Бешеный

Больно Дуло вонзилось в лоб. Оставило след — круглый и ледяной. Чимин глядел в спину охранника, который держал на мушке Чонгука, и ощущал уперевшийся в свой собственный лоб металл. Будто автомат со смертельной начинкой изогнулся вверх, удлинился, изогнулся снова и достиг вспотевшего лба Чимина. Больно «Не сопротивляйся им», — умолял он про себя. — «Иначе они убьют нас». Нас. Не «тебя», а «нас». Одиночный выстрел — два трупа. Могла ли охрана стрелять на поражение? Могла. В Лефорте хоть и редко, но убивали заключённых с пометкой «Оказал сопротивление» — отличная ширма для самоуправства. На самом деле в Лефорте убийцы носили не только зелёную одежду, но и синие робы. Убийцы в синих робах обладали рядом преимуществ: имели оружие и являлись рукой Бога. Им разрешалось убивать. А потом — уезжать домой к семейному столу. С чистой совестью и божьим прощением. «Не сопротивляйся им, Чонгуки! Просто стой… стой на месте, ладно? Прошу, прошу… Они нажмут на курок. Им это ничего не стоит! Слышишь? И наши с тобой тела остынут быстрее, чем их горячий ужин». Чонгук, конечно, его слышал по каким-то своим мысленным каналам. Или же знал заранее, о чём Чимин думал. Возможно, и сам считал так же. Нервные окончания у них были общими — проросли как тонкие запутанные корни от одного к другому. Чонгука не волновала собственная гибель, его взгляд плыл мимо неопознанных заряженных смертью железяк туда, где стоял Чимин. Чонгука волновало то, что смерти боялся Чимин. Или же он знал наверняка, что Чимин последует за ним. Потому что сам поступил бы так же. Жизненный путь, который начался в конце прошлого августа с приходом нового инспектора в Лефорт, этим мартовским днём упёрся в тупик. А в следующую секунду раздался хлопок, мощнейший взрыв, и в кое-как залатанный асфальт влетел горящий метеорит. Образовалась воронка величиной с человеческую вскрытую грудь. Пошла трещина, от административного здания справа и до глухой тюремной стены слева. Охранник тянул Чимина от разлома, пока на другой стороне Чонгука толкнули лицом в землю и придавили голову ногой в армейском ботинке. Разлом — новое расстояние между ними. Разлом и недосказанность. Но как Чимин мог сообщить Чонгуку, что склад закрыли? Как намекнуть? Если разинуть рот и начать оправдываться перед заключённым, которого ты прятал на складе от сложных работ, с которым разговаривал и которому с распалённым лицом позволил к себе приблизиться — станет куда хуже. Намного хуже. Пока что у церковных мышей в наличии только видео, где сто тридцать первый нарушает дистанцию и возбуждённо глядит в лицо инспектору. Глядит и почти что гладит. Но если Чимин при всех начнёт вещать заключённому, почему его не взяли с собой на склад, вместо того чтобы молча отправить на другие работы — для церковных мышей это сродни мурлыканью влюблённых котов. Рано. Сейчас не время. Если Чимина в худшем случае запрут в лечебнице, а в лучшем — отмажет папа, то с Чонгуком поступят грязнее. Переведут под каменную плиту за стену тюрьмы. Зароют в землю и даже имени не напишут. Чтобы Чимин не нашёл. Он долго сидел в своём кабинете и смотрел в окно на весну, пожиравшую снег на склоне горы. Оказался слепым дальше собственных мыслей. Весна не радовала, как раньше. Чимин её даже не почувствовал. Красками мир заиграет потом, когда-нибудь через почти год. Через восемь месяцев, если точнее. Вспоминалось снова и снова, как смотрел на него Чонгук, пока зачитывался список работ на день. Чонгук ждал. А Чимин ожидание не оправдал. Он ощущал себя предателем, как будто нагло и эгоистично заставил Чонгука поверить в то, что все эти годы ждал его. И хотел быть рядом. И не боялся последствий. Заставил поверить себе. А сегодняшним днём все усилия перечеркнул разом. Вычеркнул, как и строчку с листа «Работа на складе». И как бы во «всех этих годах расставания» Чимин не виноват вовсе. А Чонгук себя за это наказал. И сейчас давал себе шанс вернуться. Последний шанс, наверное. Но что-то, как обычно, пошло не так. Между ними недосказанность. Каждому из них ко лбу приставлено дуло. Настоящее или нервно-фантомное. И если Чимин способен сохранить самообладание, то Чонгук — полная противоположность. Оставалось надеяться, что он по тем же самым внутренним каналам поймёт, что не всё так просто. И при этом не пойдёт на поводу у злости. Не тронет охрану, а охрана не тронет его. Чимин надеялся, что обойдётся. Перед глазами пронёсся вчерашний хмурый день. Детка Лин У меня всё отлично! Вчера просто плохо себя чувствовала. Пуделя не видела. Вот бы ещё сосед отвалил. Ещё и опять дверь салона изрисовали крестами, прикинь? Пудель — тварь! Вот зачем орать на всю лестничную площадку про лесбиянок??? Бухой идиот!!! Не пил же толком никогда, а тут скатился. Опозорил меня, как мог. Столько лет прошло, так нет же, притащился ко мне снова! Чимин прочитал сообщение от Линни вчера утром, протискиваясь через вертушку контрольно-пропускного пункта, сунул телефон в карман куртки и пустился по зелёному коридору, не поздоровавшись с охранниками. При упоминании Пуделя желудок сжимался и сердце плюхалось в желудочную скукоженную полость. Они не были друзьями, но Пудель всегда был важен для Чонгука. Да и вообще был хорошим парнем. Что случилось с ним после того, как Чонгук пропал? Почему забыл то, во что верил? Почему занялся «отравой»? Неужели, потеряв друга, Пудель опустился на дно? Возможно, и так. С родителями он почти не жил, да и вообще не был с ними особенно близок. Поэтому в своё время присоединился к Чонгуку, поверил ему, проникся им. И стал ему опорой, лучшим другом, названным братом. Чимину не давало покоя то, что стряслось с Пуделем. Дарквуд будто снова звал Чимина к себе, в объятия стен, изрисованных граффити. В отличие от Линни, Чимин на Пуделя не злился. Переживал, скорее, за то, каким человеком тот стал. «Что с ним случилось?». Или нет, не так. «Что с ним сделали?». В голове зазвучали слова отца, сказанные офицеру Муну в тот день, когда Чимин подслушал их, сидя на лестнице: «Пудель. Живёт по соседству с Чоном. Вернее, жил. Я лично его допрашивал в своё время. Они с Чонгуком дружили. Только вот тот парень — не совсем здоров. Страшно убить его во время допроса. Не хочется грех на душу брать. Он уходит в себя и не слышит ничего. Вернее, очень профессионально делает вид. А то и вовсе начинает хохотать». Лучше уж опуститься на дно под гнётом растерзанной жизни, чем намеренно предать то, во что верил. Со дна можно подняться. А вот гнилую сущность уже не исправить. «Я не могу прийти к тебе сейчас, Сынмин. Мне нужно быть тише. Все и так смотрят на меня. Подожди. Мы обязательно разберёмся во всём. И поднимемся. Вместе». — Привет, — бросил он отцу, когда влетел вчера в его кабинет. — Мне нужно поговорить с тобой насчёт Белых шарфов. Я мог бы взять это на себя, только достань мне разрешение от мэра. — Ты сегодня не работаешь, — отец стянул очки и устало помассировал переносицу. — Мне вот пришлось приехать. Дел невпроворот, — он снова нацепил очки и взъерошил волосы. — Ладно, даже хорошо, что пришёл. Не придётся при матери говорить. С понедельника всех заключённых