За мир и счастье мы готовы...

Пани Агата рисовала портрет маленькой Агаты. Угловатая, глазами неуловимо похожая на неё саму в юности, внучка позировала с карандашом у губ – тоже как бы художница, хотя картинки, рисуемые Агаткой, годились разве что для детских журналов. Жаль, годы уже не те, всё быстрее устают руки, но так хочется запечатлеть этот миг – Басины дети приезжают к ней так редко… - Как красиво, - восхитилась Эвка сзади. - Не мешай, - хором отозвались бабушка и внучка, которых голос Эвы будто вернул в материальный мир.         Девочка пожала плечами и ушла обижаться к книжному шкафу. Завела какой-то разговор с Юзеком, они включили телевизор, но пани Агата не прислушивалась. Как жаль, что время так быстротечно… Кстати, Юзека тоже надо бы нарисовать. Он так вырос! Волосами – в мать, глазами – в отца, а общий типаж напоминает дядю Мирека, только в очках. У дяди почти всё время и проводит, нет бы пообщаться с бабушкой… - Вот чёрт, - вырвалось у Агатки, когда зазвонил телефон. Пани Шафраньской оставалось только вздохнуть: сегодня потрет она не закончит. Побрела к телефону, ворча на Эвку – могла бы и взять трубку – и ответила: - Алло? - С вами будет говорить СССР, Ивано-Франковск, - деловито произнесла трубка, - соединяю.         Александр Андреевич! Как странно, обычно он предпочитает писать, а не звонить… Разве что на праздники звонит, поздравляет и потом, пока не остановят, вещает о том, какая чудесная у Агаты семья, и сама Агата, а вот Аурика Николаевна то, а Александр Николаевич это… Агате было бы приятно слышать его голос и сегодня, но вместо него чей-то чужой сказал с акцентом: - Он попал под троллейбус. - Что? – Агате показалось, она что-то не так поняла. – Кто попал?.. - Сашко, - грустно констатировал голос в трубке. – Зинкевич. Насмерть.         Прежде чем Агата успела прийти в себя, трубка добавила: - Он хотел вам кое-что отправить. Я это сделаю.         И всё. Гудки. Пани Шафраньская так и застыла с трубкой в руке. «Ну почему?..» - мелькнула мысль. Зинкевич был единственной ниточкой, связывающей Агату с Петербургом и детством. Да, пусть детство было не самым счастливым, но это такая память… В замешательстве Агата положила трубку. Плакать не хотелось. Хотелось думать, что это какой-то идиотский розыгрыш, что всё это неправда. Сколько же ему было лет? Семьдесят… семьдесят сколько? Агате тоже скоро семьдесят… - Бабуль, кто звонил? – Агатка вышла в коридор с Дымеком на руках. – Что с тобой? - Зинкевич умер, - растерянно вымолвила бабушка. Язык с трудом повиновался ей. - Ой, кошмар, а кто это?         Пани Агата вздохнула. Надо рассказать внучке побольше… но как за какую-то неделю рассказать жизнь? Ладно. Она попробует.         Обе остались у неё ночевать: Эвка очень уж не хотела расставаться с Агаткой. После скорого и грустного ужина пани Шафраньская засела в гостиной с котиками на коленях, а внуки расположились вокруг неё: Агатка забралась на диван, поближе к котам и бабушке, Юзек устроился в кресле, а Эва – на мягком «парадном» стуле. - Бабуль, расскажи, кто такой этот Зинкевич, - полюбопытствовала торуньская внучка, - откуда ты вообще его знаешь?         Пани Шафраньская начала издалека. Рассказала о том, кем были её родители, как попали в далёкий Петербург. Где жили, как отец – упокой, Боже, его грешную душу – одинаково буйно рисовал и выпивал (на этом моменте стало неловко, но что делать! Да и внукам надо продемонстрировать, какой вред бывает от алкоголя). Поведала, как Зинкевич забирал её из гимназии, угощал конфетами. Как встретились с ним уже в советском Киеве – и не теряли связи до сего дня. - Больно, милые мои, терять друзей, - подвела итог пани Агата и вдруг подумала о Фисе. Проклятой Фисе, которую тоже когда-то считала своим другом, а в итоге – так противно потеряла её… «Мерзкая женщина», - промелькнула привычная мысль. Хоть некоторые и говорят, что любого человека можно понять и простить… Агата не хочет понимать и прощать любовницу отца. И всех его любовниц.         Коты пригрелись, замурлыкали. У Фисы тоже были коты… Агатка с восторгом гладила их, Эвка подзывала своего любимца Дымека, Юзек же улыбался, поглядывая на них. Вдруг внезапно произнёс: - А я бы завёл крысу. Крысы – умные животные. Их даже дрессируют. - Лучше бы ты Тадека дрессировал, - фыркнула Агатка. - Он же не животное, - строго сказала бабушка. Что-то ей напоминали эти перепалки. - Кстати, а почему он не приехал? – спросила Эва. – Я по нему соскучилась, например. - Сказал, что хочет побыть дома перед тем, как снова поедет в интернат. - М-да, не повезло хлопчику, - загадочно протянул Юзек, - вот бы научились лечить детей ещё в утробе…         Агатка закатила глаза: - Ты мне надоел со своими фантастическими идеями… Бабушка, - девочка вдруг повернулась к ней, - представь себе, этот человек на днях спросил папу, надо ли будет крестить инопланетян, обнаруженных в космосе?         