За мир и счастье мы готовы...

Эвка сидела на постели и разглядывала себя в зеркальце, придирчиво оценивая внешний вид. Ей надо во что бы то ни стало очаровать Михалека; он приехал из Кракова, по донесениям Ануси, расставшись с девчиной. И сейчас, на его дне рождения, у неё есть все шансы себя показать! Правда, была одна трудность. Поскольку у неё до последнего времени не было своей косметики («Да зачем тебе эти штучки? Ты и без них красивая!» – неизменно отвечали родители, а папа ещё и прибавлял что-нибудь про женщину при социализме), краситься Эва умела не очень хорошо. Намазавшись светло-голубыми тенями, сделавшими её серые глаза чуть темнее, девушка придирчиво выбирала помаду. Какую взять: бледно-розовую или чуть поярче? – А ты что думаешь, Хеля? – спросила она, не выдержав, у сестры, делающей уроки за секретером. – Мне больше пойдёт эта или эта? – Эта, – Хеленка ткнула в более светлый оттенок. – Но Ануся говорила, что Михалеку нравятся яркие девушки… – Тогда бери ту и не отвлекай меня. Ненавижу контурные карты!         Эва вздохнула, аккуратно накрасила губы и пшикнулась мамиными духами, предусмотрительно выпрошенными ещё вчера. Хелька громко чихнула и взвыла: – Ну во-от! Теперь моя карта ещё и грязная! – Прости, я не хотела, – расстроилась Эва. – Хочешь, я открою окно? – Ах, иди уже, – вздохнула сестра. – Опять папа будет ворчать.         Пройти мимо зеркала в коридоре и не полюбоваться собой было выше Эвиных сил. Кажется, она достаточно хороша: чуть-чуть волнистые тёмно-русые волосы спускаются до лопаток, нежное личико с неожиданно яркими губами, новая водолазка и короткая юбочка… всё для того, чтобы понравиться! Ах, она готова на всё – даже на юбку до колен! – Только до одиннадцати, не дольше! – напомнила ей мама. – Да, конечно! – согласилась Эва. – Вот твои духи. Спасибо большое! – И не пей много, – велел папа, идущий ужинать. Его стальной взгляд неодобрительно скользнул по наряду дочери. – Ну и мода…         «Наверное, юбка всё-таки коротковата, – подумала, зарумянившись, Эва. – Так, который час? Без десяти семь? Пора бежать к Станкевичам!»         Пани Данута и Ануся накрыли для именинника богатый стол. Эвка не успела им помочь (и показать свою хозяйственность), зато принесла хороший подарок – несколько кассет с «Битлз». Михалек их когда-то очень любил. Ах, какой он стал красивый, и как ему идут усы! Девушка чуть ли не в открытую любовалась мужчиной. Она громче всех желала ему жить сто лет и с наслаждением слушала его голос, когда Михалек общался с другими. Самой Эве он едва ли сказал полтора десятка слов, но регулярно поглядывал на неё с интересом, и девушке этого хватало. К тому же шампанское опьянило её, и Эва от души веселилась, болтая и смеясь с Анусей.         Так прошло несколько часов. Все гости уже разбежались: они – студенты, у них сессия… Эвка всё же явила свои хозяйственные таланты, оказав пани Дануте помощь в мытье посуды. Уходить так не хотелось… Она заглянула в «детскую», не зная, куда себя деть, и обрадовалась: Михалек сидел тут, расстегнув рубашку, и рассматривал свои подарки. – А, Эвка! Иди сюда и закрой дверь! – позвал он.         «Не оставайся с хлопцами наедине! – когда-то говорила Эвусе мама. – А если осталась – жди беды!» Но если Эву и смутила просьба закрыть дверь, то лишь на секундочку. В конце концов, признаваться в любви у всех на слуху так глупо… Девчина выполнила просьбу, подсела к Михалеку. Как от него вкусно пахнет… Рука Михалека моментально оказалась у неё на талии: – А ты миленькая…         У Эвы заколотилось сердце: – И ты… Ах, я… я люблю тебя!         