За мир и счастье мы готовы...

Мариан был зол, как собака. Его душила обида, захлёстывал гнев. Хотелось устроить безобразный скандал и уйти из дома, хлопнув дверью. А ещё лучше – утопиться к чертям в Быстшице, и тогда они горько пожалеют… Ну нет, это глупое ребячество. И всё же… какое право она имела?! Амбарные замки ему, что ли, вешать?!          Из кухни послышался крик: – Адась, не балуйся! Зови Мариана, сейчас будем ужинать!          Живот радостно забурчал. Но Мариан упрямо сидел на кровати, поджав ноги, и мысленно ругался самыми плохими словами, какие только приходили ему в голову. На трёх языках. – Иди кушать! – позвал братишка. Мариан продолжал сидеть истуканом. Адась подскочил к нему, но хлопец только прошипел сквозь зубы «Не хочу». – Ты посмотри, мы обиделись! – мать заглянула в комнату. – Ну и пожалуйста, сиди себе тут. Тоже мне… – Я жду извинений! – выпалил Мариан. – Я уже не маленький, чтоб ты в моих вещах рылась… – Каков наглец! – парню даже показалось, что она даст ему пощёчину (очень хотелось получить её и ответить тем же), но обидчица круто развернулась и ушла, прихватив Адася и хлопнув дверью. – Кася! – отец, кажется, уже приступил к трапезе. – Что у вас произошло? Ты скажешь мне или нет, наконец? – Ничего такого! Я просто думала поискать, не спрятал ли он где–то курево! – Ты устроила ему обыск и попалась? – звякнула упавшая вилка. – Спасибо, Адасек. Касенька, я ведь говорил, что эта тактика не доведёт до добра.          Мариан весь обратился в слух. – Он ещё и сказал, что я не имею права… Мирек! Только не говори, что так и есть! – Поставь себя на его место. Я был бы страшно оскорблён, если бы мать или отец проявили ко мне такое недоверие. – Папа прервался, чтобы пережевать гречаник. – Правда, меня никогда не тянуло курить. – Ты был примерным учеником… – Отнюдь нет… Помнится, когда один мальчик сказал, что я – плод греха, а мама – бывшая гулящая, я так разозлился, что отлупил его учебником… – И за дело! – Может, и за дело, но нас обоих чуть не исключили. Так вот, про Мариана. – Хлопец насторожился. – Оставь ты его в покое с этим курением. Мама и я пытались стыдить Марека – и к чему это привело? Меня огорчает другое… Где он деньги берёт на эту дрянь? – Может, ему Марек и даёт? – предположила мама. Мариан фыркнул. Если бы! – Очень сомневаюсь. У меня был с ним разговор на эту тему. Скорее дружки угощают. Не нравится мне Марианова компания. Только развлекаются.          «И что в этом плохого?» – Поэтому небось и не стремится ни к чему… Я ему приносила справочник учебных заведений Люблина – какие там экзамены и всё такое, никакого интереса не проявил! Так, полистал для вида… Кого я воспитала, Мирек? – А я кого воспитал?.. Марек сказал как-то, что мы зря лишили его карманных денег… – Что Марек понимает в воспитании подростков?! Посмотрим, какими будут его девочки… – мать в гневе громыхнула чем–то. – Адась, ешь и не выпендривайся! – Зато в малолетних преступниках он разбирается. – Мариан не мог понять, шутит ли отец. – Но я физически не могу дать деньги в руки человеку, который меня однажды обманул. – И правильно! Я сама стараюсь не посылать его в магазин…          Обида вскипела в Мариане с новой силой. Сколько уже можно его винить?! Он до пенсии это выслушивать будет?! А по поводу образования… Кому нужно это образование, когда и без него ребята получают неплохо? Один таксист как–то назвал ему зарплату – у Мариана глаза на лоб полезли. Катаешь себе красивых девок да деньги зарабатываешь… Или можно податься в ремонтники – грязная работа, зато мужская, и платят хорошо. Опять же, то, что дядя Марек презрительно называет «связями». Ты ему – ремонтик, он тебе – какую-нибудь заграничную штуку… – Не надо, не зови его, – донеслось из кухни. – И тарелку убери в холодильник. Захочет – съест… – И чего он всё упрямится? Шляхетский гонор взыграл, когда не надо? – Похоже. Марианек страшно на тебя похож, солнышко. Наверное, за это я его и люблю. Но как может быть взрослый парень таким безответственным…          «Я ещё и безответственный! – Мариан аж с кровати вскочил. – Адася в ясельную группу вожу, сижу с ним всё время, по дому помогаю… Ещё и учусь, между прочим, без двоек! Проклятье! – хлопец вспомнил о сочинении, которое завтра предстояло сдать учителю. – Как мне надоело всё это! Обязанностей до хрена, а прав – никаких!»          