Пани Агата невольно рассмеялась. Юзек смутился. - И что дядя сказал? – с любопытством спросила Эвка, приманившая-таки Дымека к себе. - Сказал, что непременно надо. И что Юзеку тоже не мешало бы ходить в костёл и верить в Бога…         Пани Шафраньская, будто отвечая на вопрос, пожала плечами. Когда-то в молодости её смущало безразличие Тадеуша к вере, но сейчас… И вообще, хватит с неё на сегодня философских вопросов. Опять пришёл в голову Зинкевич… внезапная, нелепая смерть… - Ребятки, вы – как хотите, а я пойду спать, - заявила она, ссадив Мручика с колен. – Сегодня слишком тяжёлый день для старой бабушки. Доброй ночи.         Поцеловав их, как малышей, на ночь, Агата ушла к себе. *** – И что, ты даже ни с кем не целовалась? – спросила Агатка у сестры.         Даже при свете фонаря, падающем в окно, можно было заметить Эвкин стыдливый румянец. А может, ей просто почудилось. – Нет… зачем целоваться с тем, кого не любишь? – удивилась кузинка, удобно устроившись на боку. – Кто тебе сказал, что я его не люблю? – обиделась Агата. – Просто он дурак. Узнал, что я девочкам в классе рассказала, что мы целовались, и порвал со мной. Кретин! – Бедная, – с приторным сочувствием вздохнула Эвуся, – тебе, наверное, так обидно! Мне тоже обидно, когда я вспоминаю, что Михалек меня не любит… но я надеюсь… – А сколько ему лет, напомни? – Семнадцать лет и восемь месяцев, – шёпотом рапортовала сестра. Агатке стало смешно: – А дней сколько?         Кузинка надулась. – Слушай, мой тебе совет: забудь про этого парня и целуйся с кем хочешь. Мне тоже нравился один старшак, друг Юзека, так он меня обозвал малолетней дурой. И зарылся обратно в свои книжки, вонючка-заучка.         Эвка промолчала. – Может, найду себе хлопца в Люблине. Только ты не говори моей маме, – погрозила пальцем Агатка, – она меня замучила своими нравоучениями… Девушка должна быть порядочной, воспитанной, то, это… Не дай Бог ни с кем до свадьбы – ну, ты поняла, что…         Стыдливо хихикнув, Эва плотнее укуталась в одеяло. Где-то в коридоре коты скакали, словно лошади. Агата посмотрела на стену – там висели фотографии. Потом – в окно, потом – на волну Эвкиного укрытого тела. Было уютно, хотелось болтать, но о чём – Агата не знала. Сейчас сестра уснёт, и возможности больше не будет… – Агата, у тебя есть мечта? – внезапно спросила Эвка. – Мечта? – Ну да. Большая мечта какая-нибудь. Глобальная. – Я хочу стать художницей и получать много денег, больше, чем бабушка, – заявила Агата, – и чтобы… ну, у меня был авторитет. А у тебя? – У меня? Мир во всём мире, конечно! – со старанием отличницы ответила кузинка. Агате стало скучно: – Какая банальная у тебя мечта… – Ну ладно, – вздохнула Эва, – на самом деле я бы хотела попасть в «Огнём и мечом» и выйти замуж за Скшетуского. Он такой классный!         Агату просто разорвало от хихиканья. Такое может ляпнуть только Эвка! Сестрёнка обиделась и выпалила: – Ну и нечего тогда спрашивать! Зато мои мечты не эгоистичные! И вообще…         Но перестать смеяться Агатка не могла. Пробурчав что-то, Эва вдруг начала её щекотать, и вскоре обе визжали и тряслись от смеха, падая с кровати. В дверь постучали: – Вы бесите, спать не даёте! – Юзек, отвали! – ответила Агата. – Ладно, мы больше не будем, – Эвка вновь залезла под одеяло. – Ты не замёрзла? Я – да.         Агата вдруг поняла, что она устала и действительно слегка замёрзла. Приобняв Эвку, девочка уткнулась в пахнущую душистым мылом подушку и крепко уснула. Ей снился крылатый гусар, почему-то выливающий помои из окон родового замка прямо на них с Эвкой.         …Следующим вечером они сидели на полу в детской и играли в карты – тихонько, чтобы дядя Марек их не отобрал. Карты принёс Франек – высокий темноволосый парень, всё время тайком поглядывающий на Эвкину грудь. Агата даже позавидовала сестре, не обращающей на парня почти никакого внимания: и влюблённый в неё хлопец есть, и фигура красивая! С ней самой пытался поддержать разговор Збышек, их второй компаньон, однако он Агатке не понравился категорически. Прыщавые очкарики были не в её вкусе. – Хотите, научу вас играть в хлуст? – спросил Франек. – Эва, тебе не надоело резаться в дурака? – Да нет, – удивилась Эвка, – а тебе отец уши не надерёт за карты? – Вряд ли. Он уже спит пьяный. – А мама?         Франек как-то грустно исподлобья взглянул на Эвку. Агатке сразу захотелось его пожалеть – симпатичный, такой высокий, что даже горбится… и эта тоска в глазах… – Ах, прости, я думала, ей лучше… – стушевалась Эвка. – Ладно, давай сыграем в хлыст, или как он там называется.         