Сейчас они поцелуются! Правда, поцелуй был не таким сладким, как представлялось Эве – Михалек на празднике пил водку, и это чувствовалось… но ничего. Главное – он её любит! Но что он творит? Как он так сделал, что Эвка оказалась практически под ним, а его рука – у неё под юбкой?! – Что ты делаешь?! – перепугалась она, стараясь вывернуться. – Я не хочу… – Зато я хочу, – пробормотал он, сдёргивая с Эвы колготки. – Не ломайся, дай… – Пусти!!! – Ты же сама припёрлась! – он совсем навалился на неё, пьяный, противный! Эва не знала, что делать, её охватили ступор и страх. Отец учил её отбиваться от хулиганов, но как отбиться от лежащего на тебе человека?! Тем более, он уже стягивает с неё трусы… Михалек повернул голову, и Эва с отчаянием раненого зверя вцепилась зубами в ухо. – Сука!!! Что ты делаешь! – заорал он, ослабив на секунду хватку, но ей этого хватило, чтобы свалиться с кровати, вскочить и рвануть к двери. Дверь не открывалась! Заперли! Заманили! – Пустите!!! – не помня себя от страха, завопила Эва. – Иди сюда, сука… – Михалек уже был возле неё, схватил за плечи. Однако она готова была отбиваться. Длинными ногтями царапнула лицо, надеясь, что попала в глаз – Михалек с руганью схватился за него – и рванула к окну. Четвёртый этаж! Если прыгать, то… И тут её осенило. – Пожар!! Пожар!!! – заорала Эва, увидев внизу чью-то курящую голову. – Пожар!!! – Что ты орёшь, тварь! – Михалек схватил её за волосы, однако дверь в комнату открылась, и Ануся велела: – Пусти эту дуру, сейчас сюда набегут!         Выматерившись, он отпустил рвущуюся из капкана жертву, и Эва помчалась домой, едва натянув трусы обратно. Боясь преследования, она, дрожа всем телом, заколотилась в дверь, и когда мать с вопросом открыла ей, бросилась на руки: – Мама! Мамочка!.. – Что случилось, моя кровиночка? – перепугалась пани Анеля. Эвку трясло от рыданий, она прижалась к матери и в первобытном ужасе запричитала: – Закрой дверь, закрой дверь!         Вышедший из спальни отец переглянулся с насмерть перепуганной матерью, они повернулись к Эве – и всё поняли. Из-за двери донеслась ругань, кто-то действительно побежал на четвёртый этаж проверить, нет ли пожара. Эва повисла на маминой шее и рыдала, правда, слёз почти не было. Мать гладила её по спине, причитая: – Бедная моя девочка! Котёночек мой… – Он не успел… Я вырвалась… – простонала Эва. – Убью гада, – тихо сказал папа. – Всё равно, убью. – Они меня заперли, заперли! – пожаловалась девушка, которую ещё не отпустил ужас. – Заперли с ним в комнате! – Вот уроды! – ахнула мать. – Будь они все прокляты!         «Кроме Лешека и, может быть, пана Станкевича», – пришло в голову Эвке. Она в последний раз вздрогнула, уткнулась в мамино плечо… От внезапно охватившего её облегчения девушка чуть не рухнула вниз. Спасена, спасена! Она в безопасности… – Надо испоганить ему жизнь, – тихо сказал папа, нежно погладив дочь по плечу. – Подадим в суд… – А стоит ли, Маречек? – спросила мама, судорожно прижимая Эву к себе. – Есть свидетели? – Анелька!!! – Слово против слова… Эта паскудная семейка наймёт адвоката, у них денег много, я знаю! – Молчи, – строго приказал ей отец. – Какая ж ты мать, если не хочешь… – Я?! Не хочу?! Да чтоб они все кровью плевались!         Эва подняла голову. Глаза мамы, обычно такие ласковые, горели бешеным гневом, зубы были сжаты. Мама крепко держала её, как малого ребёнка, и сама подрагивала от переполнявших её чувств. Папа, напротив, казался спокойным, но его стальные глаза светились ненавистью. Лишь посмотрев в лицо Эве, он чуть смягчился. – Завтра поговорим, – тихо сказал он. – Эвуся, милая… ты не виновата, но… а, впрочем… ты молодец. – Папочка, мама, простите меня… Я выпила два бокала… И он сказал закрыть дверь, и я закрыла… – Это скверно, – вздохнул папа. – Впрочем, ты не виновата в дальнейшем. Это он – ублюдок. – Ещё и какой! – воскликнула мать, гладя дочку по спине. – И что, что наедине с девчиной остался?! Только… ах, боже мой, люди-то будут думать про тебя, а не про него! Бедный мой котёночек… – Молчи, не нагнетай, – велел папа, а у Эвы подкосились ноги. Родители и появившаяся неведомо когда Хеленка подхватили её под руки и повели на кухню – отпаивать валерьянкой.         