В сущности, родительский контроль заботил Мариана лишь по одной причине – из–за него страдало общение со сверстниками. Друзья давно устали угощать его сигаретами и весьма толсто намекали, что тоже не прочь покутить за счёт Мариана. Но самое обидное – девчонки. Как известно, чтобы ухаживать за девчонками, нужны деньги: то в кино сводить, то мороженым угостить, то подарить какую-нибудь приятную мелочь… Об этом Мариану оставалось лишь мечтать. Просить у родителей специально «на свиданку»? Лучше удавиться. Мама забросает вопросами или скажет, что ему рано гулять с девчатами, а папа наверняка опять прочитает какую-нибудь лекцию об отношениях полов… Мариан вспомнил жуткое смущение, которое охватило их обоих, когда папе вздумалось рассказать сыну, откуда берутся дети. И всё же… хорошо, наверное, что рассказал.          Тем временем родители устроились послушать радио. Под скучную болтовню приёмника Мариан всё же прокрался на кухню и с аппетитом накинулся на холодные гречаники. Он чувствовал себя разведчиком, который выполняет секретное задание в тылу врага… Но, как всегда, вражеские шпионы всё портят. – Мама, а Маиан ест, – раздался ябедный голосок братишки. – Ненадолго ж его хватило, – ехидно отозвалась мать.          «Скотина старая», – подумал парень и тут же мысленно себя одёрнул. Рыться в его портфеле, конечно – лютый перебор, но мама, наверное, всё–таки желает ему добра? Беспокоится о его будущем? Но как противно, в самом деле, это недоверие…          В дверях кухни появился папа. Мариану бросился в глаза его вялый, уставший вид. Наверное, много было работы, или отца снова мучают фантомные боли… Пан Мирослав тихонько сел за стол. Посмотрел на Мариана. Полушёпотом произнёс: – Не сердись на маму, прошу тебя.          Если бы юноша не слышал их разговора за ужином, он бы вспылил. Но у Мариана уже пропало желание ругаться, и он сам вдруг почувствовал себя сильно уставшим. Ещё это чёртово сочинение писать… – Я уже не маленький… – Знаешь, к этому трудно привыкнуть, – улыбнулся отец. – Но, в общем, да. Ты уже почти взрослый парень. И нас беспокоит твоё будущее.          Опять начнётся это занудство… Мариан мысленно заскрипел зубами от досады. Убрав тарелку в раковину (пусть в кои–то веки мама помоет посуду!), он спросил: – Чай будешь? – Буду. – Привстав, отец легко дотянулся до вазы с пряниками в серванте. Мариан поставил на огонь чайник. – Есть какие-нибудь идеи? – Есть. – Какие? – Ну-у… – хлопец был уверен, что папа не оценит ни одну его идею.          Пан Кукиз терпеливо ждал, печально глядя на сына. Мариан разлил остатки заварки по чашкам, выгреб в помойное ведро влажные чаинки. Сел за стол, принял максимально небрежный вид и повторил: – Ну-у, может, строителем буду. Воплощу то, что ты напроектировал.          Совсем посеревшие от усталости глаза отца недоверчиво черкнули по фигуре сына: – Ты же сам понимаешь, Мариан, что всё это несерьёзно… Неужели у тебя нет никаких стремлений? Я в твои годы хотел учиться, чтобы обеспечить семью…          «Ага, а потом случилась война, и несколько лет семью обеспечивала пенсия ветерана–инвалида», – подумал юноша. – …и выучился, – продолжил пан Мирослав. – Но я готовился к экзаменам самостоятельно, занимался, старался. Правда, учителя меня любили, помогали мне, но и это не взялось ниоткуда. – Ну вот, а меня осуждаешь за желание зарабатывать деньги, – буркнул Мариан. Папа покачал головой: – Деньги – не цель, а средство… Будь у тебя достойная цель, разве бы я возражал? Но цель у тебя – прогулять их с друзьями, правильно?          