Пастис

— Ты придурок! — первое, что слышит Юэн, приходя в себя. Облом. Походу, убиться не вышло. — Ты головой вообще думал?! — Алиса, перестань, — Фрэнк оттаскивает жену как можно дальше, чтобы она не наставила пострадавшему новых тумаков. — Ты вообще представляешь себе, что мы все пережили за эту ночь?! Ты урод, блин, ты просто эгоистичный кусок говна! — Она кричит на всю палату, не унимаясь. — Он только глаза открыл и вряд ли понимает, что ты ему орешь, успокойся. Но Юэн понимает и предпочитает молчать, изучая идеально белый потолок над головой. — Если бы Фрэнк не нашел тебя… Я понимаю, что тебе насрать на все теперь, но ты не подумал, что будет с нами? — Алиса перестает дергаться в руках Фрэнка и говорит уже без прежнего запала, но все еще истерично. — Гидеон и Фабиан… Теперь ты. Ты думаешь, я так уж, бля, хочу жить?! Последние слова больно ударяют не только Юэна, но и Фрэнка, прижимающего Алису к себе. Смерть начинает казаться не такой уж плохой перспективой. Они, наверное, все об этом думают. Каждый день. И Гидеон с Фабианом тоже об этом думали, поэтому сейчас разлагаются в своих одинаковых гробах на шести футах под землей. — Слушай, я просто не успел увернуться. Это был гребаный великан. Я растерялся. — Ты врешь, говнюк! Уильямсон видел, что ты просто стоял и ничего не делал. Ты мудак, ты просто хотел сдохнуть, не лги мне! Не прокатило. — Что там с министерством? — Может, хоть тему перевести получится? Если Фрэнк ответит, можно попробовать просто игнорировать Алису. Юэн не хочет признаваться себе в том, что ее тирада его на самом деле… радует. — Все стабильно, — отвечает действительно Фрэнк. — Стабильно плохо? Фрэнк кивает. — Кто-нибудь еще… погиб? — Кто-то, конечно, погиб. Мы не смотрели, наши вроде все целы. Наши. Кто еще остался кроме них троих-то от «наших»? — Милс в безопасности? — Конечно. Все в порядке, она с Реджинальдом, Айлин и миссис Аббот в безопасном месте. Слава Богу. Юэн садится, отбрасывая простынь. Ранения от боя с великаном зажили, голова хоть и трещит, но вроде все в относительной норме. Его, наверное, здорово расплющило тем фонтаном. — А, это… где моя одежда? — Он озирается в поисках штанов, футболки и мантии, но тех нигде нет. На тело напялена больничная сорочка. — В жопе, — снова подает голос притихшая было Алиса. — Юэн… — Фрэнк мнется, будто не знает, как сказать что-то очень важное. — Видишь ли, тут такое дело… — Ты отсюда не выйдешь, пока колдомедики не убедятся, что ты больше не собираешься убиться об летящий с неба фонтан, — продолжает за него Алиса, растягивая губы в свирепой усмешке. — Охренели, что ли?! — Юэн, послушай, — Фрэнк снова пытается взять все в свои руки, — из-за того, что с тобой случилось, погибло трое человек — волшебник и два магла. Ты должен был защищать того волшебника. Никто тебя не винит, но министерство больше не может… полагаться на твою помощь. Потому что ты нестабилен. Ты должен пройти курс реабилитации. Он старается подбирать слова вдумчиво и осторожно, но Юэна все равно ударяют они как летящие с потолка ножи. — Положили бы лучше сразу в психушку, — Юэн хмыкает. — А ничего, что сюда тоже могут завалиться Пожиратели? Это же все звучит просто как бред. Ваша сраная реабилитация, лечение, все это дерьмо! Пожиратели смерти штурмуют министерство, а я прохожу реабилитацию?! — Это еще одна причина, по которой тебе следует оставаться здесь, — Фрэнк будто и не замечает, что Юэн постепенно закипает, он напротив спокоен как титан. — Пожиратели