Бешеный

Почти каждое утро Дэвилтаун встречал своих жителей тяжёлым сизым небом. Город, окружённый горами, походил на шкатулку с выгнутой серой крышкой, которая скрывала в своей глубине хмурых крошечных человечков. В городе существовало странное и негласное правило — никаких ярких цветов. Люди сторонились разнообразия. Не пропагандировали жизнерадостность. Но тут нечему удивляться — город строился для конкретной цели. И цель определяла его настроение. Дэвилтаун возводился как небольшое поселение для работников тюрьмы Лефорт, куда с других городов свозили преступников, осуждённых на пожизненное. Жизнерадостностью здесь и не пахло. Зато пахло выхлопными газами, которые разбавлялись суровым горным воздухом. Через город на север страны каждый день неслись гружёные фуры и легковые автомобили. Спустя лет двадцать после начала строительства одна улица Дэвилтауна превратилась в две, затем в три, а в конце концов и вовсе поселение выросло в город с десятком тысяч жителей. Всё потому что место своею близостью к горам и густому лесу обрело популярность у людей, уставших от шумных мегаполисов, а также у фрилансеров, писателей, художников. И даже скрывающихся от закона преступников. Удивительно, но факт. Хочешь спрятаться — спрячься на видном месте. Позже, по прошествии ещё тридцати лет, в старой части города разрослась преступность, появились первые банды и наречённые короли улиц. Дэвилтаун буквально растил воров, мошенников, насильников и убийц для того, чтобы наполнить ими утробу тюрьмы Лефорт, которая отныне принимала всех, кто считался опасным для общества вне зависимости от назначенного срока. Чимин ездил в Лефорт каждый понедельник в качестве штатного инспектора. В его обязанности входил мониторинг и распределение между заключёнными еженедельного физического труда. Всего лишь работа, которая не подходила бывшему студенту-отличнику, подающему большие надежды. Звезде, которая пока светила, но рисковала вот-вот слететь с небосвода тех самых больших надежд. — Всё это, — сотрясала худощавыми руками мама, меряя шагами квадратную, заставленную мебелью гостиную. — Эта вот тюрьма, будь она неладна, погубит в тебе всё! Ты погибнешь! Тот ты, которого я растила столько лет. Вдруг эти преступники повлияют на тебя?! Погубят, погубят тебя! Чимин надеялся, что погубят. Вернее, погубит один конкретный. Но не самого Чимина, а того, кого в нём хотели видеть родители. Именно в понедельник, в единственный день, когда двери Лефорта были перед ним открыты, Чимин просыпался утром с тем чувством, которое возникало у него в преддверии праздника лет в десять. Когда должно было случиться что-то невероятное, долгожданное до счастливого дребезжания в животе. Но только в первой половине дня. Вечером каждого понедельника он, подавленный и разбитый, возвращался в родительскую квартиру в пятиэтажном многоквартирном доме, которому стукнуло по меньшей мере лет шестьдесят. Бежевый отреставрированный фасад, узкие округлые балкончики, выпуклая чёрная крыша. Этот дом, как и другие улицы таких же домов, располагался на выезде из города, где начиналась дорога в Лефорт. Да, именно одна из тех улиц, которые состояли из бежевых пятиэтажек, чёрного асфальта и тротуаров, выложенных тёмным горным камнем, и была той самой первой улицей Дэвилтауна. Жители прозвали их «Старым районом». Чимин вместе с родителями жил в двухэтажной квартире на последнем этаже. Квартира была служебной и досталась отцу чуть более тридцати лет назад, когда он женился на маме и приехал в Дэвилтаун после окончания полицейской академии. Они никогда не жили на широкую ногу, но саму квартиру Чимин находил довольно роскошной. Возможно, из-за наличия второго этажа. Его собственная комната в одиночестве как раз и располагалась под самой крышей — тесная, но светлая. В неё возможно было попасть, преодолев узкую крутую лестницу, ведущую из основной квартиры. В комнате находилась лишь двуспальная кровать, несколько рейлов для одежды, торшер и напольное зеркало. Эту комнату именно в таком стиле Чимин обставил не просто так. Она являлась сестрой-близняшкой той комнаты, которая располагалась в квартире, где Чимин уже давно не появлялся. Но воссоздал её в родительском гнезде. В тёплое время года дорога до Лефорта занимала не более часа, если не случалось завалов. Зимой же из-за обилия снега, чтобы добраться до рабочего места и обратно в город, требовалось обязательно несколько раз застрять. И час, безусловно, перерастал в два, а то и в три. Поэтому в зимнее время отец порой оставался в Лефорте на ночь, и Чимин с мамой ужинали вдвоём. Наверное, Чимин даже любил, когда отец не возвращался домой. Потому что ужин всегда оказывался отличным временем для чтения нотаций. Как же так, сын бывшего начальника полиции и нынешнего начальника самой крупной тюрьмы в стране выглядит не как мужчина! «Хорошо, что хоть не гей. Я бы сгорел со стыда!» — любил говорить отец. Чимин не спорил. Он не хотел так внезапно разочаровывать отца. Мама же, напротив, чаще всего была занята своими общественными делами и благочестивыми мыслями и мало интересовалась жизнью Чимина. Поэтому ужинали они в полной и спокойной тишине. А для того, чтобы посокрушаться над неверным путём, который определил для себя её сын, мама выбирала другое время — когда находилась не в лучшем расположении духа. Обычно такое случалось, когда кто-нибудь из её подопечных из приюта или с «улиц» совершал преступление или так же, как и её сын, выбирал неверный путь. Каждый вечер в отсутствие отца Чимин усаживался за стол, желал маме приятного аппетита, стелил на бёдра белую выглаженную салфетку, брал начищенную до блеска серебристую ложку или вилку и, медленно пережёвывая пищу, думал о том, какую книгу почитать перед сном.

