Послушные тела

Как вечен бог Ра-Хорахти, так, если отнимут у меня этого юношу, не буду есть, не буду пить, умру тотчас же.

«Обречённый принц», древнеегипетская сказка

      «Моя душа, моё сердце, моё солнце. Я пишу это письмо, надеясь на то, что оно дойдёт до тебя, когда ты уже будешь в полном здравии. Я знаю, что ты борешься за свою жизнь, и я молюсь за тебя каждую секунду. Я никогда не прощу себе ни плохих слов, что имел подлость произнести, ни малодушия, что я проявил, не попытавшись спасти нашу любовь. Даже если ты никогда не захочешь видеть меня, я буду присматривать за тобой издалека. Я не допущу, чтобы ты хоть когда-нибудь испытывал в чём-то нужду или был кем-нибудь оскорблён. И в этой, и в следующей жизни я буду любить тебя. Тот будущий я, тот бывший я, будет хранить вечную любовь к тебе. Ты мне сказал однажды, что любил с самого детства. Проделав весь этот путь сквозь века, теперь я понял, что любил тебя ещё до нашей встречи в храме. Хоть я и совсем не помнил тебя, я чувствовал, что где-то есть человек, родной мне настолько, что я был готов отдать за тебя жизнь и лишить этих жизней миллионы. Мой моральный облик безобразен, и моё сердце полно греха, но ради тебя я готов на всё. Не уверен, что сам буду жив, когда ты получишь это письмо. Если я умру, так и не увидев тебя вновь и не сказав, как ты мне дорог, я буду проклинать себя на том свете. Я верю, что у нас ещё будет шанс встретиться: если не в этой жизни, то в другой. В каждом из перерождений я буду добиваться твоего прощения. Я жизнь положу, лишь бы ты был счастлив и никогда не испытывал притеснений. Я благодарен тебе за всё, что ты сделал для меня. Ты спас мою душу, но я не смог спасти твою. Не реви сильно, когда будешь читать это письмо, а то я знаю тебя. Я люблю тебя больше жизни, Пак Чимин».       — Как трогательно, — еле слышно промолвил Сокджин, закончив читать письмо.       Он уже был вне пределов дворца: вернулся в дом кисен, чтобы заняться своими обыкновенными заботами. Может быть, считать доходы, раздавать поручения и отправлять девчонок к клиентам ему приходилось в последний раз, — об этом он не думал, а лишь делал всё то, что выполнял обычно. Это успокаивало, потому что чувство, испытываемое им в тот момент, имело неприятный окрас вины.       — Замечательная история любви.       Ким выпустил лист из рук, и тот упал на деревянную поверхность комода.       Все пережитые им трагедии всегда наступали неожиданно и не давали возможности предварительно обдумать свои действия. Таким был день нападения на Минов, когда Сокджина просто выдернули из его привычного мира, нацепили на него ученический колпак и шёлковые одежды, и предъявили Чон Мучжону как тушу, которую бросали на стол мясника, сказав тому: «Это Мин Юнги».       На сей раз неизвестность угнетала ум и мешала мыслить здраво, а значит, Сокджин рисковал просчитаться. А цена ошибки была большой. Упустить сущую мелочь или налажать по-крупному будет так обидно и совсем не весело, учитывая, что все его враги — бестолковые чиновники, денежные мешки и жирующие дворяне — всегда терпели крах именно по причине своей глупости и страстей, что их одолевали.       С Мин Юнги и Пак Чимином Сокджина связывало слишком многое. И если смерть второго он переживёт, то с Мин Юнги дела обстояли иначе — тот нужен ему живым. Ведь быть единственным человеком вне этого времени — достаточно утомительно. Раньше была мать, а теперь вот Мин… И ещё в то время, когда Мин Юнги лейтенантом Чосонской армии отправился на войну на Север, Сокджин дал себе обещание, что не допустит того, чтобы тот погиб.       Он пытался спасти жизнь Юнги, а теперь имел все шансы умереть от меча капитана Мина. Да, тот Сокджина по головке не погладит, когда узнает о его вкладе в режиссуру этого спектакля со смертью наследного принца.       Пора было решать, кого предать пламени, а с кем следует побыть друзьями ещё какое-то время.       Чон Хосок и его вероятный исход — забвение. Не жалко. У наложницы Чон не было ничего, кроме уверенности в личной неприкосновенности и некоторого количества денег, чтобы отвести от себя подозрения в покушении на убийство кронпринца. Сына на престол ей не возвести.       Зато у Сокджина теперь были её деньги.       Ким Намджун — не жилец, а Хун — и подавно. Никому, кроме новоиспечённого мужа и жадных до власти родителей, не будет жаль эту девушку. Предлагая будущую придворную даму Хун Намджуну, Сокджин всё же думал, что всё обойдётся малой кровью, тихо и спокойно.       Зато у Сокджина теперь были его деньги.       Кронпринц Хэ — не жилец. Но и от него Сокджин когда-то получал немало денег. Не жалко. Ну, может, немного — и это проблема.       Не Сокджин отравил Чимина, это была не его вина. Он всего лишь стал посредником. Вина Намджуна? Пожалуй. Сокджин лишь исполнил его желание в том виде, в каком оно было сформулировано, — то есть, не в самом удачном.       «Ни при каких обстоятельствах он не должен взойти на престол», — признался Намджун в своём желании, прося Сокджина подсобить. Интересно, что же сейчас испытывал Ким Намджун? Цель его была почти достигнута, но ценой жизни того, с кем он рос и взрослел бок о бок. А может, Намджун был готов принять смерть Чимина, и даже торжествовал, ибо его месть за отца была практически завершена? А может, ждал, когда предсмертная агония заберёт брата с собой, ждал последнего вздоха Ли Хэ, давно похоронив Чимина у себя в сердце?       