Бритые головы

— Тебя как звать-то?

— Гофман.

— Еврей, что ли?

— Немец.

— А-а. А то я евреев как-то не очень…

— А немцев?

— Немцев — нормально.

— А в чём разница?

— Ну чё ты пристал?

х/ф “Брат”, 1997

Время течёт медленно. Шелестят страницы тетрадей, кто-то издевательски щёлкает ручкой, монотонный голос преподавателя напоминает жужжание случайно залетевшей мухи, которая никак не может найти дорогу к окну. Ослепительный свет десятков люминесцентных ламп плавит глаза — вчера его перевозбуждённый организм долго не мог уснуть. Не столько из-за акции, сколько из-за общения тет-а-тет с её организатором. — Ты любишь Россию? — спрашивает Кащей. — Да, а ты? — Русь люблю, Россию — нет. Вова пытается сфокусироваться на лекции. Обычно каллиграфически красивый почерк сегодня стал похож на прописи третьеклассника. — Товарищество — это организационно-правовая форма предпринимательской деятельности… “Кто додумался назвать товариществом нечто, основанное на имуществе? Товарищество должно быть основано на идее…” — думает Суворов, закрашивая клеточки в шахматном порядке. — Членство в товариществе может быть прекращено добровольно или принудительно… Вова замирает на долю секунды при слове “принудительно”. Он проводит чёткую аналогию со своим Kameradschaft. Он догадывается, что люди, которые отрезают чуркам уши, обходятся не менее безжалостно с теми, кому суждено прекратить членство. — Почему вы так любите Гитлера, если он считал русских ублюдками? — Потому что народ, добровольно принявший большевистскую власть, другого и не заслуживал. Он начинает рисовать в тетради портрет. Первым на бумаге появляется череп правильной формы, который можно смело измерять штангенциркулем. Много точек, имитирующих миллиметровую длину волос. Широкая мужская грудь с солярным символом и крепкая шея. Он ловит себя на мысли, что рисует его с особой тщательностью. Лицо выходит узнаваемым — хотя и нарисовано по памяти. Это несложно, когда образ стоит перед глазами и никуда не желает уходить из головы. — Вова, кого ты рисуешь? — шепчет одногруппница. Он поспешно закрывает тетрадь: — Да просто… Из фильма. Ага, из фильма. Дай угадаю, “Американская история X”? — А меня нарисуешь? — кокетливо. А не пошла бы ты нахуй… — Потом как-нибудь.

***

Придя домой, Вова чуть ли не бежит к компьютеру. Он открывает форум, который за последние три недели автоматически добавилась на стартовую страницу браузера в разделе “Часто посещаемые”. Менее, чем за сутки набралось три сотни просмотров. Другие видео набирают столько за неделю. Два комментария: “Слава России!!!!!!” и “чотко”. По телу разливается что-то вроде эйфории. Он открывает аську. Пишет добавленному вчера контакту со скромным ником Каратель СС. “привет видел скок просмотров =D” “да. ты збс снял” Вова расплывается в улыбке. Он не знает, что Кащей намеренно льстит ему. Он не знает, что его операторская работа — полное говно, а эти пять минут славы — чистая случайность. Забавно — он думал, что сегодня ему будет гадко от содеянного, но нет. Наверное, коллективной вины и вправду не существует, даже когда коллектив насчитывает менее десяти человек. Происходит диффузия ответственности, она превращается в пар — если виноваты все, то не виноват никто. А может, он и вовсе гордится этим? Ведь они — самую малость, но всё же — помогли стране очиститься. Избитый до полусмерти станет инвалидом, долго отравляющим жизнь всем родственникам и будет служить постоянным напоминанием: не надо приезжать сюда. Вова понимает, что больше не может сидеть дома. Теперь всё, что интересовало раньше — книги, музыка, игры на компе — всё кажется скучным и бессмысленным. Он без конца слоняется по квартире, открывая то холодильник, то наци-форум. Он даже практикуется в кидании зиги перед зеркалом, но комичность ситуации заставляет остановиться. Он сдаётся и начинает одеваться в зал, несмотря на то, что тело всё ещё ноет после вчерашней тренировки по единоборствам. “Просто пожму штангу полчасика” — говорит он себе, и опять какой-то чужой, злорадствующий голос встревает в его мысли: “А если его там не будет, тогда пожмёшь штангу полминутки?”

