За мир и счастье мы готовы...

Со временем Нео обжился в квартире Шафраньских и стал обожаемой домашней собакой. Даже пугливая Эвка привыкла к псу и не визжала, когда он тыкался чёрным носом в её коленки, а охотно отвлекалась на него (особенно – делая математику). А Анеля искала для пёсика лучшие косточки на рынке и, бывало, гладила и приговаривала: - Каков красавец, шёрстка блестит, загляденье!         Конечно, тоже не за так – теперь коты пани Агаты обходили её обувь десятой дорогой и лишь угрожающе шипели, почуяв незаметный для человека запах псины. Правда, Кася тоже чуяла это амбре и страдала, но всё-таки не перестала любить свою Нелю. - Наверное, я старею, - жаловалась она, - становлюсь ворчливой старой кошёлкой. Всё мне не так!         Что до Марека и Хельки, то они любили Нео со страшной силой, поистине разрушительной для объекта любви. Во-первых, они бегали с ним по собачьей площадке наперегонки, и Нео совершенно изматывался к концу прогулки. Во-вторых, после этого пса тискали и кормили в тройном размере, хотя Марек и старался «не превращать Нео в сосиску». От такой жизни пёс немного избаловался и вил верёвки из домочадцев, умильно глядя на колбасу или в экран телевизора. Да, овчар полюбил телевизор и порой смотрел кино и новости вместе с хозяевами! Это очень забавляло всех родных и друзей. - Надо тоже приучить нашего Бурека политинформацию слушать, - смеялся Фелек, - может, перестанет лаять на кого попало.         Фелек и Марыся на пару дней заехали в Люблин – проведать студентку Надзю и привезти ей домашних гостинцев. Их младшенькая, Зютка, тоже жила в Люблине… но была не гордостью родителей, как отличница-сестра, а наоборот, умственно отсталым последышем, вечной болью в сердце. Анеля даже представлять не хотела, каково это – иметь больного ребёнка. Ей было чудовищно жалко их, особенно Марысю, совсем постаревшую (шесть родов – это не шутки), сдавшую и очень уж бледную. - Кушайте на здоровье, - угощала она завтраком Петшаков, - как знала, что вы приедете, билгорайского пирога напекла. Чаю, кофе? Какао? - У вас и кофе есть? – удивился Фелек. – Ну давай, коли не жалко. - Не пори чуши, - проворчала Анеля, - и потише, хозяин спит. - Я тебе говорила, отец – слишком рано едем, - беспокоилась Марыся. – А дочки-то где, в школе? - Конечно. Я сама не на работе, потому что болею.         Фелек нервно задёргал челюстью: - А чем? - Да какой-то дрянью типа ангины. Сейчас почти выздоровела, не бойся.         Послышался вздох облегчения. Марыся улыбнулась, посмотрела на мужа. Тот сунул жене в руку здоровый кусок пирога, а себе взял поменьше. В бледно-голубых косых глазах Петшаковой появилась усталая, горькая нежность. Анеля, засмотревшись на них, чуть не подпрыгнула, услышав из спальни собачий лай. - Ну извини, прости, подумаешь – на хвост наступил! – возмущался Маречек. – Нечего тут пастись, дуй к Неле! Марш!         Нео жалобно заскулил. - Обидели бедненького, - зевнул Марек, приласкал питомца и заглянул на кухню. – Ого, да у нас гости! Доброе утро, Фелициан Казимирович и Мария… э-э… - Янушевна, - докончил Фелек, прожевав пирог. – Здравствуй. Какие там гости… проездом. К дочери… к дочерям. - Так или иначе, рад видеть, - Маречек отправился чистить зубы. - Кстати, как ваши дочки? – спросила Марыся, осторожно дуя на горячий кофе. - Ничего. Учатся хорошо, - добавила пани Шафраньская, предвосхищая вопрос Петшака. - Вот и умнички, - одобрил гость, - а куда пропал товарищ капрал? На письма не отвечает. Неужели всерьёз обиделся на то, что я его по-русски называю? - Пан Миречек, что ли? – удивилась Анеля. - Ну да. Деверь твой. - А, они поехали поправлять здоровье на берег Балтики. Ятровка давно хотела посмотреть на Советскую Литву, а у пана Миречка опять боли эти, может, там подлечат. - Живут же люди, - вздохнула Марыся. – Отец, вот и нам бы… куда-нибудь, а? - Посмотрим, - Фелек покосился на печенье в вазе, однако унял свои желания. – Вкусный пирог, Анелька. Так, там вам кило свинины… - Ш-ш, - пришлось перебить его, а то Маречек услышит – и начнётся комедия в трёх актах «Мне совестно вас объедать» в исполнении пана Шафраньского. Уж лучше Анеля сама им чем-нибудь отплатит. Хоть деньгами, хоть новым нарядом для Марыси. - Кстати, о письмах, - Петшакова вдруг вытащила из-за пазухи конверт и неловко завертела его в руках. – Неля… Помнишь мою сестру, Тереску?         Глухой тычок в сердце, слабый, но неприятный. Старое недоброе воспоминание. - Помню, - холодно произнесла пани Шафраньская, наливая кофе умытому и одетому мужу. У Фелека опять дёрнулась челюсть, а Марыся, будто сомневаясь, робко протянула письмо и быстро заговорила: - Она, Неля, очень изменилась и сожалеет, что вы тогда так поругались. Умоляла меня дать ваш адрес, отец не хотел – мол, такое не прощают. Но я считаю, тебе решать. Двадцать лет ведь прошло, вот… Вы ведь совсем другие обе, взрослые женщины. Она тоже давно замужем. Живёт в Люблине, только в другом районе.         