***

Чонгук без интереса глянул на жёлтую жижу в тарелке, которая пахла, как немытая задница, взял ложку и закинул в рот то, что предлагалось тюремной кухней. Во рту разлился вкус гороха и металлический привкус старой жестяной ложки. По столовой разносился лязг приборов и смешки заключённых, которые, чтобы не получить дубинкой по шее, научились общаться жестами и переглядками в качестве развлечения. Своеобразный способ извести друг друга до выплеска говна из глотки, чтобы потом, хорошенько пожрав, отобрать присланное из-за стены или отбить внутренности. Колумбиец — толстяк-иностранец, похожий на свинью, потрясая набором подбородков, сидел за столом возле стены, за три стола от Чонгука и сверлил того насмешливым взглядом мутноватых глаз. У Чонгука имелся богатый опыт, принесённый с прокуренных насквозь улиц, поэтому он сходу определил, что толстяк обдолбан. За бабки в Лефорт можно было протащить хоть мать родную, что уж говорить о гашише, который потом мешался с трухой из дешёвых сигарет и скуривался на прогулке или прямо в камере. Курить в камере — тоже дополнительная плюшка для тех, чьи трусы набиты деньгами. Чем занимался Колумбиец в азиатских краях, пока нежился на свободе, Чонгук не знал. Но о том, что раз в месяц его обеспечивали всем чем возможно из-за стены, был наслышан. Поначалу Чонгук с Колумбийцем сцеплялись из-за сигарет, которые жополизы толстяка забирали у других заключённых. Колумбиец сигаретами со своими шавками не делился, и те точными ударами отрабатывали их у своих сокамерников и не только. Карманы Чонгука тоже шерстили. Точнее, пытались, зажимая того в углу спортзала или библиотеки. Но вскоре собственной гнилой шкурой прочувствовали, что Бешеного Бешеным прозвали не зря. Вложить злость в кулак, чтобы выплеснуть её в лицо ухмыляющегося дегенерата — лучший способ очистить себя. Очень похоже на изгнание демона из хорошего парня, да? Чонгук не считал себя хорошим парнем, но в демонов верил. В нём их жило достаточно. Но за девять лет в тюрьме у него выдалось приличное количество возможностей, чтобы познакомиться с каждым. Злость — один из демонов, но не самый пожирающий. Скорее, самый безобидный. Бесчувственность — вот самый ублюдский демон, который своей мощью гасил всех других. А мощь его заключалась в том, что изгнать его самостоятельно было невозможно. Для этого требовалась сила извне. Чонгук знал, где эту силу искать. Знал, как она выглядела. Но лучше уж он останется жить со своими демонами, чем разрушит то, к чему нельзя прикасаться своими замаранными наркотой и кровью руками. «Убери свои ебаные руки, Чон Чонгук! И закрой пасть. Навечно!» — орал внутренний голос и разносил черепушку вдребезги. Порой Чонгук сам не понимал, зачем он ходит по краю. Для чего хочет жить и умереть одновременно. Скорее, за время, проведённое в Лефорте, он привык существовать именно так. Но кровь он полюбил ещё в далёком детстве. Поэтому испытывал что-то сродни удовольствию, пока начищал лица ублюдков до кровавого блеска. Колумбиец и его свита — настоящее лакомство. С самой первой встречи Чонгук пристрастился к их боли. Его демоны довольно урчали в глубине треснувшего разума. Начиная с самой первой потасовки, Колумбиец вышел на тропу войны. Чонгук эту войну поддержал. Стоило отдать должное Колумбийцу: дрался он неплохо. Но не настолько, чтобы противостоять Бешеному, поэтому чаще за него впрягались его жополизы, похожие на мексиканцев. В Чонгуке пылала и переливалась злость. Но не та, что доходит до гнева, а спокойная злость, будто врождённая. Она вертелась внутри и распирала грудь, как распирает её рвущийся наружу, но подавляемый смех. Злость бурлила внутри, привинченная к костям, и порой Чонгук её не замечал. И тогда в столовой в очередной раз он остекленевшими глазами оглядел Колумбийца, поднялся из-за стола и, игнорируя рёв охранника «Бешеный, сидеть!», с пустой, слегка гудящей головой направился к Колумбийцу. «Из тебя ничего не выйдет. Тебе башку на твоих улицах отбили. Ты тварь! Твоя мать не могла родить ничего другого». Отец был прав. Кулак пробил губу Колумбийца, ударяясь в зубы, будто костяшки наткнулись на стол сквозь толстый слой пластилина. Брызнула кровь, раздался стук рухнувшей жирной туши. А затем Чонгука настиг удар, и в уши залился гул, который уносился в череп и протыкал его насквозь острой непреодолимой болью. — Сука, — прорычал в лицо охранник. Чонгук сжал челюсти и напрягся всем телом, чтобы его не вдавили в кафель, похоронив в нём заживо. Тяжёлый ботинок упирался в шею, подошва оставляла на коже точечный рисунок. Перед глазами расхаживали другие ботинки, орали грубые голоса, приказывающие встать у стены и завести руки за спину. — Ебаный смертник, — раздалось сверху. В висок упёрлось дуло автомата. — Был приказ застрелить тебя, если опять устроишь побоище. Губы Чонгука пошли волной, когда сквозь сжатые зубы послышался низкий рык. Он дёрнул сцепленными на пояснице руками. Запястье обожгло болью. А затем — мимолётная тупая боль в затылке, и всё, наконец, закончилось, выключилось и смолкло, будто мир ушёл под воду.