Что ж, если Чимин умрёт, то и королём не станет. Так подумала семья Хун и исполнила своё дело, получив от наложницы деньги и предложение, от которого было невозможно отказаться, надеясь возвыситься при новом короле и «купить» Намджуну высокий пост своей лояльностью. Смертельную парочку свёл сам Сокджин, а кандидатуру Хун предложила наложница Чон. Королева Мин же взяла ту на службу, когда девушка закончила обучение сенгакщи.       Наложница стала инициатором отравления Пак Чимина, пожелав вернуть своему сыну Хосоку статус наследного принца. Королева Мин дала добро на сотрудничество на благо общей цели, но держалась в стороне.       «Понятия не имею, кому ты служишь и служишь ли вообще. Но пока я рядом — ты служишь мне», — были все слова королевы Мин, когда та приняла Хун, дочь невысокого чиновника, к себе в свиту. «Ничего не вижу, ничего не слышу», — вот была её позиция. Жена Ким Намджуна, опального, но сторонника короля, в свите у королевы — шаг чрезвычайно рискованный, к тому же, семья девушки была связана с наложницей Чон — это ещё более опасная игра.       Всё очень просто — вы десятилетиями грызёте друг другу глотки за власть и постель короля, а потом объединяетесь в нужный момент, и, достигнув задуманного, возвращаетесь каждый за свою крепостную стену.       Но самым сложным в осуществлении преступления остаётся уйти от наказания. Королеву Мин и так подозревало множество людей. Главное, чтобы та не решила избавиться от Сокджина, на которого Чон непременно покажет. Сокджин тут и «простой исполнитель» и непростой автор задумки, связующее звено между всеми и вся.       Смерть Чимина и так заимела бы серьёзные последствия для всех. Мин Юнги с его повстанческими идеями смешал карты, усложнил дело в сотни тысяч раз. Они оказались в той точке, где новый кровавый переворот почти неизбежен. Не будь Юнги упрямым дураком, ослеплённым любовью, всё закончилось бы хорошо. Хосок был бы отослан, Чимин бы умер своей ничем не примечательной смертью, а До стал бы новым правителем.       Определённо — спустить всех собак на Чонов будет лучшим вариантом. Комбинация из глупости Чон и проницательности королевы, а также способности Сокджина плести сети, должна была сыграть на ура. В этой точке даже «золотая пещера» Чон, как называли наложницу придворные, потому что для короля она была явно непростой, не поможет ей избежать кары.       Стоило Мина спрятать куда-нибудь пораньше: чтобы и королева Мин не дёргалась лишний раз, переживая за фамильное наследие, и чтобы смена власти прошла спокойнее. Возможно, и отравления бы не случилось. И всего…       «Ах, Ким Сокджин, перестань думать об истории в сослагательном наклонении… Прошлое уже не вернуть».       «Для тебя прошлое — лишь продолжение будущего».       Сколько усилий, сколько слов о слабости и никчёмности, обращённых к Мин Юнги, Сокджину ещё требовалось сочинить, чтобы окончательно загубить в том семена растущего протеста? Мин Юнги его удивил, и пока неясно — лучшим ли образом. Время покажет.       Сокджин — прагматик, и совсем немного — романтичный мечтатель. От романтика он взял драматичный характер и хаотичный образ жизни, а также умение словоблудить. Поэтому как человек расчётливый, хитрый и без сантиментов, понять метаний души Мин Юнги и наследного принца Ли Хэ он никак не мог.       «Если меня не станет, ты должен будешь защитить его. Больше мне некого об этом просить…» — молил его Юнги во время их встречи в тюрьме.       Смех да и только… Кто этот Чимин такой, чтобы Сокджин нянчился с ним? С этим неуравновешенным, глупым ребёнком, которому только подавай внимание? Самой подлой мелкой твари, которой и в шесть лет не составило труда повесить убийство на другого ребёнка.       «Есть вещи, которые невозможно просто выбросить из сердца», — проповедовал ему Чимин когда-то, утверждая, что Сокджин ничего не забыл, был в обиде на них с Юнги…       Обида. Смешно.       «Если сердце есть, а ежели его нет, так и выбрасывать нечего», — ответил тогда Ким.       Порой Сокджин вспыхивал такой ненавистью к Чимину, а порой жалел его как родного. И с Чимином нельзя было по-другому. Он видел, как Намджун мечется от чувства презрения обратно к братской любви, то прощая Чимину уход из дома Ким, то делая его своим врагом. Ким Сокджин не хотел повторить судьбу Намджуна, поэтому выбрал ненависть.       Ли Хэ и Пак Чимину было бы лучше уже просто умереть и не портить никому жизнь.       Конверт из тонкой белой бумаги не имел на себе ни имени отправителя, ни адресата. Сокджин поднёс любовное послание Юнги к огоньку свечи, но долго не мог решиться на уничтожение наполненного отчаянием и искренностью письма. Думавший, что готов сжечь его и забыть обо всём, он просто не смог. Что-то останавливало его — могло даже статься, это была жалость к двум влюблённым. Он отшвырнул конверт прочь и задул свечу пальцами. Раздираемый внутренними противоречиями, Сокджин извлёк шпильку из тугой причёски. Собранные в пучок волосы рассыпались по плечам, а холодный металл с нефритами вонзился по центру бумаги, словно там было заключено его сердце, сердце Ким Сокджина.       Острый предмет оставил в письме сквозную дыру и впился в поверхность тумбы.