Анеля взяла письмо. Отправитель – некая «Тереса Раковская». Если это она… что ж, интересно на неё посмотреть, послушать, по крайней мере, что скажет. Тогда, конечно, они обе были глупыми деревенскими девчонками… - О чём речь? – вывел жену из задумчивости Марек. - А, - очнулась Анеля, - я тебе лучше потом расскажу. - Да ладно, - сказал Фелек, - мы ведь не чужие. Я вырос с Янеком, да и мать твоя в девичестве Петшакувна. - Вы родственники? – не слишком удивлённо спросил пан Шафраньский. - Да, Марек Тадеушевич. Тётка Эва была кузиной отца. - А, понял. Да ешь ты это печенье, я же вижу, как ты на него смотришь.         Фелек посмотрел на Марека с таким облегчением, словно у него камень с души упал. «Бедненький, - пришло в голову Анельке, - хоть и безбожник, и нахал был, а всё ж не от хорошей жизни… После войны, как стал есть вдосталь, угомонился.» Да и сама она прекрасно помнит, каким счастьем было для крестьянина просто знать, что хлеб уродился, картошка уродилась, а свиньи жиреют и не дохнут не пойми от чего. Интересно, а что помнит Тереска? Она ведь кулацкая дочь, как и Марыся. Что они помнят? Но сейчас говорить об этом показалось неуместным. Вместо этого Анеля тоже сунула в рот печенье и запила остывающим кофе.         Нео прошёл на кухню – наверное, его привлёк запах билгорайского пирога. Сев возле хозяев, собака стала разглядывать гостей с таким деловым выражением морды, что тем стало смешно. - Ну что, умник, как дела в мире? – спросил пса Фелек. – Что там во Франции? - Забастовки рабочих и студентов, - ответил за него хозяин. – Может, и Франция станет социалистической? Мирек будет счастлив. - Я сам стану счастлив, - Петшак загорелся азартом революционера, показал «Рот фронт» и аж привстал с табуретки. – Французские рабочие не должны жить в трущобах! - Конечно, конечно, - подтвердила Анеля, чтобы Фелек хоть кулак разжал и не разбил что-нибудь. Её взгляд упал на часы. – Ой, Нео пора выгуливать.         Пёс радостно вильнул хвостом. - Я сам, - Марек встал из-за стола. – Пошли, Нео. Где твой ошейник? - Мы тоже пойдём, - Фелек вскочил следом. – Погуляем по Люблину. - Да, хорошо, - и вскоре Анеля осталась с письмом наедине. Прополоскав горло, Анелька Яновская – то есть теперь, конечно же, пани Шафраньская – начала читать послание от Терески Тышкевичувны, ой, пани Раковской. Читала медленно, постепенно, всё время останавливаясь и глотая слёзы. Письмо гласило: «Дорогая Анелька! Прости меня за мою глупую ревность и недоверие. Знаю, бросаться с места в карьер не по этикету, но всё же хочу сперва извиниться, а потом всё остальное. Знаешь, я с самого начала подозревала, что такая хорошая, чистая девочка, какой ты была, не стала бы кувыркаться с Гжесем на сеновале. Но ревность, проклятая ревность застила мне глаза, и я вам не поверила. Я ведь его любила. Ты, может быть, скажешь: «Какая, к чёрту, любовь может быть в четырнадцать лет?», а я отвечу: «Глупая и трагичная». Ты знаешь, несчастная любовь зла ко всем… Я думала, что, раз Гжесь меня отверг, то виноват кто-то другой, и виновница нашлась… Прости меня. Прости за сплетни, которые я разносила, как чуму, прости за мелкие гадости, которые я тебе делала. Даже когда ты уехала из Клементовиц, я злилась на тебя. А потом мне стало не до этого. Я поступила в мединститут и разлюбила Гжеся, поняла, что слишком жестоко с тобой обошлась… Пыталась найти тебя, но не смогла. Никто ничего мне не говорил. Теперь не верили мне. Фелек прямо сказал, что на твоём месте торжественно плюнул бы мне в лицо – и всё. Надеюсь, у тебя окажется другое мнение… От сестры и от пани учительницы я знаю, что ты счастливо замужем, у тебя две любимые дочери и хорошая должность. Могу похвастаться тем же, только у меня сын и дочь. Я живу в Веняве, работаю в поликлинике. Не знаю, что ещё написать… хочется поскорее встретиться и поговорить, посмотреть в твои глаза (о, как я в своё время завидовала твоим пышным ресничкам!). Давай встретимся в каком-нибудь молочном баре в центре. Или в парке – ты любила гулять по лесу, я помню. И ещё миллион раз – прости меня!!!» «О да, я была когда-то такой чистой девочкой…» Мысли пани Анели взбунтовались, и ни одна не задерживалась на рабочем месте дольше миллисекунды. Ею овладело тупое оцепенение, кадры из прошлого дикой мешаниной ворошились в мозгу. «А я не знала, что ты – такая шлюшка», - вспомнилась ей реплика бывшей подружки. Боже, Боже… Что делать? Стоит ли ворошить эти воспоминания? Может, закрыть вопрос раз и навсегда? И всё же… любопытно хоть одним глазком глянуть на неё. Тереска, наверное, такая серьёзная сейчас городская пани… Анеля попыталась её представить, улыбнулась и пошла одеваться – а содержание телеграммы для пани Раковской придумается по дороге. …Встретились спустя пару дней в Народном парке. Тереска оказалась вполне узнаваема – очень похожая на сестру, только глаза не косые и носик не длинный. Зато светлые волосы совсем коротки, как у мужчины. У Анели глаза полезли на лоб: видел бы это покойный пан Тышкевич - открутил бы дочери голову. - Что, сильно я изменилась? – улыбнулась Тереска. – Боже мой, да и ты совсем не похожа на себя… Такая нарядная пани, хоть сейчас фотографируйся для газеты. - Ну, перестань… - пани Шафраньская не знала, что и говорить. Бывшая подруга мягко взяла её за руки, посмотрела в глаза: - Анеля… Надеюсь, мы сможем вновь подружиться?.. - Надеюсь, - слова как-то не шли на язык. - Пойдём, пройдёмся. Я знаю, ты любишь парки. Тут есть одно шикарное место… Жаль, сегодня прохладно. - Шикарное? - Ага, забавная кофейня прямо в самолёте. Настоящем самолёте, Анелька! Хоть бы они сегодня работали.         