отправляй к горе и на ремонт кухонного блока. Или что там ещё у нас на повестке. — Всех, — повторил Чимин. Он снял белую куртку, отряхнул её в размышлениях и повесил на стул. — Склад закрыт на ремонт. Помощь заключённых там не нужна. Мы наняли рабочих. Чимин похолодел изнутри. — Почему ты не сказал мне про ремонт? — Сядь, сын. — Постою, — Чимин не пошевелился. — Склад старый, в стенах дыры. Ты же там чаще остальных был. Значит, понимаешь, о чём я говорю. — Да, — бесцветным голосом ответил Чимин. Внутренний холод сменился жаром по спине. — Очень хорошо понимаю. — Значит, и меня понимаешь. Сын начальника тюрьмы глаз не сводит с преступника и выбирает ему лучшие условия работы, — отец тоже встал, заложил руки за спину и тяжело зашагал по кабинету, как шагают люди, которым уже за пятьдесят. Он говорил тихо, размеренно. Иногда покашливал в кулак — единственное, что выдавало в нём расшатанные нервы. — Я смотрел камеры со склада. Что между вами было раньше, Чимин? Насколько близко вы дружили? — Значит, склад закрыли из-за нас. — Из-за «нас»? — он остановился и обратил к Чимину круглое осунувшееся лицо. Его глаза блестели шквалом острых вопросов. — Скажи мне, сынок. Люди болтают попусту? Всего лишь догадки? — Мне нужно другое место, — Чимин не сводил взгляд с отца, который, наконец, устало опустился в кресло и сцепил пальцы. — Если не склад, то любое другое место. Мне нужно, чтобы Чонгук выполнял мои поручения у меня же на глазах. — Ты ведь понимаешь, что он преступник? Вы общались когда-то, но сколько лет прошло! Посмотри на себя, — отец обвёл Чимина мозолистой ладонью. — Худой — исчезнешь скоро. А сто тридцать первый? Здоровый, как буйвол. Не дай Бог что взбредёт в голову — переломит тебя пополам, — отец вдохнул и закашлялся. Сделал глоток воды из бутылки, стоящей на столе. — Он привык к жестокости. И сам жестокий человек. Нет в нём давно того, кого ты так упорно искал. — Нет, пап, — Чимин нетерпеливо мотнул головой. — Он всё такой же. Просто отвык быть собой. Условия-то скотские. Но всё же, Чонгук не поменялся, — его голос стал тише, словно сообщал что-то интимное. — Между нами ничего не поменялось. Отец резко поднялся и процедил с побагровевшим лицом, почти не шевеля губами: — Ты что? Захотел в клинику для душевнобольных? Чимин со злостью сорвал куртку со спинки стула. — Я в ней живу. — Стой, ребёнок! — рявкнул отец и выскочил из-за стола, ударился ногой между делом и захромал вслед за сыном в коридор. — Чимин! — Да не хочу я, — отмахнулся тот и в самом деле напомнил сам себе ребёнка. Подростка, обиженного на родителя, который не желал его слушать. А кто вообще желал? С кем разговаривать? С Линни? С мамой? У всех них одно упоминание Чон Чонгука вызывало трепетный ужас. Кошмар наяву. Убийца из Лефорта, вор из Дарквуда — как это звучит? Звучит плохо, опасно, как проваленная жизнь, как разрушенное будущее. Но кто будет вдаваться в суть? Будто Чимин и правда — неразумный ребёнок, который влюбился в преступника. Словно Чимин не осознавал последствий, а Чонгук — это пустая оболочка с табличкой «убийца и вор». А внутри — ничего. Пустота и бесконечная тьма. Мы отберём его у тебя. Спрячем. Чтобы ты сам себе не навредил, маленький тупой ребёнок-Чимин. Ты ведь сам себя не спасёшь — уничтожишь. А мы — твои спасители. Без нас ты — никто. И отобрали. Оградили Чимина от Чонгука. Браво! Аплодисменты великим героям-спасителям! Спасибо, мама. Низкий поклон тебе, папа. Церковные мыши будут рукоплескать! Дэвилтаун задребезжит ладонями-распятиями. Вор из Дарквуда больше не тронет городского ангела! Теперь между ними землистый зарешёченный прогулочный блок, толстые непробиваемые стены и много воздуха. Если сделать стены прозрачными, то будто и расстояние ничтожное. Шаг, шаг, ещё десять — и они уже вместе. Но так положено и так сложилась жизнь, что добраться друг до друга они не смогут. Чимин представлял снова и снова, как подходит к каменной стене снаружи, давит на неё всем телом и просачивается сквозь камни прямо в камеру. Прямо в объятия Чонгука. К его большим рукам, не только к двум осязаемым, но и ко всем тем десяткам невидимых рук, которые даже на расстоянии всегда Чимина обнимали. «Не грусти, Прелесть. Да и нахрен их всех. Мы ж и не такое переживали. А то я тоже буду грустить. Вот, смотри, уже грущу. Что? Смеёшься? А зря. Если кто из пацанов увидит — пропишут в грудак десяточку. А перед тобой не стрёмно». Можно было бы добиться свидания с заключённым в открытой комнате под дулом автомата, но разрешение на свидания выдавал отец. Он ни за что не позволит любимому сыночку встретиться с Чон Чонгуком. Который, не дай боже, переломит сыночка пополам. — Ну, посмотрим, — бросил Чимин в тишину кабинета. — Весь мир — театр? Дэвилтаун — так точно. Куртка осталась валяться на столе. Каблуки высоких сапог застучали по зелёному коридору, когда Чимин сорвался с места. Позвякивали серебристые собачки замков практически в такт мигающей в конце коридора лампочке. — Что за дерьмо, — выругался Чимин и глянул вниз. Он даже не придал значения запретному в их семье слову, потому что чёрные кожаные штаны сползли ниже косточек на бёдрах. Странно, вроде с утра были леггинсы. Или всё же штаны? Не переодевался же. Пак Чимин, тщательно следящий за своей внешностью, забыл, что надевал на себя с утра. «Ешь больше! Ноги скоро держать перестанут, ты чё!» — прозвучал откуда-то голос Чонгука. Но не Бешеного, а того — из прошлого. Почему-то Чимин разделял двух Чонгуков. «Забыл позавтракать», — мысленно ответил Чимин. — «И вчера тоже. И, кажется, позавчера». Зелёный коридор перерос в небольшой холл с рабочими столами, гудящими компьютерами и молчаливыми телефонами. Прямо по курсу — входная дверь, ведущая к контрольно-пропускному пункту, справа — комната видеонаблюдения за складскими помещениями. Туда просто так не войдёшь — нужна пластиковая карта. Чимин отловил на пункте охраны мимо пробегавшего со стопкой бумаг Хёншика, но не успел сказать и слова, как тот затараторил, озираясь, чтобы в случае чего замолчать: — Чимин, по лицу каждый раз вижу, что злишься на меня. Я уже на нервах. Слушай, ты это, не сердись, что я про вас с Бешеным тогда спросил. Было ли у вас что. Я не хотел обидеть. Бешеному голову отбили, это понятно. Я видос тот раз сто пересмотрел — этот придурок за девять лет походу не трахался ни разу, вот и кинулся. Хорошо, что… — Пусти туда, — оборвал его Чимин. — Куда? — Хёншик обернулся на миг и снова упёрся моргающими глазами в Чимина. — В наблюдательную? Зачем? Не положено вообще-то. — Ты педиком меня назвал почти что. Такое, видимо, положено. «Прости, Чонгуки. Прости, Хёншик. Очень нужно туда попасть. Ты бы понял меня, Хёншик, я уверен. Но как-нибудь потом…». — Меня ж накажут, — Хёншик побелел лицом, будто в нём боролись служебный долг и непреодолимое желание разрешить Чимину всё на свете. — От тебя несёт морским бризом, — сказал Чимин и опустил глаза. — Что? — не понял Хёншик и тут же встрепенулся: — А, ну да. Туалетная вода, помнишь? Ты же сам советовал… — Нахрен её выброси, — снова оборвал его Чимин и немигающим взглядом посмотрел Хёншику