Збышек поправил очки и шмыгнул носом. Агата слушала Франека, объясняющего правила игры, и в ней зрело возмущение. Ну почему Эва – такая дура?! Зачем ей какие-то Скшетуские и Михалеки, когда рядом такой хлопец?! Вот бы с ним поцеловаться… Агата незаметно подвинулась к Франеку, делая вид, что заглядывает в его карты. – Десятка треф заменяет любую другую. Но лучше собрать три карты одной масти или одного уровня без неё, это «чистые» хлусты. Так, поняли? – Ага, – кивнула кузинка, – вроде да. – А я ничего не понял, – сказал Збышек, – но попробую.         Франек фыркнул: – Ладно, начнём. Давайте все по десять грошей. – Блин, у меня нет денег, – сказала Агата, – можно, я возьму из сумочки? – Не надо. Эва, поставь за неё. Боюсь, пан Марек нас поймает. – Ну ладно, – Эвка положила на пол две десятки. – Это получается, мы играем в азартные игры? С ума сойти!         Агата и Франек дружно зашикали на неё – спалит всю контору. – Не зря хлуст ещё называют «силезским покером», – улыбнулся Франек. – Ну что? У кого-то есть хлуст?         Агатка посмотрела в свои карты. Нет, все три разные. Хотя… – У меня десятка треф и два валета, – девочка шлёпнула карты на пол, как бы невзначай дотронувшись до колена ведущего. Парень покосился на неё, но тут Эвка воскликнула: – А у меня дама, туз и десятка червей! – Она выиграла, – кивнул Франек в сторону Агаты. – Деньги твои. – Так нечестно, – заявил Збышек, – ты мне раздал какую-то…         Дверь в комнату резко открылась. Игроки живо спрятали карты: кто – в карманы, кто – под себя, а Эва запихнула их себе в лифчик. – А чего у вас деньги на полу лежат? – поинтересовалась Хеленка, зашедшая в комнату. – Да… это… Агата их уронила, – неуклюже наврал Збышек, сгребая монетки и подавая выигравшей. – Хеля, зови ребят пить чай! – донеслось из кухни. – Слышали? Мама зовёт.         Ребята отправились на кухню. Устоять перед тётиным вареньем и сладкими пляцками было просто невозможно, и четверо проголодавшихся подростков целую минуту лишь жевали, не говоря ничего. Дав им насытиться, дядя Марек начал расспрашивать Агату – как дела в Торуни, как поживают мама, папа, Тадек… Девочка отвечала, закусывая разговор вишнёвым вареньем, а сама нет-нет да поглядывала на Франека. Франек опять беспощадно горбился, но Агату это почему-то умиляло. А Збышек ляпнул вареньем на штаны и вздохнул: – Папа меня убьёт. – Почему папа? – удивилась Эва. – Потому что мама у нас не стирает и не готовит. – Ого, – у Агаты челюсть отвисла. Серьёзно? Так бывает? Дядя спросил: – А чем тогда занимается пани Эдита? – Всем остальным, – рассеянно заметил Збышек. – И деньги зарабатывает. Хотя я уже взрослый, сам всё могу, а брат в армии.         Агате было над чем задуматься. В их доме всю работу (не считая мелкого ремонта) выполняли женщины, хотя папа и старался быть джентльменом, помогать маме носить тяжёлые сумки и всё такое. А тут, значит, эта пани Эдита ни черта не делает, кроме работы и уборки, и её мужа это устраивает?! Агата люто позавидовала матери Збышека.         Наевшись и напившись чаю, Збышек ушёл домой – наверное, получать по шее от папы за грязные штаны, – а Франек остался и даже помог Эвке вымыть посуду. Дядя как-то странно поглядывал на них из-за газеты. Интересно, он заметил, как парень пялится на Эвкину грудь? – Папа, можно мне сегодня выгулять Нео? – подошла к нему Хеленка. – Ну пожалуйста! – Сегодня чья очередь? – Эвки. Но хочу я. – Ладно. – А пошли все вместе, – спешно вытерла руки Эва. – Нео, ко мне! – Вы не сильно его там гоняйте, – велел дядя, – он уже старенький. – Хорошо, – охотно согласилась Хеленка, почёсывая здоровенного пса за ухом и путаясь под ногами у Эвы и Франты.         Агата увязалась за ними. Заодно и проводят её к бабушке. Пока Нео гадил, Хелька засунула Эве за шиворот пригоршню снега. Эвка, отчаянно завизжав, ответила сестре тем же, и вскоре обе девочки были покрыты снежной коркой с ног до голов. – Вы замёрзнете и заболеете к чертям собачьим, – заметил Франек. – Я так воспаление лёгких года три назад подхватил, чуть не помер. Идите домой. – А Нео? – хором спросили удивлённые девочки. – А что Нео? Он уже посрал… извиняюсь. Выгулялся. – Нет, папа всегда говорил, что ему надо гулять и бегать долго, – возразила дрожащая Эвка. – Я как раз с ним погуляю. Марш домой! – Агате на секунду показалось, что Франек обращается с Эвой несколько… собственнически. Это озадачило, но желание обратить на себя его внимание никуда не делось.         