И дамы побрели по тропинкам парка. Обе плотнее кутались в свои плащи. Поначалу больше молчали, Тереска ещё раз извинилась, уставившись куда-то вниз, в молодую травку. Анеля даже удивлялась сама себе – почему ей неохота болтать, они ведь столько не виделись? И она задала Тереске важнейший вопрос: - Расскажешь про мужа и детей? - А? – очнулась задумавшаяся Тереска. – Про детей? У меня двое, сын и дочь. Куба уже в четвёртом классе, а Ядзя – в третьем. Как хорошо отстреляться и больше не возиться с пелёнками и детским нытьём… - О, понимаю, - отозвалась пани Шафраньская. – правда, жаль, что у меня две девочки… - Муж хочет сына? - Нет, это я хочу сына. А он меня всё упрекает за буржуазное мышление. – Тереса громко фыркнула. – А я просто хочу мальчика, похожего на моего Маречка… - Мой на отца вообще не похож, кстати. Копия своего деда, моего отца.         Анеля промолчала. Генетика казалась ей чуть ли не лженаукой из-за этих хитросплетений наследственности. Вон, старший сын Марыси и Фелека вообще ни на кого из родителей не похож, будто его подкинули, но Фелек клянётся, что Казик – вылитый дед по отцу. Может, так и есть; бедный старший Петшак умер задолго до рождения Анельки, а фотографий не сохранилось. - Как вы познакомились с мужем? – полюбопытствовала Тереска, пиная камушек носком туфли. - Да как… он патрулировал улицу, а я попросилась постоять рядом с ним, чтобы хулиганы не пристали. Меня тётка в тот день развернула с порога, я уж не помню, за что. - А, это она любила, - вздохнула Тереса. – Дикость, конечно. Когда Марыся забеременела Альдой, её отец тоже из дома выгнал, ещё и ногами отпинать хотел… мать ему ноги целовала, чтобы не бил. Да ты, наверное, знаешь. - Угу, - Анелю, живо представившую эту картину, передёрнуло, - а ты-то как с мужем познакомилась? - Да у нас всё банально. Учились вместе. Камиль – кардиолог, я – ЛОР-врач. Обычная семья врачей, хотя, казалось бы… - Фелек, наверное, счастлив, что ты стала доктором… - Не то слово, - усмехнулась Тереска. – Он ведь помешался на высшем образовании. Хотел всех своих ребят сделать врачами и учителями, на худой конец, ветеринарами. Ну очевидно же, что так не будет, не у всех такие способности…         Анеля вспомнила Зютку, умственно отсталую Марысину дочку, и опустила голову. - …а ты не училась в институте? Всё-таки в чём коммунисты молодцы, так это в доступе к образованию. Мой покойный отец скорее удавился бы, чем позволил мне выучиться. Это же такой разврат – жить в общежитии, - съехидничала бывшая подруга. - У меня среднеспециальное образование. - И то хорошо. Ты ведь не закончила и пяти классов в клементовицкой школе, бедняжка. - Это всё Маречек. Он настоял.         Пани Раковская внимательно посмотрела в лицо Анеле, ласково улыбнулась: - Всё такая же скромница. А мы тем временем уже пришли. Вот и самолёт!         И действительно: перед женщинами уж раскинул свои крылья настоящий самолёт (списанный из аэропорта, но какая разница?), а модный шрифт из треугольников на вывеске гласил: «Кофе». Дамы сели за столик, и Анеле страшно захотелось горячего чая с каким-нибудь пирожным. - Ты работаешь в поликлинике? – спросила она, только чтобы продолжить разговор. - Да, в поликлинике при военном госпитале. А Камиль – в больнице. - Ух ты! - Да чего уж там… - но Тереске было явно приятно. – Профилактика, конечно, спасает жизни и всё такое, но я не чувствую себя такой уж героиней, каких из нас делает агитация. - Да ну? - Всё это превращается в рутину, хоть и любимую. Такой вкусный кофе! Зря ты не захотела. - А ты зря не захотела «тёплое мороженое» с орехами, - наслаждаясь горячим чаем, согревающим глотку, возразила Анеля. – Вкуснотища! - Много сладкого – вредно, ещё хуже, чем кофе, - авторитетно заявила пани Раковская. – Эх, помнишь, как мы в детстве мечтали, что будем богатыми – не так, как мои родители, а очень, очень богатыми? – Анеля кивнула. – Будем есть пирожные каждый день и всё такое… Мечта почти сбылась! - Хм, а кто мне только что сказал, что сладкое – вредно? - Анелька научилась язвить? Я не про то. Мы не слишком богаты деньгами, зато богаты возможностями. Жаль только, что всё это народное достояние… у кого-то в своё время отобрали. Даже на наше барахло покусились – дом, землю, скотину…         «Вот она, разница воспоминаний, - пришло в голову