тот знал, что это был не Мин Юнги, и, тем не менее, усилил охрану, лишил его нормальной пищи, таким образом, оказывая дополнительное давление.       Мужчина ему не ответил. На его лице держалось выражение жалости, которое хотелось стереть выверенным ударом кулака. Чтобы не совершить греха, Юнги отослал надзирателя и взялся за баланду. Поступление хорошей пищи из дворца ему отрезали ещё вчера.       Прожевав комок риса, он с трудом его проглотил. Еда была неплоха, если припомнить, какой она была до того, как Юнги потерял всякое чувство вкуса. В южнокорейской армии кормили в сто крат хуже, если вообще было чем. Но сейчас и кусок в горло не лез. Он молча отставил поднос с мисками и взял воду в кожаной фляге.       У него был день, чтобы решить, как поступить, но всё, о чём мог думать Юнги — так это о том, как много не успел сделать и сказать. А ещё, насколько бы многое переменил в своём покаянном любовном письме Чимину. Младший успел его прочитать? Он приходил в себя или так и не увидел света?       Юнги был сломлен, ему не хотелось жить дальше. Ему не представлялось, как.       Слёзы вновь покатились по лицу, едва успев высохнуть. Но вместе с ошеломительным горем, к нему пришло нестерпимое желание крови того, кто приложил руку к смерти Пака. Каждого.       Мин сжал твёрдую флягу, сдавливая её стенки. Он хотел бы точно так же задушить руками каждого, кто стоял как вкопанный, глядя на то, как Чимин сотрясался от судорог на королевском пиру. Любого, кто не сделал достаточно, чтобы его спасти. Врача, служанку с чаркой воды, не поданной вовремя, пока Чимин восставал из забытья и молил сухими губами о помощи. Юнги ненавидел себя, что в этот возможный момент он торчал тут вместо того, чтобы искать лучших врачей в стране, чтобы не бежать за чёртовым американским эскадроном воздушно-морской спасательной службы за необходимыми лекарствами в 1953-й, не доставать Нембутал и банальный сорбент.       И, конечно, Мин страждал прикончить заказчика, исполнителя этого преступления.       Королеву, если это она.       Но прежде всего — жену Намджуна. Придворная дама Хун… Юнги устроит ей адское пламя. Закрывая глаза, Юнги видел, как голыми руками рвёт на части тело этой двуличной барышни, стирает её накрашенную лукавую улыбку с выбеленного лица. Их единственный разговор теперь прогонялся у Юнги в голове как заевшая пластинка в патефоне.       — Ким Сокджин, — прошипел Юнги и ударил рукой о клетку, что отозвалась грохотом. — Я должен увидеть Ким Сокджина. Это он. Это точно он! — рявкнул Юнги не своим голосом, обращаясь к надсмотрщику, который должен был оставаться на входе вместе с другой охраной.       В этот момент его словно осенило. Ведь это Ким указал ему пальцем на убийцу, а значит — всё знал!       Ничего не понимающий, судя по его виду, надзиратель подбежал к клетке и замер с ключами в руках.       — Отправь за ним и сделай так, чтобы до сведения короля дошло, что я готов пойти на сделку.       Необдуманное решение о сделке? Нет, не первый день в тюрьме, не первый в навязанном заговоре и в вынужденной оппозиции. У Юнги было всё время мира, чтобы подумать, и совсем немного — чтобы успеть отомстить. Сокджин заслужил быть выпотрошенным заживо, даже если в смерти Чимина он не сыграл никакой роли. Но Юнги был уверен — сыграл.       Условием выхода Юнги из тюрьмы и снятия всех обвинений был отказ от связей с Её Величеством и выступление против её партии, но кого король хотел обвинить в смерти Хэ, Мин так и не понял. У Юнги был сговор с королевой, но всё потеряло смысл в ту же минуту, как Чимин издал последний вздох. Королева, как ему сказал король, была замешана в его смерти. Были ли у него веские основания так полагать? Неизвестно. Знал ли король, что придворная Дама Хун могла подать яд или пиалу отравил кто-то до неё? Знал ли он о том, что Ким Сокджин был в курсе всего, что тот мог приложить свою руку к успешному покушению, будучи связующим звеном между королевой и отравительницей? И какая роль была отведена Ким Намджуну? Что делал сейчас этот мерзавец? Предстояло выяснить.       Юнги и без помощи короля бы пришёл к этой простой мысли о роли своей сестры в убийстве кронпринца. Она сказала и сделала достаточно для этого.       Дворянские роды были не рады реформам кронпринца Хэ. Теперь, с его смертью, они смогут выдохнуть с облегчением. Ли До получит роль наследного принца, и в королевстве наступит относительный мир. По истории, Тхэджон должен отречься, а Ли До, племянник Юнги, — взойти на трон. Вероятно, так оно и будет, и, как и думал Юнги, история восстанавливала свой естественный ход.       Король не допустит возвышения семьи Мин, а До — их полного гонения. Только партия королевы, если после чисток что-то от неё останется, будет, как всегда, продвигать в Совете свои решения, а военные, благодаря Юнги, успокоятся. Но также все игроки, включая дворянство, могли ждать репрессий в ответ на покушение, и это был вполне вероятный исход. Король не упустит возможности разбить партию королевы Мин. И его оружием станет её брат, сам Мин Юнги.       