в глаза. — Ты мне перечислил названия, и я выбрал эту. Потому что мне было всё равно на тебя и на твою туалетную воду. Мне вообще на всех плевать, понимаешь? Но насчёт тебя… — он замолчал, чтобы продышаться и закончил спокойнее: — С тобой я поступал несправедливо. И… просто хочу, чтобы ты знал это. Ты единственный по-настоящему живой здесь человек. И тебе не плевать на меня. Поэтому прости. И выбрось нахрен этот вонючий морской бриз. Где-то за стеной бормотали далёкие голоса. Под потолком жужжала белая лампочка. Листы в руках Хёншика затряслись, и он перехватил их поудобнее: — Ого, — Хёншик сглотнул, карие с прищуром глаза забегали. — Ну-у, я понял. У-ух, Чимин, ты меня ошарашил, — он дёргано улыбнулся и повёл плечами. — Ладно, выброшу, раз так воняю. Но, знаешь, это хорошо, что ты… ну… вот это сейчас сказал. Я понял. Извинения приняты. — Спасибо, — сказал Чимин одними губами. — Пустишь? — Только не сдавай, — вздохнул Хёншик. — Меня ж накажут. — Не сдам. — Я зайду первым, а ты сразу за мной. Можешь толкнуть меня, — он почесал бровь, положил стопку бумаг на ближайший стол и упёр руки в бока. — Короче, толкай и проходи. Прям посильнее толкай. Карточка прислонилась к индикатору. Пиликнула система. Лязгнул невидимый механизм. Чимин вошёл в комнату видеонаблюдения сразу за Хёншиком, толкнув того в спину сразу двумя руками, и замер на пороге. Хёншик фальшиво возмутился, хлопнул дверью, но никто даже внимания не обратил. На офисных стульях развалились охранники в синих робах, а на экране — рабочие чистили землистый пол и обкладывали стены каменной плиткой. Двое рабочих отошли в угол склада рядом с воротами и пропали из виду. — Вот же уроды! Курить попёрлись, — возмутился охранник. — Слепая зона. Я ж говорил, что напротив тоже надо камеру вешать. — Только ненадолго, — шепнул Хёншик себе в плечо. — На флешку нужно кое-что скачать, — прошептал в ответ Чимин. — Видео с того дня, когда сто тридцать первый нарушил дистанцию. Со мной. Глаза Хёншика поползли из орбит: — Да кто мне доступ даст, ты чего? Заскрипело кресло, и один из охранников — кореец с тонкими усами — наконец, заметил нежданных посетителей. Его глаза остановились на Чимине, пальцы побелели на пластмассовых подлокотниках. Горло толкнуло кадык, переполнило вены на шее кровью. Даже в полутьме комнаты был заметен его хмурый, как небо Дэвилтауна, взгляд. — Инспектор Пак, — начал он прокуренным голосом. Сидящий рядом напарник тоже крутанулся на кресле и присвистнул. — Вы что тут делаете? Правила нарушаете. Не положено. Или видео с вашим подопечным пришли пересмотреть? — он сплюнул себе под ноги. — Срамота. Если б не сигналка, Бешеный завалил бы вас прям там. Он собирался Чимина задеть, ужалить посильнее, да побольнее, но сам не знал, что попал в точку. Раньше они все тряслись над сыном начальника тюрьмы. Сейчас же подозрение в нарушении законов божьих, законов природы разрешило им относиться к нему пренебрежительно. Нарушение традиционного уклада позволяло людям ненавидеть. — Скинь мне видео сюда, — Чимин достал из кармана флешку и со стуком опустил на стол. Мониторы пошатнулись. — Не положено, — усатый охранник заиграл голосом, будто дразнил маленькую зверушку. — Разрешение от начальника приложите. Или у вас его нет, инсп-е-ектор Пак. Лыбился. Сидел, поглаживал мозоль от автомата на указательном пальце и лыбился. «Ты хоть раз бил кого-нибудь?» — зазвучал из недр памяти голос Линни. — «Я имею в виду по-настоящему? Не головой в грудь с перепугу, что тебя ударят первым. И не электрошокером заключённых. А вот прям по-настоящему, до крови. Бил?». Собирался. Стоя перед насмехающимся охранником, сжимал зубы и собирался врезать. И представив себе кровь на усатом смеющемся лице, сжался от мимолётного ужаса — чужое разбитое лицо вдруг вызвало приступ извращённого нечеловеческого удовлетворения. «Прелесть, дело не в том, что именно говорил мой отец. Он много чего говорил. И всё это хуйня собачья. Дело в том, какую простую истину он доказал мне однажды. С ней я согласен. Не все люди понимают человеческую речь. Некоторые понимают только силу. Если не бьёшь, а пытаешься достучаться словами — ты слабый и на тебе можно ездить. Боль — вот то, что заставляет их закрыть пасть. Или… ожидание боли». Дверь позади распахнулась, и в комнату видеонаблюдения вошёл запыхавшийся отец. Чимин развернулся к нему. Заскрипели старые офисные кресла — охранники вскочили с поклонами. — Инспектор Пак, — выдохнув раздражение, обратился отец. В полутьме комнаты казалось, что его лицо впитывает в себя мрак. — Увидел, как вы сюда… Ладно, выйдите на пару слов. — Выйду, когда получу видео. Ты знаешь, какое. Отец глянул мимо него на подчинённых, смерил свирепым взглядом Хёншика и коротко кивнул другим охранникам. Усатый нехотя отвернулся к мониторам, попутно хватая флешку. — Ты ведёшь себя незрело, — отчеканил отец, как только Чимин вместе с ним вышел в коридор и зашагал к кабинету. — Тебе тридцать лет, у тебя высшее образование и порядочное воспитание. А ты носишься по закрытому объекту и срываешь работу людям, которые, как тебе известно, ведут наблюдение за особо опасными преступниками! Ты в тюрьме, Пак Чимин, а не на детской площадке! Ты взрослый человек! Нарушаешь устав ради… ради чего? Ради забавы? — отец схватил спешащего Чимина за локоть и дёрнул на себя, заставляя остановиться. — Ты в своём уме?! — Они за рабочими там смотрят. Работу я им не сорвал. Но видео я всё же получил, — как можно тише ответил Чимин, заглядывая отцу в глаза. Пальцы на его локте разжались. — Потому что я сын начальника тюрьмы. А когда-то очень давно замяли одно дело… не помнишь? С соучастником преступления. Потому что сын начальника полиции, то есть снова я, оказался в нём замешан. Как хорошо иметь статус. И жизнь сразу проще. Чего не скажешь о тех, у кого этого статуса нет. У Пуделя вон не было. Сколько допросов ты для него устроил? Даже боюсь представить, что вы с ним делали! У Чонгука тоже нет. И что сейчас с ним? Пытки! Живого места не найти! — рука Чимина вспархивала и указательным пальцем пронизывала воздух. — Угробишь его! И пойдёшь грехи отмаливать! Очень жаль, что Чонгуку не повезло с отцом и со статусом. — Кому ты мстишь, Чимин? — отец вздохнул, и погоны на его плечах опустились. — Родному отцу? Чимин подошёл ближе и сквозь зубы проговорил: — А кто отдал приказ медленно его убивать? — Я не узнаю тебя, — покачал головой отец. — И кто в этом виноват? — брови поползли вверх. — Тоже Чон Чонгук? Отец ничего не ответил. Зашагал по коридору, понурив голову и спрятав руки в карманы брюк. Острая вина кольнула Чимина в сердце. Даже в подростковые годы он настолько резко не говорил с отцом. Никогда не повышал голос, не топал ногами, и пар не валил у него из носа. Вообще-то не валил и сейчас — сдерживался усилием воли, но внутри всё кипело. Магма давно выбралась наружу. Только воспитание не позволяло демонстрировать её при родителях. Но порой хотелось сказать так, как сказал бы Чонгук: «Да бля, пап! Ты меня отмазывал же? Отмазывал. А я тебя не прошу Чонгука отмазывать. Просто, блядь, отдай приказ прекратить кромсать