***

      — Есть кто дома?       Сокджин постучался в ворота вновь, потому что в первый раз никакого отклика не последовало. Оно и немудрено — дело близилось к полуночи, а дом господина Кима с того момента, как Намджун возглавил семью, был тих и даже скорбен. Наконец, ворота приоткрылись, и в небольшой щели образовалось коричневое лицо тётки в переднике.       — Чего вам? — спросила она.       — Как грубо, — протянул Сокджин. — Пришёл навестить старого друга.       — Господин Ким велел не тревожить.       — Но знал ли он о том, что я приду? — спросил он, вводя женщину в очевидное замешательство. — Нет, ведь я не предупреждал. Пропустите меня, я сам оповещу господина о своём приходе. Мисо, пойдём, — Сокджин мягко отвёл женщину в сторону, используя сложенный веер, и прошёл на территорию особняка. Следом за ним, не церемонясь со слугой, прошла кисен под названным именем.       — Не спит, — заключил Сокджин, разглядев тусклый свет в окнах кабинета Намджуна, и вошёл через парадный вход в дом.       Следом за ним семенила служанка, не забывая приговаривать о том, каков Ким, по её мнению, упрямец.       Он отослал служанку и попросил кисен подождать в коридоре, а сам раскрыл двери в кабинет и проскочил внутрь, тут же закрыв их за своей спиной.       — Ох, господин Ким…       Сокджин резко отвернулся и попятился назад, застигнутый врасплох представшей перед глазами картиной. Он прикрыл лицо шляпой, что ранее по приходе в дом снял с головы.       Всё поместье спало, оставленная за дверями девушка не выдавала своего присутствия даже дыханием. Свист ветра дополнял зловещую композицию, тогда как балка под потолком, с которой тянулась петля висельника, скрипела под весом тела. Выражала основную тему, мотив, расставляла акценты мелодии, резала слух и пела заупокойную. Свеча, оставленная на полу, ещё не догорела. Значит, времени прошло не так уж много, и, реши он зайти пораньше, застал бы господина Кима живым.       В помещении стоял отвратный запах, и, то ли мерещилось, то ли и впрямь, с трупа капало как с вывешенной на сушку тряпки. Сокджин взглянул на безжизненное лицо Намджуна, чья голова находилась под неестественным наклоном. От синюшной шеи тянулась петля на верёвке.       — Вы заслуживали лучшей смерти, — с горестью промолвил Сокджин, ощутив покалывание в глазах и в носу. То ли от запаха, то ли от жалости, неожиданно возникшей к молодому дворянину. — Но висите здесь в полных дерьма штанах. Брак погубил очередного мужчину.       Сокджин прошёл к столу и не нашёл на нём никакой записки. Вдобавок оглядел комнату и заключил, что последнего слова, по крайней мере, громкого и публичного, господин Ким Намджун после себя не оставил.       — Пускай король Цинкван будет к вам благосклонен, ведь вы были кем угодно, но не злодеем. Да очистится ваша душа…       Он глубоко поклонился, отдавая мертвецу свои почести, и нацепил шляпу, завязав ленточку под подбородком. Сокджин вышел, задвинув за собой двери, будто никто и не нарушал покоя Ким Намджуна. Незаметный для живых и мёртвых — Ким Сокджин без рода и имени.       — Пойдём, — глянув в лицо молодой кисен, произнёс он. Девушка, казалось, поняла обстоятельства столь поспешного ухода без слов — выдало ли Сокджина его выражение или тишина за дверьми, а может, та успела увидеть труп в петле — но она несла на лице маску сдержанной скорби.       На пути в коридоре его застала тётка, открывшая ворота, и Ким обратился к ней:       — Мои соболезнования. Где госпожа Хун?       — Что? — служанка ошалело уставилась на него, а затем истошно завопила: — Господин!!!       Дворовая рванула к кабинету господина и начала кричать ещё более дурным голосом, когда увидела хозяина мёртвым. Сокджин с Мисо вышли на улицу и двинулись к воротам.       — Полагаю, хозяйки дома нет, — размышлял Сокджин вслух, посмотрев на свою спутницу. — Где же она, наша виновница? Уж явно не во дворце.       — Думаете, господина… убили? — моргнув пару раз, спросила девушка.       — Нет, он ушёл по доброй воле. Не выдержал позора, либо же тяжесть вины оказалась для благородного господина неподъёмной. Вдова, должно быть, скрылась тотчас, как исполнила долг во дворце.       — Только прикажите, и я найду и убью её, — кисен подняла голову, решительно взглянув на него, и замерла в ожидании приказа.       Сокджин, пребывая в странном состоянии, помотал головой из стороны в сторону и погладил девушку по плечу со словами «Нет, моя хорошая».       