Пастис

Когда ты волшебник, отправиться можно куда угодно. Хочешь, на пляж трансгрессируй, если был там когда-либо раньше. Хочешь, в парк какой-нибудь. Юэн кочует так с места на место почти целый год. Весной еще пытается ошиваться в магловских гостиницах родной Шотландии, с каждым месяцем теряя приличный облик, но после нескольких серьезных стычек с маглами, чуть не закончившимися трагедией, покидает общество полностью. Тут к месту приходятся все советы отца, пережившего в детстве войну — как выжить на улице, какими растениями лучше питаться, как охотиться на дичь, свежевать ее и готовить на открытом огне. Благо, магия Юэну все еще помогает. Летом — целыми днями на безлюдном пляже, найденном вместе с отцом еще в детстве. Как полнолуние — поглубже в лес, молясь, чтобы не встретить неудачливого туриста или потеряшку. А осенью с наступлением холодов Юэн, вопреки голосу разума, возвращается к людям. Однако теперь выбор его падает на бездомных, поселившихся под железнодорожным мостом над рекой Кельвин. Там даже есть что-то вроде барака, сколоченного из старых фанер, да досок. Если он кого-то нечаянно убьет… никто ведь не станет разбираться, да? Это ведь просто бродяги. Бездомные. Такие же, как он сам. Зимой становится совсем тяжело. От холода спасает только алкоголь, и Юэн плохо помнит уже, когда в последний раз был трезвым. Иногда он в полубреду пытается… рисовать. Мелом или углем прямо на стенах. Рисунки всегда оживают, но маглам этого не увидеть. Там, в углу, абориген бежит с копьем на садового гнома, тут ворон летит, сверзается на врагов, клюет их глаза, а вот двуликое божество о четырех руках. И птицы, птицы, много птиц на поляне цветущих цветов… Тигр бредет к вершине водопада, бегущая и пенящаяся вода, кажется, даже шумит. Некоторые рисунки схематичные, некоторые — вполне себе полноценные портреты. Один портрет не дается Юэну особенно долго. Девочка. С черными косичками и букетом ромашек. Он рисует ее снова и снова, но так и не может нарисовать, потому что не помнит лица. Она все прячется за букетом, а Юэн стирает рукавом грязной куртки очередной набросок. Откуда это в его подсознании, он и не знает, но чем больше алкоголя, тем больше сюжетов Юэн видит. А когда добавляются наркотики, галлюцинации и вовсе приобретают чудовищные образы. Все, что он забыл, и все, что старался не помнить. Кровь, смерть, безумие. И этому нет ни начала, ни конца. Юэн будто попал в шторм и никак не может справиться с управлением. Его пиратский корабль разбиться не может, но и на берег тоже не выйдет. Дни проходят почти что в беспамятстве. Запах еловых ветвей едва ли приводит в чувство, но даже бездомные помнят про Рождество. Юэн сидит в прострации, уставившись в одну точку, свечи раздобытые его «соседями», освещают пространство вокруг. Вяло думает. Он не понимает, что не дает ему выпить яд или шагнуть с обрыва. Целый год такой нежизни, а он все еще будто за что-то цепляется. Почему? Что его держит? Ах да, желание пить. Ведь алкоголь и Somnium tenebris порой позволяют увидеть и что-то очень хорошее. Своих оживших друзей, отца, дни радости и беззаботности. Принесет ли смерть ему такую же радость? Встречу с теми, кого больше нет? Ох, набожный отец всегда твердил Юэну — самоубийство это грех, сынок. Самоубийцы все горят в аду. И наши молитвы о них бесполезны. А Юэн с детства все задавался вопросом: поэтому по матери не было даже прощальной мессы? Поэтому крестный никогда не поминает ее имени в церкви? Он не знает, как она умерла. Юэн тогда был еще слишком мал, а потом отец отказывался что-то объяснять, да и вообще пресекал любые разговоры о матери. Крестный — местный священник — тоже ясности не внес. Он говорил, что просто время тогда ее пришло, и не нужно тревожить старые раны. Поэтому иногда Юэну казалось, что мать попросту наложила на себя руки — в такие моменты он ненавидел отца слишком сильно, обвинял его, однажды даже прокричал: — Это из-за тебя она умерла! А теперь думал: что, если лет через десять кто-то так же будет кричать на Милс? Винить ее в его смерти. Что, если Айлин все же его не забудет и когда-нибудь все узнает? Бред, конечно. Но с другой стороны, если Милс хватило ума родить ребенка от любовника, она может когда-нибудь и Айлин раскрыть правду. Да и самой ей, если он убьет себя, наверняка будет слишком больно. Милс и так, судя по всему, тяжело перенесла его попытку убиться о фонтан с Трафальгарской площади. Конечно, то, что он живет такой жизнью, ее тоже не порадует, но, по крайней мере, он все еще жив. Юэн знает — Милс ищет его. Иногда он сбегал аккурат из-под носа ее ищеек. Однажды видел ее мельком, стоящую посреди дороги в Глазго и озирающуюся по сторонам. Милс наверняка трансгрессировала, как только узнала от кого-то, что его видели там. Тогда он трансгрессировал