По дороге к дому бабушки Агата всячески пыталась завязать разговор с Франеком. Рассказывала о Торуни, о глухом дурачке Тадеке, о том, как списала полугодовую контрольную по физике… Франек больше молчал. Нео, удивлённый тем, куда его повели гулять, то и дело обнюхивал всё и вся. Наконец, остановились под старой-престарой липой, на которой ещё повесили юного подпольщика Юзека, имя которого носит её брат… – Всё, дальше сама беги, – Франек хотел было уйти, но Агата остановила его: – Слушай… ты когда-нибудь целовался с кем-нибудь? – Чего?! – Ну… – Агата не знала, что и сказать. – Я бы хотела найти себе парня в Люблине… – А я-то тут причём?! – Франек таращился на неё под фонарём. – Эвка тебя не любит, а… – Иди-ка ты знаешь куда? – зло выпалил парнишка. – Думаешь, я не заметил, как ты ко мне клеилась? Шалава… – Он резко развернулся и повёл Нео домой, а Агата… Агата остолбенела, и горячие слёзы стыда и обиды потекли по её щекам. Почему её никто не хочет полюбить?! За что?! Вспомнился дурацкий сон. Девочка вытерла слёзы, чтобы бабушка и, боже упаси, Юзек не узнали ни о чём, и позвонила в дверь. ***         Весна началась безумно.       После маминого юбилея наступил Международный женский день. На Марека он наступил особенно острым каблуком – следовало ведь одарить не только жену и двух дочек, но и мать, и Касю, и Басю, вырвавшуюся из Торуня на пару дней… Придумать всем подарки было непостижимой задачей, и Марек вручил сестре и невестке по букетику гвоздик и конверту с деньгами. - Такое ощущение, что мне дают взятку, - смеялась Катажина, принимая подарок, - или откупаются… Впрочем, спасибо. Сегодня сделаю подарок Зосеньке – отпущу её погулять с подругами. Видел Альбинку? Она так выросла! Уже ходит!         Марек вспомнил синеглазую девчушку, которая на мамином юбилее то пешком, то ползком гонялась за котами, и улыбнулся: - Уже? - Уже. А Мариан, свинья такая, заявил, что в праздник заработает больше, и ушёл с утра пораньше, едва поздравив Зосеньку. Она позвонила мне вся в слезах! - А я вам говорил, что этот брак – плохая идея…         Но Кася отмахнулась от Марека и пошла показывать Анельке бумажные цветы, склеенные для неё Адасем на уроке труда.         Впрочем, не всем женщинам так везло в праздник. Например, соседку, пани Станкевичову, ограбили, когда она возвращалась из гостей. Неля рассказывала об этом с таким злорадством, что Мареку стало не по себе: - С каких пор ты её так ненавидишь? - С тех пор, как она сказала, что милиция – наёмные убийцы, - строго ответила супруга, - как она смеет так оскорблять твою профессию?! И не пускать Эвку на порог, потому что она, видите ли, «дочь гестаповца»! - Чего?! - Так и сказала! – Анеля посмотрела на Эву, и та скорбно кивнула в подтверждение слов матери. – Жирная сволочь! - Анеля, не выражайся так при детях, - только и смог вымолвить Марек, донельзя потрясённый вспышкой гнева. Девочки тоже были слегка напуганы. - Ничего, - тихо и зло выдохнула супруга, - она это заслужила. Так оскорбить мою семью! Правильно их прижала народная власть! Какая-то вшивая мелкая шляхтянка, и такое…         «Мда, Фелициан Казимирович дурно на тебя влияет, - подумал Марек. – Это его словечки.»         Впрочем, «вшивая шляхтянка», как только ей вернули награбленное, написала Мареку письмо с извинениями. Поражённый Марек, недолго думая, сунул его в свой «архив» - тумбочку, где хранил тетради, содержимое которых не предназначалось для чужих глаз. «Прочитают, когда умру», - думал пан Шафраньский. Что ж, по крайней мере, если кто и лазил в его бумаги, то потом приводил всё в прежний вид. Открыл одну из тетрадей, чтобы положить письмо… и вспомнил. В декабре он написал стихи. Листнул чуть назад. «Эта пуля попала не в Брунона грудь, Эта пуля - в груди коммунизма. И былого настроя уже не вернуть, Счастье выстрелами не приблизить. Дотянуться бы верной рукой до Кремля И исправить назад. Невозможно! О, прости брежневистов, родная земля, Путь, которым свернули мы - ложный.»         «Мда, из меня поэт – как из козьей жопы труба, - мрачно подумал Марек. – Впрочем, кроме меня, этого бреда никто не увидит. Да, пёс?» (Нео подкрался к хозяину и понюхал его тетрадь.) - Да, пёс? – повторил хозяин вслух, погладив его по хребту. - Ты здесь? – Анелька заглянула в спальню. – Нео, не вертись под ногами, ешь иди. Он второй день скулит и почти ничего не ест, - с тревогой в глазах сообщила супруга. – Бедный, заболел, что ли?         Нео заскулил в подтверждение слов хозяйки. Лизнул ей руку. А Марек, поднявшись, оцепенел. Этого ещё не хватало! - Надо сводить его к ветеринару, - деловито заключила Анеля. – Сколько ему лет? - Где-то четырнадцать, наверное. Не помню в точности. - Не молоденький. – Тяжёлый вздох. – Жалко будет, если…         Марек вновь рассеянно погладил Нео. Он помнил, как им впервые привели этого пёсика, как он беспрекословно слушался всех, но Марека любил больше остальных… добрых три сотни преступников выследил Нео за свою карьеру. А на пенсии вылечил Эвку от боязни собак, радовал их семью… - Не то слово – жалко. Завтра же свожу его к врачу.         