Юнги понимал, что ему дорога в королевскую охранку. Будучи служителем во дворце, он защищал короля, но теперь станет самым жалким из всех псов государевых. В обмен на жизнь он будет мстить тем, кто причинил Чимину боль. Король же был отдельной фигурой в этом длинном списке: Мин хотел бы проучить и его, если по-честному.       Но политика и уговор стали теперь путём, по которому необходимо было отправиться.       — Изложи своё решение перед королëм в письме, — Чонгук протянул ему бумагу, футляр с кистью, камень и брусок туши.       Генерал пришёл к нему на следующий день. В грубой одежде из желтоватого конопляного полотна, что служила траурной и была обязательной для всех служителей дворца. Напомнив Юнги о том, что Смерть прошлась по дворцу и забрала не простого члена королевской семьи, не их родственника, а часть его собственной души.       Юнги взял принадлежности из рук Чонгука, но не спешил разрывать прикосновение. Ладонь Чонгука легла на его пальцы и слегка их сжала.       — Мин, слушай… — начал было Чонгук, очевидно, не зная, как подступиться к разговору о Чимине.       — Я рад тебя видеть, — ответил Юнги, не давая Чонгуку возможности сделать это.       — Ты в порядке?       Юнги медленно прикрыл глаза и забрал бумагу с пишущими принадлежностями. Очевидно, что он был не в порядке.       — Ты видел его? — готовя раствор туши на камне, как будто бы с равнодушием в голосе спросил Мин.       — Нет… Я его не видел.       Юнги нахмурился и подозрительно посмотрел на Чонгука.       — Лейтенант Юн видел, — пришлось в ответ от Чона. — Есть ещё кое-что, о чём я должен тебе сказать… Сегодня утром тело забрали.       С немым «что» Юнги уставился на генерала Чона. «Тело»… Он не тело! И как же вмиг стало вновь горько, тоскливо, невыносимо одиноко. Как, куда, зачем… Знал он, конечно, зачем, но не ожидал, что наступит это столь скоро, и шанса увидеть Чимина ему больше не представится. Юнги показалось, что глаза его увлажнились. Так ли это было? За ночь, полную мучений, он выплакал достаточно.       — Его похоронят в семейной гробнице в Кэгёне рядом с отцом, Его Величеством королём Чонджоном… В Хурыне, — ответил Чон.       Юнги громко выругался, отбросил своё дело и подлетел вплотную к решёткам. Он вцепился в их дерево обеими руками и, нервно облизнув губы, возвёл взгляд, полный мольбы, на Чонгука.       — Я должен его увидеть! — понимая, что теперь это невозможно, взмолился он.       Чонгук издал тяжёлый вздох и помотал головой из стороны в сторону.       Юнги, казалось, не держал решётки, он на них беспомощно повис. И их хотелось переломить пополам, отшвырнуть от себя, устроить погром в камере — такой гнев охватил его, что он сам себя испугался. Интересно, так чувствовал себя Чимин в моменты зашкаливающей, неконтролируемой злобы?..       — Я хотел состариться с ним… Я хотел мочить с ним ноги в ручье, пить вино по вечерам. Вино, которое мы бы могли приготовить вместе, потому что даже я знаю рецепт, а он совсем не приспособлен к обыденной жизни. Я хотел, чтобы он носил мои украшения, да даже пускай бы и молился за мою бабушку, чьё кольцо я ему отдал… Мы наблюдали цветение вишни в том году вместе и верили, что и в следующем году будем гулять среди деревьев, держась за руки. Но этого не случилось, и никогда теперь не случится. Я бы столько рассказал ему о будущем. Я бы рассказал ему, что рассказал тебе о чжурчжэнях и династии Цин, о моей любимой музыке, которую можно носить из дома в дом на одной пластинке, о несчастии, которое случится с Чосоном в моём детстве. Я бы смотрел, как он рисует, как нянчится со своей кошкой словно с ребёнком… Смотрел, как он читает, как зевает, если его чтение — скучное. Потом бы отвлекал, чтобы он не грустил. Я бы построил ему целый театр, чтобы он мог удовлетворить своё желание в признании публикой своих талантов, и открыл бы первый в мире музей для его рисунков, чтобы он выставлялся как да Винчи в Париже. Я хочу поцеловать его хотя бы в последний раз. Я так его люблю, Чонгук. Но пока мы были вместе, нас занимали ссоры из-за политики, а потом он поселился во дворце и стал кронпринцем… И даже так… Я готов был просто смотреть на него, а потом он протянул мне свою руку и дал к себе прикоснуться… А я не сделал ничего, чтобы спасти нашу любовь… Я хочу умереть со вкусом его губ на своих, но…       Юнги напряг всё тело, с усилием стиснул зубы и посмотрел на балки под потолком, чтобы не дать слезам брызнуть из глаз, но стало поздно, и они покатились по его щекам.       Чонгук крепко сжал его руку, но молчал, долго, глядя себе под ноги, и Юнги слышал его дыхание вместе со стуком своего сердца, разошедшегося не на шутку во время и после его речи, откровенной, насколько он от себя не ожидал.       Хотя очень хотелось расплакаться сейчас. Возможно, обняться с Чонгуком и намочить его плечо, облечённое в белое, своими слезами. Но они находились по разные стороны клетки, а давать себе волю и раскисать не хотелось. У Мин Юнги отныне была цель, и над ней нужно работать.       — Ким Намджуна не стало этой ночью. Его нашли повешенным, — прерывая гнетущую тишину, сообщил Чонгук спустя долгие минуты, в течение которых Мин глотал слёзы и не давал им пролиться. Ни одной.       Юнги ошеломлённо посмотрел на генерала, открыв рот. После освобождения, первым делом он намеревался наведаться к Ким Намджуну, так как Сокджин наверняка уже был в бегах. А так, получалось, что первый человек из его смертельного списка был мёртв?       — Что? — спросил Юнги, словно оглушённый сказанным. — Значит, это правда он… Он отравил… Убил…       Чонгук опустил голову, и отошёл к противоположной стене, растекаясь по ней с запрокинутой головой. Он был задумчив, глядел куда-то вверх, сложа руки на груди.       Мин уставился невидящим взглядом впереди себя. Что-то ускользало прямо у него из-под носа. Это означало лишь то, что всё, о чём сказал Ким Сокджин — была чистая правда или замысловатая уловка.       — Чёрт… Сука… Блядский Иисус…       — Кто?       Юнги отшатнулся от решёток и не удержался — пнул оставленные на полу письменные принадлежности, разнося грохот по камере. Он принялся расхаживать по клетке, усиленно думая.       — Убили? — резко повернув к Чонгуку голову, спросил Мин.       — Повесился, — повторил Чонгук. — При чём тут Ким Намджун? Не мог же он устроить это покушение…       — Его жена отравила Чимина, — серьёзно посмотрев в глаза Чону, ответил всё ещё не отошедший от шока Юнги, совсем позабыв о достойном кронпринца упоминании. — Он был в курсе, если не сам заказал это убийство.       Чонгук смотрел на него как на безумца. Наверное, так оно и было — Юнги уже не видел, где правда, где его домыслы, а где — жестокая ложь короля. Он приблизился к решётке и протянул руку к Чонгуку. Генерал оттолкнулся спиной от стены и крепко сжал его руку, давая Юнги столь необходимое прикосновение к другому человеческому существу, близкому, коих у Юнги почти не осталось. Человеку, которому он надеялся, что мог доверять.       — Это месть за министра Кима? Ты знал, что Его высочество убил министра Ким Намчхоля?       — Да, — кивнул Юнги, не видя смысла это скрывать. — Из мести или из каких других побуждений, но Ким Намджун убил своего брата…       — Что заставляет тебя так думать?       — Ким Сокджин позавчера любезно мне рассказал о том, что придворная дама в услужении Её величества могла исполнить приказ и отравить его. Это очевидно, что Ким Намджун с Сокджином вступили в сговор против Чимина, — Юнги оговорился, назвав прошлое имя, и даже не сразу это заметил, но исправляться не стал. — Артист сам мне в этом признался. А королева была заказчиком… Ты знаешь, где он?       — Нет. Его наверняка нет в городе. Если ты за ним послал и, если он никуда не бежал, его приведут. Капитан Мин, — серьёзно посмотрев на него, позвал Чонгук, заставляя обратить внимание на себя и на то, что будет сказано далее: — Не увлекайся теориями. Ким Сокджин мог наплести всё, что угодно. Ты сейчас…. можешь быть склонен впадать в разные думы, но не позволяй себя одурачить. Это же просто… странно.       — Этот урод давно хотел сбежать, — Юнги оскалился, проигнорировав слова Чонгука.       Генерал глубоко вздохнул. Между ними вновь повисла долгая пауза, в течение которой Чонгук, казалось, что-то усиленно обдумывал, ну а Юнги действительно размышлял. Много: о Намджуне, Сокджине, королеве, Хун и Чимине.       — Не у одного тебя подозрения в причастности Ким Сокджина, — наконец, прервал тишину генерал. — Где он мог скрыться?       Юнги взбросил голову, посмотрев на Чона, а после, когда до него дошёл смысл вопроса, заливисто рассмеялся, хлопнув руками по решёткам.       — В будущем!       — Ты говорил, что туда нельзя просто так попасть, — возразил Чонгук, привнося зерно разума в их беседу. Юнги ещё никогда не видел генерала Чона настолько запутавшимся и по-мрачному задумчивым.       — Он знает ритуалы, знает больше меня, — процедил Юнги. — В случае с Ким Намджуном… Кто-то заметает следы… Это может быть Ким Сокджин. Или сама…       «Королева», — подумал Мин и искоса глянул на Чонгука. Генерал не стал ему на это отвечать, а только наградил тяжёлым, но и сочувствующим взглядом.       Думая о смерти Ким Намджуна, Юнги вспоминал, чем окончилась их последняя встреча. Это был весьма неприятный разговор, полный упрёков. Ким пытался его застыдить за их с Чимином связь, называл её неправильной, грязной… Тем не менее Мин испытывал жалость. Ему казалось, что в Ким Намджуне были зачатки хорошего. Он, в конце концов, был Чимину старшим братом, заботился о нём, оберегал… А после пошёл по пути, который для него избрал покойный министр финансов Ким. Мин не знал, что и думать. Вместе с тем он испытывал злобу от того, что не сможет убить его собственными руками в случае, а это скорее всего было так, если Намджун приложил руку к смерти наследного принца. Странные чувства бушевали в душе Юнги в тот момент, но явственнее всех проступала тоска по младшему. Его Чимину…