***

Каждый вторник Чимин ездил в новую часть города, чтобы увидеться с подругой детства — Линни Мо. Впервые они встретились в первом классе на пороге школы. Линни и её отец, которого перевели из полицейского отдела столицы в Дэвилтаун, только обустроились в государственной квартире. И на следующий день Линни в белой мальчишеской рубашке и чёрных широких брюках пришла в школу. Чимин сразу обратил внимание на коротко стриженного мальчишку с широким лицом, напоминающим своей формой сердечко, с тонкими губами и маленьким носом. — Я — девочка, — заявил ему мальчишка. — Меня зовут Линни Мо, дебил. Чимин захлопал глазами, поджал полные губы и тут же зарделся, потому что знал, что когда его губы поджимаются, то щёки выпирают ещё больше. Об этом ему постоянно твердили соседские ребята и смеялись, надувая собственные щёки, чтобы его спародировать. Поэтому Чимин расслабил губы и опустил голову, посматривая на девочку исподлобья. Он ждал её реакции. Линни не стала подшучивать. Напротив, она широко улыбнулась и протянула ему ладонь для рукопожатия. Лёд треснул. Так они и подружились. В свои семнадцать Линни Мо тоже входила в отряд Белых шарфов и помогала подросткам с «улиц», промышляющим воровством и продажей наркотиков, встать на путь истинный. Её отец посещал церковь вместе с матерью Чимина, поэтому между воспитанием Линни и воспитанием Чимина разницы не существовало. Помогай, прощай, наставляй. А спустя три года Линни из чистого любопытства стала встречаться с одним из тех пацанов, над которыми взяла патронаж. Виделись они исключительно на «улицах», ввязываясь в передряги и скрываясь от представителей власти, которые заглядывали в Дарквуд только в том случае, если требовалось выполнить план. Но вскоре Линни, имея собственный новорождённый тату-салон, чуть не попалась на глаза полицейским, а позже, переспав с клиенткой, и вовсе полностью утвердилась в своей ориентации и вернулась в новую часть города. Про её грандиозный лесбийский секс знал только Чимин. Если бы пронюхал кто-то ещё, то вполне возможно дверь тату-салона залили бы краской или вовсе подожгли. Это в лучшем случае. После того, как Линни шёпотом, сидя на кухне съёмной квартиры, сообщила другу, что парни её не привлекают совсем, они с Чимином сблизились ещё больше. В настоящее время Линни держала свой тату-салон в новой части города, сняла приличную трёхкомнатную квартиру и каждый понедельник набивала двустворчатый холодильник пивом. Новый район Дэвилтауна выглядел намного мрачнее Старого района, где жил Чимин, но более презентабельно, нежели «улицы». Здесь, в Новом районе, стройными рядами стояли пятиэтажные дома из чёрного кирпича с металлическими дверями, украшенными резными ручками, над асфальтированной дорогой нависали железные внушительные фонари, а магазины и офисные здания напоминали застеклённые гаражи. Когда на Дэвилтаун опустился жидкий вечер, Чимин открыл подъезд своим магнитным ключом, выданным ему по меньшей мере семь лет назад, и поднялся на третий этаж. Линни встретила его с нескрываемым весельем на румяном лице. Её разрисованные цветными татушками бледные руки удерживали две бутылки пива, а ядерно-красные короткие, как у пацана с «улиц», волосы блестели в ярком освещении просторной квартиры. Вообще Линни любила сдержанный стиль в одежде, но в тот день на ней красовались драная чёрная безрукавка и джинсы с дырками на коленях. — Как всегда просто выпьем? — она села на ковёр рядом со старым диваном, купленным в магазине бэушных вещей, и вытянула ноги. — Ага, — Чимин стянул с себя зелёный свитер, оставаясь в белой футболке с чёрными надписями, и сел рядом с подругой. — Ты вчера написала, что случился какой-то кошмар. Что стряслось? — Полный пиздец случился, — она помассировала глаза двумя пальцами и, не глядя на Чимина, заговорила. При этом её взгляд плавал по комнате. — Помнишь пацана, с которым я встречалась? Ну, тот с пирсингом. Который на «улицах» наркоту толкал. Ну так вот. Мы иногда переписывались, чисто с днюхой друг друга поздравить и всякое такое. И вот вчера он позвонил мне. Из больницы. Ну я же дура, вечно мне всех жалко, вот и поехала к нему. Бля-я-ядь, ты бы его видел. — Избили? — без интереса спросил Чимин. — Дай угадаю, зашёл на чужой «квадрат». — Чимин, — Линни развернулась к нему всем телом и заговорила с возмущением. — Знаю я, что ты мне скажешь! Что это «улицы» и пацаны сами выбирают… ну… делать то, что делают. Но ты не видел его! Они разбили ему лицо в мясо! Живого места не было! — она снова села прямо и сжала горлышко бутылки в ладони. — Меня чуть не вырвало… ему нос снесли к чертям! Под глазами почернело всё. Кровь даже изо рта лилась! Чёртовы убийцы! У них вообще сердца есть?! — У кого-то есть, — тихо сказал Чимин. Он рассматривал свои ноги, избегая смотреть на подругу. — Они не все такие. — Знаю, — донеслось в ответ. — Не все настолько жестокие. Но большинство. Наш город болен. «Улицы» — настоящая зараза. И никому нет дела до них. Линни поставила свою бутылку на пол и потянулась к его лицу, чтобы развернуть к себе. А затем не спеша, будто смакуя, поцеловала. Чимин опустил веки и позволил ей посасывать и слюнявить свои губы, но никак не отвечал. Его руки сжимали горлышко бутылки, а в груди размеренно билось абсолютно безучастное сердце. — Да уж, — Линни отстранилась, слегка хлопнула Чимина по щеке и ухмыльнулась. — Секс у нас всё реже и реже. Походу скоро придётся орать со всех углов, что я лесбиянка. Может, хотя бы перед тем как меня забьют камнями уроды-гомофобы, я всё же трахнусь с какой-нибудь горячей милашкой. — Просто давай не сегодня, — Чимин силился не рассмеяться. Он сделал маленький глоток из бутылки и завёл прядь волос за ухо. — Можно на выходных. — Устал после вчерашней смены? Но ты сам говорил, что тебе там ненапряжно. Типа вообще уютно. — Уютно, — подтвердил Чимин, заглядывая ей в глаза. — Мне там хорошо. — О-о-о, — заискивающе улыбнулась Линни. — Ты всегда так говоришь, но при этом сам не свой. Влюбился в охранника? — Я расскажу, — прервал её Чимин без намёка на улыбку. — Как-нибудь потом. Но ты можешь помочь советом. — Так-так, — Линни села к нему