Для Эвы начались чёрные дни. Она стала бояться мужчин, особенно – пьяных, да и женщины не вызывали в ней особого доверия. Это ведь Ануся закрыла её снаружи! Более того, поганка шепталась в школе с другими девчатами, многозначительно поглядывая на Эву… Вскоре одноклассники и соседи стали на неё насмешливо поглядывать, делать неприличные намёки. Даже верный Франта не выдержал и перестал с ней общаться, зло плюнув напоследок: – Он поманил пальчиком, и ты сразу побежала, как собака! А другие для тебя – пустой звук. Заслужила!         Так закончились для Эвы многолетние любовь и дружба. С ней не перестал общаться разве что Збышек, но, во-первых, у них никогда не было особой душевной близости, во-вторых, вскоре и на самого Збышека начали косо посматривать. Впрочем, он не постеснялся поставить на общешкольном собрании Союза социалистической молодёжи вопрос о травле и упрекнул коллектив в распускании порочащих сплетен. Спор был долгим, собрание постановило порочащих слухов не распускать и пристыдило зачинщиц, однако Эва на нём наслушалась такого, что готова была умереть от стыда и категорически отказалась идти в суд. Родители были разочарованы. – Эва, я понимаю твой страх, но ублюдка надо наказать, – убеждал папа. – Его и всю его семью! Это и 178, и 180, и, главное, 170 статьи… Ты понимаешь, что на свободе он опасен? И для тебя, и для других?! – Бедный мой котёночек, – причитала мама, – меня в своё время оболгали, так и тебя тоже… ещё и домогались… Послушай папу, пусть сидит в тюрьме эта змеиная семейка! Если есть возможность – надо засудить!         Но Эва боялась. В конце концов родители отступились. Тем более, хлопотать с судом было, по сути, некогда – приближались экзамены. Девушка усердно училась, пытаясь забыть о бедах за книгами, и на «отлично» сдала всё, кроме математики. – Да поможет тебе Бог, Эва, – шепнул пан Заремба, подписывая характеристику. – Ты – хорошая девушка! Найдёшь ещё счастье и место в жизни…         Но ей в это слабо верилось. ***         С горем пополам сдав сессию, Агата поддалась на уговоры мужа и вместе с ним отправилась в деревню. «Ей полезно будет гулять на свежем воздухе, – успокаивал маму папа. – А если эти люди хоть как-то обидят мою дочь…» Вот кто её любит! Агата знала это и раньше, но до беременности с ней никто не носился. А сейчас… Мама взяла на себя эти противные бытовые дела и запретила Тадеку обижать сестру, Янек бесконечно ласкал молодую жену, когда не был занят учёбой, а папа стал откладывать деньги на «приданое» будущему внуку. От помощи со стороны свёкров он отказывался наотрез и пытался запретить молодым брать у них деньги, но бабушка Бета немного уныла его пыл, и у Янека с Агатой появилась своя копилочка – на личные нужды. Выпотрошив её, они купили молодой жене новую одежду (старая не налезала на растущий живот) и поехали в Клементовицы, несмотря на беспокойство пани Барбары. – Ну наконец-то! – пан Фелициан, кажется, был ужасно рад их видеть. – Давай вещи, пошли!         Чуть не насильно отобрав у Агаты саквояжик, старый Петшак помчался к дому. Янек не отставал, а вот беременная, не привыкшая к спринту, чуть не потеряла его из виду. Запыхавшись, она дошла до двора Петшаков и страшно перепугалась – её встретил грозный лай рвущегося с цепи чудовища. – Свои! – рявкнул Фелициан Казимирович. – Заходи, не бойся. Он, как привыкнет, руки тебе лизать будет!         