Овчар благодарно лизнул руку хозяина, ткнулся носом в подол хозяйки – и слабеющей походкой отправился в коридор.         Ночью Мареку не спалось. Поначалу мысли путались, вертясь вокруг стихов и воспоминаний о том, что творилось зимой. Шафраньский не питал иллюзий: если процессы разложения начались в СССР, то в Польше вряд ли их остановят… по крайней мере, новый первый секретарь, Герек, кажется порядочным человеком. Впрочем, личность – лишь рупор своего класса… От товарищей-милиционеров он слышал и о левой оппозиции, но что с троцкистов взять? «Боже, спаси и защити нашу Польшу, - невольно вспомнил Марек свои горячие детские молитвы. – Эх… Нет Бога, никто нам не поможет. Придётся выпутываться самим.»         Добавляло беспокойства и состояние Нео. Пёс плохо спал, скулил и не съел почти ничего на ужин, хотя Ленуся даже пыталась накормить его с рук. Жаль, животные – скоты бессловесные и говорить не могут. Нео много чего мог бы рассказать… Например, про то, как выследил наёмного убийцу. Или взгляд собаки на дрессировку. Или… В конце концов Марек всё же заснул тяжёлым и беспокойным сном, полным кошмаров и мутного полубреда.         …В ветклинике их тоже не ждало ничего хорошего. - Ваша собака мучается от боли, - заявил специалист после осмотра. – Судя по всему, запущенный рак… Опухоль в районе желудка. Я, конечно, приму меры, если хотите, но надолго продлить жизнь собаки вряд ли получится. А главное – что это будет за жизнь… Поверьте, лучше усыпить. - Усыпить? – глухо переспросил Марек. Нео опять заскулил и ткнулся носом в оторопевшую руку хозяина. - Усыпить, - повторил ветеринар. – Это будет не больно, поверьте. И не так ужасно, напротив, избавление животного от мучений… - Я должен посоветоваться с супругой, - решил Марек и отвёл весело машущего хвостом после укола Нео домой.         Но жена сказала примерно то же самое: - Понимаю, жалко, Маречек, но это только собака… Если захочешь, возьмёшь потом другую. Щеночка… - Ты не понимаешь. С этой собакой я столько времени провёл, она – мой близкий товарищ, компаньон, и я должен отвести её, образно говоря, на плаху?! – возмутился Марек, прекрасно зная наперёд все возражения. - Он ведь страдает, - напомнила Анеля. – Ему плохо, а нам каково слушать этот скулёж?! Ну… ты же не хочешь, чтобы друг страдал?         Пан Шафраньский опустил голову. Сердце заныло. - Хочешь, я его отведу? – Анелька ласково положила руку мужу на плечо. Марек поднял глаза. - Нет. – Голос не должен дрогнуть. – Я буду с ним до конца.         Последнее, что запомнил Марек из жизни любимца – преданный взгляд, горячее дыхание на руке и последний жалобный вопль. Ветеринар, тварь, всё же соврал. «Больше я животное не заведу», - твёрдо решил пан Шафраньский, закурив на крыльце ветклиники. На серые глаза наворачивались непрошенные горькие слёзы. «Соберись, ты ведь мужчина», - велел себе Марек. Собрался – и пошёл домой. В мире слишком много боли и потерь. Слишком много. ***         Анеля всячески старалась утешить мужа. Правда, ей, деревенской девчонке, непонятны были и горькие слёзы дочерей, и Марековы страдания. Нео был для пани Шафраньской всего лишь живой декорацией, милой собакой в красивом доме, и хотя она искренне жалела пёсика, убиваться по нему, как по человеку, считала излишним. Точно так же не понимала она стенаний пани Агаты по заболевшему Дымеку. «Так переживает, будто пан Миречек заболел, а не кошак, - ворчала Анеля про себя. – Этих кошек – пруд пруди! Опять небось после смерти Нео будут гадить в мою обувь! Ладно, ну их… Что бы приготовить на ужин?» - Маречек, - заглянула пани Шафраньская в спальню, где Марек читал какую-то книгу, - что ты хочешь на ужин? - Не знаю. – Муж с мрачным видом оторвался от книги. – Я бы хотел салата, но… - Ничего, сделаю, - улыбнулась Анеля. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Жаль только, помочь с салатом некому: Эвка усвистала в гости к Анусе, а Хеля терзает виолончель, готовясь к концерту. Кстати, чего это она затихла? Надо проверить… Но звонок в дверь отвлёк внимание пани Шафраньской.         Пришедшая Кася влетела в квартиру, как метеор. Лицо её пылало, движения были нервными, дёргаными. Едва повесив пальто, она повернулась к Анеле и воскликнула: - Нет, ты можешь себя представить?! Он… он ей изменяет!! - Что? – удивилась пани Шафраньская. – Кто кому изменяет?         Кася выдохнула. Хелька вновь принялась за виолончель. - Нелюся, я сейчас всё расскажу… Как хорошо, что Хеля играет музыку. Это секретный разговор… Налей мне чаю. Или нет, лучше давай я что-нибудь порежу! Нашинковала бы мерзавца!         