пока не лезут в больницу, и здесь хорошая охрана, но если министерство падет, больница вторая на очереди. И чем больше здесь способных сражаться людей, тем лучше. Твоя волшебная палочка в тумбочке, если что. И, кстати, можешь сам трансфигурировать свою сорочку во что-то более… привычное. Зашибись, что сказать. Сделали вид, что доверили дохрена важное задание, а на самом деле упекли в волшебную дурку. Круто, классно, спасибо, от души. С того момента колдомедики принимаются пичкать Юэна успокоительными зельями, так что большую часть времени он спит, остальную — шатается в своей дебильной сорочке по больнице. Трансфигурация никогда не была его коньком. Голова загружена, апатия становится еще сильнее, желание жить не возвращается. А вот конфликты с сотрудниками больницы, чем ближе дело к полной луне, становятся все чаще и яростнее. Юэн бесконечно слушает радио, читает газеты, хотя колдомедики отчаянно пытаются препятствовать этому. Потому что хороших новостей нет, а больного лишний раз тревожить нельзя. В один из вечеров в больницу привозят Ричарда. Юэн, уже привычно слоняющийся по коридору, видит, как его несут на носилках. Руки будто обугленные — черные по середину предплечья, от кистей остались только тонкие кости, выглядит это так странно, почти комично. Такой большой мужик и такие крохотные ручки. Юэн то ли смеется, то ли плачет. И всему этому, кажется, нет ни начала уже, ни тем более конца. Пока ночью тридцать первого октября вся больница не сотрясается от грохота. Сначала все думают, что это очередное нападение, новый штурм, но через пару мгновений по радио раздается радостная новость: — Он пал! Он пал! Никто не называет ни имени, ни прозвища, но все и так понимают, о ком речь. А сотрясается больница только от громыхающих снаружи бесконечных салютов.

***

Невероятно, младенец победил Волан-де-Морта. Это даже круче алисиной табуретки. Сама Алиса — вместе с Фрэнком — приходит отмечать знаменательное событие в палату к Юэну. Оба они выглядят измученными, но все-таки улыбаются. Юэн уже в курсе, что за победу своими жизнями заплатили Поттеры. Теперь их чествуют чуть ли не как святых, несут к мемориалу, установленному возле дома погибших, сотни цветочных венков. Но ведь не только они погибли. Количество праха, оставшегося после действий Волан-де-Морта, наверное, можно исчислять тоннами. Каждая жизнь, которая могла быть прожита, но оборвалась из-за него, была ступенькой к победе. Не только Поттеров. Всех их — Роя, Вероники, Гидеона, Фабиана, и еще тысячи человек. Тысяч? Даже примерно прикинуть, сколько за эти годы погибло, не получается. — Ой, я же торт на стойке регистрации забыла! — Надеюсь, его украли, — тихо говорит себе под нос Юэн, когда Алиса выбегает из палаты. — Не злись на нее, — Фрэнк садится с краю койки, и Юэну на какое-то мгновение кажется, что это не Фрэнк, а Гидеон. — Алиса все еще не оправилась после смерти Гидеона и Фабиана, теперь еще и Лили с Джеймсом погибли. Она очень переживает за тебя. — Я не злюсь. Я понимаю. За искусственным окном идет первый ноябрьский снежок. Пушистые крупные хлопья падают вниз и там, наверное, сразу же таят. Юэну не видно, его отделение достаточно высоко. Интересно, снаружи такая же погода или магия, как обычно, приукрашивает? — Война закончилась… Не могу поверить до сих пор, — Фрэнк тоже смотрит в окно. — Хоть что-то хорошее. — Теперь мы наконец-то можем вдохнуть полной грудью. Или выдохнуть. Расслабиться. Это, знаешь… я как подумаю, что