лицом и состроила такую гримасу, будто стояла на воротах и внимательно следила за тем, чтобы вовремя поймать мяч. — Это уже хоть что-то. Я вся во внимании. — Я вижу, — Чимин поправил очки и, задумавшись, выпятил губы, словно перекатывал во рту сосательную конфету. Но спустя мгновение, сверкнул на подругу глазами. — Вопрос не из лёгких. Скажем так, я уже полгода хочу заговорить с одним человеком, перед которым очень провинился. Но не знаю как. Не понимаю, с чего начать. Извиняться глупо, потому что прошло много лет. Но дело даже не в этом. Он как будто… не помнит меня, — Чимин нахмурился и потупил взгляд. А затем едва слышно сказал: — Меня мутит от одной мысли, что он мог меня забыть. Насовсем. Линни быстро заморгала, будто пытаясь осознать услышанное, и помахала указательным пальцем. — Погоди, ты встретил кого-то со школы? Перед кем наш правильный мальчик Чимин мог провиниться? — Почти, — Чимин снова начал поправлять очки, хотя с ними и так было всё в порядке. — Не поняла, — голос Линни стал грубее. Кажется, пиво застряло у неё поперёк горла. — Ты что, сейчас смутился? Серьёзно? Я со времён универа не видела, чтобы ты смущался. Ну, после того, как ты связался с этим… — Короче! — прервал её Чимин. — Мне нужно спровоцировать его на разговор. — Разговор какого рода? — сдалась Линни и даже вздохнула. — Эмм… тут даже не разговор, а именно, — Чимин почесал белокурую голову и принялся водить подушечкой пальца по отверстию бутылки. — Мне нужно, чтобы он проявил ко мне… я не знаю, хоть что-то. — Так, подожди, — замотала головой Линни. — Тебе нужно, чтобы он… Чимин посмурнел: — Я уже чувствую, насколько хреново это прозвучит. — Чтобы он… — продолжила подруга, помахивая ладонью. — Линни, прошу тебя, не тяни! — Чтобы он проявил к тебе интерес, — закончила она и шлёпнула себя по бедру. — Так? — Наверное, — хмуро проговорил Чимин. — Я просто хочу понять, — он тщательно подбирал слова, поэтому говорил медленнее, чем обычно, — хочет ли он общаться со мной. Скажем так. И помнит ли меня. — Общаться?! — громко возмутилась Линни. — Да кто он такой, что ты печёшься о нём спустя столько лет? — Я не просил вопросов. Мне нужен совет! — строго сказал Чимин и со стуком поставил бутылку на пол туда, где заканчивался светлый ковёр. Линни примирительно выставила ладони: — Ладно-ладно, прости. Ну сделай что-нибудь такое, что напомнит ему о старых деньках. И глянь на реакцию. — Напомнит о старых деньках, — заторможено кивнул Чимин. — Я даже не думал об этом. Вот же… я вообще надеялся, что мы сразу… ну или хотя бы спустя какое-то время начнём просто всё заново. Но он молчит. А я не знаю с чего начать. Чёрт, — он вцепился пальцами в волосы и с усердием расчесал кожу головы. — Я тормоз. Линни цокнула и села прямо, упёршись взглядом в стену. — Моё любопытство сейчас достигло критического уровня. Вообще обидно, мы с тобой знакомы с первого класса. И я твоя подруга. Но у тебя от меня куча секретов. — Я расскажу как-нибудь, — Чимин отхлебнул ещё пива и встал. — Я пойду, завтра есть дела. Ну, и мне нужно подумать. Люблю тебя, детка. Когда он уже обувался в прихожей, то Линни, стоя над душой, тихо бормотала себе под нос: — Странные дела. Очень странные. Пак Чимин о ком-то настолько сильно печётся. Какого такого гейского бога он встретил?

***

Работа Чимина в тюрьме не ограничивалась распределением труда между заключёнными. Он также писал отчёты по выполненным работам, получал распоряжения свыше о том, что следует разгрести завалы камней с привлечением не только государственной техники, но и заключённых Лефорта, так как опасный участок дороги располагался примерно в двух километрах от тюрьмы. Но всю работу по распределению и отчётность он выполнял дома, расположившись на широком подоконнике своей комнаты с ноутбуком. Только нынешняя неделя отличалась от предыдущих, потому что вечером среды у Чимина не получалось сосредоточиться на строчках, бегущих по экрану белого ноутбука. Он вспоминал разговор с Линни, смотрел сквозь экран и гладил наклейки в виде розовых цветов, украшающие крышку ноутбука. Чимину наклейки не особо нравились, но они жутко бесили отца. Уже битый час сидя на подоконнике, Чимин вспоминал слова Линни, которые захватили все его мысли и мешали работать. «Ну сделай что-нибудь такое, что напомнит ему о старых деньках. И глянь на реакцию». И Чимин вспомнил тот день, одиннадцать лет назад, который так часто приходилось гнать из памяти, чтобы не провоцировать приступы болезненной ностальгии. Тот день с самого утра обещал быть обычным, ничем не примечательным. Но Чимин запомнил каждую его деталь на долгие годы вперёд. Город, как и сейчас, жил своей жизнью, воздух прогрелся до десяти градусов, а под ногами плескались лужи, ещё не высушенные солнцем. Ранняя весна разливалась по разбитому асфальту «улиц» и уже начинала покрывать зеленью кусты и редкие деревья. Девятнадцатилетний Чимин тогда только вступил в ряды Белых шарфов, но был преисполнен уверенностью и желанием помогать. Он шагал среди других ребят мимо облупленных двухэтажных домов, которые неухоженными оборванцами нависали над нежеланными гостями, к пятачку асфальта, где пересекались две улицы района Дарквуд, который в народе прозвали просто «улицы». На «улицах» вместо душистых канадских роз и азиатских лилий расцветала преступность, в основном, подростковая. Здесь пользовалась популярностью продажа краденых вещей и лёгких наркотиков, в основном, гашиша (синтетического, в том числе), а также грабежи, драки и редкие убийства. Много лет назад этот район не напоминал трущобы. Но с притоком населения именно здесь пустили корни первые скрывающиеся от руки закона преступники. Чимин, одетый в полосатую чёрно-белую кофту, в расстёгнутой кожаной куртке и с белым шерстяным шарфом на шее, вместе с учениками старшей школы и такими же, как и он, студентами юридического факультета, подошёл к незнакомым ему молодым людям, которые насмешливо косились на «заучек», стучали носками кроссовок по облезлой стене дома, курили и посмеивались, глядя друг на друга. — Приветствую, — сказал студент в сером пальто, который возглавлял Белые шарфы. Он