***

— А сегодня ничего не планируете? Ну, там, акцию какую-нибудь. Вова смущается настолько, что Кащею приходится прикусить язык, чтобы не заржать. — Чё, прям не терпится? — Типа того. — Так иди и сам разбей ебало чурке какому-нибудь, ты ж теперь боец! — Да одному не хочется… “Ну щенок прямо, ей-богу” — думает Кащей. Он подзывает к себе Турбо: — Организуй молодёжи культурный досуг. У нашего академика руки чешутся побесчинствовать. — Хуй знает, я хотел сегодня футбол посмотреть. — У меня возле школы, типа, на остановке, построили ларёк, там будут, короче, продавать лепёшки, чебуреки, всякую вот эту хуету. Вроде завтра начнёт работать. Давайте его сожжём нахуй? — предлагает Пальто. — Володя, тебе как, пиромания нравится? — интересуется Кащей. — Мне нравится то, что мы сделаем это перед самым открытием. Они по-любому всем аулом собирали на тандыр. — Вот это по-нашему! — Минимум часа через три надо начинать, — хмыкает Турбо. — Ещё даже восьми нет. — Ща в Ирландию заскочим, посмотришь там свой футбол, — говорит лидер. — Заодно ёмкости для коктейльчиков возьмём. Ирландией называется, ожидаемо, ирландский паб с изобилием сортов пива и четырьмя телевизорами для трансляции матчей. Кащей к футболу равнодушен, но любит тамошний лагер. Лиса — барменша с выбритыми висками, питающая слабость ко всем сортам хулиганов — часто наливает ему за счёт заведения. Она мечтает стать девушкой настоящего крутого скинхеда и нарожать ему кучу белых арийских детей, но пока у неё получается только служить бесплатной дыркой. — Знакомься, это Лиса, наша боевая валькирия, — стебётся Кащей. — Вова, приятно познакомиться, — он целует руку девушки. — Вы где такого интеллигента откопали?! — смеётся она. “Ну да, ты же привыкла, чтобы тебе спускают на лицо в туалете через десять минут после знакомства” — думает Кащей со злорадством. — Он сам к нам пришёл, говорит, хочу скином стать, — настроение у фюрера сегодня какое-то шутовское. Пенное разливается по стаканам, и Суворову кажется, что он знаком с этими ребятами много лет. Он даже ненадолго забывает, что они пришли в этот бар только для того, чтобы скоротать время перед поджогом. И ведь слиться уже нельзя — некрасиво будет… — Вовочка, какой же из тебя скинхед с такой прической? — хихикает Лиса. — А давай мы тебя побреем! Все, кто услышал предложение барменши, одобрительно гудят. Все, кроме Кащея, которого необъяснимым образом раздражает поведение этой бляди. Вова не успевает вымолвить ни слова, как перед ним оказывается машинка для стрижки волос, вытащенная Лисой откуда-то из закромов барной стойки. — Отказ не принимается! Вова допивает оставшееся в стакане, вытирает губы рукавом и коротко вздыхает перед неминуемым. Первое, о чем он думает, это то, как он будет объяснять это отцу. Машинка приятно вибрирует на коже головы, Суворов боится пошевелиться, чтобы не разрушить величие момента. Теперь он стал своим, теперь он тоже в стае. Пусть это чисто внешний атрибут, но он — ключевой, он в самом названии всей этой культуры. Кащей тянет пиво и с презрением смотрит на хохочущую Лису. Какого хуя Вова позволил ей совершать это таинство? “Вообще-то именно я хотел его побрить, блядь!!! Это наш обряд, а не твой, тупая ты шлюха!” — думает фюрер. Последний волос падает на пол, Вова подходит к зеркалу в туалете. Ему идёт. Лицо открылось, и он как будто сразу чувствует себя увереннее. — Ну ваще другое дело теперь! — кричит порядком набравшийся Пальто. — Холодно, блин, — смеётся Суворов. — На, согрейся, — Кащей вручает ему ещё одно пиво. Ходить на акции пьяными — идея глупая и рискованная, однако иногда алкоголь дарит уникальную смесь бесстрашия, азарта и лёгкости. Правда, меткость пострадает, но и они ведь не в тире. Подходя к пункту назначения, все набрали у дороги камней покрупнее. Пустые пивные бутылки, тряпки и горючее любезно предоставила самопровозглашенная Вовина парикмахерша, стащив с кухни розжиг — откуда он там взялся останется загадкой. После того, как все стёкла выбиты камнями, внутрь летят коктейли Молотова, и это поистине завораживающее зрелище. Фанерное содержимое заведения “Абу-Тандыр” вспыхивает, как спичка — владельцам не стоило покупать подсолнечное масло заранее. Прометей, подаривший людям огонь, наверняка сейчас радуется, глядя на них с Олимпа. Жаль