мы с Алисой теперь просто можем жить нормально. Воспитывать Невилла. Если честно, я решил уйти из министерства, все, никаких больше преступников, убийств и смертей, — он усмехается, смотря на свои опущенные на колени руки, и качает головой. — Хочу спокойной жизни. — А Алиса? — Алиса тоже этого хочет. — Чем займетесь тогда? — Не знаю, может, магазинчик какой-нибудь откроем? Или… Джеймс когда-то шутил, что если его не станет, я просто обязан взять под опеку его аптеку. Гарри пока маленький, но это все-таки семейное дело, мне бы хотелось, чтобы он когда-нибудь… Она уйдет с молотка в ближайшие месяцы, мы с Алисой могли бы ее выкупить. Может быть, так и поступим? Мне бы хотелось присматривать за Гарри. Дамблдор отправил его куда-то к родственникам Лили, но на самом деле мы все чувствуем свою ответственность за этого мальчика. Гарри Поттер. Отныне — Мальчик-который-выжил. Пережить прямое попадание Авада Кедавра в голову… на это не способен никто, ни человек, ни оборотень, ни одно живое существо. А мальчик каким-то уму непостижимым образом выжил. Это невероятно. Но что еще невероятнее: Волан-де-Морта после и след простыл. Он сгинул, оставив после себя, если верить слухам, только черные одежды и кучку пыли рядом с кроваткой Гарри. — А вот и мы! — Алиса возвращается в палату с ярко-желтым, как халаты колдомедиков, тортом. Внутри вкусный лимонный корж и тонкая йогуртовая прослойка. Хоть Юэн и не любитель сладкого, он все-таки рад, что украсть торт никто не успел.

***

В следующий раз Долгопупсы появляются в больнице отнюдь не для того, чтобы навестить Юэна. Ночью на этаже поднимается шум, слышатся какие-то жуткие нечеловеческие вопли, поэтому скучающий Юэн отправляется на разведку. Первым делом он спрашивает у высыпавших наружу пациентов, что произошло. — Да там привезли кого-то после круциатуса, — отвечает один мужчина. С ним Юэн по вечерам иногда играет в шахматы, но имени так и не знает. — Мужа с женой. Говорят, Беллатриса Лестрейндж постаралась, пыталась узнать, куда делся Тот-кого-нельзя-называть. Проклятые мерзости, ну уж теперь-то их точно всех схватили. Все, нету больше Пожирателей смерти, прикрылась лавочка, — с торжеством заканчивает мужчина, а Юэн чувствует неприятную ватность в ногах. Тотальное поражение Пожирателей это, конечно, хорошо, но кто-то ведь заплатил за него свою цену. И куда более страшную цену, чем кажется Юэну и многим другим на первый взгляд. Он бы и хотел не думать, кого привезли в больницу, но все равно идет искать палату с пострадавшими. Чисто чтобы убедиться, что это не те двое, кто навязчиво лезут в голову. А убеждается, конечно, в обратном. Полностью безумное женское лицо выглядывает из-за плеча колдомедика. Губы мычат что-то бессвязное, глазные яблоки вращаются, а руки в буйстве пытаются оттолкнуть от себя тех, кто пришел на помощь. Алиса рычит зверем, воет, потеряв разум. Кидается из стороны в сторону. Слюна течет изо рта, брызжет с каждым новым ревом. И Юэн пытается кинуться к ней, прийти на помощь, успокоить, раз эти тупые колдомедики не способны, но его отстраняют, выталкивают за дверь, запирая палату сильными чарами. Он бьется в дверь, кричит: — Алиса! Но никто его будто и не слышит. Алиса… Мерлин, что с ней произошло? Дверь открывается через какое-то невыносимо долгое мгновение, чтобы впустить еще одного колдомедика — это особая целительница, старшая тут над всеми, Юэн видел ее только раз в неделю, и цвет халата был немного темнее, чем у остальных. Он