Накрывать на стол пришлось Янеку: Агата страшно стеснялась и не знала, где что лежит (и, если честно, не горела желанием), а хозяин далеко не всё мог сделать одной рукой. От запаха куриного супа у молодой женщины немедленно потекли слюнки. Она не заметила, как проголодалась: в поезде кушать ещё не хотелось, а в автобусе её мутило. – А где Зютка? – спросил Янек, живо нарезая хлеб. – У Надзи гостит в Пулавах… – Тебе Влодек что-нибудь писал? – Писал, – Фелициан Казимирович довольно улыбнулся. – На стрельбах он там первый… Ещё хлеба ей положи! Голодная!         Агата смутилась: – Спасибо, мне хватит… Я и так толстая… – Пфф, – дружно фыркнули муж и свёкор. И весь обед Агату пичкали то зелёным луком, то хлебом, то мёдом и вареньем.         После обеда закормленная молодая пани уползла в спальню Янека. Когда-то тут ночевали все дети, но потом Петшак пристроил ещё пару комнатушек; ещё позже дети выросли и разъехались, и большой дом практически пустовал. Янек сдвинул две кровати, зашторил окошко: – Отдыхай…         И прилёг рядом с Агатой, благо, они успели обмыться с дороги. Она невольно засмотрелась на красивое лицо милого – его мужественные, но правильные и будто чуть смягчённые черты лица ей нравились. Интересно, на кого будет похож ребёнок… Агата коснулась живота. Слишком редко она думала о том, кто внутри – её больше волновала полнота. Но сейчас, на волне умиления, будущая мать погладила живот, и ребёнок ответил ей толчками. Она легла поудобнее – и тоже задремала. – Твою мать, когда вы уже все передохнете! – донеслось из-за стенки. Агата, вздрогнув от неожиданности, открыла глаза. Янек продолжал спать. Будить его было опасно: он этого терпеть не мог. Агата осторожно приоткрыла дверь, выглянула. Пан Петшак ответил ей удивлённым взглядом: – Ты чего? – Что-то случилось? – спросила Агата, ничего не соображая после полудрёмы. – А, это я с мухами воюю, – отмахнулся Фелициан Казимирович. – Откуда только берутся, сволочи! Не обращай внимания.         Молодая пани вновь легла под бочок к мужу. Портрет Берута, глядящий прямо на них, слегка развеселил её, но вскоре мирное сопение Янека и полутьма снова разморили. Агата заснула, ничем не прикрывшись, на мягкой тёплой перине. Дом дышал покоем.         …Скоро Агате стало понятно, что порядки в этом самом доме очень далеки от тех, к которым она привыкла. Во-первых, ей, выросшей в католической вере, странно было наблюдать воинствующий, выходящий за рамки простого неприятия Церкви или Бога атеизм хозяина. Пан Петшак не собирался спускать Господу ни единой несправедливости и, слушая новости, в среднем успевал произнести от трёх до десяти богохульств за полчаса. На прелестный деревенский костёл он смотрел, как на вместилище зла, а когда Агата заикнулась, что ходила туда, рассердился. Янек и пани Марыся были более нейтральны, но тоже не одобряли «религиозного рвения» Агаты.         Во-вторых, сам деревенский уклад жизни был непривычен для городской девочки. Юная пани Петшак и в Торуни ненавидела быт и старалась всячески увиливать от домашних дел, а тут… Правда, её, как беременную, жалели – поручали только простые дела, но и они изматывали. Агата не привыкла начищать к ужину доброе ведро картошки и готовить в объёмах, которых бы хватило на взвод солдат. А Янеку досталась почётная обязанность обработки участка, и он обливался потом, уставал и клевал носом, не утруждая себя выслушиванием жалоб молодой супруги. Агата обижалась.         