остановился впереди процессии на расстоянии нескольких метров от молодых хулиганов. — Вас сегодня много. — Позвал друзей, — сказал долговязый парень в выцветшей джинсовой куртке и с сигаретой в зубах. Его руки были предусмотрительно спрятаны в карманах. Чимин знал, что в пальцах малолетнего преступника зажат перочинный нож или кусок железяки. Но не для того, чтобы нападать на Белые шарфы, а чтобы защищаться от своих же. — А ваш главный? — поинтересовался «Белый шарф». Долговязый усмехнулся, с чувством выбросил сигарету, смачно сплюнул на асфальт и прошмыгнул в подъезд. Дверь за ним захлопнулась, и до Чимина донёсся запах затхлости и гнилого дерева. Воцарилась тишина. Ветер, слетев с гор, заплутал под крышами двухэтажек и выл, пытаясь выбраться с чердаков, окна на которых давно стояли разбитыми и никем не менялись. Администрация города давно забыла дорогу в Дарквуд. Остальные подростки, которых невозможно было сосчитать, потому что часть из них пряталась за старшими, молча и абсолютно открыто рассматривали гостей, изредка переговариваясь. Чимин не слышал их слов, потому что стоял за студентами, которые тоже тихо переговаривались между собой. Они обсуждали спланированный поход в кинотеатр на исторический фильм. А Чимин тем временем с интересом глядел на старую бордовую подъездную дверь, за которой скрылся долговязый. Они все ждали главного. И пока металлическая дверь оставалась закрытой, Чимин сгорал от любопытства. И в то же время ему становилось стыдно за себя. Вокруг распростёрся злачный район с дырявым асфальтом, облупленной краской на стенах домов, выбитыми стёклами, прохудившимися крышами и вонючими подъездами. И прямо в тот момент где-нибудь за углом наверняка переминался с ноги на ногу человек с наркотиком, завёрнутым в вырванный тетрадный лист. А ещё дальше, чуть выше по улице, кого-нибудь избивали в собственной квартире. Или, вполне возможно, тащили по подъездной лестнице ворованное добро. А Чимин тем временем прожигал нетерпеливым взглядом потрёпанную жизнью дверь только потому, что оттуда вот-вот выйдет король подростковой банды. Так глупо и вероломно! Его с ног до головы окатило чем-то скользким и пробирающим до костей. Будто разверзлись небеса, и сам Господь Бог наблюдал за грехопадением своего раба. Чимин своим непреодолимым желанием воочию увидеть малолетнего вора и предводителя несовершеннолетних преступников осквернял то, чему следовал всю свою жизнь. Предавал маму, церковь, клятвы, воспитание и само своё существо, которое уже наполнялось чернью и грехом. Именно тогда впервые в жизни Чимин не испытал стыда за своё очень неправильное желание. Совсем наоборот. Он вдруг почувствовал, что если бы перед ним очутился Бог и взглянул на него с вопросом, то Чимин рассмеялся бы ему в лицо. Прямо в просветлённое лицо Бога. Потому что в Дарквуде в него не верили. И Бог будто бы забыл о существовании этих людей. Он был здесь бессилен, не заинтересован, отвёрнут в другую сторону. И от этих мыслей о безучастности Господа дышалось легче. Через считанные минуты, когда Чимин уже причислил себя к грешникам и предателям, дверь подъезда, наконец, заскулила и распахнулась. Первым оттуда вышел уже знакомый им долговязый, а за ним — тоже высокий, но худощавый паренёк, чья походка напоминала походку гангстеров из старых фильмов. При этом он посмеивался и сжимал в зубах фильтр неподожжённой сигареты. Чимин внезапно подхватил хорошее настроение, потому что усмешка паренька была заразной. Пришлось прикрыть рот кулаком и прокашляться. Рядом стоящий школьник ткнул Чимина локтем в бок, мол, будь осторожен, эти парнишки не так просты. Остальные подростки в затасканных куртках, возможно, снятых с чужого плеча, топтались поодаль, пока их главный оглядывал чужаков таким снисходительно-жалостливым взглядом, каким смотрит престарелый боксёр на младенца в боксёрской перчатке не по размеру, который браво и самонадеянно кинулся в драку. Студент из Белых шарфов поздоровался и представился. А улыбчивый главарь местной банды уже поджёг сигарету и смешал сизый дым с горным прохладным ветром. А затем с высоко задранным подбородком и приподнятой бровью, демонстрируя ровные белые зубы, молча поглядел на студента в ответ. Чимин из-под руки стоящего впереди «Белого шарфа» жадно разглядывал этого человека, не пропуская ни единого жеста, ни малейшего шевеления чёрного волоса на его голове. Чимин во все глаза с затаённым дыханием смотрел на возможного преступника, но теперь при воспоминании о том далёком дне из прошлого в голове звучали недавние слова Линни: «Они разбили ему лицо в мясо! Живого места не было!». Чимин скользил взглядом по длинной руке главаря, который делал тяжку за тяжкой, поглощая лёгкими тяжёлый сигаретный дым. А на его лице играла ребяческая улыбка, пышущая какой-то плавной добродушной насмешкой. «Меня чуть не вырвало… ему нос снесли к чертям! Под глазами почернело всё. Кровь даже изо рта лилась!» — продолжала невидимая Линни. А перед глазами Чимина: изогнутые губы, чёрные глаза, поблескивающие от скрытого смеха, потёртые джинсы в клубах сигаретного дыма, длинные пальцы на белом фильтре, смоляная чёлка на ресницах и чёрная кожаная куртка, застёгнутая под самый подбородок. «Чёртовы убийцы!» — продолжала Линни. Улыбка делается шире, глаза блестят сильнее. «У них вообще сердца есть?!». Чёлка одним резким движением слетела с глаз, сигарета устремилась в лужу и потемнела от воды, а шершавый голос, похожий на звук, с которым ладонь гладит бархат, сказал: — Добро пожаловать на «улицы», Белые шарфы. Чимин, повинуясь ознобу, окатившему его спину, опустил глаза. Рука машинально легла на заднюю часть шеи, и он помассировал кожу. Ладонь оказалась влажной. Живот пронзило неясным желанием с тонким налётом испуга. Но самое главное, что подстрекало его тогда, — дикое любопытство, настолько сильное, что оно начало управлять глазами Чимина и его речью. — Он главный на улицах? — спросил он шёпотом у студента, стоящего рядом. А потом вновь выглянул из-за чужой руки, чтобы наблюдать за тем, как общаются между собой присутствующие. — На улицах нет главного, — зашептали в ответ так, что