Славно, когда проблема самоустраняется, ещё лучше, когда она уносит за собой все тайны в могилу. Смерть сделала первый шаг, и можно было с уверенностью сказать, что следующей костлявая постучится в двери хозяйки дома. Где бы ни был сейчас её приют. Молодая кровь ещё прольётся. Лучше бы даме Хун повторить за своим супругом, чтобы правосудие не пришло по её голову. Королевские живодёры на бедняжке не оставят живого места, и не посмотрят, что она — женщина в расцвете юных лет. Кара её ждала жестокая. Намджун понимал, что ему и клану не светит ничего хорошего, а вероятно, просто сдался под грузом вины — питала его жёнушка те же чувства и ощущала угрозу столь же явственно, чтобы покончить с собой — вопрос.       Видя, на что оказался способен Юнги, Сокджин бы на месте несчастной сто раз подумал, не сдаться ли стражникам сразу вместо того, чтобы ждать, пока по твою головушку придёт капитан Мин. Ведь теперь капитан знал, кто мог быть виновен: Сокджин сам натолкнул его на эту мысль, закинул удочку, потенциально угрожающую его собственной жизни, не сдержав порыва позабавиться.       — Думаю, она всё ещё в столице. Все ворота на въезд и выезд закрыты, нынче даже вино при Дворе в недостатке. Только если ей не помог кто-то настолько сильный, что его… или её не погубит даже жар Солнца и холод Лунного диска, — Ким посмотрел вверх, на стареющий серп ночного светила. — Надо бы спросить Её совета, своевольничать я не хочу. Пойдём, наши почести мы отдали. Хороший был человек господин Ким, но месть ему оказалась не по зубам.

***

      — Чимин? Пойдём пить чай, — оказавшись в комнате, Намджун ласково улыбнулся ему, а затем подошёл поближе, чтобы рассмотреть рисунок. — Что это?       Что троюродный брат делал в его сне?       Чимин раскрыл ладони, кладя их тыльными сторонами на стол: их линии должны быть открытой картой для чтеца судеб, но для него те были словно девственный лист. В правой руке — такая привычная картина — кисть с набранной на ворс тушью.       Свежий тёплый воздух беспрепятственно проникал внутрь через настежь открытые раздвижные двери, принося с собой ароматы весны. Было не душно, и солнце не слепило, лишь обтекало своим свечением все травы, деревья и предметы, создавая вокруг них мягкий ореол света. Вишни отцветали.       Меж раскидистых сосен и четырёх гор с подкопчëными вершинами по тонкой хрустящей бумаге из коры шелковицы, в танце тряся гривой, шагал развесёлый тигр. На его спине смирно сидела, поджав под себя лапки, Чалли. Трёхцветная шёрстка кошечки была прописана с натуры, а вот тигров Чимин вживую не видел. Характерная полоска ему встречалась разве что на трофейных шкурах освежеванных тигров. Мёртвая плоть, из века в век тиражируемый незнакомый образ, нёс на себе жизнь, что была лишь его подобием. «Тигры — это большие кошки», а значит, стоявшие во главе, грозные старшие братья маленьких, одомашненных прилежных существ. Чалли — отголосок величия предков.       Маленькая жизнь, построенная на костях, черепах и шкурах истории. Тигр, как и человек, носил в себе благо и зло. Он мог как оберегать жилище от злых сил, так и разорять дома, неторопливо и грациозно ступая мощными лапами, уходить после своего нападения с перепачканной в крови женщин и детей пастью.       Тигр должен находиться при драконе, чтобы защищать врата дома от несчастий.       Дракон — это власть.       — Тигр — это Юнги-хëн, — ответил Чимин, взглянув на наклонившегося над ним Намджуна и-за плеча.       — Доблестный воин.       — Можно и так сказать, — Чимин отложил кисть. Светлое дерево ручки, соприкоснувшись с благородным тёмным деревом подставки, издало тишайший глухой стук. — Он несёт на себе Чалли. Мне казалось это милым. Я не хотел вкладывать в это никакой смысл. Просто нарисовал тигра, потом появилась Чалли, и с её появлением тигр превратился в хённима.       — У неё странное имя, — Намджун дал спокойный ответ, и так и не двинулся с позиции наблюдателя. Чимин слышал его голос над собой и чуть справа.       — Её так назвал Юнги-хëн. Он сказал, это чужеземное имя. Я думаю, ей подходит. Она тоже пришла, когда я её не ждал.       — Ей уже порядком лет.       — Ей всего пять или шесть.       — Тебе было шесть, когда хённим пропал?       Чимин обернулся на Намджуна, приоткрыв рот в лёгком замешательстве, а после медленно кивнул. Ему не хотелось вспоминать об этом, но поток мыслей о Мин Юнги неуловимо относил его к той точке.       — Юнги-хëн сказал, что я Луна… — он коснулся пальцем Луны — блеклые разводы воды с тушью здесь были полностью сухими в отличие от гор и небес.       — Не слишком ли это претенциозно — сравнивать человека с Луной или Солнцем? Они для всех одни и те же, но для каждого почему-то разные.       — Может быть, — Чимин не стал спорить. — Да, мне было порядка шести, когда хёна забрали. Я жил с ними в поместье в Кэгёне. Кормилица в доме Мин кинула меня в погреб, когда всё началось. Я был маленьким, но всё равно мог оказаться найден в итоге. Я не думаю, что был ценен. Тем не менее они спасли мне жизнь, может быть, и меня бы убили тогда. Когда меня подняли наружу, Юнги-хëна уже не было. А Юнхан-хённим был мёртв. У него поперёк тела была сплошная рана. Когда мечом рассекают тело, наискосок, вытекает очень много крови. Госпожа Сон очень горевала. Господин Мин вернулся, когда уже всё закончилось. Он очень много пил после, но оставался честным и порядочным человеком, не позволял себе пьяных выходок. Просто иногда садился рядом со мной и рассказывал, как тосковал. А мне самому было паршиво… Я плакал, и тогда он меня утешал. Я думаю, он хотел во мне найти замену Юнги-хëну. Потом Сокджин тоже исчез, с ним ещё несколько слуг, ну и меня вскоре пристроили к вам. Ты помнишь.       — Я помню. Ты очень сильно плакал и плохо спал, отец тебя отселил в дальнюю комнату, а потом, когда мои сёстры вышли замуж — вообще в отдельный домик. Почему ты так привязался к Юнги-хëну? Ты ведь был совсем маленький.       — Я не знаю. Но Господин Мин повторял «он обязательно вернётся», «ему пришлось ненадолго уехать», я верил в его возвращение больше, чем в появление своего отца. В итоге так и сложилось, видишь?       — Мин Юнги реален. И живее всех живых, — Намджун громко вздохнул. — Почему ты не привязался так ко мне? Тебе всего шесть было. Мы большую часть наших жизней прожили как братья.       — Я думаю, ты начинаешь ценить человека больше, когда его теряешь. Мы практически с рождения с ним знакомы.       — А ещё? — спросил Ким, будто знал, что есть ещё причина.       — А ещё твой отец никогда не относился ко мне как к кому-то равному. Не то чтобы у Минов я чувствовал себя родным ребёнком, но… но в доме Ким просто было по-другому. Ты был ко мне добр, и я буду вечно благодарен тебе за это. Но твой отец всё испортил.       Чимин затих и закусил нижнюю губу. Намджун молчал какое-то время, потом заговорил вновь:       — Значит, кошка — это просто кошка?       — Чалли — не просто кошка. Она моя кошка. Она нашла меня, а я нашёл в ней безмолвного слушателя и ласку.       — Тигр как будто сейчас врежется в Луну. Или войдёт внутрь, — Намджун разбирал картинку со всей глубиной философской мысли. — Наверное, всё будет зависеть от его желания — хочет он слиться с покоем или противостоять ему. Думаешь, Юнги-хён дал тебе эту ласку?       — Да… Да, он дал мне всё.       — Ты ненавидишь моего отца, — Намджун обозначил этот факт без тени злости или какого-либо ещё негативного чувства, возвращаясь на шаг назад в их беседе.       — В конце-концов, это я вонзил нож ему в живот несколько раз, а не кто-то другой.       — Ты нарушил первый обет.       Чимин, развернувшись к хёну, бросил короткий взгляд вверх к лицу старшего, приобретшему заломы хмурости и тень отвращения, которое испытывал сам Чимин, вспоминая о том, как лезвие вонзалось в плоть господина Кима.       — Разве он не получил по заслугам? Обирая других, ущемляя нас с тобой, он совокупностью своих деяний получил воздаяние в виде самого ужасного из страданий, которое может испытать человек, — отвечая на неприятную эмоцию на лице Намджуна, посудил Чимин и возвёл брови кверху. — Не я отобрал у него возможность искупить грехи, он сам лишил себя этой возможности.       — Теперь и тебе воздалось. Тебя тоже убили, — Намджун накрыл его плечо рукой.       Чимин вздрогнул от прикосновения. От чужой руки на себе хотелось избавиться, пускай Намджун и был ему братом и оставался человеком, к которому Пак испытывал сентиментальные братские чувства. Рука ощущалась холодной, словно лёд, плечо в месте прикосновения немело от этого холода.       — Ты нашёл ошибку в моих рассуждениях. Тебе и впрямь судьбой была уготована жизнь учёного, — сжатые губы растянулись в лёгкой улыбке.       — Ты просто пытаешься оправдать свой поступок через веру. Тогда как лучше бы признал вину и пытался искупить её.       — Но я признаю! — в отчаянии воззрившись на старшего, воскликнул Чимин. — Я не единожды убивал. И оба эти раза вызывали и продолжают у меня вызывать невыносимые муки совести… Я не знаю, что я могу сделать, чтобы искупить свой грех…       Ладони, которыми он закрыл своё лицо, оросили слёзы.       — Жить… жить дальше и стремиться искупить свою вину. Ни тысяча спасённых рыб, ни десять тысяч спасённых птиц, ни жизни ста тысяч коров не вернут тебе равновесия, но… Любовь и сопереживание — они как источник. Достаточно ли ты силён духом, чтобы отказаться от своего «я» и открыть в себе этот источник и распространить их на всё живое, включая самого себя? Прости себя в первую очередь.       