Анеле. – Конечно, ей, кулацкой дочке, жалко сытой жизни. Может, и папашу даже жалко.» - Ты не думай, я не против партии, - нервно добавила Тереска, - но неужели это стоило того? Моя мама ведь сильно подорвала здоровье в тюрьме. А она ничего плохого никому не делала. - Потому и вышла оттуда быстро. - Правда, Марыська на неё до сих пор обижается… якобы мать хотела отдать её замуж за немца… а по-моему, это её так, припугнули только, чтоб быстрее за кого-нибудь пошла замуж, только не за Фелека. - Фу, за немца, - машинально повторила Анеля, отпивая чай. - Мы ведь не думали, что Фелек… ну, не такой плохой. Я думала, он меня обижать будет, бить или ещё что… нет, пока я у них жила, никогда не было такого. И характеристику дал хорошую, чтобы в институт взяли. Этого я никогда не забуду.         Анеля допила чай, залюбовалась на самолёт. Какая у них теперь страна! Жаль только, в Люблине нет аэропорта… Ну ничего, путешествовать можно и на поезде. Маречек с таким восторгом рассказывал о Ленинграде, так хотел бы ещё побывать в Советской России… Наверняка забросает пана Миречка и Касю вопросами по уши, когда они вернутся. Правда, они не в РСФСР, но какая разница?         Дамы ещё немного побродили по парку, однако ветер почувствовал себя хозяином, и Анелины каштановые волосы летели в лицо слишком часто. На прощание Тереска с сожалением выдохнула: - Я была такой глупой, Анелька. Ты согласна снова со мной дружить? - Согласна, - у неё ведь и нет подруг, кроме Каси, но Кася – родня, это не считается. А тут Тереска… - Спасибо, дорогая, - пани Раковская вновь взяла пани Шафраньскую за руки. – Скоро у моего Камиля юбилей, тридцать пять лет. Приходи с мужем и дочками. - Хорошо.         Да, хорошо. Вот оно как – когда всё в порядке, всё хорошо. И на душе спокойно, и старые раны затянулись. Хоть бы было так вечно! Люди должны жить всё лучше и лучше… Проклятый ветер опять схватил Анелю за волосы и бесстыдно взметнул подол плаща. Но дальше будет не так, ведь скоро лето, тёплое, сияющее солнцем и блеском воды, где купаются дети… Анеля шла на остановку, и мир казался ей милым и безмятежным. ***         «Все бабы – твари!» - думал Мариан, перебирая в руках листы, исписанные по-русски чётким, убористым почерком. С момента получения письма прошёл почти год, но какая-то тайная жажда страдания заставляла вновь и вновь его перечитывать. Молодой человек упивался страданием, как алкоголик – водкой, точно зная, что раненое сердце не оценит. Ему вспомнились чудесные косы, полный затаённого огня взгляд… Она подстриглась и вышла за другого. Милая дочь Востока играючи разбила сердце юноши с Запада, как только ей позволили выйти из дома и обучиться грамоте. Может, правы были инквизиторы, и в бабах правда сидит какой-нибудь бес? Она ведь не одна такая. Взять Доротку. Когда Мариан, раздавленный Гузелькиным замужеством, пришёл к ней за утешением, она дала… ну, назовём это так: дала надежду. Но, как только на горизонте появился богатенький жених, какой-то очередной сынок чиновника, Мариан резко стал не нужен. Похоже, Доротка воспользовалась им, как жилеткой, чтобы утереть слёзы… перед этим её бросил Ясь, который тоже теперь с Марианом и не разговаривает. Активист нашёлся… Ну и что, что Мариан работает таксистом? Такая же работа, и не надо мордой крутить, мол, обслуга. Хотя нормально к его профессии, кажется, не отнёсся никто. Папа был потрясён. «Как?! – вопрошал пан Мирослав, когда Мариан сказал ему об этом. – Ты – таксист?! Почему?! Отчего ты и в самом деле не выбрал хотя бы рабочую профессию? Не всем же быть людьми умственного труда, но таксист… Пошёл бы на фабрику, как мать или пан Северин из Лодзи!» (Пан Северин из Лодзи, двоюродный брат дяди Марека по отцу, действительно пахал на каком-то заводе и увешал всю стену грамотами за ударный труд.) Мама тоже разочаровалась, сказала, что это – холопская работа, Мариану покупали машину не для этого. Ну-ну, а ещё считает себя примерной гражданкой ПНР… Но всего любопытнее была реакция дяди. «Я так и знал, что ты выберешь что-то подобное, - ухмыльнулся пан Шафраньский, узнав новость. – Что ж, посмотрим…» На что он там посмотрит – дядя отмолчался. Мариану стало неприятно. Словно он – подозреваемый.         Сама работа ему нравилась. Правда, подолгу сидеть за баранкой уставала задница. Мариан изредка курил, высматривая пассажиров, но как-то не увлёкся этим делом, к вящей радости папочки, и обычно просто разминал мускулы (нет, не на отсиженной пятой точке, а на руках – пусть девчонки видят, какие у него бицепсы!). Молодых красивых девиц он тоже возил, да. Жаль, они редко катались в одиночестве. Зато, когда их катали поклонники, можно было рассчитывать на чаевые: парни при девчатах охотно сорят деньгами. Один так Мариану четыре злотых оставил. За одну поездку. Правда, ехали через весь город.         