его, будто он мяса кусок, а не человек! А он же человек! Он — мой человек!». Если Чимин так заговорит, то кто знает, что тогда произойдёт. И кто его услышит, кроме отца. Мышки бдят. Нельзя! Чимин хотел дождаться Чонгука. Не в тюрьме, не в лечебнице, а… Где? Старая квартира, шумные трубы, скрипучий пол, кое-где облезлая штукатурка, стул в углу, а на нём — горой навалена одежда. Синие кеды с другой стороны кровати, ближе к окну. Дверной проём на кухню, откуда тянет свои лучи прямо в комнату раннее утро. Чимин снова будто раздвоился. И обе его половины стали тонкими, размытыми. И тянулись в разные стороны, как на резинке. Одна тянула его в Дарквуд. Вторая тянула на выезд из города. Твердила, что это всё из-за Чонгука. Чимин бы уехал в другой город, подальше от Дэвилтауна, но Чонгук тащил его обратно. «Уехал бы? Почему тогда каждый раз во сне и наяву ты видишь уродливые двухэтажки? Каждый раз бежишь на «улицы» мимо пацанов, которые в своих карманах сжимают куски металла для самозащиты. Свистят прохожим, смеются вразнобой, носят потёртые джинсовки, бросают бычки в грязные лужи и толкают друг друга плечами. Шутят так, типа наезжают. Тебя тянет в Дарквуд не из-за Чонгука, а вместе с Чонгуком. Ты сам себя столько лет убеждал, что на самом деле «улицы» — не твой дом, не твоё место. А как иначе? Богобоязненный правильный мальчик с образованием, с хорошим воспитанием. Разве такому место в отвергнутом праведными людьми районе? Но именно там ты чувствовал себя — собой. Не из-за преступности ведь? Не из-за бедности и уродливости. Так почему?». Во вторник на рассвете, оставшись в одиночестве дома, Чимин сел на кровати, вытянув ноги, поставил на них ноутбук и воткнул флешку в разъём. Квадратик видеофайла заставлял взволнованно ёрзать. В животе томилось предвкушение. Нелепое счастье оттого, что сейчас на экране они будут вдвоём, согревало. На кнопку воспроизведения нажал не сразу. Задумался. Розовое сонное солнце растеклось по оконному стеклу. В углу комнаты уютно гудел обогреватель. Если ночью выглянуть в окно, то впереди окажутся лишь бледные очертания гор и усыпанная фонарями улица. В отличие от Нового и Старого районов, Дарквуд по ночам выглядел иначе. «Улицы» почти не подсвечивались фонарями, которые по большей части были разбиты. Но там даже в поздний час кипела жизнь. Мелькали лучи карманных фонариков, с разных сторон доносился свист. «Страшно тебе?» — прошептал как-то Чонгук из темноты комнаты. — «Не бойся. Это наши пацаны. Вечно им не спится». Мысли Чимина скакали от воспоминаний ночного Дарквуда до будущего, которое ожидало впереди. Он обдумывал всё и сразу. Не знал, за что хвататься. Какофония из картинок и раздумий. Как только Чонгук выйдет на свободу, им обоим придётся заново строить жизнь. Общую. Чимину нужно сосредоточиться на заработке. У Чонгука ничего не будет. Его бывшая съёмная квартира в убогом состоянии, если, конечно, хозяйка не продала её. Или не сдала кому-нибудь ещё — но это не страшно. Чимин заплатит ей. Осталось накопить. Чонгуку дотерпеть бы и выйти. Выжить. Если бы Чимин не тратил деньги на дорогие вещи, то скопил бы сейчас намного больше. Он не был фанатом дороговизны. Но шмотки в определённый момент приносили какую-то извращённую радость. Заглушали тоску. Хватит! Щелчок компьютерной мыши на прозрачный треугольник в середине чёрного квадрата. На экране белого ноутбука задвигалась картинка — пустой склад, жёлтый свет и дорожки пыли от потолка до пола. Перемотка вперёд, скачкообразное движение по утренним часам. И вот время на видео внизу экрана перевалило за одиннадцать утра. Холодное февральское утро, отмеченное в памяти Чимина ароматом разгорячённой кожи Чон Чонгука. И его теплом от куртки. Чимин увидел себя, заходящего на склад, а следом — охранника, идущего за Чонгуком. Дальше никакой перемотки: вот охранник уходит, вот Чонгук по указке Чимина таскает ящики. Их губы движутся — разговаривают. Впервые Чимин пожалел, что камеры не пишут звук. Оранжевая куртка оказывается в руках Чонгука. Он глубоко вдыхает с неё Пак Чимина — обмен запахами, нетерпением и тоской. Вот Чонгук звереет. Бешеный показывает себя. Красивый. На шее выступают жилы, губы идут волнами — рычит со сжатыми зубами. Совсем как раньше. Умел создавать дикий горловой звук и пускать по спине Чимина возбуждённый трепет. А сам Чимин выглядит разнеженным, распалённым и ослабевшим. Его не держат ноги, он покачивается и смыкает веки — Чонгуку раньше нравилась такая его реакция. Ничего не изменилось. Воздух незримо сотрясается. Чимин и теперь, сидя на кровати, мог чувствовать силу, которая неслась ему в лицо и заставляла колыхаться. Вот Чонгук чуть разводит руки, искажает брови, будто в неверии — почему так просто ему разрешили? И срывается с места. Бросается к Чимину и застывает немедленно, в считанных сантиметрах. Чимин распахивает глаза. Мгновение они разглядывают друг друга, а затем Чонгук приближает ладонь — она дрожит напротив щеки Чимина. Пауза. На экране остался миг до прикосновения. Застывший кадр без продолжения. Они вместе, рядом, дышат друг другом там, в кадре. Замерли так навсегда. Навсегда без продолжения. Как бы сказал Чонгук? Хрен вам! Чимин откинулся затылком на стену, отпихнул ногой ноутбук и завалился набок — прямо в плечо Чон Чонгука. — Привет, — прошептал Чимин, улыбаясь. — Привет, Прелесть, — проурчал Чонгук и зарылся ненастоящими пальцами в волосы Чимина. Фантомный запах спиленного влажного дерева погружал в дрёму. Чимин уткнулся в воображаемую твёрдую грудь и улыбнулся шире, сжимая ненастоящую выцветшую футболку. Так и уснул. В ненастоящем.

***

Неделя выдалась забитой до отказа. Бумажной работы — по горло, поездки с мамой во имя добра — по несколько раз на дню. Чимина словно специально нагружали делами и отвлекали как могли. Повсюду требовалась именно его помощь. Мама, кажется, заново пыталась настроить сына на путь истины, праведности и послушания. Прости, но нет, мам. Я ведь живой человек, а не проект. В церкви люди оборачивались, бурчали что-то себе под нос. Из их ртов несло горькими лекарствами и затхлыми простынями. Восковыми свечами и страхом перед Богом. Церковные мыши выглядели контуженными. Слухи о произошедшем в Лефорте шандарахнули мышек как следует. Их глаза теперь не двигались и не жили — припеклись к Пак Чимину. Охранник растрепал про видео и флешку. Про подозрительно-порочные отношения тюремного инспектора и заключённого. Возможно, и не растрепал бы, не будь Чимин сыном уважаемого человека. Мама крутила головой и загораживала Чимина худым плечом. Она понимала, почему прихожане так смотрят на её сына. И если бы дело касалось чужого человека — мама бы уже провела с ним воспитательную беседу. Но говорить с Чимином она отказывалась. Боялась услышать то, о чём все шепчутся, из его уст. Боялась подтверждения слухов. А ещё боялась носить передачки в клинику для душевнобольных. С чужими детьми проще — запрятал в палату с решёткой на окне и живи дальше. Со своим ребёнком так не работает. Мама — она на то и мама — кинется защищать и отрицать. Иначе отберут. В церкви их семья долго не продержалась. Взгляды