Ему в голову будто что-то забрались и издавало звук. По телу медленно расползалась боль из двух очагов — от поясницы вдоль всего хребта, и от челюсти, она захватила голову. Тело ощущалось как мятый морщинистый мешок со ржавыми монетами. Конечности не слушались. Веки дрожали, но не открывались, а пальцы рук, чтобы задвигаться, требовали предельного напряжения кистей. Темнота перед глазами сменялась жёлтым полумраком с частотой молнии.       Сумев удержать веки открытыми, Чимин увидел, что находится в какой-то комнате, и либо в ней не было окон, либо была ночь. Над ним мелькали тени, два голоса — мужской и женский — изредка переговаривались между собой. Он уже понял, что был жив, лежал в каких-то палатах на полу, а вокруг горели благовония либо же лечебные травы, жгучие до слёз. Всё окружение выглядело так, будто он смотрел в подзорную трубу, причём не выкрутив её на достаточную резкость. Тяжёлый травяной запах сдавливал грудь и не давал нормально дышать. Но самым ужасным и невыносимым было то, насколько сушило горло. Закрыв глаза, он собрал все силы, чтобы издать слабый, жалкий стон.       — Во… Воды…       Расплывчатый образ мужского лица в белом навис прямо над Чимином. Со стороны зашуршала зелёная юбка — женщина в светлом переднике засуетилась, заохала. Чимин только-только, с тем же колоссальным напряжением, которого потребовалось, чтобы произнести одно слово, сумел вспомнить своё имя. Что уж говорить об имени этой старухи. Её голос был знаком, и всё.       Он попробовал сглотнуть, но слюны не было. Женщина, будто без слов поняв его, что-то подцепила щипцами и приложила к губам Чимина с позволения этого незнакомого мужчины. Это оказалась смоченная водой вата, которую он с жадностью взял в губы.       — Ещё… — просипел Хэ.       — Держите, — мужчина взял флакончик, наклонил его, и капля миндального лекарства капнула Чимину на язык.       А после комната перед глазами поплыла как чуть подстывающий сахарный сироп, и погрузилась в мрак, что напугало не на шутку. Дыхание спёрло; силы держаться и контролировать тело иссякли в один момент, тело пронзила боль как от пущенной в темечко стрелы, и напряглись все мышцы. Он вновь впал в беспамятство. В который раз он просыпался? Просыпался ли вообще? И суждено ли ему проснуться ещё?

***

             Юнги, не проспавший и часа за всё то время, что находился в камере, клевал носом. Он не мог позволить себе спать, но и, даже будь желание — не получилось бы. Душа была словно вывернута наизнанку.       Из-за решёток на пол ложились полосы света. Мягкие, беззаботные лучи, случайно заглянувшие в подземелья ада. Всякий раз, видя Солнце, Юнги будет вспоминать Чимина? Его солнце было несчастным и холодным, и его долгом было сделать это солнце сияющим, греющим, питающим силы. Юнги видел, как мерк внутренний свет Чимина, и не мог позволить ему потухнуть.       Около полудня тюремщик отпёр его клетку. Вид у мужика был при этом потерянный. В тюрьму в тот момент прошёл высокопоставленный человек из королевской охраны. Он имел внушительный рост и широкие плечи. Юнги глянул исподлобья, встречая его подозрительным, враждебным взглядом. Вопреки голосу разума, убеждающему сперва во всём разобраться, Мин готовился боем отвоёвывать свою свободу.       Что заставило королевского охранника появиться здесь? До короля было донесено, чего именно желает Юнги? Что именно предприняла королева? А может, она его просто слила? А союзники, они откликнулись? Поднялся вооружённый мятеж, и его быстро подавили?       Неужели Юнги переоценил свои силы? А главное…       Чимин очнулся?       Чимин ведь мог его спасти! Очнувшись, он мог отдать приказ, а Его Величество мог снизойти до того, чтобы прислушаться к наследнику. Пускай Юнги и не хотел, чтобы Чимину ещё хоть раз пришлось предпринимать столь серьёзные и, безусловно, тяжёлые решения, он ждал хоть малейшего признака, косвенного доказательства жизни младшего.       — Что происходит? Что с Его Высочеством?!       На что охранитель, конечно, проигнорировал вопрос Мина, и даже прибавил в пугающей враждебности: его брови были нахмурены, на глаза ложилась жёсткая тень, и плотно сжатые губы не извлекали ни одного слова. Таков был и Чонгук в деле, но не с Юнги и не с теми, с кем был близок — это была общая черта у всех псов государевых.       — Отпирай, — густым басом велел мужчина надзирателю.       