тоже, куда подальше. Но мог ли Юэн знать, что Милс в один момент все-таки найдет его? Прямо здесь, в бомжовском бараке. — Эй, художник, проснись. Там баба какая-то с дитём, тебя спрашивает, — один из бездомных, зайдя внутрь с улицы, щелкает пальцами перед лицом, а потом отправляется в свой угол с бутылкой дешевого портвейна. И Юэн бы трансгрессировал снова, услышав детский лепет за дверью, но неподалеку сидит человек пять маглов, стать не просто разыскиваемым, а разыскиваемым преступником не хочется совершенно. Тогда от Милс сбежать уже точно никогда не получится. — Юэн! — Он снова слышит голосок Айлин, и это не бред, и не сон. Милс, наверное, совсем рехнулась, решив притащить ребенка в такое место. — Выходи! Может, если он не подаст виду, они просто уйдут? — Мама, а он точно тама? Юэн подползает к двери, прислоняется виском, нетрезво всхлипывает, когда слышит ответ Милс: — Да, милая, но Юэн не выйдет. — Почему? — Потому что он заболел. Он боится заразить тебя. Айлин в ответ расстроенно мычит. Юэн давится соленым во рту. Его трясет от и до, пальцы прислоняются к обшарпанной поверхности старой двери, и больше всего на свете хочется снова взять на руки эту маленькую мартышку, почувствовать ее тепло, увидеть счастливую курносую мордашку. — Юэн… — тихо зовет Милс. — С Рождеством тебя. Она стоит там за дверью, держа Айлин на руках, и, наверное, хочет опять затянуть волынку о том, что надо жить дальше, но вместо этого говорит что-то настолько нелепое. — С Рождеством, Юэн! — добавляет Айлин погромче, чтобы он наверняка услышал. — С Рождеством, — хрипло отвечает Юэн, не узнавая свой собственный голос. Это не сон. Не иллюзия, вызванная зельем. Это взаправду. Очень редко, но Юэн все-таки видел Айлин в своих видениях. Качал ее на руках или в люльке, бормотал в полубреду какие-то сказки. Про человечка из соли. Про Снежную королеву. Такие видения по приходе в себя приносили самую сильную боль. — Мне нужна твоя помощь, — говорит Милс и, похоже, на полном серьезе. — Мне больше не к кому обратиться. Сложно поверить своим ушам. Он сидит в соплях и рвоте посреди бомжей, а она просит о помощи. Это было бы смешно, если бы Юэн помнил как смеяться. — И что же я должен сделать? — По правде говоря, помощь нужна даже не мне. Со мной недавно связался профессор Дамблдор. В Хогвартс требуется траволог, профессор Стебль не справляется, — слова о профессоре Стебль ожидаемо зароняют беспокойство. Хоть уже прошло несколько лет после плена, каждый год в ноябре она становится совсем не способна находиться в обществе, особенно большого количества людей. Это почти как полнолуние для него, только раз в год и затяжно — на протяжении нескольких долгих месяцев. — Недавно у нее произошел припадок, профессор теперь практически не разговаривает. С тобой бы она, думаю, снова почувствовала себя лучше. Она ведь даже в Хогвартс смогла вернуться только благодаря тебе. Ты бы ей помогал. Как раньше, в школе. Преподавать, слышала, у тебя тоже получалось неплохо. Неплохо, ага. Сломанная челюсть Моргана говорит об обратном. Да и каким он может быть преподавателем? Особенно теперь. Мало того, что оборотень, так еще и ведет абсолютно маргинальный образ жизни. Бомжара сраный. Но если состояние профессора Стебль снова ухудшилось, это плохо. Три года назад, когда они жили вместе, припадков не было, только приступы дезориентации и кратковременной амнезии. Почему с ней это произошло сейчас? Кто-то обидел? Разбудил те чудовищные воспоминания? — Я знаю, что она дорога тебе. Не беспокойся о… трудностях. Я все понимаю и уже обо всем позаботилась. Я арендовала для тебя квартиру на Киркинтилок-роуд, это недалеко, адрес и ключи я положила под дверь. Если ты согласен, приходи в любое время, там ты найдешь все необходимое. Несмотря на страх за профессора, как он может согласиться после всего, что произошло? Разве Юэн еще не прошел точку невозврата? Целую пунктирную линию из них. Вернуться к людям — это же просто дикость. Работать в школе, каждое полнолуние превращаясь в кровожадного монстра, желающего только одного — убивать людей. Об этом даже помыслить странно. И все же… Милс совершенно точно собирается уходить, ее удаляющиеся шаги заменяют стуком каблуков пропущенные удары сердца, и тогда Юэн снова, как тогда — в больнице — просит остановиться. Потому что сердце его она унесет сейчас вместе с собой, крепко держа на своих руках. — Айлин, — говорить тяжело, и он плохо представляет, что вообще хочет сказать, но… — прости меня. — Прощаю, — она отвечает заметно повеселев и смеется. — Ты придешь в гости? Болезненный ком проходится по всему горлу. Он должен сказать «нет», должен поставить все-таки точку. Должен сдохнуть здесь, утонуть в реке и быть унесенным в холодное Ирландское море. — Нескоро, но я приду. Обещаю.