мышек весили не меньше тонны. Справа от широких церковных ступеней Чимин заметил Линни. Она куталась в чёрную куртку и дёргала за платок на голове, чтобы поглубже в него зарыться. Напротив неё курил сигарету тот мужик, который жил по соседству. Он что-то цедил ей в ответ на слабые отмашки, теребил свой нательный крестик и разъярённо выдыхал клубы сигаретного дыма. — Линни, — позвал Чимин, и она тут же обратила к нему большеглазое лицо. Солнечный весенний свет делал её кожу сверкающей. Мужик выкинул сигарету в лужу, сплюнул себе под ноги и пожал руку подошедшему отцу Чимина. — У тебя сын плохо воспитан, Мунбин, — сказал мужик, вглядываясь в маму Чимина, которая стояла поодаль. — Госпожа Пак, приветствую. Мало того, что ногти красит, штанишки узенькие надевает, так ещё и грубит старшим. Линни придерживала платок у лица и благодарно смотрела на Чимина. — Что стряслось? — спросил отец. — Повторишь, что сказал мне, Чимин? В тот раз, — лицо у мужика было торжествующее. Чимин невозмутимо пожал плечами: — Я сказал, что ещё раз тронешь Линни и я засуну твои пальцы в рот твоему другу и заставлю сгрызать с них кожу. — Сынок! — ахнула мама позади. Отец молча сжал губы. Линни округлила и без того круглые глаза, а Чимину вдруг стало нестерпимо смешно. Он прыснул в кулак и притянул подругу к себе. — Что в тебя вселилось? — с подозрением спросил мужик. — Полегче, — одёрнул его отец. — Чимин, объяснишь? — Посмотри, — Чимин задрал рукав куртки Линни и обнажил пожелтевшие синяки. — Это в меня что-то вселилось? — Боже правый, — мама подскочила к ним и взяла тоненькую руку Линни, чтобы рассмотреть поближе. — Что ты сделал с ней? Мужик, видимо, понял, что сдаёт позиции и сунул руку в карман брюк. Достал пустую пачку из-под сигарет, пошебуршил в ней пальцем и оскалился: — Ваша Линни притащила к нам в дом преступников из Дарквуда. Мне напомнить, как они нас обворовывают? И это меньшее из бед. Оказывается, девчонка та ещё грешница. Ложится в постель далеко не с мужчинами. Чимин прижал Линни к себе и ткнул пальцем возле глаза мужика: — А тебе больше всех надо? Хватать девчонку за руки и швырять её об стены — это тебе Бог разрешил? — Мы с этим разберёмся, — отец приобнял Чимина и развернул к автомобилю. Затем указал пальцем на ощетинившегося мужика. — И с тобой разберёмся. Против Бога пошёл? Парням скажу — закуют и мордой в решётку, хочешь? Чтоб к девушке не подходил. — Как так можно! — запричитала мама, утягивая Линни за собой. — Что он такое говорит? Зачем наговаривает? — Что бы ни случилось, — ледяным тоном отчеканил Чимин, — он делал ей больно. Всё это время! И теперь спокойно прётся в церковь, прикрывается верой. Здесь все такие — лицемерные и гнилые. Отец затормозил, схватил его за плечи и встряхнул: — Прекрати! Я разберусь с этим. Но не черни свою душу подобными словами! Чимин разгорался сильнее. Изнутри ненависть раздирала крюками: — Чем он лучше тех, кто живёт в Дарквуде? Там полно таких же — тех, кто делает больно. Но они озлоблены — понятно почему. А мужик этот что? От плохой жизни? Да нет же, просто люди везде одинаковые. Только эти, — он указал пальцем на церковь, — почему-то считают себя выше других и важнее. Отец промолчал. Он распахнул дверь Хёндая и глянул на Линни. — Я на автобусе, — пролепетала та. — До свидания. Пока, Чимини, — её лицо озарилось. — Спасибо. Позже тогда увидимся. Она зашагала по тротуару мимо кованого забора, озираясь и ускоряя шаг. Платок слез с её головы и обнажил пушистые огненные волосы. Так намного лучше, детка. — Я поведу, — отец сел за руль, а мама молча опустилась рядом на пассажирское. Беседу, не сговариваясь, решили не продолжать. Предпримет ли отец хоть что-нибудь? Чимин не знал. Да и не надеялся. Выход один — заняться этим самому. Он влез на заднее сиденье и прислонился виском к стеклу. Солнце подпирало полуденный небосвод, деревья вынашивали листья-зародыши. Дэвилтаун расцветал и окрашивался. Родители молчали, мотор Хёндая мерно гудел, и Чимин почти уснул, когда автомобиль внезапно затормозил. Возле дороги возвышался столб с табличками-направлениями. Одна из них — заострённая с чуть стёршейся буквой «Д», зацепила нерв в лице Чимина, и уголок его губ приподнялся, в желудке разлилось тепло как после долгожданного горячего обеда в зимний полдень. Дарквуд — налево. На голубом небе плыли пышные облака. Автомобили лениво плелись по чёрному асфальту. Пересечение двух дорог напоминало крест. Сверху, там, где распростёрся пустырь, ведущий в Дарквуд, крест будто бы треснул. — Что такое? — спросил Чимин. — Может, тебе стоит вернуться? — тихо сказал отец. — Тебе ведь там лучше. Мать безразлично смотрела в окно. — Прогоняете? — Хотим как лучше. Чимин вышел из автомобиля и, не оглядываясь, побрёл через пустырь. Синее, как нарисованное, небо сходилось вокруг него куполом. Вечно жёлтая сухая трава клонилась к протоптанной дороге, чтобы расцарапать ноги, как раньше, как тогда. Впереди темнели длинные двухэтажки. Чимин подходил к ним быстрым шагом, и они росли вокруг него и мельтешили яркими граффити. Вдалеке раздался свист. С другой стороны ему ответили таким же свистом. Сколько лет Чимин тут не был? По разбитому асфальту кубарем неслись пустые пакеты и банки из-под газировки. Окна домов походили на бездонные дыры в человеческом муравейнике. Солнечный свет в них не отражался. Чимин дошёл до нужного подъезда и поджал губы, скрывая улыбку. Почему-то казалось, что улыбаться слишком рано. Здесь ничего не поменялось — побледневшие, наполовину содранные рекламные листовки, матерная надпись чёрным маркером и свалка сигаретных бычков вдоль всего дома. Подъездная дверь оказалась открытой. Со сбитым дыханием Чимин вбежал на второй этаж, распахнул дверь квартиры и застыл на пороге. Рёбра вздрагивали, будто кулаком колотили изнутри. В голове шумели голоса из прошлого. Призраки бродили повсюду. Обстановка внутри не изменилась — пол скрипел, трубы шумели, отовсюду лился свет. Кровать была застелена, но ближе к окну виднелась вмятина — кто-то валялся здесь совсем недавно. Возможно, покрывало ещё не остыло. Наверное, всё ещё пахнет. Чимин справился с оцепенением, кинулся к кровати и сдернул с неё покрывало. На четвереньках прополз к середине, уткнулся носом в простынь и вдохнул запах влажного дерева и пара из ванной комнаты. Позади Чимина заскрипел пол. Матрас прогнулся. На спину легла ладонь, спустилась к брюкам и пробралась под куртку и кофту. Мурашки пронеслись по лопаткам от теплоты и грубоватой кожи руки. А затем шёпот — горячий, сладкий, прямо в ухо: — Приветик, Прелесть. Комната потухла. Запах влажного дерева и фруктового шампуня сменился горьковатым персиком — «вонючка» над приборной доской Хёндая. — Просыпайся, сынок. Отец. Чимин выпрямился на заднем сиденье автомобиля и увидел подъезд, знакомый с детства. — Пошли домой, — скупо улыбнулась мама, оглянувшись к Чимину. — Может, посидишь дома какое-то время? Только на работу в понедельник, а в остальные дни дома. Пока всё не уляжется. Отец держался за руль и стучал по нему большими пальцами. — Ничего уже не уляжется, — буркнул Чимин и вышел из Хёндая.