Да, теперь денежки у Мариана водились. Теперь родители лишь многозначительно молчали, когда он покупал себе что-нибудь, по их мнению, слишком дорогое или неподходящее. Мать хотела было потребовать от парня полного отчёта, но, к счастью, бабуля и отец угомонили её. Мариан, в конце концов, уже вырос, и, раз это его честный заработок, пусть распоряжается им. Делясь с семейным бюджетом, но в разумных рамках. И Мариан распоряжался, стараясь приличнее одеваться и угощая случайных знакомок в ресторанах. Как известно, деньги открывают доступ к женскому телу, но продажная любовь Мариана не устроила – бездушно как-то. Он предпочитал быть не одним из тысячи, а одним из двадцати. Хотя бы.         В сущности, убедившись в том, что женщины – существа ветреные, юноша почти перестал желать любви возвышенной. И потом… жениться в двадцать лет, как некоторые его знакомые, и вытирать сопли малышне, пока жена в халате и бигудях стругает капусту или судорожно учит формулы, готовясь к сессии? Да кому оно надо? Девчонкам, может, и следует выходить замуж, чтоб не засидеться в старых девах, но парню это не грозит. Парень всегда найдёт себе невесту, если пожелает. Особенно такой красавец, как он. Марианек отложил проклятые листы и взглянул в зеркало. Синие глаза, мягкая линия причёски, тонкие губы, спортивное телосложение… Да, пан Кукиз, вы великолепны. Молодость прекрасна. - Мама, я хочу в гости к Хельке и собаке, - ныл Адась на кухне. - Пока всё не съешь, никуда не пойдёшь. - Меня тошнит от этой капусты… - Ешь и не выпендривайся!! – мама терпеть не могла, когда кто-нибудь плохо ел. - Адамек, бигос – это полезно. Кишечник хорошо заработает, - вклинился папа, вошедший на кухню. - Буэ, - скривился Адась. И получил подзатыльник: - Я тебе покажу, как кривиться! Во время войны людям есть нечего было, вон, твой дядька отцу только по плечо вырос, а он крутит носом! Все давно поели, один ты сидишь! И вельню, иди отсюда, я сама доем. – Пани Катажина отобрала у сына тарелку, со вздохом села за стол и принялась за бигос. – Мало мне было одной бестолочи, родила другую! - Кася, не нервничай так, прошу тебя. – Папа сидит возле мамы, как всегда, и утешает её. – Пусть себе…         Слегка надутый Адась вошёл в комнату. Сразу посмотрел в угол с магнитофоном: - Можно… - Можно, только отстань, - Мариан не жаждал видеть младшего брата. – Сломаешь – убью. - Хорошо, - весело откликнулся мальчик, ковыряясь в катушках.         Старший брат посмотрел на часы. До свидания с… как её там, кстати, зовут?.. осталось около трёх часов. Советские туристки – такие красавицы! Когда они молоденькие, конечно. Обычно за границу ездят взрослые тётки, мамины ровесницы, но бывают и хорошенькие молодые исключения. Одно из таких исключений Мариан совершенно случайно подвёз домой с концерта. Может быть, получится, выгуляв её в парке и угостив в ресторане… Молодой человек хитро улыбнулся. Благослови Бог создателя презервативов! Грешно, наверное, так думать, но это – вещь. Так, надо проверить запас… Адамек носится по комнате, «танцуя» под какую-то песню, но вдруг что-то заметит… к счастью, в дверях появилась мама: - Выключи музыку, у папы от вас голова болит! Мариан! Зачем ты ему позволяешь?! - Ты же сама сказала не жадничать, - напомнил юноша. - Сказала. Но не тогда, когда папа дома! Адась! Выключи магнитофон, а не то я отдам его соседям!         Мариана бесили эти пустые угрозы. Тем более, магнитофон был куплен на его кровные им самим. Адась же начал торговаться: - Тогда можно в гости к Хельке? - Иди, куда хочешь, - вздохнула мать. – Я думала, ты хороший мальчик и поможешь маме, но иди… - Я хороший, - заявил братишка. – А чем помочь? - Помой посуду, сынок, - очень уж ласково попросила мама. Мариан мысленно умирал от смеха, но младшенький проглотил крючок и покорно отправился на кухню. Мама же спросила Мариана: - Надо что постирать? - Рубашку если только. И носки. - Пусть тебе жена стирает, - буркнула пани Кукизова, забирая вещи. Мариан сунул руку в карман висящих на стуле штанов. Да, «резинки» на месте. – Что у тебя там? Брюки тоже грязные?         Мариан нащупал в кармане ещё и чаевые. Протянул их маме, «резинки» спрятал в руке. - На кой чёрт мне эта мелочь? Оставь себе, - отказалась пани Катажина. – Потом, как буду платить за квартиру, заплатишь мне оброк. - Мама, ну я же не крестьянин, - фыркнул Мариан. - Мда уж, хорошо, хоть не в трактористы подался, - съязвила она и, забрав штаны, удалилась в ванную. Спешно перепрятав «резинки», Мариан вновь обратился к зеркалу… В дверь позвонили. - Дядя! – воскликнул Адамек. – Добрый день! А вы не взяли Хельку с собакой? - Нет, - рассмеялся пан Шафраньский. – Если тебе так хочется, иди к ним сам. - Посуду помыл? – грозно спросила мама из ванной. – Здравствуй, Марек. Мы, правда, уже пообедали… - Я тоже. Мне хотелось поболтать с Миреком.         