обслюнявили ему ухо. — Взрослые сами по себе, студенты тоже. А несовершеннолетние сбиваются в группы. Они держатся вместе. Вот у них Чон и главный. Ему семнадцать. — Чон? — Чон Чонгук. «Чон Чонгук», — повторил про себя Чимин. Этот самый Чонгук выглядел явно моложе семнадцати лет, хоть и был довольно высоким. Чимин, движимый невиданным ему доселе интересом и странным трепетом в груди, захотел рассмотреть Чон Чонгука лучше. Он потянул свою кофту, которая оголила бока, вниз, опасаясь, что такой хулиган, как Чонгук, вполне мог подколоть его насчёт веса, и сделал шаг в сторону, чтобы выйти из-за впереди стоящего студента. И тем самым, совершенно неожиданно, привлёк к себе внимание. Улыбчивое лицо Чонгука обратилось к нему. Но улыбка не померкла. Она просто уменьшилась, а в глазах сверкнул неясный огонёк. — Кто ты? — спросил внезапно Чонгук. Чимин поправил круглые очки на носу и уверенно шагнул вперёд. Он был старше Чонгука и знал, как вести себя на «улицах». Чимин постарался сделать свой голос грубее, но он всё равно звучал высоко. Чимин отчеканил ровным тоном: — Здравствуй, Чонгук. Надеюсь, смогу чем-нибудь помочь. Прошу отнестись ко мне с уважением. И я отвечу тем же. Меня зовут… Договорить ему не дали. Чонгук тоже шагнул вперёд и огорошил всех: его голова склонилась к плечу, а глаза то щурились, то раскрывались в попытке бороться с ослепляющим солнечным светом. Солнце словно ополчилось против него и мешало рассмотреть того, кто припаял его к камню тротуара одним своим видом. И у Чонгука получилось. Он прорвался сквозь весенние лучи. Мышцы его лица расслабились, брови опустились, но глаза наоборот — округлились. Чонгук открыл рот, чтобы что-то сказать. Он уже сделал вдох. Но руководитель Белых шарфов его опередил: — Это наш новенький. Он только с лучшими намерениями. Чонгук, не сводя округлившихся глаз с Чимина, вскинул перед носом студента побелевшую от напряжения ладонь с широко растопыренными пальцами, как будто собирался вцепиться в его лицо и содрать с него кожу. Студент подавился собственными словами и замолчал. Уголки губ Чонгука дрогнули. Приподнялись и опустились. А затем опять, и опять, пока лицо не озарила восхитительная мальчишеская улыбка. Он сунул руки в карманы джинсов и просто молчал, рассматривая новенького в рядах Белых шарфов. Чимин поправил пальцем очки на носу, вытянул шею, очевидно, чтобы не казаться особенно низким, и в который раз отчеканил: — Не перебивай других, Чон Чонгук! Я попрошу тебя быть вежливым! Меня зовут Пак Чимин. Все затихли. Даже пацаны за спиной Чонгука бросили перешёптываться. В руках некоторых из них тлели опущенные вниз сигареты. Они ждали развязки. Под крышами домов всё сильнее завывал ветер. Пухлые щёки Чимина обжигало дневным светом, и стоило бы отойти в тень, но он упорно глядел в глаза своему собеседнику. Чонгук хмыкнул. Его зрачки быстро бегали, отчего ресницы трепетали. Он выглядел растерянно-впечатлённым, как выглядит ребёнок, впервые увидевший новогоднюю ёлку. — Ты… — Я — Пак Чи… — начал Чимин, но его тихо и с восторгом прервали: — Прелесть. «Прелесть». — Прелесть, — одними губами повторил Чимин, уткнувшись лбом в замёрзшее стекло. Он вздрогнул, будто очнувшись ото сна, спустил одну ногу с подоконника и захлопнул ноутбук. Город за окном растворялся в медных сумерках. Далёкие заснеженные горы перекрывались крышами домов, выглядывая из-за них белыми затуманенными треугольниками. Чимин любил вид, который открывался из его окна с высоты пятиэтажного дома. Здесь дышалось легче. Но и вспоминалось тоже легче, до режущей боли в каждой вене, кости, мускуле, потому что из окна той квартиры, оставшейся в прошлом, открывался точно такой же вид. Чимин бросил ноутбук на кровать, включил торшер, чтобы погрузить тесную комнату в белый густой свет, и кинулся к рейлам с одеждой. Острая и оправданная им же самим необходимость — попробовать возродить те же воспоминания в другом человеке. Чтобы хоть краем глаза заметить прошлые картинки в его глазах. Чтобы убедиться, что не один Чимин помнил до сих пор. И не только для Чимина слово «мы» ещё что-то значило. Много значило. — Где же ты, господи, ну давай, — бормотал он, пока перед его глазами сменялась одежда, подобно выпущенным из пальцев книжным страницам. Наконец, между двумя свитерами обнаружилась полосатая чёрно-белая кофта. Чимину она была великовата, но очень напоминала ту самую кофту, которую он носил одиннадцать лет назад. Чёрно-белая ткань облепила грудь и сползла рукавами к кончикам пальцев. И время завертелось вокруг Чимина одной длинной картинкой, напоминающей череду кадров на негативной фотоплёнке. Он вспомнил себя в школе, а затем и в университете. Как морщился тогда при взгляде в зеркало, потому что бока выпадали из джинсов, а круглое лицо под чёрными волосами делало его похожим на коротышек из старых мультфильмов. Жаль, нельзя было уничтожить все зеркала в Дэвилтауне, в которых Чимин в то время имел возможность отражаться. А вместе с ними и всю вредную еду, чтобы с голоду Чимин, подражая гусенице, обложил себя листьями салата. Но всё его представление о собственной внешности в один день пошло рябью, распалось на части и завертелось в воздухе, чтобы перестроиться подобно кубику Рубика. В тот день Чимин застыл в удивлении, завязнув в грязном камне «улиц». Он остался в отражении чужих глаз тем, кого нельзя пускать глубже в сердце. Можно лишь возвести в степень сверхчеловека. И отдалиться от него, как верующий отдаляет себя от святого. Чимина заставили ощущать себя нужным и отвергнутым одновременно. Поэтому он отдал себя «улицам», чтобы замарать своё существо пылью, кровью и грязью, оставленной старыми кроссовками на горном камне. Но все его усилия в глазах другого лишь утвердили Чимина в звании сверхчеловека. «Ты ошибаешься! Я — это просто я», — твердил он. Но его не слушали. Длинные тонкие пальцы скользили вниз, горячее дыхание следовало за ними. А всё тот же шершавый голос отвечал: «Ты — это ты. В этом всё и дело». Кофта полетела обратно на рейл. Матрас под спиной прогнулся, одеяло окутало от пяток до подбородка. Яростный щелчок кнопки на торшере. Темнота.