***

      Чонгук никогда не был близок с Чимином или Хэ, когда тот вошёл во дворец, а после и стал кронпринцем. Но и не имел ничего против него. Даже законы, которые писал Хэ, не касались Чонгука, лишённого политических амбиций. Ему бы чтобы охрана была всегда верна власти, а у воина всегда был рис в чаше.       Но кронпринц был глубоко любим Юнги, а значит, и Чонгук мог горевать по самому дорогому человеку, который был у Мина, его некровного брата. Не держать вынужденный национальный траур, а именно, что по-человечески скорбеть. Чонгук искренне сопереживал Юнги. Когда Чонгук увидел Мина в клетке после смерти кронпринца, а вернее то, что от него осталось, он был поражён. Это была просто человеческая оболочка с потухшими глазами, ничего не осталось внутри, что бы напоминало о силе и духе Юнги. Капитан был разбит и уничтожен, а отголосок здравого разума внутри него строил планы и грезил о мести. На долю Юнги в последнее время выпало столько испытаний, что Чонгук не мог не сочувствовать даже своим огрубевшим, но потихоньку распускающимся, как лотос на живительной воде, сердцем.       И генерала охватывал леденящий ужас, когда он думал о том, что мог потерять Тэхёна.       Чувство мести, ненависти к заклятому врагу — сказал как-то Чонгуку отец — обратная сторона любви. Вряд ли Чон Мучжону было что-то ведомо о настоящей любви: ни мужчин, ни женщин сердца он не имел, разве что были редкие шлюхи, покидающие дом под покровом ночи. Чонгука, если и любил, то только своей извращённой отцовской любовью на грани жестокости.       И, тем не менее, видя Юнги, Чонгуку казалось, что чувство мести — любви равное по силе, и расцветает только в сердцах мертвецов, не физических, а душевных. И Мин Юнги стал таковым.       В тот день деревянные носилки, великолепно украшенные резными и разукрашенными фигурками из дерева, отправились в путь из Ханяна в Кэгён. Процессия сопровождала завёрнутое в несколько слоёв савана и положенное в гроб тело Ли Хэ. Народу было объявлено, что скончался наследный принц скоропостижно, от болезни, а не отравы, как оно было на самом деле, но во дворце все всё знали, а значит, и за пределами врат скоро станет известно о лжи монарха. Но король был упрям и заявлял, что правда будет такой, какой они её назначат. Охраной тела и служащих, которые обеспечивали церемониал, занимались подчинённые. Ожидались провокации от одичавшей, оголодавшей челяди, что у Чона заведомо вызывало огромную боль за кронпринца и за его память, которую так легко могли оплевать. Вопреки обычаю, церемония не была пышной, а протекала второпях, скромнее, порой, чем у знатных горожан. Это можно было объяснить настороженным — мягко говоря — отношением и чиновников, и дворян, и простого люда к Его Высочеству. И, по-видимому, его недолгим сиянием на небосклоне власти.       Чонгук остался подле короля, который не стал покидать дворец ради такого далёкого путешествия в бывшую столицу. В свой последний путь Чимин отправился совсем один.       Чон вернулся в королевские палаты сразу как покинул клетку Юнги.       Его Величество пожелал отправиться в дворцовое святилище, чтобы почтить память наследного принца. На нём были алые одеяния с вышивками, пока весь дворец, включая генерала Чона, был облачён в белое. Таков был порядок. Чонгук чужеродно чувствовал себя в белом, хотя теперь, среди тысяч других «горюющих», мог раствориться, слиться с ними в одно светлое пятно.       Спрятанная от лишних глаз, аскетичная и небольшая постройка позволяла высоким обитателям дворца переживать свой траур наедине в диалоге с Небесами и самим усопшим. Двери были раскрыты, делая поминальную постройку среди парка воздушной: небольшая крыша с изогнутыми скатами будто парила среди зелени над скромным алтарём с подношениями.       Там, подогнув под себя ноги и сидя на подушке, Тхэджон долго молчал над зажжёнными благовониями.       — Брат мой… — неожиданно заговорил король, делая охранявшего его безопасность Чонгука, который остался стоять у порога, невольным слушателем своего монолога. — Я хотел, чтобы твой сын получил то, что по праву принадлежало тебе. Мне так жаль… что всё случилось таким образом. Ты не должен был погибнуть. Порой я так злюсь на тебя, что ты оставил меня. Я не всегда был справедлив с Хэ… Но вчера, перед тем, как отойти ко сну, я вдруг понял, что злился на тебя, а не на него, и видел в нём только продолжение тебя. Несчастный юноша… Всё пошло прахом. Видать, я вынужден нести свой крест всю жизнь. Ещё одна несчастная душа… Видит Небесный Владыка, не хотел я для него такой судьбы, не хотел становиться причиной ещё одного человеческого несчастья. Но я обязан был уберечь, сохранить. Надеюсь, ты простишь меня, Гва.       Чонгук научился не слушать. Как и самый последний страж во дворце, он сливался с обстановкой и делался незаметным. Привычным к постоянному нахождению среди слуг, придворных и охраны, королю и другим царственным особам было легко воспринимать их как мебель или куст. Оттого, вероятно, король и пустился в самые личные размышления вслух без оглядки на постороннего.       