Парень смутился. Сказать про то, что деньги нужны на девчат? Доротка и смотреть на него не захотела, когда прознала, что у Мариана нет ни гроша. «Настоящий мужчина красиво ухаживает, а не просит даму сердца оплатить билет в кино», – заявила она, похоронив всякую надежду на взаимность. А на «стодневке» так холодно держалась с ним, так изящно танцевала с богатеньким Ясем… – Почему сразу «прогулять с друзьями»… – пробормотал молодой человек, покраснев до ушей. – На что же тогда? – улыбнулся отец. Да всё он понимает, зачем спрашивать?! – На девчин? Сынок, вот что я тебе скажу: если девушка тебя любит по-настоящему, ей не будет никакой разницы, есть ли у тебя деньги… – Но вы же сами учили меня быть джентльменом… – И ты всё свёл к деньгам? Ох, Марианек! – Да что я за мужчина, если не могу даже шоколадку девочке купить! – воскликнул Мариан. – Кому нужен такой парень? И вообще, за каждый грош отчитывайся, как в первом классе… – Не стащил бы сорок злотых – не отчитывался бы, – холодно заметил пан Мирослав. Да сколько можно?! – У моего преступления нет срока давности? – выдохнул Мариан, в котором опять разгоралась ярость. – Прекрасно. Значит, я, как преступник, ни в какой институт не иду.          Это был удар ниже пояса: родители мечтали, чтобы старший сын получил университетский диплом с отличием, как когда–то – папа и несколько лет назад - Войцек. Разливая чай, Мариан спиной почувствовал злую растерянность папы. Мама бы в выражениях не стеснялась после такого выпада… Наверняка она подслушивает их разговор. Приёмник совсем затих. Отец молчал. Мариан устроился поудобнее, сунул в рот сладенький пряник. – Признаться, я разочарован, – неожиданно сказал пан Кукиз. – Я не думал, что мой сын станет таким… Надеюсь, ты передумаешь. – Интеллигенция что-то имеет против рабочего класса? – съехидничал молодой человек. Пару лет назад за такие слова ему дали бы по ушам. – Имеет, когда рабочий класс не ценит её усилия и ведёт себя, как вырождающаяся шляхта, – парировал папа. В дверном проёме мигом возникла мать: – Мирек, что тут у вас происходит? – Разговор слепого с глухим, – резко ответил тот и, залпом допив чай, попытался встать. Мариан вновь подумал об отцовском ранении, фантомных болях… Папу было жалко, но именно проклятое ранение взвалило на плечи Мариана множество дел – от походов на рынок до забивания гвоздей. Вот и сейчас – что он делает? Упадёт же так!          По лицу пана Мирослава пробежала дрожь страдания, он сжал зубы и побелевшими пальцами вцепился в край стола. Мариан вскочил, подхватил отца за пояс и ласково спросил: – Куда тебя отвести? На диван? – Сразу в спальню, – охнул инвалид. – Я так устал, сын… И ты ложись. – Я не могу, мне сочинение писать, – пропыхтел Мариан, предоставив своё плечо папе в качестве костыля. – Нечего было время на обиды терять, – проворчала посторонившаяся мать. – Пиши на кухне! А то Адась не уснёт со светом.          Пришлось так и сделать. На беду, Мариан, как многие школьники, не осилил «Трилогию» Сенкевича целиком, и теперь пришлось навёрстывать, перечитывая чуть ли не все части одновременно. Да ещё неплохо бы процитировать хотя бы Пруса… Обычно он так не старался, но желание произвести впечатление на Доротку хотя бы отличной отметкой взяло верх. Да и родителям надо продемонстрировать, что он – не балбес, а серьёзный ученик, весь в книжках… И хлопец засиделся до поздней ночи. Даже ещё две кружки чая не спасли от жуткой усталости, но черновик Мариан дописал и, довольный, положил голову на «Пана Володыёвского». «Я сейчас встану и пойду спать» – подумал юноша, проваливаясь в крепкий сон. – Ох, Марианек, – его погладили по волосам. Парень оторвал голову от книги, в мозгу что-то стрельнуло. – Разве можно так засиживаться?          