врывается внутрь вместе с женщиной, успевает увидеть лежащего на койке с открытыми глазами Фрэнка — пугающе похожего на мертвеца, но, судя по еле вздымающейся груди все же живого. Алиса связана, все еще дергается и мычит, но уже немного потише. — Молодой человек, вернитесь в свою палату, — строго говорит целительница, и слова ее ударяют как отрезвляющая пощечина. — Немедленно. — Они ведь выживут? Они будут жить?.. Юэна не волнует больше ничто, пусть просто ответят ему, и он уйдет, честно, ему просто надо знать, что они выживут. Что не станут пеплом и кормом для червей, как Гидеон, Вероника и Фабиан. Не сгинут, как Рой. Будут жить дальше. Обязательно. — Жить? Да, будут, — женщина хмуро кивает. — А теперь прочь. Требуется целый час, чтобы взять себя в руки, и две порции успокоительного зелья, которые вливают в рот почти насильно. Юэн складывает в голове все, что успел услышать и узнать: круциатус, Беллатриса Лестрейндж, пытки. Это же просто круциатус. Да, это невыносимо больно и тяжело, но на их боевом веку этих круциатусов ведь тысяча была, правда? И ничего, выдержали. В плену вон были, тоже выдержали. Все будет хорошо, они поправятся. Непременно поправятся. С этого момента Юэн находится возле двери в палату Фрэнка и Алисы чаще, чем в собственной. На следующий день приходит госпожа Долгопупс, и Юэн не может ее узнать: эта сильная волевая женщина плачет не прекращая. Тихо-тихо, не издавая ни звука, но слезы катятся из красных опухших глаз без остановки, как от побочного действия какого-то зелья или проклятия. Тогда становится понятно — это не «просто круциатус». Все совсем-совсем не просто. И облегчение, появившееся от уверенности, что Алиса и Фрэнк выживут, сменяется безнадежностью. Потому что дни проходят, а выздоровление не приходит. Выжить оказывается недостаточно. — Хотя бы Невилл уцелел, — в один из дней говорит госпожа Долгопупс. Юэн часто теперь проводит с ней время, помогает ухаживать за Фрэнком, пока та с ложечки кормит Алису. — Если бы не тот подарок от леди Бёрк… — Подарок? — тихо спрашивает Юэн. Фрэнк упрямо закрывает рот и отворачивает лицо, когда Юэн пытается заставить его выпить молока. Кормить Айлин и то было проще. — Ты, наверное, не помнишь. На свадьбу приехала дальняя родственница Алисы с подарками и благословением. — А, вроде помню, — Юэн напрягает память, но почему-то образ госпожи Бёрк покрыт дымкой и едва угадывается. Давно уже дело было, трудно вспомнить человека, которого видел всего раз. Но вот про наследство Юэн все же помнит. И еще какая-то побрякушка была. Точно. Они еще решили, что это шар для гаданий. — Фрэнк вызвал меня, когда в шаре появилось предупреждение об опасности. Попросил забрать Невилла. Я понимала, что гости, которых они ждут, явно придут не на чай. И не осталась. Не отправила к ним сразу никого на подмогу... А потом уже было поздно. Госпожа Долгопупс говорит спокойно, уже без слез. Юэн не знает, почему ее вдруг пробило на откровение: может, потому что слишком тяжело держать все это в себе, а может, потому что считает, что он заслуживает знать, как все произошло. — Фрэнк и Алиса — очень сильные волшебники. Они трижды бросали вызов Волан-де-Морту, они и сами наверняка были уверены, что справятся. Просто из-за плена и всего, что они пережили, последние пытки оказались слишком… разрушительными. — Они были очень сильными волшебниками, — поправляет госпожа Долгопупс, и их взгляды пересекаются. — Тебе пора смириться с тем, что твоих друзей