Анеля с готовностью вручила Касе огурцы и передник, поставила вариться яйца и картошку с морковкой. Кася, устроившись за столом, яростно рубила овощи. Прошла минута. - Ты представляешь, - начала ятровка, - иду я утром на работу и вижу машину Мариана. Думала подойти, спросить, как дела – сынок всё-таки. И что ты думаешь?! Выходит из неё какая-то девка в короткой юбке – еле-еле срам прикрытый! – Кася ножом очертила вокруг бёдер линию подола девки. – Ну ладно, думаю, может, пассажирка. Деньги не пахнут. Так он выходит из машины, бесстыжий, и целует её в губы… У меня чуть сумка из рук не выпала! Нет, ну ты можешь представить себе такое?! - С трудом, - призналась Анеля. – Мариан тебя не заметил? - Нет, я стояла поодаль… Позор какой, какой позор! – Кася чуть не отрубила себе полпальца, отложила нож и гневно посмотрела в окно. – Жаль, Мирек в Варшаве, он знает, как его приструнить… Ох, Неля, я в таком, как говорит Адась, шоке… -Зосе расскажешь? - Лучше ей этого не знать, - выдохнула Кася. – Ты ведь знаешь… мою позицию. Незачем рушить семью… Но Мариана я приструню. Лучше сама. Мирека тоже не хочу беспокоить. - Понятно, - пани Анеля покраснела до ушей. У неё был повод узнать мнение ятровки об изменах. – Ты… ты порезалась, Кася! Ты в крови! - О Боже, - простонала раненая, - вата, спирт в доме есть? - Что у вас тут происходит? – Маречек всё же выглянул из спальни. Увидел Касю. – Анелька, промой ей руку, быстро! Да не под краном, перекисью водорода!         Ятровка пыталась отмахнуться, но её не слушали. К несчастью, чёртова перекись кончилась, и Анелька бросилась на первый этаж, к Блащикам: - Эдита, у вас есть перекись водорода? Скорее! - Есть, - соседка кинулась на кухню. - Спасибо, - пани Шафраньская взлетела домой за считанные секунды.         Получив медицинскую помощь и выговор от Марека, Кася ушла домой. Марек прогнал женщин с кухни и лично взялся за салат, мол, от греха подальше. А Анелька, как человек культурный, пошла возвращать перекись. Пани Блащикова буквально затащила её в квартиру: - Вы мне сшили такое потрясающее платье! Я должна за него вас угостить вином! - Не стоит, - удивилась Анелька. Угощаться вином в чужой квартире, пока муж режет салат к ужину, было бы неприлично. – Меня ждёт Маречек. - Но… - соседка слегка расстроилась. Затем, вновь воодушевившись, крикнула во всю глотку: - Гжесь!!!         Очкастый пан Блащик появился в коридоре мгновенно, как сказочный дух. - Приготовь что-нибудь, милый, - велела ему жена, приведя Анелю в замешательство, - надо пригласить пана и пани к нам на ужин! - Не стоит, право… - от такого неожиданного гостеприимства Анеле стало совсем не по себе. Пан Блащик молча, как робот, развернулся в направлении кухни. - Стоит, дорогая. Ведите мужа, - ласково улыбнулась сухими крашеными губами пани Блащикова. – Кстати, мы с Гжесем у него в долгу – он нам столько раз одалживал сигареты!         «Вот ненормальная! – на сей раз Анелька поднималась по лестнице не спеша. – Ещё и курит! Разве можно порядочной женщине курить, ещё и в её годы!»         Марек, к удивлению жены, согласился взять салат и отправиться на ужин к соседям. Захотелось ли ему вина, надоело ли слушать Хеленкины гаммы – муж не сказал. Хотя, быть может, ему просто интересно было побеседовать с чудаками Блащиками в естественной среде обитания. - О, не стоит, - смутилась пани Эдита, увидев Марека с кастрюлькой в руках. - Стоит. Это советский «Оливье», по крайней мере, я старался, - очаровательно улыбнулся Марек. - Обожаю хозяйственных мужчин, - выдохнула пани Эдита так, что Анельке захотелось выцарапать Блащиковой глаза. К счастью, Маречек плевать хотел на этот флирт и торжественно поставил салат на стол.         За столом постепенно разговорились, расслабились. Мужчины увлеклись разговором о фотографии: пан Гжегож с интонациями актёра вещал, а Маречек слушал, как заворожённый. Пани Эдита и Збышек хвалили салат, парнишку всё интересовало, сложно ли работать бухгалтером. Под столом тоже кипела жизнь – то и дело туда-сюда лазили таксы и кошечка, которую Анелька когда-то принесла хозяйке дома. Блащикова в конце концов поймала её, чмокнула в нос («Фу, целоваться с животным…») и посадила на колени. - Любите животных? – из вежливости спросила пани Анеля. - Обожаю, - засмеялась хозяйка. – Впрочем, я всех люблю. Людей, зверей, были бы роботы – любила бы роботов…         «У неё не все дома, - решила Шафраньская. – Надо с ней поосторожнее.» - Пробуйте отбивные, - предлагала пани Эдита, пока кошка обнюхивала содержимое её тарелки. – Гжесь готовил. - А вы совсем не готовите? – удивилась пани Анеля. - У меня так не получается. Я не создана для кухни, - улыбнулась хозяйка. Часть зубов, кажется, была искусственной – Шафраньской неудобно было разглядывать.         