Чонгук медленно прикрыл глаза. Хоть он и не прислушивался, но слова исповеди короля, его мерный, тихий, каким он бывал редко, голос, словно протекали сквозь него, дополняясь пением птиц в чаще. Они не могли не озадачить. Тхэджон редко заговаривал перед алтарём, когда приходил сюда, а если и говорил, то ограничивался словами «прости» и «покойся». И всё же, теперь его величество обращался к своему брату. Не к Хэ… А может, с тем он уже успел поговорить в мыслях.       В любом случае это было не дело Чонгука. И король больше не стал ничего рассказывать мертвецам, а обернулся к генералу и спросил:       — Ты был у Мин Юнги? Он согласен?       Внезапный вопрос Его Величества выдернул Чонгука из мыслей. В нём не было пристрастия, скорее, у Чона хотели уточнить факты.       — Да, Ваше Величество.       — Пора заняться делами земными… Да, генерал Чон? Мы остаёмся здесь.       — Да, Ваше Величество, — ответил Чон без колебаний, но внутри, испытав некоторую растерянность и от того, что ему пришлось услышать ранее, и от того, как король обращался к нему, словно ища поддержки.       Его Величество поднялся с колен. Не оборачиваясь, покинул алтарную постройку и пошёл с Чонгуком по направлению к палатам через рощу молодых клёнов и сосен.       — Вы, должно быть, утомились после всего этого, — отметил Чонгук его вид и поведение.       — Государственные дела всё более и более меня утомляют, — признался тот. — Возраст уже не тот… Генерал, я всю жизнь провёл в борьбе и гонке. И твою судьбу простой не назовёшь, но ты так молод, и силы у тебя сейчас другие, не то, что у меня. У тебя вся жизнь впереди.       Чонгук обогнул короля и пошёл подле него, держа руку на мече. Он всегда был начеку, но в связи с отравлением кронпринца контроль за безопасностью короля должен был быть сильнее. Он не стал ничего отвечать.       — Впереди много бед и несчастий. Но и много хорошего. Это — жизнь. Кронпринцу не довелось дожить до седин… — король начал жевать, явно думая при этом, как закончить свою речь. Но он не закончил, вместо этого сменив вектор своей мысли, возвращаясь к началу: — Так устал. Но я раздумываю кое о чём, генерал, и ты станешь первым, кому я об этом скажу, потому что я тебе доверяю.       Они остановились в парке средь деревьев, которые хорошо пропускали свет. Где-то недалеко был пруд — пахло водой, точнее, тиной, запахом таким характерным. Птицы пели, как и ранее — был погожий день. Благо, без духоты поздней весны, а с лёгким ветерком, который иногда играл на шумной листве.       — Да, Ваше Величество, — собранно ответил Чонгук, хотя его и поразила внезапная откровенность правителя.       — Чиновники уже задумывают направить мне петицию… чтобы я назначил нового кронпринца. Это очевидно, — он хмыкнул. — Но я подумываю сразу передать трон До и отречься.       Чонгук не выдал своего удивления и внимательно слушал короля, тем более, что тот продолжил говорить.       — …Чтобы он правил, и учился править при моей жизни. Я пытался сделать подобное с кронпринцем Хэ, когда позволил ему распоряжаться внутренними делами Дворца, но нажил себе ещё больше врагов. Доён будет более… благосклонно встречен элитами и народом, и в нём я не сомневаюсь, — король тяжело вздохнул. — Но я боюсь того, что может случиться с ним после моей смерти. Его жена — из семьи Шим, не связанной с Минами никакими делами, что есть и благо, и проклятие. Его будут разрывать на части, как разрывали меня… Может, стоит сразу их «приструнить»? Её отец рвётся на пост Левого советника, — задумчиво проговорил он, а затем глянул на Чонгука и продолжил рассказ: — Но делам королевы Мин пора положить конец, и Мин Юнги станет решением этой многолетней проблемы. Уж не знаю, сколько мне отведено… Но я думаю, что и с моей усталостью, и с юношеской энергией Доёна, мы сможем сделать так, чтобы мир, который выстраивал мой отец, вновь восторжествовал на этой земле.       Чонгук не знал, требовалось ли от него ответа, или нужно, как и всегда оставаться безмолвным слушателем. В конце концов, он не политик и не советник, а скромный страж, гарант невредимости короля, а о его душе и мыслях заботились совсем другие люди. Но отчего-то говорить «как Вам угодно» не хотелось, и, на самом деле, в редкие моменты Чонгук и ранее говорил подобное тому, что он сказал и теперь:       — Я думаю, вы избрали вернейший и лучший из возможных вариантов для страны, Ваше Величество. Все верят в Его Высочество.       Генерал помнил и о том, что говорил ему Мин о третьем принце, как чётко капитан сумел назвать его будущее имя, под которым того будет знать страна и история. Такое исполнение «пророчества» Мин Юнги не могло не поразить Чонгука. Но какая бы сила ни была в руках капитана Мина, каким бы невероятным ни было его знание о грядущем, он не смог спасти самое дорогое…       — Мин Юнги для чиновников заменит королеву и больше не принесёт проблем. Советникам тоже пора уходить на покой. Поколения сменяются… Да много уже сменилось, и ты совсем большой стал, взрослый. Вот уже и господина Мина нет в живых, а он был мне хорошим тестем… В нашей непростой ситуации. Ты, генерал, не рассматриваешь предложения о браке?       