больше нет. Юэн сжимает кружку с молоком в руках так сильно, что фарфор лопается. — Это не так, если вы потеряли надежду, не значит, что я ее потерял. — Тебе пора начать жить дальше. Оставь их. Ты просиживаешь здесь целыми днями, но только отсрочиваешь неизбежное. Иди к себе в палату, — твердая рука ложится Юэну на плечо. Августа Долгопупс в росте ему уступает совсем чуть-чуть. — Тебя там ждут. — Кто меня может там ждать? — Юэн хмыкает. — Полоумный старик со свежим выпуском ежедневного пророка? Мужик, который приходит поиграть в шахматы? Я даже имен их не помню. Больше некому его ждать. И ему некого ждать. Последние друзья — вот, на койках сидят как два китайских болванчика. Головами качают, не желая ни пить, ни есть. Глаза стеклянные, как у кукол, лица перекошенные. Госпожа Долгопупс убирает пролитое молоко с помощью магии. — И все-таки иди. Поверь мне, здесь ты уже ничем не поможешь. Возражать сил нет. Ругаться с этой женщиной Юэн не видит смысла и не имеет желания. Она и так слишком пострадала от войны. Может, она хочет побыть наедине с сыном и невесткой, а он только постоянно крутится рядом и мешает? Кивнув, Юэн уходит. Он не прощается, потому что боится, что если сделает это, больше точно не сможет сюда войти. И уже подходя к своей палате слышит тихий неразборчивый лепет, доносящийся из-за двери. Дверь открывать страшно. Хочется убежать, но ноги не слушаются. — Баба, пути! В глазах печет, и Юэн все-таки — почти против воли — приоткрывает дверь. Возле пустующей койки стоит человек, которого он бы и в гробу видеть не желал — мать Милс. А вот на руках у нее та, от кого держаться бы подальше до конца своих дней, но разве можно, когда она так близко? Конопатая малявка улыбается во всю круглую рожицу и тянет ручки. — Юэн! — Теперь уже даже не «Юын», а вполне себе правильно. Он осторожно берет ее в руки, бережно, но где-то под желудком все начинает трястись. Будто этими оскверненными руками брать Айлин — почти что грех. Сейчас, когда он оборотень, она кажется еще более хрупкой и крохотной, хотя за время, что они не виделись, порядком подросла. Айлин привычно повисает на шее, и Юэн садится на свою койку, придерживает эту маленькую рыжую мартышку, прижимается к ней щекой. Жмурится, не желая, чтобы проклятая бабка, буравящая взглядом, увидела то, что он так пытается скрыть и сдержать. Трясется мелкой дрожью. — Ты испортил моей дочери всю жизнь. Мало того, что грязнокровка, теперь еще и оборотень. Зачем ты вообще существуешь? — госпожа Аббот не выдерживает, принимается изливать свой яд. — Не беспокойтесь, я очень стараюсь это исправить. Она надменно усмехается. — А? — Айлин отрывается от его шеи, оборачиваясь, смотрит непонимающе. Вряд ли она способна разобрать такие сложные предложения, но интонации Айлин всегда улавливала очень чутко. Она спускается к Юэну на колени, не отрывая настороженного взгляда от бабушки. — Закрой ушки, нам с бабушкой надо поговорить, — Юэн вздыхает и улыбается, когда Айлин поднимает взгляд уже на него. Не надо ей это слышать. — Плоха, — она супится. — Ого, кто-то выучил новое слово? — Плоха! Но уши Айлин все же послушно зажимает, затыкает указательными пальчиками. Такие маленькие пальцы… как же это так, что он такой большой, а она такая маленькая? Кажется, что Юэн всю ее голову мог бы обхватить одной ладонью. — Это вы виноваты, — наконец, продолжает он. Юэн не закипает как обычно, потому что на руках сидит маленький рыжий комочек тепла. Нет. При ней он не будет