Папа отдыхал в гостиной под своё любимое радио. Мариану стало любопытно, о чём мужчины будут разговаривать, и он поспешил к ним, бросив мимолётный взгляд на часы (на свиданку ещё успеет). Пожав дяде руку, юноша устроился в кресле. Комнату наполнил запах табака – кое-кто предусмотрительно накурился заранее, чтобы не нервировать папу. - Марек, - приглушив радио, заговорил глава семьи, - наверное, я становлюсь стариком, выжившим из ума, но мне всё меньше нравится происходящее в Восточном, как выражаются капиталисты, блоке. - В каком плане? – быстро спросил дядя. – Что конкретно не нравится? - Да всё. – На лице отца появилось хорошо знакомое Мариану выражение лёгкого отвращения. – Что эти социалисты с человеческими лицами, что…         Пан Шафраньский жестом показал на развесившего уши Мариана, но папа отмахнулся и продолжил: - …что войска… Тебе не кажется, что чехословацкому народу не помешает немного свободы? - В каком смысле? – удивился дядя. – Мирек, ты… - Если они так хотят капитализма, пусть получат и хлебнут полной ложкой, - упрямо произнёс пан Мирослав, глядя куда-то в окошко. – Можно подумать, социализм нуждается в том, чтобы удерживать в нём насильно. - Миречек, боюсь, это уже не тот социализм, что при Беруте… тьфу, при Готвальде. Такой, может, и нуждается. - Ты о чём это? - Реформа Либермана. Хрущёв. Двадцатый съезд. – Дядя вновь покосился на Мариана. – Ты сам прекрасно знаешь, о чём я. - Ты хочешь сказать, что первопричина в этом? - По-моему, это очевидно. Экономика – базис, а… - Марек, не учи меня политэкономии. Просто я понять не могу, какого хрена всё так… оборачивается. - Мирек, оно так и будет оборачиваться, если давать волю идиотам и провокаторам. - А что с ними делать, если гайки уже раскручены? Всех перестрелять? Нет, я бы сделал иначе. - Но СССР… - А СССР лезет не в своё дело, - вдруг выпалил папа, выгнувшись вперёд от возмущения. – Тебе так не кажется? - Я понял. Ты хочешь, чтобы мы смотрели молча на то, как в Чехословакии творится смута, предают и извращают идеи социализма… - А если бы дело было в Польше? - Миречек, не переводи стрелки, - отрезал дядя. – Твою точку зрения я понял. Брежнев не вызывает у меня восторга, но потеря ЧССР – это не только тактическое, но и экономическое поражение. И вернуть её в ОВД мирным путём нам бы никто не дал. Сейчас не сорок пятый год. - Да-а… - папа откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. – Это уж точно. Порой я чувствую себя старым расшатанным чертёжным столом, который отживает свой век. - Неправда, ты ещё не старый, - хором сказали Марек и Мариан. Пан Мирослав улыбнулся. - Хотите чаю? – возникла в дверях мама. – О чём секретничаете? - Да так, ничего интересного, - усмехнулся дядя. – Скучная повестка дня. Кстати, Кася, у меня и к тебе есть личный разговор. - Личный? – все трое обернулись на Марека с большим удивлением. - Да.         Заинтригованная мама увела дядю на кухню. Мариан хотел было подслушать, но папа остановил его: - Не стоит, сынок. Захотят – расскажут. Как у тебя-то дела? Поначалу ты охотно говорил о своей работе, а сейчас помалкиваешь. - Да так, нормально. Вчера заработал неплохо. - И больше из тебя ничего не вытянешь, - с лёгким неудовольствием выдохнул пан Кукиз. – Ты порой уходишь по вечерам, приходишь поздно… - Папа, - Мариан собрал всю свою смелость в кулак. – Я уже взрослый мужчина, и у меня есть личная жизнь… - Вот как. – Левая бровь отца иронично приподнялась. – А как зовут эту личную жизнь? - Никак. – Мариану не хотелось продолжать разговор. - Только не говори мне, что мой сын увлёкся распущенными половыми связями.         «О, что за ханжеская мораль… Ладно, навру что-нибудь.» - Какие распущенные связи? – притворно обиделся Мариан. – Хорошо же вы обо мне думаете. Просто мы… ещё не уверены в своих чувствах. - И уже задерживаетесь за полночь? - Папа, мне не шестнадцать… - Я прекрасно знаю, сколько тебе лет! – возмутился пан Кукиз. – И что, родители твоей девушки смотрят на ваши поздние гулянки сквозь пальцы? - Я провожаю её до дверей. – Врать – так уж на всю катушку.         Папа подозрительно посмотрел на Мариана. Собрался ещё что-то сказать, но в этот момент дядя и мать вернулись в гостиную. Оба отчего-то выглядели несколько смущённо, и отец обратил подозрительный взор на них. Воспользовавшись этим, Мариан живо скрылся в своей комнате. Пора было начинать собираться на свидание. *** - Хелена, стой в углу, - велел папа, не отрываясь от газеты. Хелька скорчила недовольную гримаску и повернулась к нему спиной. – Эва, твой кавалер сегодня не придёт? - Нет, он болеет. – Девочка смутилась. – Папа! Ну какой он мне кавалер? - Обычный, - пан Марек запоем читал статью о сионизме и польском национализме. Эва не знала в точности, что это всё значит, хотела было спросить, но почувствовала, что папу сейчас лучше не беспокоить: - Я гулять, хорошо? - Угу. - Блин, я тоже хочу, - ныла Хелька. Но Эва уже ушла, надев новую тёплую кофточку – на улице было весьма свежо.         