***

В этот раз тактику Милс выбрала правильную. Заставить Юэна делать что-то ради себя — гораздо сложнее, чем заставить сделать что-то ради других. Юэн действительно может чувствовать себя живым, только заботясь о ком-то. Поэтому через несколько дней, переждав полнолуние и собравшись с духом (и опасаясь, как бы бродяги не выкрали ключ), он все-таки решает... дать себе шанс. Все равно ему делать нечего, а в бараке так холодно, что на днях пришлось закапывать одного из замерзших насмерть бомжей. В конце концов, если ничего не получится, он в любой момент может снова сбежать, не так ли? Ночь укрывает от завывающего зимнего ветра, под ногами хрустит снег. Небо на редкость ясное для зимы, и где-то там все еще горит прекрасная звезда в плече Ориона. Юэн останавливается на мосту над рекой, звезды горят и в снегу, и на небе разноцветными вспыхивающими искрами в сиянии по-прежнему огромного диска луны. Ненавистного, но в то же время влекущего. Изменившего и окончательно доломавшего всю его жизнь. Смысла во всем этом очень мало, и страшно к тому же, что не получится держать себя в руках, скрывать все эмоции и чувства от окружающих, особенно от детей-то, но Юэн, чуть постояв, делает шаг вперед и отправляется по оставленному Милс адресу. Приводит себя в порядок, отсыпается, принимая услужливо подготовленные зелья для очищения организма и снятия алкогольной интоксикации. Отправляется в Министерство магии, чтобы официально подать заявление о трудоустройстве. Там его встречают старые знакомые с удивлением, а некоторые даже с радостью. — Я уж подумал, ты сдох, — кряхтит Аберфорт, вычесывая гребешком из бороды козлиную шерсть. Он давно уже не работает на министерство, но сегодня почему-то снова ошивается на втором уровне. — Сплюнь, старый дурак, — Морган пихает Аберфорта локтем в бок. — Он же у нас молодой еще, чего ему помирать? Морган дружелюбно улыбается себе в усы, и Юэн жмет ему руку. Видеть старика Аберфорта он тоже рад. — На работу возвращаешься? — справляется Морган. — И да, и нет. Министр отправляет меня работать в Хогвартсе, — Юэн сглатывает нервный ком. Руки у него все еще трясутся с перепоя, хотя большинство последствий чрезмерно длительного запоя зелья, оставленные Милс, все-таки сняли. — Думаешь, я справлюсь? — Поживем — увидим. Ты только с кулаками поосторожнее. И Снейпа там не убей. В остальном, думаю, справишься. Год жизни в шкуре оборотня позволил привыкнуть и к приступам агрессии, и к перепадам настроения, поэтому сейчас, несмотря на долгое отшельничество, контролировать себя все-таки легче, чем в первые месяцы. — А вы тут какими судьбами? — Юэн, наконец, обращается к Аберфорту, который держит в руке большой грязный мешок. — Да вот, министр запрягла, будь она неладна. Хочет, понимаешь ли, клумбу! В министерстве магии! Что за взбалмошная баба. Юэн невольно хмыкает. «Баба» она и правда взбалмошная, так еще и хитрая какая. Напрямую обращаться к нему не стала, пригнала в министерство старого наставника. Не друга, даже не приятеля — этих у Юэна, пожалуй, не осталось совсем, — но человека все-таки по-своему важного для него. Еще и Морган тут как тут, приглядывает. — Ну, ведите. Где должна быть клумба? И что она там посадить хочет? Они втроем проходят к опустевшей части второго уровня, где когда-то располагался расформированный ныне Отдел по защите маглорожденных. Кто-то уже подготовил большую овальную лунку два на два ярда, нужно только заполнить ее землей, да что-то посеять. Украсить белыми камешками по борту. — Министр сказала посадить что-нибудь символичное. Дескать «в честь окончания войны и угнетения маглорожденных», — Аберфорт, всхрапнув, кидает мешок с землей рядом с лункой. — Ну и задачки у нее, — Морган чешет лысеющий затылок. — Ты семена какие-нибудь взял? — С чего бы? Откуда я знаю, какие?! Ей же символичное надо! Юэн хмурится, пытаясь припомнить какие-нибудь цветы, ассоциирующиеся с победой. В детстве он когда-то, роясь в вещах