В-третьих, Агате просто были в новинку многие, слишком многие вещи. Куры и свиньи, которых надо кормить и которые удирают от неё как раз тогда, когда она пристроилась на табуретке их рисовать? Слишком длинные юбки и косынки на совсем молодых женщинах и девушках? Вездесущие сплетни, мигом долетающие до друзей и до врагов? Держите всё! Агата чувствовала себя в Клементовицах человеком чужим. С местной молодёжью ей было не очень интересно: девчин интересовали лишь её наряды и артисты, а молодых женщин – что можно купить в Торуни. Она написала Эвке, что скучает по ней и хочет её видеть, но кузинка, занятая поступлением в институт, вырвалась лишь на день и была так уныла, что Агату, пожалуй, её визит расстроил больше, чем развлёк. – Ты такая мрачная, девчушка. Ещё хуже, чем всегда, – сокрушался пан Фелициан, – что с тобой? Такая молодая, здоровая, умная – ну о чём тебе тосковать? – Отстань от неё, – проворчала свекровь, – мало ли что… В институте, может, не то сказали. А что, Эвуся, пишет тебе Влодек? – Пишет… – Он в армию когда уходил, всё про тебя спрашивал. Что случилось, мол, – продолжил Петшак, поглядывая на Эву. – Скучает парень… – Я тоже скучаю, – ответила кузинка, но с такой печалью, что Агате захотелось плакать. Она положила голову на крепкое плечо Эвки, обняла её и шепнула: – Жизнь грустная. – Закончишь институт, приезжай в деревню. Ирена Ксаверьевна уже старая, – Фелициан Казимирович вглядывался в печальное личико Эвы. – Люди тут ничего, хоть и сволочи иногда…         Агата хмыкнула. Как по ней, люди везде одинаковы: в Торуни тоже полно, как изволит выражаться дорогой свёкор, сволочей… А пани Марыся, отложив утюг, прямо посмотрела на Эвку и сказала: – Отец прав. Может, тебе тут получше будет? Вышла бы замуж за Влодека, жила бы у нас, как королевна…         Щёки кузинки порозовели, а Агата вдруг почувствовала обиду. Нет, к ней тут относились хорошо, пожалуй, даже берегли, но не из симпатии лично к ней, а ради Янека – она случайно услышала ночной разговор свёкров о себе. А Эвку, значит, любят и жаждут, чтобы Влодек на ней женился? Ну прекрасно. Впрочем, для самой Агаты это скорее плюс: не так скучно будет сюда ездить. Но Эва, кажется, совершенно не в восторге от этих намёков – сидит, отмалчивается. Агате стало жаль её. Она инстинктивно почуяла душевную боль и предложила кузине: – Пошли гулять, я тебе нарисую что-нибудь.         Эва обрадовалась, и девушки отправились в поле. Агата заметила у края поля василёк, не тронутый ничьей неосторожной ногой, и предложила сестре: – Давай я тебе его нарисую? – Давай, – Эва помогла Агате расположиться на земле. Хорошо, что их никто не видит, все заняты, а то не миновать им ворчания помешанного на здоровье пана Фелициана. Вскоре крошечный пейзаж был готов, и Эва восхищённо ахнула: – Ты так красиво рисуешь! – Да ладно, – Агате было безумно приятно – не зря она столько лет страдала в художке! – Главное – пропорции… – Я вот совсем не умею, – вздохнула Эва. – Ни рисовать, ни шить, ни вязать, как твоя бабушка… У меня обе-две руки левые. – Зато ты умная. – Ну, и с математикой у меня плохо, чудом получила «четыре» на экзамене… – И красивая…         Эвка грустно замолчала, уставившись в землю. Трава и земля, наверное, запачкали платья… Ребёнок толкнулся в животе. Агата погладила его через броню кожи и подняла глаза. Её зелёные очи встретились с тёмными глазами Людки-Людвики, жены старшего брата Янека. Людка тащила ведро воды и была явно недовольна сегодняшним днём. Свои чувства она радостно выплеснула на Агату: – Ты смотри, сидит тут, рисует! А муж небось на огороде горбатится без помощи! – Ничего он не горбатится, – обиделась Агата, – дождь вчера прошёл, пололи недавно, всё нормально. – Не сиди на земле, всё застудишь! И ты тоже, ты вообще ещё не замужем… – Без тебя разберёмся, – буркнула Агата. – Ты смотри, какая! Нет бы свекрови помочь, она тут шляется, ещё и языком трёкает… – и Людка потащила своё ведро домой. Настроение у Агаты резко испортилось. Ещё какая-то рыжая колхозанка будет её упрекать! – Да не обращай ты