Ануся уже сидела на лавочке с каким-то журналом – точь-в-точь как пани Данута. Её губки сверкали неестественным блеском, реснички стали больше и пушистее, чем обычно… - Опять мамину косметику взяла? – поинтересовалась Эвка. - Ш-ш, не ори так! – конспиративно прижала палец к губам подружка. – Конечно! Девушка всегда должна быть красивой… - А папа говорит, что… - Эвка, смотри лучше, какое платье! – Ануся тыкнула пальцем в журнал. – Я хочу сшить такое своей кукле. Она хоть и маленькая, но всё-таки модница!         Платье было совершенно очаровательным, но очень уж коротким. В глубине души Эва считала, что сейчас одежда и в подмётки не годится старинным доспехам и нарядам, которые носили в старые времена. Ну что это за одежда, когда дама не может поправить изящным движением целый десяток юбок, а мужчина выходит из дома без меча или какого-нибудь копья? И девочка изводила маму, упрашивая её шить длинные платья, в подоле которых легко запутаться. Тем более, такие носили не так и давно – бабушка рассказывала, что ещё лет шестьдесят назад девочка её возраста не посмела бы выйти из дома в юбочке до колен. Эве всё это казалось до ужаса романтичным. Она представляла, как бабушка в длиннющих платьях бегала вместе с покойным дедушкой по своим забастовкам, и страшно восхищалась ею. И польским революционным духом, конечно же. - Опять задумалась? – капризно цыкнула Ануся. – Слушай, давай возьмём Хельку и залезем на папин гараж? - Не хочу, - одежда потом будет грязная, и мама заставит её стирать… - Хелька не выйдет, она наказана. - А-а, это за то, что она вчера надрала Ромеку задницу доской? – захихикала Ануся. – Молоток девчонка! Ну пошли без неё на гараж! Пожалуйста! - Да зачем тебе? – удивилась Эвка. В её представлении девочкам и подходить к гаражу не стоило. - Хочу кинуть в Михалека чем-нибудь, когда он будет идти с тренировки, - заявила подружка загадочным шёпотом. – Знаешь, что он мне сделал? - Что? - Сказал, что я тупая, и на мне женится только дебил из школы для дебилов! - обиженно выпалила Ануся. – И я хочу отомстить! - Может, ты как-нибудь по-другому отомстишь? – спросила Эва. Ей очень не хотелось на гараж. - А как? Ты же умная, ты придумай. - У вас есть крысиный яд? – папа рассказывал как-то, что одну пани из мести отравили именно им. - Господи, Эвка, ты больная. Лучше гараж. - Я туда не полезу… - Ты же моя лучшая подруга, - обиделась Ануся. – Если не полезешь, я не стану с тобой дружить. - Я боюсь, - Эве захотелось плакать. – Можно, я буду смотреть из кустов? - Нет, в кустах мы уже прятались. Я хочу теперь на крыше гаража или на балконе. Но на балконе нельзя, сегодня Лешек дома, он выдаст нас родителям. Зануда чёртов. - Ладно, пошли на крышу гаража, - сказала Эва.         Спустя пятнадцать минут стараний – благо, Ануся хорошо помнила, где валялась хлипкая стремянка пана Блащика, соседа с первого этажа – девочки заняли бруствер и приготовились кидаться в Михалека. Они набрали мелких камешков и даже один гвоздь. - А нас не видно из окон? – спросила Эвка. - Конечно, видно, но все же на работе, - беспечно отмахнулась Ануся.         У Эвы похолодело всё внутри. Все, кроме её папы. - Я полезу обратно, - заявила она. – А то я буду стоять в углу, как Хелька, и ещё больше. А вдруг мы убьём твоего брата… - Ты дура и трусиха, - Ануся не собиралась отпускать дезертира просто так. – Ничего ему не будет.         Но Эва уже спускалась. Где-то вдалеке показался Михалек, беззаботно напевающий что-то под нос. Внезапно девочка оступилась. Лазить по лестницам в таком длинном платье – и правда не лучшая затея… - А-а-а!!! – орала Эвка, падая вместе со стремянкой. - Твою мать! – орал Михалек, чудом подхвативший её и удержавшийся на ногах. – Всё нормально? - Да, - Эва ни жива ни мертва смотрела ему в глаза. Красивые, цвета осеннего неба в солнечный день… - Ну и слава Богу, - парень поставил её на ноги, и Эва рассмотрела теперь не только глаза, но и гордый профиль с тоненькими усами – как у старинного рыцаря. – Ты какого чёрта туда полезла?         У девочки отнялся язык. Отвечать перед практически взрослым мужчиной, что она полезла туда, чтобы кинуть в него гвоздь? Лучше умереть! Эва покраснела до слёз, пробормотала: - Ни за чем… Спасибо… - Не за что, - Михалек деликатно отвёл её в сторону, - иди домой. И больше не лазь по лестницам. - Спасибо, - Эвка, послав спасителю преисполненный нежной благодарности взгляд, вдруг почувствовала, что кто-то схватил её за руку. - Здрасьте, пан Марек, - поздоровался спаситель. И сбежал домой, ругаясь - Ануся всё-таки попала в него камушком.         …- Ты – предательница, и я с тобой не дружу, - заявила на следующий день Ануся в школе.         Эти слова прокручивались в русой Эвкиной голове, как песни на магнитофоне – с одними и теми же интонациями, от многократного повторения не теряя ни одной ноты. Это был приговор. Причём самый страшный для Эвы Шафраньской – она скорее согласилась бы на десяток двоек по математике, чем на такие слова. Мало ей «милиционерши», так ещё и это… Очень хотелось плакать. Эвка еле сдерживалась. Бросила взгляд на часы: десять минут до конца урока. - Пишем самостоятельную работу, - велела пани Водыньская, заполнив доску примерами и уравнениями.         