выходить себя, ни в коем случае. Он выдержит. Ведь это вероятно последний раз, когда Юэн видит Айлин. — Если бы вы отдали мне Айлин, как я просил, ничего из этого не случилось бы. Моя болезнь — ваша вина. Из-за своих предрассудков и неприязни ко мне вы предпочли рисковать ее жизнью. — Я знаю, — цедит госпожа Аббот, даже не споря. — И я благодарна тебе за то, что ты спас мою внучку. Но запомни, в моем отношении к тебе ее спасение все равно ничего не меняет. Ты сделал то, что должен был сделать любой отец. Ничего неожиданного в том, что она знает, нет. Наверняка либо сама догадалась, либо Милс рассказала. Все же, несмотря на все попытки Милс бунтовать, мать имеет бесспорную власть над ней. — Вы всегда так сильно ненавидели меня. А теперь я почти что сдох, но вам все еще мало. — Ты прав, — она кивает, — я всегда жалела, что не ты стал жертвой Резчика. Вы, маглорожденные, слишком много мните о своей «важности» и нашей нетерпимости к вам. Тот мальчик… Джек, да? Думаешь, мне было дело до его крови? С ним моя дочка была такой счастливой и веселой, а из-за тебя она только плакала. Всю жизнь. Как только дело касалось тебя — она плакала. Слушать ее донельзя тяжело. Юэн не понимает, в чем он так провинился. Желать кому-то смерти просто… просто так? Просто потому что человек тебе не нравится, в общем-то. Может, зерно истины в ее словах и есть, может, он и правда сломал Милс всю жизнь, но тут они, пожалуй, квиты теперь. — Пошла нахер, — коротко отвечает Юэн. — Что? — госпожа Аббот аж рот широко распахивает от изумления, прежде чем оскорбиться. Задыхается от шока и негодования. Ведь вечно вежливый и тихий Юэн посмел сказать такие слова! Посмел послать ее величественную особу! А вот так. Нет больше того Юэна. — Нахер. Пошла. Пошла вон отсюда. Могу сказать грубее. — Да как ты смеешь?! — Она восклицает так громко, что Айлин вздрагивает и, икнув, выдергивает пальцы из ушей. Пугается. Тельце дрожит — произошедшее несколько месяцев назад не прошло бесследно. Пусть Айлин и стерли воспоминания о нападении, с рефлексами ничего не поделаешь. Тело всегда помнит и страх пережитый, и пытки. Поэтому Юэн прижимает ее к груди, кладет ладонь на затылок, обнимает. А когда госпожа Аббот делает несколько шагов навстречу, скалится. Как волк. Щерится, защищая своего щенка. — Я уже все сказал вам, госпожа Аббот, уходите. Одна. За Айлин пусть приходит ее мама. Что-то в его виде, кажется, действует, потому что госпожа Аббот, заткнувшись, поднимает свою сумку и медленным шагом покидает палату. Если он ее еще увидит, то вряд ли будет так любезен. И лишь оставшись наедине с ребенком, Юэн запоздало задается вопросом: а что теперь делать-то? Полнолуние прошло примерно неделю назад, так что сейчас то самое время, когда он чувствует себя относительно сносно. Даже, пожалуй, человеком. Но от вспышек агрессии все же страховки никто не давал. Наивно полагать, что он для Айлин неопасен. Если она так пугается теперь каждого легкого повышения голоса… Дыхание становится все более размеренным, а курносый нос начинает тихонько сопеть, уткнувшись ему в грудь. — Хочешь спать? — тихо спрашивает Юэн. — Ухм, — Айлин вяло кивает, совсем расслабившись в его руках. Пожалуй, это самый отличный способ скоротать время до прихода Милс. — И я хочу, — он, осторожно придерживая ее, ложится, растягиваясь на своей койке. Айлин сползает куда-то под подмышку, пристраиваясь головой ему на плечо. — Залегай, мелкая, поспим. Моя мелкая. Назвать ее дочкой непозволительно