***

В следующий понедельник Чимин прибыл в Лефорт к девяти утра и снова прождал отца с журналом практически до одиннадцати. Прогулка заключённых подходила к концу. Чимин отбивал нетерпеливый ритм ногой по кафельному полу. Обогреватель в кабинете не работал, и стены даже внутри поблёскивали от мороза. Солнце пробиралось сквозь узоры на окне и оседало на ледяных пальцах. Чимин дышал на них и мечтал оказаться на складе, где в присутствии другого человека холод растворялся и превращался в телесный жар. Слава Всевышнему, который давно плюнул на своего подопечного, что, как только время перевалило за одиннадцать, Чимин уже застыл с журналом перед бледно-оранжевыми рядами заключённых. Преступники не стояли спокойно. Кто-то ловил снежинки на язык, кто-то остался равнодушным к снегопаду и смотрел на Чимина в упор. А кто-то хлопал в ладони, зажимая между ними снежинки, и внимательно смотрел на воду, оставшуюся на коже, пока не получал дубинкой под коленями и не валился на снег. Спустя минуту толпа успокоилась, затухла и застыла. Они ждали распределения, как шанса остаться вне камер ещё на несколько часов. Чимин начал зачитывать порядковые номера, стараясь не искать глазами человека, ради которого встал с постели сегодняшним утром. Но мозг быстро обработал потаённое желание и послал импульс к зрачкам, которые бегали по замороженным лицам и беспрестанно искали. Искали слишком дотошно, чтобы не найти. Бешеный, высокий и отвлечённый от происходящего, стоял и смотрел вверх, скрывая заключённых позади себя широким сильным телом. Его плечи были опущены, а взгляд устремлён туда, где промеж прутьев ребристой решётки плавно падал снег. Казалось, Бешеный рассматривает каждую снежинку в отдельности. Позволяет им таять на своём скуластом и грубом лице. Но время от времени он всё же опускал голову и быстро моргал, пока снег цеплялся за ресницы. И тогда его бледное лицо было полностью обращено к Чимину. Про себя Чимин называл его «Бешеный». Не «Чонгук», как раньше. Потому что ему всё ещё казалось, что он не знает человека перед собой, пока что с ним не знаком, потому что этот человек совершенно не напоминал того Чонгука, которого Чимин встретил когда-то на «улицах». Конечно, Чимин хотел его узнать. Грезил об этом. Но боялся, что Чонгука в Бешеном не осталось совсем. Что там, в мощном мускулистом теле, жил отныне кто-то другой — чужой Чимину человек. Незнакомый, изменённый и сломленный. Охрана твердила, что Бешеный живёт одним днём, изо всех сил пытается умереть. Но люди, мечтающие разглядеть лицо смерти в деталях, не наслаждаются снегом. Они ничем не наслаждаются. Поэтому Бешеный всё-таки напоминал Чонгука. И страх, который обуревал Чимина, испарялся. Как жаль, что полюбоваться Бешеным ему не удалось. Охрана, заметив растерянность на лице инспектора и новую волну беспорядков в рядах заключённых, отдала повторную команду: — Три! Два! Один! Равняйся! И вот все бледные лица, переходящие в оранжевый поток курток, обратились к Чимину. И он уже не мог в открытую смотреть на одного конкретного заключённого. Чимин громко, выделяя каждое слово, зачитал список работ и номера преступников, которые распределялись на каждую из них: «Разбор завалов», «Ремонт прачечного блока», «Уборка территории». — Помощь на складе, — закончил он и, смотря в журнал, практически выкрикнул номер заключённого: — сто тридцать первый! За мной! — Инспектор Пак, — к нему подошёл один из охранников. Чёрная шапка на его голове была припорошена снегом, и от порывов ветра снег с неё летел Чимину в лицо. — Сегодня на склад привезли дополнительные продукты. В честь Лунного Нового года. Может, стоит взять ещё одну пару рук? — Нет, — отрезал Чимин и перевёл взгляд на Чонгука, который в одиночестве остался стоять посреди белой поляны снега. Их глаза встретились, и Чимин непроизвольно распрямил плечи и отвёл взгляд. — Только сто тридцать первый. Его достаточно. — К стене! Руки за спину! — рявкнул охранник. Чонгук прислонился лбом к стене рядом со входом на склад, дождался, пока с него снимут наручники, и, смотря ровно перед собой, прошёл внутрь. И так вот уже полгода. Бешеный оставался отстранённым и безучастным к пылким взглядам Чимина, обращённым к нему. Будто они не знакомы вовсе, и Чимин на самом деле сливался с сотрудниками тюрьмы и вообще был совершенно неинтересен. Словно Бешеный его не помнил. Возможно, Чимин бы поверил в потерю памяти, если бы сигналы тела Бешеного и его хоть и редкие, но всё же красочные взгляды не говорили об обратном. «Сегодня или никогда», — подумал Чимин. Он нервничал, кусал губы и несколько раз чуть не выронил из рук журнал. Потому что собирался сделать то, что посоветовала Линни. И если Бешеный никак не среагирует, то всё закончится. Совсем закончится. Очень важная и всё ещё слишком живая часть Чимина умрёт и не возродится больше никогда. И только при одной мысли о будущей смерти Чимина насквозь пронзал ледяной ужас. Его руки подрагивали, обезумевшее сердце колотилось под кофтой, а под волосами на затылке выступил пот. Как только они вошли на склад, Бешеный, как и всегда, скинул оранжевую куртку прямо на пол, оставаясь в тёмно-зелёной майке, и взялся за первый ящик у ворот, чтобы отнести его к дверям, ведущим на кухню. Мускулы на его плечах забугрились и застыли. На шее проступили жилы. Губы плотно сжались, ещё больше выделяя скулы. И весь он превратился в одну из заснеженных гор, на которые Чимин смотрел с ноющей тоской, но чтобы до неё дотронуться, нужно было преодолеть сложный и длинный путь. Склад занимал довольно большую территорию, так как помимо продуктов здесь хранились запасные койки, грудой сваленные в дальнем