внимания, – Эвка поднялась с земли, подала сестре руку. – Тебе сейчас волноваться нельзя… – Так какого чёрта она тогда меня задевает? Она же сама рожала… – Не знаю, – вздохнула кузинка. – Люди порой такие подлые! Вот, например…         Агата настроилась послушать, что у Эвы там случилось, но сестра, завидев уходящего с поля комбайнёра, захлопнула рот и молчала до самого дома своей тётки Алиции. Там девушки расстались, и уже у Петшаков Агата вспомнила, что не отдала рисунок. Она зашла в дом: Людка, гладившая бельё, победоносно взглянула на Агату, а маленький Феличек, сидящий на коленях у деда, заверещал: – Тётя пишла! Тётя пишла! – Пр-р-ришла, – поправил его пан Фелициан – впрочем, тоже не слишком чётко. – Пришла и села, как пани, – проворчала Людка, – а я с самого утра… – Вообще-то я беременна, – обиделась Агата. – И что? Раньше и в поле рожали…         Свёкор подскочил, как укушенный, и махнул рукой так, что чуть не сбил со стены портрет Дзержинского. Феличек, рухнувший ему под ноги, заныл, но дед и не посмотрел на него: – Ты совсем дура?! Раньше рожали, да! В поле! А потом там же и умирали! Без всякой медпомощи, санитарии! Какой дурак только вам сказал, что это нормально?! Не от хорошей жизни… – Отец, ты опять митингуешь? – высунулась из спальни свекровь. – Людуся, ты чего?         Людка всхлипнула, забыв об утюге. Затем схватила своего ноющего сына («неужели мой ребёнок будет так же противно плакать?») и стала его утешать. Агата забилась в угол от греха подальше, а пан Фелициан, прикусив на секунду язык, разразился новым потоком ругани: – А, чтоб тебе пропасть, имбецилка! Твоя мать померла при социализме, в машине «Скорой»! А ты – в поле рожали! Идиотизм какой… Тьфу, мать, ну их… Ну не реви уже, не надо. – Он погладил невестку по глупой рыжей голове и сунул ей конфетку, тут же перехваченную Феличком. – Простыня! – пани Марыся быстро схватила утюг, отставила в сторону. – Боже мой, Людка, ну кто тебя за язык дёргал?! Не плачь! Не слушай его… – А если б тебя мамаша в поле рожала, ты бы тоже умерла, – проворчал Фелициан Казимирович, обувая сандалии. – Да ну вас всех к дьяволу!         Агате стало совсем неловко. Но она не знала, что сказать и что сделать, и только робко поглядывала на Людвику из угла. Пани Марыся, перехватив её взгляд, обняла Людку за плечи: – Ну что ж ты так, дочка, ну хватит… Ты такая плаксивая стала… Что с тобой?         Ответа рыдающей женщины Агата не разобрала. Ей стало тошно. Захотелось незаметно уйти в спальню, прикрыв дверь, и лечь на кровать. Малыш в животе опять забился… Агату охватил ужас. Только бы не умереть в родах, Иисус, Мария! Правда, мама говорит, что медицина шагнула далеко вперёд, но… А впрочем, ей надо верить, она хоть и низшего звена, но медработник… Агата постаралась успокоиться, глубоко дыша. Повернулась на другой бок. Неудобно: в кармане бумажка с нарисованным васильком. Девушка достала её. И что людям нравится в этих простых цветочках с натуры? А что, если?...         «Щёлк, щёлк!» – взвизгнули старые ножницы. Ещё одна бумажка, немного клея – и… Агата залюбовалась новым художественным объектом: коллаж из четвертинок рисунка, повёрнутых в разные стороны, должен был означать абсурд бытия. Кажется, так выразился препод, пан Олесницкий?.. Абсурд бытия… звучит! Агата осталась довольна, подписала коллаж. «Потом покажу Янеку, – решила она. – Он один меня хоть немного понимает в этой деревне. Да когда ж он вернётся? Сколько можно помогать этому Кацперу чинить велосипед?!» Ребёнок снова толкнул мать куда-то в район печени. Агата поморщилась, прилегла. Плач в соседней комнате давно затих, что-то пролепетал Феличек, затем включили радио. Свекровь любит постановки… Агата прикрыла глаза. Ничего, она скоро отсюда