Клетку открыли, а Юнги в колодках на запястьях вывели под Солнце. Ощущать тёплые лучи на своём лице хоть и было приятно, но теперь он осознавал в полной мере, насколько устал. Это яркое солнце было против его изнурённого существа.       По обе стороны шли появившиеся с охранником воины, но Юнги и не думал сейчас пускаться в бега, не дурак делать это, будучи связанным по рукам. По периметру небольшого двора было выставлено несколько караульных. Все они косили взгляды на Юнги, хотя обязаны были стоять смирно, смотрели как свидетели воскресения. Мин чувствовал себя не то героем и праведником, не то жалким предателем.       Юнги не позволял трудностям сломить себя. Сейчас что-то должно было произойти, и нужно было готовить себя к худшему. Станет ли этот светлый майский день днём, когда объявят его казнь?       — Куда мы идём?       И этот вопрос тоже остался без ответа.        Его «сопроводили» в подземелья неподалёку от тюрьмы, где он ни разу не бывал и даже не знал об их существовании. Всё же дело Немезиды было не его ответственностью. И государственными репрессиями он тоже не ведал. Место напоминало вырытый погреб храма, откуда он совершил путешествие во времени. Решили убить в секретности? Так взбунтованные войска под воротами дворца быстро заставят осознать поспешность этого решения.       С несколько минут простояв в полумраке тайного подземелья, освещаемом лишь огнём в железном фонаре, и вместе с безмолвными людьми из охраны короля, он окончательно убедился в том, что встреча его ждала необычайно важная.       Дверь вскоре отворилась, и внутрь вошли ещё двое людей из охраны, а затем и сам король. Командир поприветствовал его величество быстрым поклоном, как и остальные трое.       Король коротко посмотрел на Юнги. Его густые брови с проседью были чрезвычайно хмуры, а челюсти плотно сжаты. Несмотря на их вражеский статус, Юнги согнулся перед самодержцем под прямым углом, выказывая ему своё почтение, как и было предусмотрено всем официозом.       Генерала, самого важного из охранников короля, среди свиты его величества не было — а где был Чонгук, Юнги не было ведомо. В последний раз они виделись вчера, когда генерал навещал его. И Юнги надеялся, что этот визит не вышел тому боком, и несокрушимый генерал не попал под гонения…       — Ваше Величество, — произнёс Юнги.       Так как прямо смотреть в лицо правителю было не положено, он этого не делал, поэтому настроение Его Величества угадать было сложно. Тот встал напротив Мина и спокойным, глубоким голосом приказал:       — Подними свою голову.       Юнги послушался приказа.       — Ты признаёшь свою вину в отравлении кронпринца?       — Не признаю, — твёрдо глядя на золотого дракона на груди алого одеяния короля, произнёс Мин, а затем, вспомнив, добавил: — Ваше Величество.       — Ты признаёшь, что тем или иным образом твои действия привели к отравлению кронпринца?       — Не признаю. Я готов был сделать всё, чтобы этого не случилось.       — Сукин сын!       Тхэджон внезапно рассвирепел, заставляя внутри Юнги что-то сжаться от страха. Его голос раскатом грома отразился о стены подземелья. Эхо звенело в ушах.       — Я Мин, Ваше Величество. Я не бросаю слов на ветер, — взяв себя в руки, ответил Юнги, и возвёл решительный взгляд на правителя. Он вспомнил о том, какая власть сейчас была у него в руках. Вспомнил, что больше не мог быть ведомым, а должен был действовать и отвечать из позиции силы.       — Ты невесть кто! — прогремел король, искажаясь в лице. Плотно сжатые челюсти выделили брыли на лице старика, а его путаная бородка дрожала. — Проходимец, смутьян и совратитель! Паразит на воинском жаловании!       — Ваше жалованье — копейки, которые достаются ратным людям после того, как чиновники всё украдут, и все воины это понимают. Его Высочество лично… Его Высочество лично лишил одного такого жизни, будучи одним из заговорщиков, — закончил Мин.       Верно, Юнги знал это наверняка, и скорее всего был одним из немногих посвящённых в тёмное прошлое наследного принца. Тех, кто знал, что слухи об убийстве были недалеки от правды.       — Замолкни! Ты участвовал в заговоре! — король яростно замахнулся рукой, но не стал нападать на закованного в колодки человека.       — Я никогда не участвовал в заговоре против Вашего Величества и верно служил вам! Я пытался оберегать Его Высочество! Вы не смогли спасти его! Вы пропустили во дворец убийцу! Я не желаю ему смерти, вы должны понимать это!       — Ты опоздал со своими словами!       — Что?! — резко переспросил Юнги, едва в его голове промелькнула ужасная мысль.       Он мог слышать, как его вопрос отражался о стены подземелья шумным эхо. Мин долгое время твёрдо смотрел королю прямо в глаза, пытаясь разглядеть в них ответ на свой вопрос. Но не мог.       