Чонгук чуть не выдал своего нежелания касаться этой темы и шока, что речь зашла о нём, шумным вздохом.       — Нет, Ваше Величество. Они периодически поступают, но я их отклоняю.       — Ты в самом брачном возрасте для мужчины, — не зная того, король подтвердил, насколько много предложений получал Чонгук, несмотря на то, что все боялись его сурового и воинственного облика. Однако отдавать своих дочерей замуж за чудовище, по-видимому, не боялись. Хотя какое теперь Чонгук был чудовище? Разве что наедине с самим собой. — Что же, не хотел бы передать своё ремесло потомкам?       — Может быть, как и мой отец, я возьму воспитанника… Но позволю избрать то, что будет ему искренне интересно.       Чонгук непроизвольно улыбнулся, подумав о приёмыше Тэхёна, которого тот твёрдо намеревался наречь своим сыном. Он с опаской строил долгосрочные планы, но думал, что было славно воспитывать его вместе. С тем он боялся повторить методы своего отца, но был уверен, что Тэхён не даст ему проявить и щепотки агрессии или, не дай Небо, жестокости по отношению к мальчишке. Хви постепенно выходил из своей скорлупы, превращаясь из голодранца в увлечённого окружающим миром задорного мальчишку, который демонстрировал интерес к учёбе и даже оружию и боям. Чонгук на днях учил его бороться с соломенным чучелом, и получил столько новых, ни на что не похожих впечатлений, что понял для себя эту простую истину: он бы обзавёлся семьёй, если бы его семьёй были Тэхён с Хви.       Король похлопал ладонью по ладони своих сцепленных за спиной рук, коротко и нечитаемо глянул на Чонгука и продолжил свой путь.       Мин Юнги был освобождён из-под следствия через неделю, когда завершились похороны, и первый раунд траура был послаблен. Король, вероятно, понимал, что удерживать Мин Юнги в тюрьме дольше — значит обречь себя на мятеж. Ли До, сын её величества королевы Мин, был назван новым кронпринцем на государственном совете, но о коронации не было объявлено, и больше король об этом не заговаривал. Королева была отправлена в Кэгён в родовое имение, но она оставалась при своём ранге и принимала чиновников. Её легко было отправить домой под предлогом общенационального траура, но все понимали: для неё это самая настоящая ссылка. Чтобы успокоить военных, Мин Юнги из капитана был заочно повышен до полковника королевской армии. Траур не позволял никаких церемоний, но полковник надел свой мундир… сразу сменив их чёрными одеяниями государевых псов, какие носили люди из ближайшей охраны Его величества, как и Чонгук.

***

      В следующий раз Чимин всё-таки проснулся, и пробуждение это стало одним из самых кошмарных в его жизни. В затхлости, тьме и сосновом запахе, которым, казалось, пропиталась даже его кровь. С дичайшей болью в затылке, будто по нему часа два били палкой. В гробу.       — Помогите! — хватая воздух, истошно закричал Чимин. — Э-эй!       Его похоронили заживо? Ноги и руки ватные, не слушались. Удар рукой по деревянной стенке перед ним обернулся слабым прикосновением, а колени ног едва приподнялись и даже не коснулись крышки, просто дрогнули и рухнули на дно под тяжестью своего веса. Хотя по объёму приложенных усилий казалось, что этими ногами он сдвинул землю.       Мало воздуха, он откуда-то заходил, но в темноте не видно, где находились отверстия наружу. Смертельная коробка была не под землёй — уже хорошо. Вдох. Выдох. Вдох. Вдох. Для вдоха не хватало.       Выжить. Только бы выжить. Такой страх он испытывал только в детстве, будучи на волоске от смерти от ножа наёмника. Раз. Смертельный ужас.       Два — когда на дом Мин напали во второй раз, и Чимин думал, что Юнги умер, и за ним придут.       — Госпожа Сон, — позвав мать Юнги, маленький Чимин робко спросил: — Что происходит?       Она не ответила. Подтолкнула его в спину, заставляя переступить порог кухни в поместье семьи Мин, и обратилась к подбежавшей со стороны улицы кормилице:       — Бэксун, спрячь его в подвале!       Голос Госпожи Сон был не просто взволнованным, а испуганным, она смотрела на служанку в мольбе, хотя та не посмела бы ослушаться в любом случае.       — Хорошо, госпожа. Где… Где молодой господин? — женщина была вся взлохмаченная, взбитая. Её вопрос прозвучал неуверенно, будто ей было не положено такое задавать.       — Чхона забрала его.       Госпожа Сон действовала и говорила чётко, но по её лицу катились слёзы. Чимин видел, чтобы взрослые так сильно плакали, только когда старшие сыновья семейства Мин ушли в то место, где оказываются люди после смерти. И его это ужасно пугало, пугало чужое запредельное горе и полная неизвестность. Пугала память о тех событиях.       — Где Юнги-хён?! — Чимин воззрился большими глазами на Бэксун, надеясь, что хотя бы служанка даст ответы на интересующие его вопросы. Женщина не плакала, так может быть, она удовлетворит его любопытство?       — Юнги придёт позже… — глянув на него со странным выражением тоски, ответила за неё госпожа Сон. А после сжала кулаки и, торопливо развернувшись, ушла из кухни прочь.       