Варенье из одуванчиков

      — Что, правда? — скептически отметил Шинджуро, откинувшись на спинку стула и поглаживая подбородок двумя пальцами.       Мэй и Кёджуро переглянулись между собой. После того как их признание обернулось страстными поцелуями, они осознали, что пришло время готовиться к долгожданной свадьбе — ведь оба этого желали, и откладывать вопрос больше не имело смысла.       Целый вечер и большую половину ночи влюблённые провели в трогательных разговорах. Теперь они чувствовали себя увереннее, общаясь друг с другом, но оставалась одна неразрешённая проблема — Шинджуро. Снова. Мысль о главе дома вызывала одновременно страх и неловкость. Ведь Мэй и Кёджуро уже однажды обманули Шинджуро, пообещав свадьбу, о которой на самом деле даже и не думали. Хотя, если быть точными, они лишь способствовали недопониманию — но это уже не имело значения. Поэтому они предчувствовали, что разговор предстоял нелёгкий.       Но, несмотря на все ожидания, старший Ренгоку в итоге больше насмехался, чем злился или сомневался в искренности намерений молодых. И это оказалось не так уж и плохо, особенно если учесть, что истребитель и Кавасаки готовились к чему-то более серьёзному.       — Ура, свадьба! — воскликнул Сенджуро, хлопнув в ладоши от радости. — А разве Мэй уже не вышла замуж за братца Кёджуро?       Измученная Кавасаки натянуто улыбнулась и отвернулась к окну, избегая взгляда хозяина дома. На затылке ощущался липкий пот, и Кавасаки с трудом сглотнула, возвратившись к воспоминаниям, с которыми, казалось, уже давно разобралась. В её памяти вновь оживал тот разговор, когда она решилась открыть свою истинную сущность и поделиться кроющимися в сердце тайнами прошлого. Мэй чувствовала, как волны стыда накатывали на неё, и с каждым новым приливом ей становилось всё труднее дышать.       — Ещё нет… — тихо ответила она, больше для себя, чем для кого-то другого.       — А вы не передумаете? — с хитрой улыбкой спросил хозяин дома.       Кёджуро, заметив замешательство своей избранницы, быстро накрыл её ладонь своей, слегка поглаживая тыльную сторону запястья большим пальцем. Это придало Кавасаки уверенности, и она чуть расслабилась, бросив косой взгляд на своего возлюбленного.       В это время лицо главы дома светилось победоносной, ехидной улыбкой. Он наклонил голову, искоса поглядывая то на сына, который, несмотря на волнение, старался сохранить спокойствие, то на Мэй. Когда Сенджуро, воодушевлённый предстоящим праздником, совершенно перестал замечать всё вокруг. Он вскочил на ноги и начал оживлённо расхаживать по гостиной, без конца проговаривая сценарий торжества.       — Отец, понимаю… — осторожно сказал Кёджуро, глядя на отца с нежным, едва заметным упрёком.       Это был странный и совершенно сумасшедший день. Кавасаки не удержалась и одним решительным глотком осушила чашку с горячим, ароматным чаем, но вкус его оказался неожиданно пресным и пустым. Возможно, это было следствием её нервного напряжения, а может, просто не хватало той самой ложечки драгоценного варенья из одуванчиков, которое всегда добавляло в напиток особую нотку волшебства. Мысли в её голове метались, запутываясь в тугие клубки. Перед глазами расплывалась серая стена, состоящая из дрожащих крупиц, и в этот момент Мэй осознала, как реальность начинала распадаться на мелкие фрагменты, словно старое зеркало, разбитое на тысячи осколков.       Старший Ренгоку, вдоволь налюбовавшись сначала состоянием Мэй, а потом озадаченным видом сына, махнул рукой.       — Тоска, — прибавил Шинджуро со вздохом. — Ну что ж, если вы за этим пришли, то… благословляю.       Охотник, почувствовав прилив радости, тепло улыбнулся.       — Спасибо, отец, — прозвучал дрожащий голос истребителя. — Это многое значит для меня… для нас.       — Понял я, понял, — нетерпеливо отмахнулся глава дома. — Просто скажите дату свадьбы, чтобы я мог быть готов, и на этом всё.       — Разумеется, разумеется, — произнёс Кёджуро.       Воспалённое сознание Кавасаки, наконец, начало проясняться, и, словно пробудившись от глубокого сна, она резко подняла взгляд на Шинджуро. Он немного смущённо кашлянул, словно намекая, что словесная порка подошла к концу, и теперь можно было расслабиться.       Мэй облегчённо вздохнула, покачиваясь на месте — вот теперь точно всё. На самом деле, её сильно беспокоило, как Шинджуро мог отреагировать; она боялась, что он снова разозлится, несмотря на то что все старые тайны остались позади. Но, к её счастью, старший Ренгоку лишь излучал ироничную лёгкость, находя удовольствие в её смятении. Все её мрачные опасения о будущем отступили на второй план; впереди её ждала только свадьба и жизнь с любимым человеком. В голове зазвучало приятное осознание: впереди были только радостные и умиротворённые дни.       Кавасаки даже не могла представить, что могло бы произойти, если бы она решила отправиться в свободное странствие, вместо того чтобы направиться к Ренгоку. Мысли о том, какие опасности подстерегали бы её на этом пути, заставляли сердце замирать от страха. Вероятно, Мэй угодила бы в какую-нибудь беду, о которой было бы страшно даже думать. Однако судьба оказалась к ней милостива — благодаря заботливой нянечке Кавасаки встретила такую добрую семью. И это знакомство стало для неё не просто случайной встречей, а настоящим подарком судьбы. Раньше Кавасаки даже не догадывалась, насколько безумными и рискованными были её одиночные замыслы. Но жизнь в поместье Ренгоку, с её повседневной суетой и привычными заботами, помогла взглянуть на всё под другим углом — пыл Кавасаки несколько поумерился. Она поняла, что её прежняя безрассудность могла обернуться катастрофой. Однако это вовсе не означало, что её внутренний огонь погас. Напротив, он продолжал гореть, но теперь с большей мудростью и осознанием.       «Надеюсь, ты в порядке, моя дорогая няня…» — мысль пронзила её сердце с неприятным уколом, но Кавасаки сразу попыталась успокоить себя.       Она обязательно найдёт старушку Микото, и всё будет хорошо. Мэй была уверена в этом, хотя мимолётная грусть всё же давила на неё. В такие моменты она старалась не поддаваться эмоциям и держать себя в руках. Поэтому Кавасаки сделала глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться на своих чувствах. После чего в голове воцарился покой, метель эмоций утихла, и вдруг стало так легко и свежо, как в морозный зимний день.       — Из-за вас только одни проблемы и головная боль, — проворчал старший Ренгоку.       Шинджуро какое-то время недовольно смотрел на Мэй и Кёджуро, нахмурив брови и сжав губы. Наконец, он устало вздохнул, встал и вышел из комнаты, громко задвинув сёдзи.       — Куда это он? — невольно вырвалось у Кавасаки.       Истребитель, проследив за удаляющейся фигурой отца, наклонился к Мэй. Он шумно выдохнул, обдав её щёку тёплым дыханием. Колени у неë задрожали, и если бы она не сидела, то непременно упала бы на пол. Кавасаки часто заморгала, теряясь в своих мыслях, чувствуя, как внутри всё сладко встрепенулось. Ренгоку наклонился к её лицу так близко, словно испытывал на прочность — когда он успел стать таким?       — Ты в порядке? — послышался его голос тихо, почти интимно.       Кавасаки смутилась и бросила быстрый взгляд на Сенджуро, который, похоже, уже не обращал на них внимания и был погружён в свои дела.       — Да, просто немного перенервничала…       Он понимающе кивнул.       — Я тоже волновался, — признался мечник. — А ещё… Тебе очень идёт, — добавил он, заметив аккуратную заколку с красно-жёлтыми лентами в её волосах.       Это было то самое украшение, которое охотник купил для неё на рынке в день их первого свидания — в тот момент, когда всё изменилось из-за случайного поцелуя. Кёджуро едва заметно сжал её пальцы, продолжая согревать своей большой ладонью. Мэй ощутила, как все остатки напряжения постепенно испарились. Сердце забилось быстрее, но теперь это был не страх, а радостное волнение, наполнявшее изнутри.       В ту же секунду её висок обожгло внезапное прикосновение горячих губ. Мэй слегка вздрогнула, осознав, как её щеки начали стремительно заливаться румянцем. Кёджуро, мгновенно отстранившись, выглядел так, будто ничего и не произошло, оставив Кавасаки в сладком смятении и лёгком недоумении.       Вскоре в комнату вернулся запыхавшийся Шинджуро и тихо подозвал к себе Мэй. Кавасаки бросила быстрый взгляд на любимого, и тот ободряюще кивнул, убрав руку с её ладони. Мэй одарила мечника тёплой улыбкой и, вдохновлённая его поддержкой, уверенно поднялась и направилась к старшему Ренгоку. Тем временем сам истребитель неожиданно оказался в центре внимания младшего брата, переполненного восторгом и засыпающего его вопросами о предстоящей свадьбе. В общем, сладкой парочке было не до отдыха.       Подойдя к главе дома, Мэй заметила в его руках небольшую шкатулку, потемневшую от времени. Он молча протянул её, и Кавасаки с неловкостью приняла дар. Заглянув внутрь, она не сдержала восхищённого вздоха: на бархатной подкладке лежала изящная брошь, украшенная переливающимися камнями.       — Это была любимая брошь моей жены, — пояснил глава дома. — Рука мечтала передать это семейное наследие своей дочери. Но в нашем роду рождались только мальчики, поэтому она решила подарить брошь той, кто станет невестой её старшего сына. Теперь она твоя.       «Какая же она красивая…» — подумала Мэй.       Шинджуро неожиданно улыбнулся, и в его обычно холодных глазах заискрился мягкий свет. Он медленно протянул руку к Кавасаки, которая с увлечением рассматривала брошь, и нежно погладил её по голове. Мэй замерла, затаив дыхание, стараясь запечатлеть этот миг в памяти — ощущение было приятным и новым. Ох уж этот Шинджуро, всегда умел удивить своими неожиданными проявлениями обезьяньей нежности. Но Кавасаки была и не против; человеку, которому так не хватало тепла и любви, это приносило лишь радость. Вспомнив о своём отце, который никогда не уделял ей столько внимания, она почувствовала, как внутри неё что-то затрепетало. Несмотря на свой порой отвратительный характер, старший Ренгоку дарил то, чего ей всегда не хватало — родительское внимание. И хоть он не был её кровным родственником, но с каждым днём становился всё ближе к тому, чтобы стать для неё настоящей семьёй.       — Спасибо… — прошептала она, задыхаясь от нахлынувших эмоций.       — Ты бы ей понравилась, — вдруг произнёс глава дома.       — Правда?       Шинджуро беззлобно усмехнулся.       — Да, ей нравились странные люди       — Например, вы? — парировала Мэй с улыбкой.       Мгновение тишины, затем они оба рассмеялись. Кавасаки вновь взглянула на брошь, и сердце её сжалось от волнения.       — Береги её, Мэй. Пусть она будет с тобой. А потом, возможно, ты передашь её своей дочери…       Она часто заморгала, и в её глазах вспыхнули маленькие огоньки, как звёзды на ночном небе — одна за другой. Они сияли и переливались, напоминая драгоценные камни, мерцая в подступающих слезах. Мэй крепко сжала шкатулку с брошью, ощутив, как в её сердце появлялась новая, более глубокая связь с семьёй Ренгоку, и мысленно пообещала себе беречь этот подарок — как символ любви и памяти о женщине, которая навсегда останется в памяти мечников.