конце. Ворота, куда доставлялись ящики, и двустворчатые двери, ведущие на кухню, разделяло ощутимое расстояние. Бешеный здесь надолго. Чимин положил журнал на рабочий стол, поправил очки и сначала просто наблюдал, как перекатываются мышцы на руках и спине Бешеного. Как потеет его лоб, как сходятся брови от приложенных усилий. Иногда Бешеный выдыхал пар изо рта и смотрел куда-то мимо Чимина. Как и всегда. И Чимин решился. Хотя неуверенность, рождаемая страхом, твердила, что всё давно потеряно. Она, неуверенность, отчаянно ныла внутри и мешала дышать. Только вот на ожидание больше не находилось сил. Необходимо было предпринять хоть что-нибудь. Поэтому Чимин скинул куртку с плеч, чтобы остаться в тонкой полосатой чёрно-белой кофте, поправил причёску, затем бросил куртку на стол поверх журнала и стал ждать. Бешеный как раз проходил мимо него и нёс в руках деревянный ящик, в котором звякали жестяные банки. Как только он поравнялся с Чимином, то вдруг замер на месте. Душа Чимина замерла вместе с ним. Лоб Бешеного разгладился. Глаза уставились в чужую грудь на чёрно-белые полоски, вышедшие прямиком из прошлого. Он больше не двигался, только банки всё ещё звякали в ящике. По шее Чимина пронеслись мурашки, от которых защипало кожу. Живот обдало ужасающим холодом, желудок провалился в невесомость. Казалось, позвоночник постепенно рассыпается на части и зудит под кожей. Склад исчез. Чимин вновь стоял на «улицах» в толпе прилежных учеников и студентов. Ему снова было девятнадцать, и он комплексовал из-за собственного веса. И пока он поправлял чёрные волосы, на него с любопытным восторгом смотрел худой высокий парень с ребяческой улыбкой и отросшими волосами, прикрывающими кончики ушей. Чимин вздохнул и едва заметным движением головы прогнал воспоминания. И «улицы», раскачиваясь и разваливаясь, опустились под землю. А вокруг Чимина выросли чёрные стены склада, заполненного койками и коробками. Воспоминания рассеялись совсем. Перед Чимином стоял Бешеный — не похожий на человека из прошлого. Огрубевший, далёкий и на первый взгляд — совершенно незнакомый. Его лицо пришло в движение, как бывает, когда сжимаются челюсти и напрягаются мышцы плеч и груди, но в глазах загорелся всё тот же, поразивший когда-то Чимина, ребяческий огонь. Ещё секунда, и Бешеный шагнул вперёд. Его кадык подскочил, голова склонилась так, будто собиралась пробить лбом воздух. Днище ящика стукнулось о пол склада, и в который раз звякнули жестяные банки. На опустошённых руках вздулись вены. Из-под тяжёлых ботинок на длинных ногах взметнулась потревоженная пыль. Чимин затаил дыхание. Минута, тикающая вокруг них, теперь имела чёткие рамки. Она ощутимо и мучительно заканчивалась. И по истечении шестидесяти секунд всё завершится. Почему именно так? Чимин не понимал, но интуитивно это ощущал. Незримая нить, которая протянулась между ними, обязательно должна была оборваться в один момент. Слишком тонкая, почти неуловимая нить забытых чувств, которая проявилась лишь на мимолётные шестьдесят секунд. Бешеный приближался, упёршись взглядом в чёрно-белую кофту Чимина. Его мощная фигура заслоняла лампы, медленно надвигалась, распространяя призрачные волны умиротворения. А Чимин застыл на месте, боясь моргнуть и хоть малейшим движением его спугнуть. Сердце стучало оглушительно громко, и казалось, что пульсирует всё вокруг. Потолок, пол и стены склада. Перед глазами плыло, ноги слабели, низ живота скручивало сладкой истомой. И вот — Бешеный совсем рядом. Он подходил незаметно для глаз Чимина. Двигался, подобно кораблю, проплывавшему сквозь ледники. Его руки, в которые можно было вцепиться, находились так соблазнительно близко. Его крупноватый нос, точки родинок на бледном лице, влажная нижняя губа, по которой только что прошёлся язык — в пределах нескольких широких шагов. Чимин готовился падать в его тепло. Он пошатнулся и даже почти что протянул к Бешеному руки. Ещё совсем немного, и всё произойдёт. Всего лишь мизерное движение, рывок вперёд, и жар чужого тела окутает его со всех сторон… Но Бешеный, сделав очередной крадущийся шаг, внезапно остановился. Его размытый взгляд в который раз оглядел полосатую кофту, скользнул ниже и напоролся на датчик на чужих джинсах. — Нет, — сорвалось в паническом выдохе с губ Чимина. Всё происходящее не могло закончиться вот так! Бешеный шумно втянул воздух через нос, а его рука поднялась и коснулась влажного лба кончиками пальцев. Он будто хотел схватиться за голову, но вовремя себя одёрнул. А затем отступил назад, развернулся и торопливо, но как-то очень неловко поплёлся в другой конец склада, чтобы под желтизной потолочного света подхватить очередной ящик. Воздух, который вырывался изо рта Чимина, дрожал и свистел. Не сдерживай Чимин себя, вся округа бы слышала его тяжёлое неровное дыхание. Он завёл руки за спину, схватился за край стола и обрушился на столешницу. Горный ветер бился в окно, подначивая продолжить, подбивая сделать хоть что-нибудь, чтобы продлить условную минуту их слабой и неубедительной близости. Только вот минута закончилась. Связь разорвалась. Но сознание Чимина словно встряхнулось, все мысли перемешались, а в груди бурлило ликование. На короткий миг он стал тем, кем был много лет назад, вышагивая по разбитому асфальту «улиц». Стал тем, кого затушил в себе, как только потерял того самого человека. Но всё ещё впереди. Чимин получил то, чего так рьяно хотел. Добился своего. Увидел то, что пробудило его сущность снова. «Я вижу тебя настоящего. От меня ты никогда не спрячешься». Потому что по складу тяжёлыми шагами ходил не Бешеный. Там склонялся над ящиками и шумно дышал в унисон с Чимином Чон Чонгук.