Мама стояла над ним, качая головой. Ни следа вчерашнего раздражения. Мариан протёр глаза, подавил зевоту и неуклюже поднялся. Часы показывали половину седьмого. В школу не хотелось совершенно. – Успел хоть? – спросила мама, ставя на огонь кастрюлю. – Да, – хрипло ответил сын, неловко собирая книги. – Тетрадь не забудь, – бросила тревожный взгляд пани Катажина. – Да ты совсем никакой! Уж не болен ли? – Материнская рука нежно коснулась лба Мариана. – Нет, всё в порядке. – Очень хотелось зевнуть во весь рот и упасть в постель. – Свари мне кофе, пожалуйста. – Ладно, – покладисто согласилась мама. Кофе на завтрак считался баловством, его Мариану и пить-то разрешили не так давно. – А ты разбуди Адася.          Поначалу кофе помогал, как и оживление на переменах. Однако на пятом уроке Мариан начал клевать носом, на шестом – полноценно засыпать. Но выспаться не получилось – учительница, заглянув в журнал, сразу вызвала его: – Кукиз! Основные принципы плановой экономики?          «Твою мать, я же даже повторить эту дрянь забыл, – сквозь дремоту подумал Мариан. – Так, ладно, вопрос простой…»          Кое-как ответив на вопрос, ученик снова начал проваливаться в сон. «Хорошо, что литература была четвёртым уроком и сочинение я успел сдать, – подумалось ему. – «Тройка» по обществознанию, чёрт… Опять родители будут ворчать. Скорее бы восемнадцать… Мне будет можно всё.» ***          Приближался двадцатилетний юбилей освобождения Люблина, и у художницы Шафраньской почти не было свободного времени. Во-первых, требовалось срочно закончить полотно на тему польско-советской дружбы, во-вторых, её постоянно звали на репетиции мероприятий, посвящённых этому юбилею. Вот и сейчас пани Агата пыталась сосредоточиться на полотне – краски казались ей неестественно яркими, а правое плечо ныло. Сама же тематика из-за истории с Коноваловым уже не так трогала её, как двадцать лет назад. «Разврат, как всегда, всё портит, – думала про себя художница, выписывая развевающиеся флаги. – Надо вдохновить себя примером более возвышенных отношений…»          Ей стали вспоминаться советские знакомые и друзья. Зинкевич? Добрый малый, но Агата чуяла, что истинно советского в нём немного. Пани Аурика? Они плохо знают друг друга. Нет, ей нужен пример обычного честного трудящегося, а не партийного функционера… Пани Шафраньская призадумалась. Распахнула окно мастерской. Жалобно скрипнула створка, впустив горячий воздух. Но и он лучше застоявшегося комнатного с примесью запаха краски… Двадцать лет освобождению Люблина, боже… Интересно, как дела у ребят, которые ночевали в её доме – сейчас уже взрослых, состоявшихся мужчин? И тут Агату словно током ударило. Ахметшин. Точно.          Они переписывались с тех пор, как Агата побывала во Втором департаменте. Ахметшины жили в селе Бишкураево – Хайдар Ахметович, его супруга Маймуна Динисламовна и двое детей – Равиль и Гузель. Отец семейства – обычный человек, тракторист, мать – ветеринар. Простые, порядочные люди, написавшие Агате много тёплых слов и порой приглашавшие её в деревню – отдохнуть от мирской суеты, посмотреть на деревенскую жизнь и поесть мёда. Она бы, может, и съездила как-нибудь, только дела, дела, и очень уж далеко… Тепло, разлившееся по сердцу, придало сил творить, и Агата почти закончила картину. Правда, под конец дня всё же страшно устала: годы берут своё.          Перед сном ей, как всегда, мерещилось всё и сразу. Вспомнилось, как рисовала в саду, а маленький Мирек играл у её ног с плюшевым котиком. Вспомнился залп артиллерии, после которого, они думали, от дома вообще ничего не осталось… На новой картине она нарисует Хайдара, а потом подарит её Обществу польско-советской дружбы. В последнем письме он туманно намекнул, что скоро, может быть, снова «попадёт на Запад». Но задуматься об этих словах Агата не успела – она крепко уснула.          …«Они сегодня будут в Люблине! – ахнула на следующий день Агата, прочитав телеграмму, присланную из Киева. – Бог ты мой! Надо непременно пригласить их в гости. Но уже завтра: сегодня, пожалуй, туристы слишком устанут с дороги. Ох, как волнительно…» Радостное возбуждение, казалось, овладело всей натурой художницы. Она чуть не споткнулась об требующего внимания Дымека, быстро почесала кота за ушком и побежала рисовать – потом ей будет уже не до картины! Теперь, в свете яркого свежего утра, картина уж не казалась творцу аляповатой, наоборот, она была под стать нарядному летнему миру. Агата рисовала людей, придавая им черты своих друзей, и скучная партийная тематика показалась ей лишь поводом выразить свою любовь и признательность тем, кто на своих плечах вынес Люблин и всю Польшу из ямы фашизма.          Уже поздно вечером в дверь позвонили. На пороге оказалась соседка, молодая пани Зарембина, с корзинкой в руках. – Посмотрите, что наделал ваш кот! – воскликнула она, суя под нос пани Шафраньской корзинку с пищащим выводком. – А я ещё думаю, куда пропала моя Снежинка?! Залезла в сарай и окотилась! Войцек еле достал их оттуда! – Ну допустим, – оторопело согласилась Агата, – но я-то тут причём?! – Раз ваше животное виновато, вам и отдам, – заявила соседка.  – Пани Магдалена! Они ведь совсем крошки! – Вот именно! Вдруг нагадят где-нибудь, а у меня маленькая дочь! – Да они ведь умрут без матери! – отталкивая корзинку, ужаснулась Агата. – Не возьмёте – утоплю, чтоб не мучились, – пани Магдалена развернулась и ушла, оставив котят у ног соседки. Крошки пищали, ёрзали в поисках мамы. – Дрянь и живодёрка, – прошипела Агата ей вслед.          С трудом накормив малюток из пипетки, она крепко задумалась. Что же делать с этим неожиданным приплодом? Ей теперь все соседки будут таскать котят? Ладно. Пусть живут. Тем более, ей немного одиноко. Хотя первое время после отъезда Марека с семьёй Агата наслаждалась покоем, потом ей иногда становилось тоскливо. Но сейчас – полный набор: и котята, и советские дорогие гости, и полотно, думать о котором художнице опять будет недосуг… Дымек обнюхал котят и ушёл на свой любимый шкаф. – Бесстыдник, а вылизывать их я должна? – проворчала Агата, осторожно гладя пальцем белые животики. – Мяяу! – подтвердил многодетный отец.          …Встретились на Площади Народных Собраний через день. Агата уже не так хорошо видела, но пан Хайдар сразу заметил её и позвал. Вся группа туристов – человек двадцать – повернула головы. Стало неудобно. Тем более, как оказалось, в гости полагалось отпрашиваться у руководителя группы. – Один вы не пойдёте, – строго сказала руководительница. – Я не один, Полина Игнатьевна, с дочкой… – Гузель стояла здесь же, выглядывая из-за отцовского плеча, улыбалась Агате и теплеющему предзакатному небу. – Не положено… – Простите… может быть, завтра я покажу вашим экскурсантам свои картины, а сегодня вы отпустите моих друзей в гости? – предложила Агата. Полина Игнатьевна окинула её недоверчивым взглядом: – Вы – художница? – Агата Шафраньская. – Стыдно пользоваться своим положением, но всё-таки… что они, зря в Люблин ехали? Туристы зашептались. Руководительница упрямо сжала губы и замотала головой: – Простите, вдвоём не положено… – Придите и вы, – предложила Агата. – Не могу бросить группу, – снова завертела головой Полина Игнатьевна. – Давай, Поля, я схожу, – предложила молодая женщина с длинным лицом. – Некрасиво обижать местных товарищей отказом.          Та, кажется, секунду что-то прикидывала. Затем обратилась к Агате: – Большое спасибо за ваш дружеский жест! Напишите мне адрес, где выставляетесь. Если товарищи не против, мы сходим.          Агата написала. Щёки её пылали от смущения. Вот она – международная известность! Хотя в лицо её, кажется, никто не узнал… Впрочем, тем лучше – меньше ненужного внимания. Пан Хайдар о чём-то шептался с дочерью на своём языке. Наконец, они пришли. – Бабушка, получилось? – Мариан, призванный следить за котятами, открыл дверь. Его любопытный взгляд устремился за спину Агаты. И уже по-русски, с мягким акцентом: – Здравствуйте, дорогие товарищи!          