***

Пузатый бокал опустел и остался стоять внизу у кровати. Вино приятно размывало мозги, будто Чимин качался на волнах посреди океана в жаркий летний день. Мышцы расслабились, тело витало в невесомости, в полном вакууме. Флешка в руках успела остыть, скриншот из видео стоял заставкой на экране закрытого ноутбука. Невесомость внутри — точно от вина? Или там не невесомость вовсе, а опустошение? Чимин ощущал себя раненым, смятым в чей-то кулак, втоптанным в землю. Но кем? Самим собой? Церковными мышками? Чон Чонгуком, бросившим его девять лет назад? — Хотел как лучше, — хрипло и обессиленно пробормотал Чимин. Он сидел на кровати с вытянутыми ногами и невидящим взглядом буравил стену напротив. — Я знаю, что ты думал обо мне. Решил всё за нас обоих и даже не понял этого. Совсем не понял… почему здесь всё иначе? — он оглядел комнату. — Я хотел расставить мебель так, как было в нашей квартире. Хотел жить в ней даже здесь. Но всё равно не вышло. Совсем не похоже. Из меня фиговый дизайнер, Чонгуки. У меня не получилось. Глаза остановились на двери. В квартире Чонгука входная дверь располагалась с другой стороны. И кровать тоже — как зеркальное отражение того, что было в комнате Чимина. У Чонгука окно — справа от кровати. У Чимина — слева. В кладовке на первом этаже оставались две банки краски. Белая и коричневая. И кисточка нашлась — отмытая. В своей комнате Чимин передвинул кровать на другую сторону, открыл белую краску и закрасил свою бежевую дверь под цвет стены. Сел на кровать. Теперь окно привычно оказалось справа. Но напротив — пустая стена. Чимин открыл коричневую краску и напротив выкрашенной в белый двери нарисовал длинный прямоугольник и закрасил его тонким слоем. В несколько слоёв нарисовал полосу, напоминающую дверную ручку. Затем коричневой же краской нарисовал дверной проём на стене напротив окна — как коридор, ведущий на кухню в квартире Чонгука. Да, комната Чимина была раза в два меньше комнаты в той квартире, но теперь она больше её напоминала. Только за окном не было граффити. Там не шумели пацаны, не свистели со всех сторон. Нельзя выпорхнуть из дома прямо сейчас и побежать вдоль улицы, чтобы отыскать Пуделя. Невозможно найти среди обвешанных распятиями людей Джейки. А после прогулки — нельзя вернуться домой. Туда, где за спиной откроется скрипучая дверь ванной комнаты и зазвучат привычные шаги. Белая дверь открылась, и в комнату вошёл отец. — Что ты наделал тут? — спросил он полушёпотом, оглядывая перестановку в комнате и нарисованные двери. — Санитаров позовёшь? — хмыкнул Чимин и поднялся с кровати. — А надо? — черты лица сошлись в жалобном выражении. — Выйди, пожалуйста, пап. — Сын, если хочешь поговорить… — Выйди! — рявкнул Чимин и удержал себя от того, чтобы схватиться за собственное лицо. Отец поиграл желваками и вышел. Крикнул что-то маме, а она ему в ответ. За дверью, которую Чимин захлопнул, их голоса звучали будто из другого мира. Скромные и приглушённые. Глаза закрылись. Чимин упал на кровать и накрыл лицо руками. Матрас обнял его, поглотил, пропустил в себя и немедленно вытолкнул с обратной стороны. Чимин вынырнул из кровати и сел на точно такой же в другой квартире. Он распахнул глаза и встретился с чёрными и тоже удивлёнными глазами. Чонгук стоял у открытого окна и выдыхал сигаретный дым в утро, пахнущее жёлтыми листьями и застоялыми лужами. Его волосы торчали мокрыми иголками. Верхняя губа была разбита и набухла бордовым. — Напугал? — спросил он, развернувшись к кровати вполоборота. Кончик сигареты вспыхивал в сером воздухе. — Нет, — улыбнулся Чимин. — Не собирался спать, но уснул. Ты слишком долго моешься. К этому дню они шли постепенно. Чонгук приобрёл привычку класть свою вечно загорелую ладонь на белую ногу Чимина, туда, где смыкаются колени, и долго внимательно наблюдать. Его пальцы иногда ощутимо давили — он проверял, в какой цвет окрасится кожа Чимина от нажатия шершавых пальцев. С каждым днём Чонгук становился смелее — ладонь поднималась выше, пальцы скользили нетерпеливее. Дыхание учащалось у обоих. Однажды в конце августа Чонгук вернулся после потасовки со студентами и, сидя на бортике ванны, отмывал руки. Красная вода утекала в сток. Чимин вошёл в ванную в одних трусах и футболке. Встал напротив Чонгука, и тот, не мешкая, уткнулся носом в голый живот. Чимин успел приподнять футболку, чтобы почувствовать тёплое дыхание. Чонгук скрывал свои желания. Но каждой своей реакцией себя же и выдавал. Выдал и в тот раз, пока дышал загорелым носом в чужой белый живот и невесомо касался губами кожи. Совсем легко целовал. Член в трусах Чимина отозвался на поцелуи, и Чонгук вроде бы собирался отстраниться, но тут же, со звуком, похожим на подавленный стон, прильнул губами к члену через ткань трусов. Грудь Чимина вздымалась, горячий воздух и влага пропитывали бельё. Чонгук взял в рот головку, с чувством пососал и вдруг испуганно-торопливо откинулся назад, чуть не свалившись в ванну. Ситуация была бы смешной, если б не мокрые от слюны губы Чонгука и тёмное пятно на трусах Чимина. И если один из них не решался переступить почти стёртую черту, то другой — сходил с ума от безумного желания раздеться, ощутить поцелуи ниже лица, чтобы губы к коже, кожа к коже, жар к жару. Несмотря на их духовную близость, Чимин несколько дней к ряду пытался отыскать в себе достаточно храбрости, чтобы предложить Чонгуку не просто заняться сексом, а предложить ему… себя. Именно в таком ключе. Конечно, Чонгук был влюблён, очарован настолько, что заполнял собой каждую минуту жизни Чимина, будь они рядом или на расстоянии. Возможно, не специально. Просто поступал так, как чувствовал, а Чимину всё равно было мало. Но беда в том, что в Чонгуке жила та сторона, которая сопротивлялась. Пресловутые «педики» были как у церковных мышей, так и у пацанов не в почёте. Пацаны за такое били морды и выгоняли с «улиц» — если выражаться мягко и культурно. Так они сами говорили. Но что происходило на деле, неизвестно. Замечали ли они, что Чон Чонгук не выпускал свою «мышку» из рук? Замечали, как их лидер вдыхал её чистый запах? И какой влюблённой одержимостью горел его взгляд, когда «мышка» появлялась на горизонте? Замечали. Но молчали. Чимина на «улицах» не трогали. Поэтому он решился предложить Чонгуку большее. У него потели ладони, сушило во рту, голова шла кругом, потому что реакцию Чонгука сложно было предугадать. А если откажет? Тогда Чимин сгорит со стыда. Он и так переживал из-за собственной неопытности. Что Чимин вообще понимал в занятии любовью? Да ничего. Знал в теории, видел воочию (спасибо платным сайтам для взрослых), но взгляд со стороны не имел ничего общего с опытом, которого у Чимина не было. Стыдно. Стыдно и страшно до тошноты. Но, в конце концов, Чимин нашёл в себе мужество предложить. Тон его был нерешительным. Пальцы дрожали, пока он нервно мял в руках подол футболки Чонгука. Чимин даже не помнил, что именно говорил. Но что-то лепетал, пока щёки пылали, а голос мяукал. Чонгук со стеклянными глазами сказал что-то в ответ. Согласился. Его губы покраснели — облизывался, словно в нетерпении, будто прямо сейчас подомнёт Чимина под себя. И тогда стало ясно — Чонгук ждал от Чимина первого шага. Потому что важно, чтобы непорочная Прелесть захотела первой. Так они и переступили черту. Случился тот самый осенний день. Кровать заскрипела, когда Чимин, обернувшись покрывалом по самый подбородок, поднялся, подошёл к Чонгуку и обхватил его щёку. — Я не умею… — тот выкинул