Когда все наелись (да, вино и в самом деле было хорошим, Маречку понравилось), Збышек ушёл куда-то, а Блащикова достала сигареты. Для Анели диковато было курение за столом – покойная мать, помнится, такого не позволяла – и она потихоньку ускользнула вслед за кошкой в гостиную. В гостиной, впрочем, пахло какой-то фотографической химией. И немного таксами, лежавшими на ковриках в углу. До Анели доносились неясные обрывки диалога, затем пан Гжегож захотел показать Маречку свои реактивы, и Шафраньская вернулась в кухню: лучше уж табак, чем эта гадость.         Хозяйка мыла посуду. Анеля предложила было свою помощь, но пани Эдита отказалась: - Нет-нет, сидите, отдыхайте. Я хочу, чтобы гостям у нас было хорошо. Тем более… надо же хоть что-то делать по дому. – Последние слова были сказаны будто с намёком. Анеле стало неудобно: - Просто я ещё не встречала женщин, которые не готовят… Впрочем, при социализме, наверное, и так можно. - Социализм – великая вещь, - убеждённо произнесла Блащикова, вытирая тарелку. – Я… Мы всем ему обязаны.         Анеле оставалось только кивнуть. Кем она была бы, если бы Польша осталась буржуазной? Прислужницей-батрачкой? Нет уж, спасибо. В городе, кстати, было бы немногим лучше. Кто бы её бесплатно учил и лечил? И, уж конечно… - Я бы умерла, рожая Эву, - вдруг сказала она тихо. – Или, если бы даже выжила, мы бы разорились платить за это за всё. - Страх какой. – Соседка поставила тарелки на место. – А я…         Блащикова замолчала. Показалось Анеле, или ей мешал говорить комок в горле? Оставалось лишь терпеливо ждать. Вдруг, будто решившись, пани Эдита тихо сказала: - А я, наверное, совсем бы пропала. Совсем. Никому я не была нужна. Нищая уличная девчонка… - Уличная? – удивилась Анеля, пытаясь представить эту практически матрону, мать взрослых сыновей девчонкой. – А родители?.. - Родители! – с горькой и злой усмешкой выдохнула Блащикова. – Отцов у таких, как я, не бывает.         Шафраньскую слегка передёрнуло. Чтобы вот так сознаться в своём байстрючестве? Соседка, наверное, много выпила. Не зная, что сказать, она начала: - А мать… - А мать меня продавала. – Каждое слово падало с губ, как кирпич, на Анелину голову. – Продала ещё до войны. - Матерь Божья, - ахнула пани Анеля. – Разве так бывает? - Бывает.         Теперь Шафраньская понимала, откуда у соседки эта привычка флиртовать и угождать людям. Боже правый! Да и красится она, наверное, поэтому же, и курит – тоже… Кошмар. В голове не укладывалось. И даже такая женщина замужем, надо же… - А ваш муж знает? – слетел с уст бестактный вопрос. - Знает. - Мне вас так жаль… - Не надо меня жалеть. – Пани Эдита вновь закурила. – По крайней мере, нынешнюю меня… Я выучилась, вылечилась, у меня есть муж и дети. Пожалейте лучше ту… ту девочку, которой я когда-то была. И любите своих родителей, если вам с ними повезло больше. - Гораздо больше, - призналась Анелька. – Только их убили фашисты. На моих глазах. - О боже, бедная девочка, - Блащикова выпустила облачко дыма. – Я-то мечтала, чтобы моя мамаша сдохла, а вы…         У Анельки руки зачесались перекреститься. Но не стала: Маречек и пан Гжегож вернулись на кухню. Пани Эдита широко улыбнулась им: - Ну что, Гжесь, всё показал? - Пошли, сфотографируемся на память, - предложил сосед, поправляя очки точь-в-точь как Збышек.         Проявить карточки Блащик обещал потом. Дома Анелю охватила страшная благодарность и любовь к судьбе и мужу – всё же ей, несмотря ни на что, страшно повезло в жизни! И уже ночью, целуя Маречка, она вздрогнула, с новой остротой увидев его шрамы. Жизнь могла отобрать его у неё… такого милого, такого замечательного! И Анелька вновь ощутила прилив нежности и желание угождать ему, быть утехой и счастьем для любимого. Даже если она не всегда может его понять… ***         На уроке было тихо. Контрольная работа как-никак! Пан Войцек, против обыкновения, только прикидывался рассеянным: - Качмарек, сейчас поставлю единицу. - За что? – нагло спросил хулиган. - За списывание. И не надо только говорить мне, что это не так, - с металлом в голове велел учитель. – Пиши. Сам!         Эвка знала: вчера пан Заремба поругался с женой. Они с папой сидели во дворе у Заремб и пили вино, а пани Магдалена ругалась, что у всех мужья как мужья, а у неё… Бабушка и мама в кои веки сошлись во мнениях – поносить мужа на всю округу, мол, неприлично! – а Хелька подбила Олю и Мариуша копать клад. И потом в наказание чистила ведро картошки. - Эвка, ты написала? – сунул нос в её тетрадь Франта. - Почти. – Уж что-что, а математику у неё лучше не списывать. Так что, скорее всего, они с Франтой опять получат по тройке. - Урбанек, единица не за горами, - сказал пан Заремба чуть-чуть дружелюбнее, чем Качмареку.         