только, что нельзя полюбоваться первобытной стихией хотя бы минуту, и бежать с места преступления приходится с марафонской скоростью. Первым с бригадой прощается Пальто, ему до дома ближе всех, а потом и остальные. Суворов снова остаётся наедине с фюрером. — Давай сюда, — Кащей останавливается перед дырой в бетонном заборе. По краям торчит арматура, ранее служившая каркасом, а теперь угрожающая зацепить одежду. — Аккуратно. Вовина куртка всё-таки напарывается на железный прут и с треском рвётся. — Блядь! — Я ж говорил… Прощай, любимая адидасовская олимпийка. Ещё и с трилистником — ориджиналс, а не обычный Адик. — Ты так домой не пойдёшь. Родители точно подумают, что ты попал в плохую компанию. — Но я уже и так лысый, — грустно усмехается Вова. — Нечего терять. — Пойдём до меня, дам тебе переодеться. Придёшь лысый, но хотя бы не в дырявом. — Погнали, чё… У подъезда Кащей вспоминает, как сейчас выглядит его хата, и думает, не предложить ли ему вынести Вове куртку на улицу. Не, это уж слишком грубо. — Ты только не пугайся, мне государство выдало эту квартиру. Три года, бля, ждал… Короче, ты щас увидишь, как в Россиянии к сиротам относятся. — Ты не говорил, что ты сирота… — Да как-то не к месту было, — он нажимает на кнопку лифта ключом: она настолько грязная, что к ней не хочется прикасаться пальцем. — Ну теперь знаешь. Детдомовский я. Кащей впервые выглядит растерянным, опускает глаза в пол. Мысленно ругает себя, что показал слабость. Он так и не смог за все двадцать семь лет перестать стыдиться своего происхождения. — Что случилось с твоими родителями? Он колеблется. — Как-нибудь потом. — Извини, я не хотел… — Да ничё, забудь. — У меня мама умерла год назад, — неожиданно для себя произносит Суворов. — Из-за врачебной ошибки. — Дай угадаю: его не наказали? — Нет. Он еврей, — с грустной усмешкой. — Что и требовалось доказать, — вздыхает Кащей. — Вот видишь, как угнетающе действует это ебучее социальное жилье, а ведь мы только подходим к порогу. Он вставляет ключи в потрёпанную дверь. Кожзам обивки треснул везде, где только мог, и теперь грязно-жёлтого цвета по площади больше, чем оригинального бордового. На полу лежит древний паркет, во многих фрагментах доски выбиты и виднеется серый бетон, покрытый забившимся в щели сором. Сразу бросается в глаза запредельное количество пустых бутылок. На стенах с полуободранными обоями куча свастик и второсортного граффити, самое красноречивое — огромная надпись “Смерть хачам и жидам”, а под ней православный крест. Чувство юмора на месте. Мебель совдеповская, с раскраской под тёмное дерево. Стеллаж с немногочисленными книгами в основном заставлен всякими памятными вещами, типа фанатских футбольных шарфов, значков и исторических артефактов Второй Мировой, купленных на блошином рынке. Удивительно, что Гитлер тогда был на всём — от марок до портсигаров. На кухне после включения света разбежалось пару тараканов. Флаг Российской Империи — для полного сюра. — Чем государство-то виновато, если ты сам квартиру засрал? “А быстро он перестал меня бояться!” — мысленно отмечает Кащей, смеясь. — Доля правды есть. Не приучен к хозяйству, чё поделаешь. Хозяин квартиры демонстрирует содержимое шкафа. Внутри интересная коллекция английских брендов. — А что-нибудь из Адидаса можно? — Сдался он тебе! Ну, можно, конечно. Кащей снимает ветровку с плечиков. Вове она слегка велика. — Будешь тогда Вова Адидас. — Круто ваще, — со смущённой улыбкой. За один день он обрёл и стрижку, и погоняло, и вещь из гардероба фюрера. — Всё равно надо тебе другие фирмы прикупить. Ну, знаешь, Лонсдейл, Эверласт, Фред Перри. Чтоб понимали, что ты не шавка* какая-то. — У меня мало денег, стипа три косаря. — Да это не сильно дорого, — машет рукой Кащей. — Просто места надо знать. Хочешь, отведу тебя в английский секонд? — Давай, — завороженно выдыхает Вова. — Сегодня какое число? Шестое? Вот как раз на выходных будет завоз. Спишемся, короче. — Хорошо. Ну, до встречи тогда! — Давай. Куртка Кащея приятно пахнет. Вова натягивает воротник повыше, закрывает им нос. Вдыхает глубоко. Да, это определённо его запах, и это заставляет прикрыть глаза от удовольствия. Он боится упустить это ускользающее ощущение, зарывается лицом поглубже в мягкую ткань. “Вот бы оставить её себе…”