матери, нашел забавную книжонку — Селам. Тогда она показалась ему довольно захватывающей, настоящим кладом — ведь это же какой-никакой тайный язык! Шифр, с помощью которого можно передавать послания дворовым друзьям! И не беда, что расшифровки цветочных символов были слишком взрослыми и наполненными дурацкими любовными подтекстами. Кое-что там попадалось и вполне интересное. Например — настурция. Символ победы. Яркие оранжевые цветы он с мальчишками использовал как знак выигрыша во всевозможных детских играх. А теперь этот цветок должен стать знаком не столько выигрыша, сколько очень тяжело давшейся победы. Вместо соседских мальчишек — рядом с Юэном усатые-бородатые мракоборцы. Клумба, бережно засыпанная землей с песком и щебнем, напоминает собой могилу для каждого друга, которого он потерял. Пусть теперь из крови их и потерянных жизней растут цветы. Горят вечными огоньками, защищенные министерской магией. Волшебные клумбы делать непросто, но у Юэна уже неплохой опыт после сада Милс, а руки, опускаясь в рыхлую землю, прекращают трясучку, будто бы наполняясь силой. Семена, купленные в магловском магазине неподалеку от министерства, ложатся в почву и сразу же прорастают. Цикл их жизни и смерти будет бесконечным. Прорастание, всходы, цветение, новые семена и новое прорастание. Так же, как и у всего живого вокруг. Ни Волан-де-Морту, ни чуме, ни войнам не прервать этот цикл. Жизнь всегда найдет способ выиграть у смерти. — Почему настурция? — наконец, спрашивает Милс, когда Юэн, закончив, показывает ей свои труды. Ярко-оранжевые головки настурций чуть покачиваются на сквозняке открытых дверей. — Потому что это значит «победа». На языке цветов. — Ого-о-о, — она удивленно тянет, — выходит, ты и правда знаком с языком цветов. Что ж, видимо, ты не совсем безнадежен, и я еще могу рассчитывать увидеть внуков. Девушки такое любят. — Ты вот это сейчас серьезно? Строить из себя «мамочку» перед тем, с кем у тебя самой есть общий ребенок? Вот идиотка. Юэн даже неожиданно для себя смеется. — А что значат астры? — любопытствует она. — Не помню, — Юэн пожимает плечами. — Воспоминания, кажется. — И никакого признания в любви? — Да нет, вроде... чего ты пристала? Юэн не помнит, как когда-то подарил ей в школе букет красных астр. Не помнит, какой смысл вкладывал в них, и был ли в них смысл вообще. Признание? Точно нет. Знак внимания? Что ж, возможно. Красивые цветы для красивой девушки, в конце концов, что тут такого? Но Милс, в отличие от Юэна, помнит. Она в последний раз на прощание улыбается ему, потрепав по плечу. Не говорит об Айлин, но каждый вздох ее рядом с ним — о дочке. И Юэн уезжает в Хогвартс. В новом твидовом костюме и пальто, побритый, постриженный. Ему отвратительно принимать подачки Милс, но сейчас правильнее всего следовать инструкциям. В конце концов, это то, что он умеет лучше всего — подчиняться и исполнять приказы. Теперь вместо серой мракоборческой мантии у него есть учительская. Вместо патрулей и сражений с опасными преступниками, уроки для детей. — Юэн, — профессор Стебль встречает его в старых добрых теплицах и робко улыбается. Тогда Юэн все-таки ее обнимает. Как мать, как единственного родного человека, который еще остался. Он должен вычеркнуть Айлин из своей жизни, должен забыть о ней, как и о погибших друзьях, но, по крайней мере есть еще и другие люди, которые тоже дороги ему. А когда в апреле наступает очередной день рождения Айлин, он все-таки отпрашивается с работы и приезжает к Багнолдам, как обещал ей. Привозит с собой совершенно бесполезного огромного плюшевого медведя. И это такой банальный подарок, но Айлин все равно довольная верещит, забираясь на пузо мишке. Пусть он не может быть рядом, но будет хотя бы медведь. Меньший, чем его патронус, но все еще несоразмерно большой в сравнение с маленькой Айлин. Жизнь не идет, но время проходит. И ко всему — со временем — привыкаешь. К боли, к тоске, к чувству утраты. В Хогвартсе, как