недокуренную сигарету в окно и отступил. Рука Чимина безвольно упала. — Ну, никогда с пацаном. Не тоже самое ведь. — Что? — Чимин опустил подбородок и увидел свою голую грудь, а чуть ниже — сползшее покрывало. — Да и ты… это ж ты, — продолжал удивительно скромный Чонгук. Его взгляд блестел и боялся. Рука парила над полуголым Чимином. — А кто — я? — спросил тот шёпотом. Ему очень сильно хотелось поцеловать распухшую губу. Чтобы успокоить. Чтобы так сильно не болело. На голой груди Чонгука выделялся старый синяк. Уже серый и тусклый. А на животе — чуть выше пояса растянутых домашних штанов — порез. Перелезал через забор частного дома на окраине города. Чимин желал унять все его боли. Пусть и застаревшие. Пусть спрятанные и забытые. Но всё ещё существовавшие в той реальности, где они вдвоём лежали полуголые и юные под застиранным покрывалом в первый день осени. — Ты вообще весь такой… — Чонгук осмотрел Чимина с ног до головы, и во внешних уголках его глаз собрались довольные морщинки. — Нежный. Как цветок с клумбы. Я не знаю, как с тобой… ну, это самое. — Давай я, — предложил Чимин. — Или стесняешься? — Ну, да, — прошептал в ответ Чонгук, не моргая. Он будто считывал каждую эмоцию на лице Чимина, чтобы ничего не пропустить. — Что, правда стесняешься? — хихикнул Чимин, вновь обхватывая его лицо похолодевшей ладонью. Чонгук накрыл его руку своей и вжал сильнее в свою щёку — не хотел отпускать. Или просто таким образом грел. — Никого не стесняюсь, прикинь? А тебя — да. Вдруг подумаешь, что я осёл. А если больно сделаю? — Я потерплю, — успокоил его Чимин и снова погладил по щеке большим пальцем. Обожал так гладить, потому что Чонгук тут же льнул к ладони с блаженным выражением. На «улицах» он выглядел иначе: походка вразвалочку, перочинный нож в сжатой руке, спрятанной в карман, и небрежная усмешка. А перед Чимином Чонгук будто сбрасывал грубую кожу. И даже его лицо преображалось — становилось мягче. В чертах появлялось что-то ангельское. «Падший ангел», — возникло в голове само собой. И Чимин дал себе мысленную оплеуху. — Чонгуки, — пропел он. — Я никогда не стану тебя высмеивать, если вдруг что. — Да знаю, — буркнул тот, по-прежнему прижимаясь щекой к ласкающей его ладони. — Я почитал об анальном сексе, — начал Чимин, но Чонгук ухмыльнулся и перебил его: — Зря ты очки снял. Ты когда начинаешь задвигать что-то умное, да ещё и в очках своих — у меня вон там, — Чонгук указал пальцем вниз, — Армагеддон. — Встаёт на ангела? — игриво сощурился Чимин. — Ты ещё и ботаник. Чимин отбросил покрывало. На нём не было ни клочка одежды. — Ну, пиздец. Старый крашеный пол заныл под ногами, когда Чонгук принялся расхаживать, засунув руки в карманы. Ходил своей привычной походкой, выпятив бёдра вперёд. Мускулы на его голых руках играли — перебарывал нервозность. — Что-то не так, Чонгуки? Из окна подуло холодным. Чимин поёжился. — Кожа вон белая какая, — Чонгук остановился, не вынимая рук из карманов, и облизнулся. Ухмылка так и не сошла с его ребяческого лица. — Нежная ведь. У меня руки разбиты. Поцарапаю тебя, Прелесть. — Поцарапай. Ты меня давно царапаешь и не стесняешься, — Чимин плавно двинулся к нему и прочертил пальцами на вытянутой руке дорожку на его груди. — Ты ведь хочешь, да, плохой мальчик? Хочешь ангелочка? Или мне нужно заставить тебя сделать хоть что-то? — Заставить? — хмыкнул Чонгук и надавил на руку Чимина грудью, заставляя пятиться назад. — Заманчиво. Но я и так возьму, если захочу. У меня выдержка плохая, Прелесть. Они начали общую игру, правила которой знали оба, хотя ни разу их не обговаривали. — Правда? — Чимин шёл спиной к кровати. Чонгук горел под его ладонью. Внизу живота сладко заныло — тяжёлое возбуждение пожирало и поджигало его. — Ты же вор, преступник и главный здесь. Так покажи мне это. Не дай мне сбежать. Чонгук сжал челюсти, перехватил руку на своей груди и бросил Чимина на себя. Свободная рука легла на поясницу, надавила, прижала и почти обездвижила. Взгляд Чонгука плыл. Глаза сверкали. От него пышело жаром и необузданным желанием. Пальцы прошлись по голой ягодице Чимина. Чонгук приблизился к его уху и, выдохнув, прошептал: — Он смотрит на тебя. — Кто? — Чимин втянул воздух сквозь зубы, когда Чонгук вплёл пальцы в его волосы и заставил обратить лицо к потолку: — Он. Твой Бог. — Чонгук, не упоминай… а-ах… Не договорил. Оборвали поцелуем-укусом в шею. От лопаток до поясницы пробрало холодом, в солнечном сплетении — падение в пропасть. Промеж ног потянуло, и бёдра сами двинулись навстречу ноге Чонгука, чтобы потереться. Волосы всё ещё были сжаты, лицо обращено к потолку. Он смотрит на тебя, ангелочек. Чонгук всасывал кожу на шее, мазал губами ниже — к полоске ключицы, поднимался обратно к шее и прикусывал. Пробовал, дегустировал, будто его спустили с адского поводка и он дорвался до чистой, безгрешной души. Оттого и вкусной. Слабый укус и голодные губы — до сладкой извращённой боли, хоть и едва заметной. А Чимин улыбался какой-то совсем уж безумной улыбкой. Он ждал этого момента, этого дня и вот такого жадного и тоже безумного Чонгука, который плохо справлялся с собой, крутил голову Чимина за волосы и целовал с языком вену на шее, прихватывал зубами и хрипло стонал. Будто ушёл в себя, будто кожа Чимина — крепкий алкоголь, нужный сейчас анальгетик, психотропное вещество. По головке члена пробежались пальцы, и Чимин вскрикнул, попытался освободиться, затрепыхался как маленькая пташка, но рука в волосах помешала. — Смотри, — прорычал Чонгук ему в шею. По коже прошлась вибрация от переменившегося голоса. — И он пусть на тебя смотрит. Чимин высвободил руки и тоже схватил Чонгука за волосы — сразу двумя: — Пусть, — глубокий вдох и дрожащий выдох. Желание душило до головокружения, внизу живота ломило до боли. — Но я хочу… чтобы ты на меня смотрел тоже. Чонгук усмехнулся, но его зрачки бегали по лицу Чимина и спускались ниже. Взгляд туманился, уплывал, словно ещё немного — и Чонгук потеряет разум. Вновь глянул вниз и ласково, с явным трепетом, обвёл кончиками пальцев головку, сильнее прижал к себе задыхающегося Чимина. А затем поднял глаза и нацелил их на его разомлевшее лицо. Глядел так, как в тот самый первый день, когда Чимин прятался от него за студентами из Белых шарфов — восхищённо, с блестящим интересом. Забыв про всех остальных. Существовал только Чонгук и центр Вселенной — Пак Чимин. У Чонгука был свой собственный Бог. — Давай сюда, — Чимин уткнулся икрами в кровать, повалился на неё, обхватил бицепс Чонгука и потянул на себя так, что Чонгук завалился сверху. — Будь на мне. — Задавлю же, — просипел тот. — Мне нравится так. Порыв осеннего ветра стукнул оконную раму об стену. Холод прошёлся по ногам, но не остудил пылающую кожу. Простынь комками собралась под влажной спиной Чимина, макушка упёрлась в изголовье кровати. Чонгук тяжело дышал и долгое мгновение буравил пытливым взглядом лицо напротив. Затем потянулся рукой между ног Чимина, но тот его остановил: — Нет! — Почему? — в глазах Чонгука горел настолько яркий огонь, будто останови его снова — и пламя вырвется наружу и обожжёт Чимину руку. — Не думай обо мне, — умоляющий шёпот. — Думай о себе. Я хочу, чтобы ты думал только о себе. Секунда — и Чонгук приблизился лицом к лицу. Новый порыв ветра — и подбородок Чимина в захвате сильных пальцев. Всего лишь миг — и на нижней губе смыкаются зубы. — Ч-чёрт, — пробормотал Чимин запрещённое слово. Чонгук ухмыльнулся и, на этот раз не спеша, очень бережно поцеловал