⋇⋆✦⋆⋇

      Солнце уже клонилось к закату, и последние румяные лучи весело плясали по крыше поместья, просачиваясь сквозь окна и заливая комнаты мягким светом. Вечерние сказки подошли к концу, но разговоры продолжали звучать в комнате истребителя. Оставшись наедине, Мэй и Кёджуро говорили обо всём подряд, не в силах остановиться. Конечно, такое уединение между незамужней женщиной и мужчиной считалось недопустимым, но свадьба уже не за горами, и волноваться о мнении окружающих было ни к чему. Да и, если честно, они уже не раз нарушали эти условности, особенно Мэй, так что можно было просто закрыть на это глаза.       Хотя сначала Ренгоку пытался изображать сопротивление, когда на пороге появилась Мэй. Однако все попытки охотника оказались тщетными. Она проигнорировала его жалкие «протесты» и уверенно шагнула в комнату к своему будущему мужу, подарив ему сладкое искушение своим присутствием. А Кёджуро просто не смог устоять перед её обаянием. И вот теперь они остались совершенно одни. Наедине друг с другом. Он, краснеющий от смущения, и она, ловко этим пользующаяся.       — Совсем скоро мы станем мужем и женой, — прошептала Мэй. — Не могу поверить, что этот день наконец-то настанет. Я уже представляю, как мы будем танцевать…       — Словами не передать, как я счастлив, что ты станешь моей женой.       Комната погружалась в мягкий полумрак, время от времени разгоняемый тёплым светом свечей. Мэй, устроившись на коленях истребителя, с трепетом прижималась к его учащённо вздымающейся груди, не задумываясь о последствиях своих действий. И в такие моменты казалось, что у Мэй сущность вовсе не обезьянья, а лисья.       Кёджуро на секунду закрыл глаза, пытаясь справиться с бурей чувств, накрывшей его с головой. Обняв её за талию, он уткнулся носом в её волосы, вдохнув их сладковатый аромат.       — Интересно, какими будут наши дети… — вдруг неожиданно заговорила она.       Охотник удивлённо поднял голову. Такого поворота событий он явно не ожидал. Но уже через мгновение его лицо осветила тёплая улыбка.       — Я бы хотел, чтобы они были похожи на тебя, — ответил он сердечно.       — Что-то мне подсказывает, что будет наоборот… — весело хохотнула Мэй. — Но если у нас родится девочка, назовём её Аяме, а сына… Юджуро. Что думаешь?       — Прекрасные имена.       Мечник крепко прижал её к себе, и в этот момент его сердце заполнило волнующее ощущение, будто в нём разом вспыхнули искры искренности и нежности, смешиваясь в едином вихре эмоций. Время остановилось, а мир вокруг растворился, оставив только их двоих в этом волшебном моменте. Сердце Кёджуро заколотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Его переполняло неистовое счастье, которое невозможно было удержать в груди. Мэй была рядом, и одно лишь её присутствие дарило ему блаженство, о котором он никогда не осмеливался мечтать. Её улыбка могла растопить даже самые холодные зимние вечера, а её смех звучал как мелодия, даря душе свет и радость.       — Кёджуро…       — Да, моя милая Мэй?       — Я люблю тебя. Даже больше, чем варенье из одуванчиков.       Он тихо рассмеялся.       — Серьёзное заявление. Но, знаешь, я тебя люблю сильнее.       Мэй осторожно выскользнула из его объятий и повернулась к мечнику лицом. Их взгляды встретились, и в её глазах зажглось необъяснимое, влекущее чувство. Губы Кавасаки сами собой растянулись в лукавой улыбке, когда она заметила, как покраснело лицо её будущего мужа. В одно мгновение она обвила его торс ногами, а шею — руками, притянув его ближе и прижавшись всем телом.       — Ты замечательный, — с жаром вырвалось у неё прямо в его приоткрытые губы.       — Нет, ты, — прозвучал его хриплый голос.       — Ладно, давай тогда просто скажем, что мы оба замечательные, — с обольстительной улыбкой прошептала Мэй.       Кавасаки на мгновение замерла, словно дразня Кёджуро, а затем, с лёгким движением, наклонилась вперёд и прильнула к его губам в зазывающем и обжигающем поцелуе. Кёджуро шумно втянул носом раскалённый воздух и углубил поцелуй, огладив одной рукой её бедро, а другой — спину. Мэй прижалась ещё крепче, зарывшись пальцами в его густые золотистые волосы.       Кёджуро чувствовал, как в груди разгоралось пламя, от которого хотелось сгореть дотла. Это было не просто желание — это была жажда, которая заполняла его целиком, когда он находился рядом с Мэй. Всё остальное теряло смысл, растворялось в дымке, оставляя лишь её образ — яркий, как огонь, и такой же невыносимо притягательный.       Её руки нежно скользнули по его широким плечам, и Кёджуро почувствовал, как постепенно терял контроль над своими мыслями. Он не осознавал, что делал, лишь ощущая, как внутри него вспыхивало удовольствие. В разуме лихорадочно крутились мысли только вокруг губ Мэй, которые он сейчас сминал в поцелуе.       Голова Кавасаки закружилась, и она начала задыхаться, отвечая на его поцелуй с такой страстью и пылом, что казалось, всё вокруг расплывалось. Внутри тела бурлило горячее чувство, охватывая всё существо; ей не хотелось отстраняться — хотелось быть ближе, ближе…       — Кёджуро…       Одного произнесённого имени оказалось достаточно, чтобы остудить разум мечника. В его голове мгновенно щёлкнуло осознание.       — Проклятье… — сорвалось с его губ.       Истребитель чуть отстранился, вымученно рассмеявшись, после чего глухо зарычал и прижался лбом к её плечу. Мэй вздрогнула, уставившись в одну точку с совершенно безумным, затуманенным взглядом. Продолжать было опасно. Чертовски опасно. Кёджуро уже сожалел, что поддался минутной слабости и впустил Кавасаки в свою комнату. Стоило ему лишь на мгновение отвлечься — и вот она уже сидела у него на коленях. Ренгоку планировал ограничиться лишь поцелуями, но сейчас понимал, что это невозможно, особенно рядом с такой соблазнительной и желанной женщиной.       — Боюсь, если мы продолжим, я не смогу остановиться, — произнёс он едва слышно.       Кавасаки осторожно коснулась кончиками пальцев своих опухших губ. Некоторое время они молчали, а затем она заговорила тихим, хрипловатым голосом:       — А ты и не останавливайся.       — Я способен позволить себе такую близость только со своей женой, как бы ты меня ни дразнила.       Мэй фыркнула с таким недовольством, что он не удержался от смеха.       — Ренгоку, ты просто ужасен.       — Скоро ты тоже станешь Ренгоку, так что привыкай и готовься.       Кавасаки прищурила глаза, и стало очевидно, что она смирилась с текущим положением дел — кроме поцелуев ей ничего не светило. Насладившись очередным шумным вздохом будущего мужа, она намеренно поёрзала на нём и продолжила:       — Это лучше ты привыкай, Кёджуро. И готовься.       «Я обязательно припомню тебе это в нашу брачную ночь…»

⋇⋆✦⋆⋇