И в этот момент, где-то наверху забил колокол. Заиграл свою настойчивую похоронную песнь, забираясь в голову и не оставляя после громкого звона никаких мыслей внутри неё.       — Нет больше кронпринца, — произнёс король, отворачиваясь.       Фигура короля перед глазами расплылась. На какое-то время тьма застлала взор Юнги. Он не мог сказать точно, сколько это продолжалось, а когда прозрел, и свет с тенью перестали сменять друг друга в хаотичном порядке и ритме, то понял, что слёзы застлали его взор плотной пеленой. Мин сморгнул, и они полились по щекам. Как? Это был блеф? Но… колокол? Точно так же, только меньшее количество раз, бил колокол по князю Мин Джэ, его отцу. Это случилось совсем недавно, лишь месяц прошёл.       — Нет… — словно пытался переубедить он и себя, и короля.       Не могло такого быть, чтобы Чимина не стало. Он ведь столько бед пережил. Покушения, болезни. Он ждал Юнги пятнадцать лет, а потом ещё с войны. Как так? Как какая-то капля яда могла вот так просто убить его сильного юношу, как это могло привести к таким последствиям?       Всё в Юнги противилось мысли о смерти Чимина. До тошноты, которая плотным комом подступала к горлу.       — До меня была донесена твоя позиция. Ты будешь освобождён при условии, что выступишь против своей сестры. Она отправится в ссылку. Ли До примет титул наследного принца.       Юнги поднял взгляд на короля, не поняв ни слова из того, что ему сказали. Какая королева, какой кронпринц — Ли До? Разве у его величества только что не умер племянник? Поразительное равнодушие, которое выражалось в словах и действиях короля, заставляло думать, что он если не рад смерти Ли Хэ, то совершенно по нему не горюет.       — Вашего племянника не стало… — сглотнув ком горечи, произнёс Мин.       — Но мы остались. И жизнь продолжается, — Тхэджон скрестил руки на груди и глубоко вздохнул, отворачиваясь в сторону. Было похоже, что он уставал стоять, или уставал от этого разговора, но траура в нём Юнги не видел.       — Ваша жизнь. Но не моя, — путаный, невидящий взгляд упал к носкам обуви его величества.       Для Юнги всё в момент померкло, что-то раз — и умерло внутри, всё умерло, не оставив после себя ничего, кроме его всё ещё живой — и незаслуженно дышащей и мыслящей оболочки. Приходилось глотать слёзы. Он пытался сконцентрироваться на тех немногих мыслях, что имели хоть грамм осознанности, в этом пестром одеяле, сотканном из невыносимой горести и злости на себя, на всех вокруг.       Юнги видел на лице короля жалость к себе, жалость с долей презрения, от этого делалось ещё более тошно и мерзко, ему хотелось дать королю взбучку и закричать: «Откройте глаза! Чимина больше нет, и дела — всё, о чём вы можете думать?!».       Верно. Если это правда, если Хэ и впрямь уже не было в живых, если Юнги не застал его последнего вздоха, то теперь у него почти не было причин двигаться дальше.       — Ты выступишь против Её величества, потому что именно она, как я полагаю, замешана в этом. Ради него: выйди и отомсти. Положи конец всем, кто к этому причастен. Я дам тебе время обдумать решение… — заявил король, глядя на него со снисхождением. — Знай, что в случае отказа тебе не жить.       «Тебе не жить» уже не казалось таким плохим вариантом для Юнги.       Король ушёл, оставив Мина с тремя охранниками в этом странном подземелье. Колокол бил очень долго, казалось, он бил и после того, как ушёл король. Его звон стоял у Мина в ушах.       Ноги ослабли и подогнулись, вмиг после того, как ушёл король, отказавшись держать на земле. Юнги рухнул на колени, когда к нему уже подходили, чтобы повести на выход, вероятно, обратно в тюрьму. Мин коснулся ладонью холодной земли и издал тихий плач. Волосы рассыпались, обрамили лицо и налипли на тех местах, где его намочили слёзы. Чужие руки подняли его и повели к ступеням наверх. Юнги на заплетающихся ногах не сопротивлялся, он был не в себе. В груди словно пробурили дыру, из которой хлестала кровь.       — Это же неправда? — всхлипнув совершенно жалко, спросил он охранника, повернув к тому голову.       Мужик, который раньше был хмур и непроницаем как скала, теперь посмотрел на него с жалостью, но вновь не дал никакого ответа. Видать, разнарядка была такая — не разговаривать. Юнги только-только это понял.       Он упал на свежезаправленный футон в своей темнице, и с силой сжал в руках лоскутное одеяло. Уткнувшись в пахшую сеном ткань, задавил в неё свой тихий вой. В смерть Чимина Юнги не верил категорически, но испытывал боль, несравнимую ни с чем.