уедет. ***         Янек склонился над стопкой тетрадей. Какой изувер придумал, что надо проверять их каждый день? Ладно, поехали. Ну вот что за дети, даже правило с доски с ошибками переписывают. А потом будет нытьё: «А за что два? Я же всё сделал!» М-да, не так представлял пан Петшак свою будущую учительскую работу… да и вообще всю свою жизнь. И нравится ли она ему? Так, ладно, рассуждать некогда. Надо поторопиться с проверкой, пока Станек спит. Под плач ребёнка он такого напроверяет…         Покончив с этим ответственным делом, пан Ян обернулся. Спящее дитя проснулось, заскрипело несмазанной дверью. «Счастливец ты! Можешь взять на руки своего сына… я не мог», – сказал ему отец, когда ездил в Торунь повидаться. Янеку стало не по себе. Он взял Станечка на руки, чтобы тот не плакал, и стал мурлыкать привязавшуюся к мозгам песню: «…Dnia pierwszego września roku pamiętnego, Wróg napadł na Polskę z kraju niemieckiego. Najgorzej się zawziął na naszą Warszawę, Warszawo kochana, tyś jest miasto krwawe...»         Дверь отворилась. Пани Барбара заглянула в комнату. Спросила: – Янек, тебе помочь? – Да что тут помогать, – рассеянно ответил молодой отец. Принюхался. – Кажется, пора ему менять пелёнки. – Давай я, – тёща ловко взяла малыша. Янек не возражал: смена пелёнок – не самое приятное дело. Однако совесть велела ему спросить: – Может, вам помочь? Приготовить что-то? – Этим должна заниматься Агата, – проворчала пани Цехоциньская, неся внука мыться. – Утонула она по дороге из магазина, что ли… – Пустяки, я сам приготовлю. – Янек зевнул. – Если там не торт из десяти слоёв.         Блудная Агата вернулась лишь перед ужином. Отговорилась тем, что надо было купить столько всего… и в разных магазинах… Янек молчал. У него глаза сами закрывались. А тёща бранилась: – Агата! Ты ведь кормящая мать! Как ты можешь ходить где-то, оставив такого маленького ребёночка?! Ты его совсем не любишь! – Неправда, – на глазах жены выступили слёзы. Она схватила сына и побежала его кормить. Вернувшись, подсела к Янеку и прижалась к его плечу, будто ища жалости. Полусонный, он приобнял жену и сказал: – Ужин готов, накладывай… – Мама, ну зачем такое жирное? – спросила Агата, заглянув под крышку. – Я не ем… – Неблагодарная ты девчонка, ходишь непонятно где, а Янек после рабочего дня в школе ещё и готовит! – вновь разгневалась пани Барбара. – Бесстыжая!         На кухню зашёл тесть – такой же уставший, как Янек. «Вот откуда я знаю эту песню, – вдруг подумал Петшак. – Это он её пел первого сентября…» Пан Станислав не стал привередничать и с аппетитом принялся за приготовленную зятем яичницу с картошкой и салом. Сало, естественно, привёз им отец вместе с мешком картошки да ещё кое-какой зеленью. Агата бурчала, что она будет толстой, но ела. Янек иронично посмотрел на неё: тонкий стан юной женщины, чуть пострадавший от родов и кормления, не так-то просто испортить! Лучше бы пеклась о внутреннем своём мире. Да и тесть с тёщей – люди хорошие, но ограниченные и такие добрые католики, что ему с непривычки тяжело бывает с ними разговаривать. Янек привык в родительском доме, что католическая церковь – рассадник зла, невежества, глупости и разврата, а об обрядах и обычаях, связанных с нею, имел весьма смутное представление. Родители жены пытались затащить его в костёл не раз и не два, и он даже сходил пару раз из любопытства; но, когда речь зашла о крещении, аккуратно отказался. Пан и пани огорчились, но не трогали его, по-видимому, надеясь, что в своё время Бог или святые склонят Янека к себе. – Ты совсем спишь, – заметила Агата, дёрнув мужа за рукав. – Я задумался. – Конечно, он спит, – пробурчала пани Барбара, – парень столько работает, не то что некоторые!         