      В гостиной дома Кавасаки царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов и шёпотом ветра за окном. На стенах висели семейные портреты, создавая атмосферу тепла и уюта. Но за этой видимой идиллией скрывалась пустота, которую не могли заполнить ни дорогие вазы, ни изысканные картины.       Эта пустота появилась после череды событий, обрушившихся на супругов Кавасаки. Сначала исчезла их дочь. И они полагали, что это просто очередной бунт — с её непростым характером это было вполне предсказуемо. В конце концов, Мэй всегда поступала по-своему.       Однако поначалу ничто не предвещало беды. Всё шло гладко: Мэй удивила всех своим спокойствием и не высказывала намерений сбежать. Она вела себя прилежно, была невероятно кроткой и тихой, что заставило окружающих поверить, будто Кавасаки смирилась с положением дел. Поэтому никто не смог сразу среагировать, когда в день свадьбы Мэй внезапно бросилась в бега. Лишь спустя мгновение, придя в себя, родители отправили за ней прислугу, надеясь вернуть свою строптивую дочь домой. Но всё оказалось тщетно — Мэй, видимо, заранее спланировала побег и оказалась на шаг впереди.       В то время Кавасаки не понимали, почему их дочь так поступила. Ведь Мэй могла получить всё для счастья: достойного мужа с отличной репутацией из обеспеченной семьи и жизнь в достатке до конца дней. Затем пришёл гнев. Как она могла предать и опозорить их, так легкомысленно сбежав со свадьбы? Позже Кавасаки и вовсе начали сомневаться в своих принципах, осознав, что, возможно, были недостаточно внимательны и строги с дочерью, позволив ей вырасти своенравной. Они полагали, что обеспечили её всем необходимым, и потому часто закрывали глаза на её выходки, если те не угрожали репутации семьи. В их глазах дочь была предательницей, отказавшейся от привилегий, данных ей с рождения. Им казалось, что они усмирили её пыл, уволив пожилую няню, которую считали центром дурного влияния. Однако этого было недостаточно.       Изнурительные поиски оказались напрасными, и Кавасаки не могли представить, куда исчезла Мэй, лишь надеясь, что она рано или поздно вернётся. И она вернулась, но совсем не так, как они ожидали. Ведь спустя некоторое время Кензо принёс её бездыханное тело.       Уже с первого взгляда Кавасаки ощутили неладное. Лицо Мэй, изуродованное шрамами до неузнаваемости, казалось чужим. Хотя внешне тело напоминало их дочь, родительская интуиция подсказывала, что это не она. И это чувство напоминало холодный лёд, сковывающий душу. Хоть их и уверяли, что тело долго пролежало и потому изменилось, это не приносило утешения.       После этого в жизни супругов начались ещё большие перемены. Они уже не думали о фальшивой дочери, а задавались вопросами о самом Кензо. Что могло подтолкнуть его на этот шаг? С каждым днём Кавасаки всё больше убеждались, что их сознательно обманули. Почувствовав, что от них утаили важную истину, они решили действовать. Ситуация с подменой тела дочери стала отправной точкой. Поэтому супруги начали собирать информацию через знакомых, изучать записи дома, шаг за шагом приближаясь к разгадке. Каждое новое слово, каждая мелочь открывали перед ними новые горизонты, но одновременно усложняли картину. Всплывали детали, которые не укладывались в привычное восприятие реальности. Вскоре стало очевидно: тело, которое они получили, действительно не принадлежало Мэй. А Кензо, служивший им долгие годы, оказался тем, кто обворовывал их дом и, вероятно, намеренно подкинул подставной труп. Но впереди Кавасаки ждало нечто ещё более ужасное: Кензо был не единственным предателем. Среди врагов оказались и другие — старые друзья, родственники, люди, которых они считали своими. Все они стали частью сложного заговора, разорявшего наследие дома. А когда все доказательства попали в руки Кавасаки, они без колебаний избавились от всех предателей.       