Плакать захотелось ещё сильнее. Даже пан Войцек считает, что у неё никаких способностей к математике. «Вся в папу», - часто приговаривал он, когда Эвка попадалась ему на глаза. Он предложил папе позаниматься с ней, но почему-то они не смогли договориться, и девочке приходилось учиться самой. Как хочешь – так и понимай. - Шафраньская, хватит ворон считать! – прикрикнула учительница. Эва вздрогнула. – Решай!         Ну вот, «решай», когда лучшая подруга считает тебя предательницей… Слово-то какое выбрала. Папа так обычно говорит про «аковцев». - Ты чего сидишь? – удивился Збышек, обернувшись на Эву. Ануся же и головы не повернула. - Я не могу… - зашептала Эвка, чувствуя, что сейчас расплачется. И расплакалась. Беззвучно. Пани учительница даже не удивилась, увидев мокрые пятна на тетради – Эва плакала чуть не каждую неделю. - Опять, Шафраньская? Марш умываться. И, конечно, ничего не написала! – Пани Водыньская показала тетрадь всему классу. – Это ненормально! Я вызываю твоих родителей в школу, так им и передай…         Эвка плакала долго. Голова болела так, будто сейчас взорвётся, глаза стали красными-красными, а умывание нисколько не помогало. Как жаль, что нельзя уйти домой, обнять маму и пожаловаться ей на всех этих гадких людей… Включая учительницу. Когда-то пани Водыньская казалась Эвке чудесной женщиной, а в эту минуту ученица Шафраньская готова была бросить её в ров с крокодилами. И Анусю. За компанию. - Эй, хватит реветь, скоро урок начнётся, - позвали её одноклассницы. – Твой любимый русский.         Эва попыталась высмотреть Анусю, но не смогла. Подумав ещё раз о рве с крокодилами и немного успокоившись, поплелась в кабинет. Надо будет сегодня зайти к Франеку, рассказать ему, что задано, и заодно пожаловаться на Анусю. Жалуется же он ей на отца.         Остаток дня прошёл не так противно. Эве уже было всё равно на всех и вся, и ни бумажки в спину, ни задранный нос Ануси, ни напоминание о вызове родителей в школу её не трогали. Из школы Эвка пошла прямо к Урбанекам, изредка поглядывая на подружку, которая шла тем же маршрутом и будто нарочно громко смеялась, болтая с Вандзей Олевич. - О, я так и знал, - заявил Франек, едва открыв Эве дверь. – Проходи. Кто тебя опять обидел? - Ануся… - ну вот, стоило кому-то её пожалеть – опять захотелось плакать… - Чернину будешь? – мальчик уже накрывал на стол.         Эвка лишь кивнула. Объедать Урбанеков было неудобно, но сейчас она слишком расстроена, чтобы думать об этикете. Франек тоже выглядит нерадостно. Совсем, наверное, разболелся… - Тебе плохо? Помочь? – девочка прошла на кухню. - Ничего, - юный сосед подал ей ложку. – Рассказывай.         И Эвка, роняя горькие слёзы прямо в суп, стала рассказывать. Франта (папа так называет его, потому что читал одну чехословацкую книжку, и там был славный парень по имени Франта) внимательно слушал, по временам ругая плохими словами и учительницу, и Анусю. Конечно, это было некрасиво, да и утешитель из него не такой, как мама, но Эве всё-таки стало чуть легче на душе. - Спасибо, что меня выслушал, - шмыгнула она носом. – Папа говорит, что ты – добрый хлопак.         Франек сначала покраснел, потом позеленел, подавая Эвке носовой платок: - Так и сказал? - Так и сказал.         Эвке вдруг вспомнился разговор мамы и пани Малгожаты, когда соседка пришла к ним на примерку платья. «Эвуся у тебя такая умница, - хвалила пани Урбанкова, рассматривая себя в зеркале. – И добрая, хорошая, и красивая будет, когда вырастет… Вот бы мой сынок женился на ней!» Поражённая мама тогда возразила, что рано ещё думать о таких вещах, и вообще, надо учиться в институте… «Эх, Неля, скорее мой Юрек бросит пить, чем Франек закончит институт! А Эва, конечно, должна учиться. Она – прирождённая учительница, вон как с Франечком занимается… Сколько с меня?» Девочка смутилась. Представлять себя женой Франека не хотелось, а вот Михалек… он такой взрослый, красивый, добрый, милый… - Ладно, - прервал её мечты Франта. – Что там задали? Меня отец обещал выдрать, если не сделаю и сегодняшнее, и вчерашнее. - Бедненький, - Эва привычным жестом погладила Франека по голове, с удивлением отметив, что ростом он уже почти с Михалека. Наверное, будет высоким парнем, как Эвкин покойный прадедушка. - Эва! Что задали-то? – нехотя повторил Франта, моя посуду. - Сейчас, сейчас, - девочка быстро полезла в портфель. К дневнику прилипла бумажка. «Предательница, милиционерша и толстая» - красовалось на ней витиеватым почерком Ануси. Слёзы. Только стоило их вытереть… - Да не читай ты это дерьмо, - Франек выхватил из рук бумажку, порвал её на куски, разжевал и плюнул в помойное ведро. – Ну, довольна? - Да, - может, Франек и не годится в мужья, но он – настоящий друг, не то что Ануся… Настроение сразу улучшилось. Эвка вытерла слёзы мокрым и измятым носовым платком, как можно незаметнее поправила сползающий чулок и вновь села за стол – ей предстояло объяснить Франеку тонкости русского ударения.