Франек скорбно посмотрел на доску. Ему, бедняжке, приходилось туго. Пани Урбанкова почти не вставала с постели, а пан электрик допился до зелёных чертей и попал в профилакторий. По крайней мере, так сказала мать Ануси. - Я зайду к тебе после уроков, помогу с уборкой, - шепнула Эва Франеку на ухо. Тот кивнул и как-то странно улыбнулся. - Давайте-ка тетради, - велел неожиданно вставший возле их парты пан Заремба. – Сколько можно!         Эвке захотелось плакать. Она мало что успела решить. Но, может, хотя бы правильно – Збышек неплохо натаскал её за последние полгода в рамках «поручения для отличника». Франек же и не шевельнулся. Ему было глубоко плевать на всё вокруг. Кроме неё. - Только не плачь, - тихо шепнул он ей. Эвка горько вздохнула. Опять папа будет ворчать… Ануся впереди ёрзала так, будто сидела на гвоздях. - Эвка, дай какую-нибудь тряпку, - обернулась она.         Как назло, тряпок при себе у Эвы не оказалось, а носовой платок был чудовищно грязным. Ануся что-то проворчала себе под нос, затем наклонилась к уху Збышека. Тот, правой рукой продолжая строчить доказательство, левой протянул ей ткань для протирания очков. - Спасибо, очк… Збышко, - растроганно прошептала Ануся. И подняла руку: - Пан Заремба! Можно выйти? - Это не контрольная работа, а балаган, - буркнул учитель. – Оставь тетрадь и иди!         Эве стало неловко. И обидно. Ну почему всё и всегда случается не вовремя?! От физиологических явлений до контрольных. И вообще, почему наш мир так наполнен большими бедами и мелкими огорчениями? Вот если бы она, Эва, была богиней, она бы постаралась создать для своих творений наилучший мир. И не просто какие-то райские кущи, а красивые города с канализацией и электричеством… - Шафраньская, подойди сюда, - неожиданно позвал пан Заремба.         «Наверное, всё опять плохо», - решила Эвка. Франек проводил её сочувственным взглядом. Однако пан Войцек похвалил её, сказав, что прогресс есть, и пририсовал к тройке плюсик. Эва даже не очень расстроилась. Разве что за Франека – другу так не повезло. Благо, в этот раз ремня не получит – не от кого.         …После уроков Эвка и Франта, наскоро пообедав жареной картошкой с салом, принялись за уборку под руководством чуть пришедшей в себя пани Малгожаты. Когда-то красивая женщина, молодая, нарядная и весёлая, превратилась в тощую жалкую тень. От чудесных льняных волос не осталось и следа, щёки впали, руки и ноги ослабли… Пани Малгожата всё хвалила Эву, благодарила за помощь: - Золотко, чистое золотко… Счастливая твоя мама… - Ну что вы такое говорите, - смущалась Эва. Так её дома никто и никогда не расхваливал. - …и счастливый будет твой муж, - улыбнулась соседка. – Только послушай меня, крошка: не давай себя в обиду. Люди любят обижать беззащитных.         Эва удивилась: - Вы говорите, как мой папа. Только другими словами. - Твой отец – мудрый человек, - тихо сказала пани Урбанкова. – Ладно, не буду тебя задерживать… Передай поклон отцу и матери. - Эвуся, я тоже хочу тебе кое-что сказать, - торопливо произнёс в душном коридоре Франта, видя, что девочка собирается домой. – Подожди.         Он подошёл к ней совсем близко. Эвка даже удивилась тому, что он настолько выше неё. Ну, недаром Франека прозвали Телебашней! А её – Ледоколом за выдающуюся грудь. Слишком выдающуюся… Эвка чуть отстранилась, чтобы не касаться ею Франты, но мальчик приобнял её за талию, приблизив обратно. - Эва, я… я люблю тебя, - прошептал он. Его губы коснулись её щеки. Эва перепугалась. Нет! Это неправильно! Они ведь… - Мы ведь друзья, Франичек, - отстранилась. Франта опустил голову. На него было жалко смотреть. – Прости… - Ты… ты любишь другого? – голос друга срывался, хрип от волнения. Бедняжка! - Да… - Эве стало стыдно. – Я люблю Михалека… Станкевича. - Станкевича?! – возмутился Франта, забыв о том, что пани Малгожата может их слышать. – Эва, ты… он же взрослый! И ты с ним не будешь видеться, он уехал учиться в Краков! - Я знаю… - слёзы покатились по щекам Эвы. – Прости… - Надеюсь, ты его разлюбишь, - буркнул Франта. Возражать Эвка не решилась. – А теперь иди домой. - Может быть… Но я всегда буду твоим другом, - шмыгнула девочка носом. - Другом! – воскликнул Франек так, будто уже меньше сердился. – Ладно, спасибо – и до свидания.         С тяжёлым сердцем Эва побрела домой. Эх, если бы она могла усилием воли разлюбить Михалека и влюбиться во Франту… Он ведь на самом деле хороший, хоть и грубоват внешне… Ну почему, почему этот мир так по-дурацки устроен?! Почему?!