И вот самое удивительное: Мэй была жива. Более того, оказалось, что она была даже счастлива. Её нашли случайно, когда Кавасаки решили осмотреть окрестности, где Кензо находился до того, как привёз тело «Мэй». Его поведение казалось странным и нелогичным — что-то явно побудило его к этому. Так семья и нашла настоящую дочь дома Кавасаки. Выяснилось, что она давно жила в доме людей, связанных с бывшей прислугой Микото. И вот, наконец, настал долгожданный момент возвращения дочери домой. Однако, вместо того чтобы просто забрать Мэй, родители неожиданно обратились к слугам, которые наблюдали за ней, с вопросом о её жизни. В ответ прозвучало: «Она была окружена добрыми людьми, улыбалась и, кажется, была счастлива».       Эти простые слова перевернули что-то в сердцах родителей, заставив их взглянуть на ситуацию по-новому. Когда Кавасаки увидели поддельное тело своей дочери, в них что-то сломалось. Казалось, что нечто хрупкое лопнуло, рухнуло и растворилось в воздухе, оставив лишь горькую пустоту. Мысль вернуть Мэй домой ушла в прошлое сама собой. После всего, что они пережили, они не могли этого сделать. Не могли позволить ей быть несчастной. Лучше пусть она будет жива где-то далеко, весела и безмятежна. Впервые за многие годы Кавасаки задумались о том, чего на самом деле хотела их дочь…       Поэтому в тишине огромного поместья, где когда-то звучал смех и гомон, сейчас царила гнетущая тишина. Старый дом, чьи стены хранили воспоминания о радостях и горестях, казался пустым и холодным, полным лишь призраков прошлого.       Прямо сейчас Кавасаки сидели на энгаве, не отрывая взгляда от мерцающих звёзд, вспоминая те шумные дни, когда Мэй была рядом. Её звонкий смех и нежный голос всё ещё отзывались в их груди грустной мелодией. Как же они не замечали, с какой стремительностью она взрослела? Как не понимали, какое огромное место дочь занимала в их сердцах? Теперь, находясь в одиночестве, они осознали: их жизнь уже никогда не будет прежней. Им оставалось лишь сожалеть о тех ошибках, которые они совершили в прошлом — о том, что не уделяли Мэй достаточно времени, не наслаждались каждой минутой, пока она была рядом. Кавасаки были холодны к своей единственной дочери, пытаясь навязать ей собственные идеалы о лучшей жизни. Отныне воспоминания о Мэй стали их единственным утешением.       — Дорогой, — неожиданно тихо произнесла госпожа Кавасаки, — не хотите чаю?       Мужчина, сидящий рядом, вздрогнул и бросил на свою кроткую жену строгий взгляд. Он нервно смахнул невидимые пылинки с одежды, прежде чем заговорить хрипловатым, низким голосом.       — Можно, — ответил он, а затем, вспомнив, добавил: — И то варенье из одуванчиков… которое так любила…       Мэй…       Его супруга невольно скривила губы — так она всегда пыталась скрыть свои истинные чувства. Господин Кавасаки тихо вздохнул, и в его привычно холодном взгляде вдруг промелькнула едва заметная грусть. Обычно он был сдержан и отстранён, но, вспомнив улыбающееся лицо Мэй, неожиданно смягчился. После чего протянул руку и мягко погладил жену по плечу. Госпожа Кавасаки замерла от неожиданности, не веря своим ощущениям. Так они просидели несколько мгновений, погружённые в молчание и новые чувства, витавшие между ними. После чего она улыбнулась и тихо произнесла:       — Как пожелаете.       Впервые за многие годы между супругами Кавасаки пробежала тёплая искра.       — Спасибо… дорогая.       Им предстояло пройти долгий путь, открывая в друг друге неизведанные грани. Но сегодня они уже сделали первый шаг навстречу друг другу. А в будущем их сблизит варенье из одуванчиков: ведь каждый вечер они будут проводить вместе, ведя душевные беседы за чашечкой чая с ложечкой этой заветной сладости. Вспоминая те дни, когда их дочь была с ними…       Всё-таки не зря варенье из одуванчиков считалось волшебным — оно удивительным образом умело связывать сердца. Даже такие холодные, как у родителей Кавасаки.