его только губами. Как целуются в самый первый раз подростки, как целуют того, кто представляет ценность. Того, кто в сердце. — Пре-елесть. Моя нежная сладкая Прелесть. Опираясь на одну руку, свободной — потянулся к своим штанам и спустил их ниже, обнажая тёмный тяжёлый член. Он ещё раз взглянул на Чимина, видимо, чтобы убедиться, что не ослышался минутой ранее, и задвигал рукой, не отрывая внимательного, одержимого взгляда от обнажённого тела. Теперь уже полностью доступного. Чимин ощущал себя подношением. Жертвенным барашком. Подарком Богу Тьмы. И одна лишь мысль об этом прибивала его к кровати, размазывала, разбивала, делала влажным и доступным только ему. Рядом завалилась набок баночка с синей этикеткой — смазка, которую на прошедший день рождения подарила Чонгуку Джейки с фразой: «Чтоб легче дрочилось». — Можем подождать с этим, — срывающимся голосом пробормотал Чонгук. Его пальцы кольцом двигались на члене. Чимин мотнул головой: — Я в ванной час проторчал. Я… я хочу тебя. А ты? — Пиздец как, — Чонгук зажмурился и сжался весь, убрал руку от члена и, лишившись оргазма, простонал. — Блядь. Давай я. Мне удобнее. И пусть растяжка была болезненной. Пускай слишком долгой. Но Чимина потряхивало от жажды больших ладоней на своём теле. Хотелось, чтобы Чонгук трогал его, гладил, сжимал до красных пятен из-под пальцев. Чтобы давил на поясницу, удерживал его бёдра на месте. Не разрешал двигаться. Только озвучить свои желания Чимин не мог — от плотоядного взгляда Чонгука онемел язык. А когда головка бордового члена толкнулась внутрь него, Чимин схватился за чужую шею. В попытке удержать, руки скользили по влажной коже, но он не давал Чонгуку отстраниться, вжимая его лицо себе в плечо. И от неведомого первобытного страха прорезался голос — высокий, как звон стекла: — Нет-нет, обнимай, Чонгук! Обнимай меня вот так! Одной рукой обними. А второй… ты знаешь… Чонгук гладил его по голове и тут же прижимал за затылок к себе так, будто и правда запрещал шевелиться. Совсем как в фантазиях Чимина. А затем бёдра Чонгука плавно задвигались между раздвинутых для него стройных ног. Твёрдый и скользкий от смазки член распирал изнутри, давил до боли и одновременно будто там, где нужно. Там, где приятно до темноты в глазах. — Да-а, вот так, — прошептал Чимин, мазнув губами по виску. — Давай, малыш, удовлетвори себя. Давай же, хороший мальчик. Мой послушный мальчик! Чонгук замер, а затем опустился так, что его нос упёрся в щёку Чимина. Они смотрели друг на друга расфокусированно и нетерпеливо, будто уже сошли с ума и больше не в этом мире, а где-то в своём собственном. И Чонгук спросил, обдавая щёку Чимина жаром: — Тебе хорошо, Прелесть? Не больно? — Да-а, хорошо. Не больно, — выдохнули в ответ. — Мне очень хорошо. С тобой… а-ах… всегда так хорошо. Чонгук загрохотал. Снова тот самый рокот в горле — не рык, а грохот нетерпения и доминантности. Он впился пальцами в талию Чимина и, прижавшись губами к губам, принялся толкаться. С оттяжкой, вовсе не медленно и далеко не нежно. Хоть и всё ещё скованно. Чимин, подобно змею, совратившему когда-то Еву, лизнул губы Чонгука, чуть развернул голову и зашептал ему на ухо: — Твои пальцы а-ах так давят. На моей коже останутся синяки. Помнишь, какая у меня кожа? Ты говорил мне, что я — ангел. Значит, ты — Дьявол? Давай же… — Нет! — рыкнул тот и прихватил зубами мочку его уха. Пальцы сжали талию сильнее. Он продолжал двигаться рвано, резко, толкаться глубже. — Не говори этого, Прелесть. Это слишком. — Но тебе нравится, — усмехнулся Чимин, закусив губу. Он часто дышал и давил на широкие плечи пальцами, не давая отодвинуться. — Нравится, но бля-ядь… — Чонгук навалился на Чимина, придавливая его к кровати. — С тобой нельзя так. — Ты же хочешь… — Заканчивай. Я знаю, что ты скажешь! Вопреки своим же словам, Чонгук обхватил Чимина двумя руками, будто поймал в ловушку, и ускорился. — Давай же, малыш, — звучало над ухом, подобно сладкому приказу. — Не говори этого, — с мольбой, совсем ему не свойственной, прошелестел Чонгук. Его веки опустились, руки связали Чимина. — Не говори, не говори, не говори… Стало тяжело дышать. Руки Чонгука раздулись, его вес давил на Чимина. Что-то изменилось, комната пошла рябью. Чонгук, наконец, приподнялся и показал Чимину своё переменившееся лицо — скуластое, потускневшее, с нахмуренными бровями и тлеющими углями в глазах. Бешеный — Не говори этого, — загрохотал он. Рывок — и Чимин завис над кроватью, поднятый мощной рукой. Они оказались нос к носу. — Ну, давай же, Гуки, — снова начал Чимин и приподнял один уголок губ в хитрой усмешке, чтобы медовым голосом закончить: — Оскверни меня. В шею впились губы. А следом — по коже заскользили зубы. Будто клыки прорезались на самом пике экстаза. Чимин не видел ни потолка, ни комнаты, полностью накрытый сильным бугристым телом. В него входили нетерпеливо, резкими толчками, удерживая почти что на весу. Кончики волос касались подушки. Чимин рухнул на прохладную простынь, прогнулся в пояснице и схватился за свой ноющий член. Кончил быстро, мелко сотрясаясь всем телом, и попытался снова научиться дышать. С улыбкой по движениям Чонгука понял, что тот стянул презерватив — по животу полоснуло тёплой спермой. Чимин едва удержался от того, чтобы не втереть её себе в кожу. — Как же ты пахнешь, Прелесть… ммм… — Чонгук вдохнул рядом с ухом и переместился носом на шею, побуждая Чимина хихикать. — Всё равно пахнешь как самый чистенький ангелочек. Так не пойдёт. Два длинных пальца заскользили по трепещущему животу, собирая сперму, и поднялись к лицу. Чимин разомкнул губы и устало, но блаженно улыбнулся, ощущая солёный привкус во рту. — Смотри, — Бешеный возвёл глаза к потолку, продолжая пачкать алые губы Чимина в белёсой сперме. — Смотри, Бог. Как там было? Уста Господа? Он? Пак Чимин — твой ангел, да? Смотри, как я пачкаю его. Как он сла-авно принимает меня — грешника, Дьявола. Вот они — уста Господа! Испачканы и осквернены. В следующий раз я кончу ему в рот, а ты будешь смотреть, как твой ангелочек прилежно глотает. — Я не ангелочек, — Чимин обнял его и прижал к себе так, чтобы Чонгук снова придавил его своим весом. — Получается, что грешник. Я буду гореть в Аду. — Я отправлюсь в Ад раньше тебя, — прохрипели на ухо. — Найду для нас соседние котлы. Никогда тебя не отпущу теперь. Твоя душа со мной. Мою можешь забирать себе. — Я буду её беречь, — Чимин потёрся щекой о его щёку. — А если соседние котлы не найдёшь? Чонгук, снова переменившийся, вновь юный, пожал плечами и лизнул чужое ухо: — Значит, спизжу. Чимин откинул голову на подушку и захохотал. Звук собственного смеха отдалялся и глушился, пока время отматывалось на девять лет вперёд. И вот, в настоящем, от смеха осталась лишь печальная слабая улыбка. Он всё ещё лежал на своей кровати и переглядывался со звёздами в окне. Уже вечер, в комнате сгустился мрак. Обогреватель привычно гудел в углу. — Не волнуйся, Чонгуки, — прошептал Чимин в темноту. — Мы увидимся. Только подожди меня. Молчаливый телефон, лежащий рядом, вмиг оказался в его руках. Открылся их с Линни диалог. «Детка, я обязательно разберусь с твоим дебильным соседом. Сможешь пожить у своей клиентки, с которой общаешься?» Детка Лин Я уже у неё. Не вернусь в этот сраный дом. Хату жалко :( «Можешь помочь мне кое с чем?» Детка Лин Выкладывай :) «В понедельник нужно приехать на разбор завалов. Скину геолокацию потом. И подробности. Сможешь?» Детка Лин Передвину клиентов. Без проблем. Жду подробностей.