даже в мыслях. — Почему баба злая? — уже практически засыпая, спрашивает Айлин. — Она не злая. Просто не все люди любят друг друга. Мы вот с твоей бабушкой не любим друг друга. — Почему? Юэн усмехается. Как ей объяснить-то, что ее бабка ненавидит его до кончиков своих ногтей? Детям все эти проблемы до одного места, они просто не могут взять в толк — как вообще можно кого-то ненавидеть? Да и что такое эта ненависть? Дети могут не любить кашу и творог, могут побаиваться излишне строгого родственника, но не более того. — Почему баба ругается? Она добрая, а тебя ругает. — Я не знаю, Айлин. Давай-ка лучше спать. Айлин, недовольная таким ответом, поднимает моську, и судя по взгляду спать уже не очень-то и хочет. — Ты ее обидел? Где-то внутри поднимается такое донельзя отвратительное раздражение, что приходится стиснуть зубы. Айлин не виновата, что не понимает. Айлин не при чем. Он не имеет права злиться на нее за эти гребаные дебильные вопросы. Юэн прикрывает глаза, делая глубокий вдох. Он не покажет ей своего раздражения. Оно на деле даже и не его вовсе, чужое сраное раздражение. Инородное. Она не заслуживает видеть это. — Не спи! — Айлин принимается тормошить Юэна, и тогда он приоткрывает глаза, нервно сглатывая. — Да, я обидел ее. И мне очень жаль. Но она не хочет меня прощать. — А ты просил прощения? Прощения? За что? За свое существование? За то, что попал в ту же школу, что и ее дочка? За то, что заговорил с Милс когда-то? — Нет. — Почему? — Потому что она… тоже меня обидела, — озвучивать это так странно. Айлин, наконец получив волнующий ответ, погружается в свои глубокие детские раздумья, снова устраиваясь у него на плече. — Гораздо больше, чем я ее. И гораздо раньше. Нельзя говорить такое ребенку, он же буквально сейчас настраивает Айлин против ее бабушки. Это подло. С ним она вероятно видится в последний раз, а с бабушкой проведет еще множество долгих лет. Но… пройдет месяц, два и это перестанет иметь значение. Со временем Айлин просто его забудет. А пока пусть бабка разбирается как хочет с тонной вопросов, которыми Айлин ее закидает теперь словно бомбами. — Вам надо помириться. Попросить прощения. Интересно, кто из родителей научил ее этой фразе — просить прощения? — Вот, когда твоя бабушка извинится передо мной, я тоже перед ней извинюсь. Обещаю. Юэн знает, что это невозможно и не произойдет никогда, ни при каких условиях. Но от такой маленькой гадкой мести тварь в его груди одобрительно ворчит. — Я ей скажу, — Айлин шмыгает носом и подтягивает к себе коленки, упираясь ими Юэну в бок. Он берет свободной рукой одеяло, чтобы укрыть ее краешком, и долго потом еще смотрит, как расстроенное личико постепенно расслабляется, погружаясь в сон. Они поговорили всего полчаса, а он чуть дважды при ней не вышел из себя. Юэна и правда больше нет. Эта малышка — все, что от него осталось. Последнее подтверждение, что когда-то он был человеком. И, наверное, не таким уж плохим, каким его рисует госпожа Аббот. Примерно через час в палату заходит Милс. Не стучась, не спрашивая, просто проходит внутрь, тихонько прикрывая за собой дверь, не улыбается, кивает вместо приветствия. — Здорово ты перепугал мою мать, — тихо, почти шепотом, говорит она, чтобы не разбудить ребенка раньше времени. Юэн только вздыхает. — Она хотела вызвать сюда группу по борьбе и контактам с оборотнями. — Но ты, как обычно, спасла положение. — Разумеется. Милс не навещала его ни разу после того случая с фонтаном. Она не