Чимин смотрел ей вслед, пока его маленькую руку не дёрнули на себя, утаскивая к спуску в подвал. Он никуда не хотел уходить без Юнги-хёна, особенно в холодный погреб. Ведь это не дело — знатному человеку прятаться среди грязи… Он дворянин, в отличие от этого Джина! Да, пускай его папа далеко, но он служит в Империи Мин! А это о-го-го! Даже Юнги говорил так: «ого»!       — Мы играем в прятки с молодым господином Мином! Спрячьтесь так, чтобы он вас точно не нашёл. Тогда вы получите мангетток… Я тоже спрячусь! — Бэксун, попутно объясняя, тянула его по лестнице вниз.       Чимин не упрямился сильно. Всё же его просили, и пообещали, что Юнги придёт, а ни старшего, ни госпожу Сон, тем более в таком состоянии, он расстраивать не хотел. Вдруг накажут? Вдруг злые люди снова придут и попытаются что-то с ним сделать? Но ему нужны были ответы, а взрослые продолжали говорить загадками.       — У тебя слишком толстый зад, чтобы его прятать! — выдал Чимин, не желая как-то задеть тётку, а просто обозначил как истину. — Я хочу к Юнги-хённиму. А Юнхан-хённим тоже придёт?       — Молодой господин Юнхан больше не придёт… А молодой господин Юнги… Будем молиться, чтобы спасся.       Бэксун как ошпаренная дёрнулась от громкого звука, донёсшегося со двора, а вместе с ней и Чимин взвизгнул от страха. Потом раздались грубые мужские голоса, они что-то кричали, но было не разобрать, слишком далеко от дома и кухонь — но даже так они пугали, возвращали его маленькое тело в оцепенение, испытанное в тот день, когда Чимину пришлось убить, чтобы защитить их с Юнги от злодея. Бэксун взяла его под мышки и перенесла через несколько ступень вниз, а после потянула за собой в угол большого, но низкого погреба. Там, у огромных кувшинов и усадила.       — Ради Неба, посидите тихо… — она прислушалась к отдалённым голосам и редким женским крикам, а после запустила руку в передник и выудила оттуда леденец в бумаге.       Чимин послушно дал тётке самой впихнуть в его рот леденец, который почему-то не был сладким как обычно. Несмотря на жару, было так холодно, а его тело обездвижило. Он ощущал себя героем кукольного театра Дольми, которого усадили на пятую точку посреди спектакля. Почему никто не дёргал за верёвочки? Почему тело не хотело двигаться, почему не слушались руки и ноги?       — Я хочу, чтобы они ушли, — ощущая, как крупные слёзы обжигая веки скатываются вниз по лицу, признался Чимин-и. — Я не хочу опять…       — Они уйдут, нужно только немного потерпеть, — растянув губы в кривой утешительной улыбке, Бэксун погладила его по волосам.       Голос мужчины «Найдите всех!» раздался громче, а вместе с ним и госпожа Сон, с достоинством отвечавшая ему.       «Я не хочу опять убивать», — крепко зажмурившись, повторял про себя как мантру маленький ребёнок.       — Молю, выпустите!..       Чимину самому его ослабевший голос больше напоминал скрип калитки с заржавевшими петлями.       — Помогите! — взвыл он.       Он терял сознание? Темнота становилась гуще. Забиралась по пальцам, по рукам наверх, стремясь заткнуть жалко плачущий о помощи рот. Хэ не видел ничего, понимал, что заперт и есть, но даже не знал, при нём ли все руки и ноги, потому что чувствовал их плохо, и едва мог чем-то пошевелить. Пространство ящика вокруг него казалось то давящим, как тесный наряд, то огромным, как дворцовые палаты.       Он затих, услышав какое-то копошение рядом. Верхняя стенка ящика протяжно проскрипела, будто кто-то снаружи пытался отодрать доску. И Пак забился в новой истерике, моля его выпустить. Вложив всю силу в руки, ударил ими по крышке, и в тот момент она отворилась. Чимина ослепил полумрак помещения, он резко заглотил воздух, словно вынырнул над толщей воды. Над ним нависало лицо неизвестного спасителя в чёрном.       — Вы в порядке? — мужчина окинул его быстрым взглядом.       В порядке ли он? Чимин не знал, смеяться ему или плакать. Он чуть душу Богам не отдал, думал, что похоронен заживо! Что он делал в гробу? Кто посмел закрыть его тут? А главное, где он сейчас, что за человек открыл крышку? Это место было не похоже на дворец. Уложив локти под себя, Хэ попробовал приподняться. Шея отозвалась жгучей болью, а руки не были достаточно сильными, чтобы оттолкнуться от дна. К тому же, перед глазами всё периодически плыло, и он едва мог разглядеть и человека, и округу. Чимин осмотрелся, поняв лишь, что находился в странном помещении с решётчатым окном на потолке прямо над его головой. Через него было видно голубые небеса. А ещё запах был… морским. Знакомым ему по путешествию в Инчхон.       — Где я? — одними губами спросил Хэ, ощущая, как пустующий желудок скручивает от страха неизвестности.       Из-за того, что Чимин не мог пошевелиться и чувствовал себя бесконечно слабым, ему оставалось только бегать взглядом по кругу, пытаясь понять, где он и что происходит. Хэ совершенно не мог встать, ни ноги, ни руки, ни шея не слушались, сколько бы он их ни молил, и страх оказаться парализованным резко подступил к горлу.       