оказалось, работает теперь и Снейп, Морган не обманул. Но это уже совсем не тот вредный саркастичный засранец, которого Юэн когда-то знал — лишь тень, подобие себя прежнего. Снейп не просто мрачен, он выглядит совершенно неживым, и почему-то смотря на него Юэн думает: «Наверное, этого парня жизнь потрепала гораздо сильнее, чем меня». Черная мантия тихо шелестит, когда Снейп призраком скользит по темным коридорам подземелья, он почти ни с кем не общается и крайне враждебен к детям. Но, по какой-то совершенно странной иронии, именно со Снейпом впоследствии завязывается подобие приятельских отношений. Полгода работы позволяет им обоим потихоньку привыкнуть к новой жизни, Юэну — начать улыбаться детям, Снейпу — вспомнить про свои дерзкие колкости. Все начинается с настоек, которые Юэн вновь принимается готовить, обосновавшись в маленькой комнатушке посреди лестницы, ведущей к змеиному общежитию. Шастающий по лестнице Снейп однажды заглядывает внутрь, когда слышит взрывы и отборную матерную брань. А это все колба абсента. — Надеюсь, ты не планируешь разнести весь Хогвартс, как когда-то разнес мой дом? — Ну что ты, только если твое проклятое подземелье. С того момента Снейп периодически захаживает, составляет компанию за распитием каждой новой настойки. Ведь в их приготовлении важен не только процесс и результат, но и чужая оценка. Если нет никого, кто мог бы попробовать и высказать мнение, это лишает процесс половины смысла, а Юэна — причин для гордости. К счастью или нет, но старых обид по отношению к нему у Снейпа нет. Даже, наверное, наоборот, потому что Юэн иногда замечает легкую благосклонность со стороны своего вечно мрачного и ненавистного ко всему коллеги. Иногда настойки они распивают прямо в кабинете у Снейпа, особенно когда последний сильно не в духе по той или иной причине. Как в этот раз. Снейпу прилетело счастье в виде какой-то там новой ученицы, поэтому он проклинает Дамблдора, Распределяющую Шляпу и вообще весь Хогвартс. С детьми работать и Юэну не слишком-то нравится, но Снейп это ж вообще, эталонный герой всех школьных анекдотов о самых противных и бесячих учителях. — Да чего ты так бесишься? Каждый год по дюжине новеньких. Нашел, тоже мне, проблему. Юэн опять корябает карандашом в блокноте не выходящий из головы старый рисунок — девочку с букетом ромашек. Она все еще не получается, но Юэна странным образом умиротворяет этот процесс. В школе вообще, помимо somnium tenebris, с которого он так и не может теперь слезть, да настоек с теплицами, умиротворение приносят только рисунки. Юэн часто делает зарисовки в блокноте, в основном всякие травы, но иногда — как найдет — раз за разом эту девочку. — Ты сначала забери у профессора Стебль деканство, а потом говори. И это совершенно нельзя сравнивать! Каждый год новенькие — первокурсники, это новый маленький коллектив, они все там, понимаешь, новенькие друг для друга. А тут новую змею кинули в чужое, старое и, хочу заметить, крайне враждебное, змеиное гнездо. Ее сожрут и костей не оставят. А меня потом будет обвинять Дамблдор, когда ее найдут повешенной в каком-нибудь заброшенном туалете. Юэн вырывает из блокнота очередную испорченную страницу и вздыхает. — Вот это ты себе навоображал. — За все годы он слышал только об одном трагическом случае смерти ученика в Хогвартсе. Да, в туалете, который теперь как раз и заброшен. Но вроде бы там никто никого не вешал, просто произошел несчастный случай. Мерлин, можно на плитке поскользнуться и шею себе сломать. Никто же не застрахован. — Помяни мое слово, проблем с ней будет столько — ни я, ни ты не разгребем. — Бетельгейзе Бёрк, — заинтригованный Юэн, отложив блокнот, бегло читает личное дело, пока Снейп продолжает ворчать себе под нос. — Надо же какое имя. Оно почему-то кажется ему знакомым, отзывается легким перебоем в сердце на крохотное мгновение. Но Юэн не придает этому значения. В конце концов, звезда Бетельгейзе — его любимая звезда.