пришла ни когда Волан-де-Морт пал, ни когда Фрэнк и Алиса попали в больницу. Юэн не винил ее и видеть, в общем-то, сам не особо хотел. — Избавь меня от общения с ней, в следующий раз я могу сорваться. Не стоило посылать ее сюда с Айлин, — он тоже шепчет и машинально проводит большим пальцем по круглой детской щеке. — Я и не посылала, — Милс пожимает плечами и все-таки чуть улыбается, когда видит, как ворочается Айлин. — Кажется, это госпожа Долгопупс ее подговорила. Они же близкие подруги. — Госпожа Долгопупс, что, тоже в курсе? — Не думаю. Просто ты спас Айлин, поэтому она не понимает причин ненависти моей матери. Она знает, что ты много нянчился с Айлин весной, ты и с Невиллом ведь тогда сидел, думаю, она просто решила, что ты заслуживаешь больше… благодарности. Звучит все невинно, но так ли оно на самом деле? Впрочем, уже без разницы. — Как ты, Юэн? Вот. Именно поэтому видеть Милс Юэну совсем не хотелось. Что ей ответить? Да нормально вообще, зашибись все. Супер. Круто. — Как говно. — Не очень жизнеутверждающе. — Понимаешь, — подумав, все-таки начинает он, — я думал, что умру первым. А умерли они. Все они. Вероника, Рой, Гидеон, Фабиан. А Фрэнк и Алиса… Это ничуть не лучше, чем смерть. Из всего нашего отряда в живых я остался один. Зачем? Юэн задает себе этот вопрос каждый божий день. Может, хоть у Милс найдется на него какой-то логичный ответ? И хуже всего, что по сути в каждой смерти виноват он сам. Если бы не поддержал решение Вероники и не дал бы ей идти в ловушку или хотя бы лучше заботился о ней — Вероника была бы жива. Если бы не бросил Роя после ее смерти, тот бы не стал Пожирателем и не погиб — от его же руки. Если бы не подговорил близнецов идти с ним в поместье Малфоя — что по итогу было совершенно впустую, — Малфой не взялся бы мстить, и Марлин бы все еще могла быть жива. А значит, были бы живы и Гидеон с Фабианом. Они все погибли из-за его ошибок. Может, ликантропия — это такое изощренное наказание свыше за все, что он совершил? Милс какое-то время молчит, будто придумывает, что сказать, потом поднимается. Вынимает Айлин из-под одеялка, чтобы взять на руки. Девочка даже не просыпается, только пяткой недовольно пытается лягнуть мать, чтоб не мешала. Очевидно, Милс понимает, что после ответа придется уйти. Она стоит, держа Айлин на руках, смотрит на Юэна сверху вниз — без тепла или нежности, просто очень спокойно, даже сдержанно. И весь ее облик от и до пронизан усталостью, настолько глубоко, что усталость, кажется, сковывает даже само сердце. Милс Юэн тоже причинил очень много боли. — Не думаю, что они за это на тебя в обиде. Любой из нас был готов пожертвовать собой за других, как и ты. Просто… так вышло. Ты выжил. А теперь все закончилось, и… я понимаю, как глупо это звучит, но нужно жить дальше. Уверена, они бы этого хотели. — Но я этого… не хочу. Милс прикрывает глаза после его ответа. Она и так знает. — Когда тебя выписывают? — В пятницу на следующей неделе. — Мы заберем тебя. Милс, не в силах больше выдерживать его взгляд, собирается выйти, но в самый последний момент Юэн тихо говорит: — Подожди. Она оборачивается, непонимающе ждет. А Юэн просто смотрит последний раз на Айлин. Прощается с ней, улыбаясь. Машет рукой, когда она, проснувшись, поднимает свою ладошку с растопыренными пальцами. Пора и правда смириться. Отпустить. И Долгопупсов, и Пруэттов, и Роя с Вероникой. И себя — прошлого — вместе с ними. Все и правда закончилось. Юэн из больницы уходит этой ночью.