В помещение кто-то вошёл — Чимин понял это по скрипу половиц и дверных петель. После в поле зрения Чимина показалась фигура человека в чёрной одежде. Он сообщил короткое: «Можно», неясно, что имея в виду.       А после коротко кивнул Чимину и развернулся, но долго взгляда с него не спускал, пока не вышел прочь. Будто у Чимина на лице было что-то написано… Будто он очнулся в гробу в непонятной тюрьме с окном на потолке, будучи неспособным самостоятельно подняться.       — Не волнуйтесь, вы теперь можете выбраться. Вы не узнаёте меня?       — Мы на корабле? — Чимина осенило, когда он услыхал крик чаек, и тут же ощутил качку. — Кто вы?!       — Я — лейтенант Юн… Охранял Ваше Высочество во дворце… — наклонившись над Чимином, названный лейтенант внимательно следил за сменой эмоций на его лице. Он выглядел обеспокоенным и озадаченным. — Вы были без сознания после отравления на королевском обеде. Я не справился со своей работой. Простите меня, — лейтенант согнулся в поклоне. По лицу его казалось, что мужчина искренне раскаивался.       Пак сощурил глаза, вглядываясь в лицо лейтенанта, когда тот распрямился спустя какое-то время и после просьбы Чимина. Медленно к нему пришло узнавание. Человек, который последние несколько месяцев следовал за ним по пятам, оберегая от угроз, и провалил своё задание. Чимин испил яду… И куда его это привело? В гроб? Посреди моря.       Хэ не чувствовал ненависти или злости на лейтенанта, лишь горечь и досаду от того, что кто-то вообще попытался его убить. Его не уберёг никто, начиная от пробовальщика царских блюд до самого короля, на чьих глазах всё произошло.       — Ах… Точно. Как мог я не узнать вас… — неразборчиво промямлил Чимин, глубоко погрузившись в воспоминания о последних событиях до момента, когда он впал в беспамятство.       — У меня есть послание к вам. Мы скоро приплывём.       — Куда?       — Это остров в Жёлтом море.       Лейтенант сказал, что поможет ему подняться, и взял его на руки. Такому крепкому мужчине, как он, не составило труда взять обессиленного, исхудавшего Чимина на руки и усадить в кресло. Хэ увидел ящик со стороны, и вновь пришёл в ужас от того, насколько он был похож на гроб. Очевидно, вывезли его тайно. И Чимин предполагал, что последует за этим. Но кто же был с ним так жесток, что отправил в ящике по морю на остров?       — Сколько времени прошло? — шумно выдыхая, спросил Чимин, так и не разогнувшись.       — Пять дней.       Хэ вобрал побольше воздуха в лёгкие, пытаясь успокоиться. За пять дней из кронпринца он превратился в покойника.       С, казалось, замершим сердцем он спросил, надеясь, что со старшим всё в порядке:       — А что с капитаном Мином?       — По особому поручению короля отправился в дальние земли.       — В ссылку?! — сразу подумал Чимин. — Но он ничего не сделал! — вырвался у него крик, о чём Хэ тут же пожалел — горло засаднило.       Старший… Чимин помнил, как боль охватила его тело, и Юнги был первым и единственным, кто бросился помочь. Беспокойство на лице Мина стояло у него перед глазами как сейчас. Чимину так не хватало Юнги. Старший бы точно смог объяснить, что происходит. Он бы сказал: «всё будет хорошо», и Пак бы ему поверил.       Чимин согнулся в кресле пополам, чувствуя, как на него накатывает истерика. Лейтенант придержал его, не позволяя упасть лицом вперёд, и помог удержаться в таком положении, давая время прийти в себя. Хэ пытался сдержать слёзы и всхлипы, понимая, что ещё далеко не всё. Ему предстояло во многом разобраться.       Чимину передали письмо, написанное рукой короля. В нём было сказано, что отныне домом Хэ будет служить монастырь, как единственное место, где он мог быть в безопасности. Его Величество писал, что на жизнь Хэ было совершено покушение, что его разжалуют из кронпринцев и жить он отныне будет «мирную» жизнь в монастыре. Монастырь располагался на острове, к которому вскоре причалило судно.       Когда Чимин читал это письмо, по его лицу против его воли катились слёзы. Срываясь с линии овала лица, они впитывались в желтоватую бумагу письма.       — Значит, я… мёртв? — неверяще воззрился он снизу вверх на Юна, а после издал горький смешок. Пальцы ослабли, выронили лист.       — Да.       Чимин узнал о своей смерти из письма короля… который, как уверил его, не нашёл способа спасти его лучше, чем умертвить в глазах всего Чосона и оставить доживать век в монастыре.       У него не было выбора. Бежать с острова некуда, да и в столице его не ждал никто, кроме, пожалуй, одного человека.       Может, Юнги будет лучше без него? Это было последней мыслью перед тем, как Чимин увидел показавшийся за раскидистыми ветвями деревянный остов ворот буддийского монастыря. Корабль пришвартовался, и, чтобы оказаться на берегу, Чимину вновь пришлось лечь в гроб. Очевидно, для работавших на корабле он проходил как мёртвый груз.       Его, не ходящего, слабого, из рук в руки передали местным монахам. Их встретили два старика да большой детина, который и подхватил наследного принца на руки как пушинку.       Что ждало его впереди — неизвестно.