Янек поднял глаза на пана Станислава, бессменного миротворца в этой семье. Если бы потребовалось придумать человека, абсолютно противоположного отцу, то получился бы тесть: не говоря уже о мировоззрении, резкий контраст был во всём – в манерах, внешности, круге занятий… При этом оба были до невозможности похожи в одном – семья была для них делом всей жизни, и своих детей оба воспитывали, не жалея сил, денег, времени и иногда – ремня. Янек про себя улыбнулся: интересно, а хватит ли ему сил и характера воспитать сынка, засыпающего в соседней комнате под шорох ветра с улицы? – Басенька, я думаю, Агуся усвоит урок и не будет более задерживаться, – пан Станислав вытер губы. – Я понимаю, ты хочешь развлечься… Но помни о своём долге матери, студентки и христианки. Заведя дитя так рано, человек ограничивает себя…         Что правда, то правда. Однако сил Янека на размышления уже не хватало. После ужина он буквально рухнул в постель, и ни нытьё Станека, ни Агатина с ним возня не помешали сну измотанного учителя.       На следующий день была суббота. Янек иногда задерживался после четырёх своих уроков поболтать с таким же молодым учителем черчения, однако сегодня коллеге было некогда, и пан Петшак сразу пошёл домой со стопкой изложений в портфеле. Его очень удивило, что дома никого не оказалось; гадая, куда отправились жена, тёща и сыночек, Янек достал из почтового ящика письмо от любимой сестры Альды из Кармановиц. Ну, хоть Станек не будет мешать читать своим писком… Но сначала надо хоть чаю выпить. Пан Ян поставил чайник, сел на табурет… – О нет, он дома, что ли? – раздался из прихожей голос Агаты. – Ш-ш, – зашипели в ответ. – Ну дома и дома. Скажем, что были… в поликлинике. – Ну-ка, – Янек стремительно вынырнул из кухни – точь-в-точь как отец. – Как понять «скажем»?         Он сдёрнул пальто с плеч Агаты, со значением посмотрел ей в лицо, будто нерадивой ученице. Жена беспомощно обернулась на пана Станислава, держащего маленького тёзку на руках. Тесть вздохнул: – Так я и знал, что это – плохая затея. – Янек, – строго сказала тёща, – нехорошо быть некрещённым. Ты, если хочешь, можешь губить свою душу, но обречь на это невинное дитя мы не могли! – И вся эта конспирация ради крещения?! – Ну… да, – сказала Агата. – Мы думали, ты будешь против…         Янек покачал головой. Опять ореол славы отца действует? Его, правда, действительно задел факт крещения, но лишь потому, что был совершён втайне. Он отец ребёнка или кто?! – Прошу больше не скрывать от меня такие вещи, – сказал он, забрав Станечка. – Против я или нет, я имею право знать. – Так ты не возражаешь? – спросила тёща. – Не особенно. В конце концов, мои родители тоже крещены, и это им не повредило, – Янек прижал сына к груди. – Хоть бы спросили папку, да, маленький? – Вяяя, – ответил недовольный чем-то ребёнок. Агата хмыкнула. – Да, и ещё, – Петашак повернулся к родственникам на пороге комнаты. – Не проговоритесь отцу, хорошо? Я бы не хотел выслушивать, какой я ретроград, кретин и прочее. Вам-то он, может, и не скажет, а мне… – Хорошо-хорошо, – заговорщицки улыбнулись тесть и тёща. Но запасы доверия в Янеке на сегодня иссякли. Он распеленал ноющего Станека, сунул ему пустышку и вспомнил о письме Альдоны. Вдруг страшно захотелось излить сестрёнке душу. Нет, в Торуни, конечно, хорошо, но… и в родной деревне, и в Люблине Янек жил относительно привольно, домашние хлопоты и учёба давались ему легко, а сейчас… Может, надо было уговорить Агату перевестись в Люблин? Ладно. «Кончилась отныне ваша беззаботная жизнь! – вспомнил Янек слова любимого преподавателя по иностранному. – Мы начинаем новую сложную тему…» Эх, беззаботная жизнь у них с Агаткой действительно быстро кончилась… Так, что там пишет сестра? Или сперва выпить чаю?