Товарищи смущённо ответили. Пани Шафраньская невольно заметила, как покраснели щёчки советской комсомолки. «Мда… вот уже и Марианек повзрослел. Как время летит!» – подумала она. Откуда-то вынырнула Кася, с любопытством уставилась на гостей. «Да, наивно было думать, что они не прибегут поглазеть на туристов, – с досадой вздохнула про себя Агата, – это же такое событие… Наверняка и Марек здесь!» – Добрый вечер, – козырнул милиционер Шафраньский, чуть отодвинув Касю. – Как я рад вас вновь видеть!          Пан Хайдар чуть сузил свои и без того прикрытые веками глаза, протянул руку Мареку: – Это ты – тот мальчик, у которого брат партизаном-коммунистом был? – Конечно. Он, кстати, ждёт вас на кухне. Жаждет познакомиться с товарищем по оружию.          Гости прошли на кухню, с которой по всему дому разносились ароматы налистников, рыбы по-гречески и других деликатесов. Мирек уже сидел за столом и уговаривал Адася вести себя прилично, а Анеля заправляла «мизерию». Туристы нерешительно застыли у входа. – Здравствуйте, – Мирек, спустив сына с колен, встал, чтобы пожать руку Ахметшину. – Я – капрал Армии Людовой Мирослав Кукиз… Былы партызант. – Очень приятно, ефрейтор запаса Ахметшин Хайдар Ахметович… А это – дочь моя, Гузель, – неловко представил девочку ветеран. – И Лидия Васильевна, наш товарищ по тургруппе…          Мирек слушал внимательно, но понял, наверное, лишь половину речи. Агата пригласила гостей за стол. Бог ты мой! Когда-то здесь сидела рота советских солдат, жевала картошку с тушёнкой, а их командир что-то говорил о блокаде, и Люблин только-только освободился от крыс-разносчиков коричневой чумы фашизма… Прошло двадцать лет – и ни город не похож на прежний, изрешеченный пулями, ни люди не похожи на полуголодных подневольных рабов. Чего стоит одна Площадь Народных Собраний с музеем рядом!          За столом поначалу не знали, о чём говорить, особенно тушевалась пани Лидия – она-то была совсем чужой в этом доме. «Наблюдает, наверное, чтобы всё рассказать в КГБ, – думалось Агате, – ну и пусть!» Но после тоста за победу над Германией обстановка стала чуть живее. Мирек стал выяснять у гостя – где воевал, дошёл ли до Берлина… Пан Хайдар дошёл. – …получил лёгкое ранение уже при захвате города, – рассказывал он, уплетая рыбу. – Товарищи, я не могу не предложить тост… За мир во всём мире! – Папа! – прошипела Гузель, неловко орудуя ножом и вилкой. – Куп эсмэ, булмай! – Перестань. Итак, за мир во всём мире! Наши дети должны жить, не боясь никого...          Чокнулись, выпили. Агата, как всегда, пила компот. Пил компот и Мариан, не сумевший убедить родителей в том, что он уже взрослый и ему можно алкоголь. Хотя мальчик, кажется, нашёл себе другое развлечение – вовсю строил глазки советской барышне, пока их отцы снова говорили о войне: – …я подумал: ах, проклятье, и из-за этого я его упущу? Ну уж нет!.. Наставил на него винтовку, говорю: «Хенде хох!» А он, мразь, думал, я шутить буду? Гранатами в меня кидаться?! И ребята за мной: «Да бейте его уже, пан капрал!» Я говорю: «Это «язык», прикройте меня!» А немец поднимает руки… Расстрелял, урод, все патроны, кончились у него гранаты, и всё! Был бы простой солдат – не пожалели бы, убили на месте. Но офицер – это крупная рыба, надо брать живьём…          Марек переводил, как мог, пламенный монолог брата. Мягкий польский акцент выдавал отсутствие практики, но предложения, насколько понимала Агата, были выстроены правильно. Эта картина пару раз снилась ей. Из-за этого немца Мирек навеки инвалид. «Да будь он проклят», – устало подумала она, как в тот день, когда из Мирославца пришло письмо. Интересно, тот офицер что рассказывает своим детям? – …а наши некоторые боялись, когда русские пришли. Ой, то есть советские. И гадости говорили, что нас всех ограбят. Но никто, конечно, не грабил никого, – вещала Анелька по-польски, боясь где-нибудь ошибиться, – только всё спрашивали что-то. И наши с ними были, ну, поляки, партизаны. И расстреляли ксёндза и ещё шесть человек за сотрудничество с немцами. А ещё смешной случай был. Пан Тышкевич, кулак, зачем-то к русским подлизывался. Один солдатик попросил у него воды попить, так он водку притащил, целую фляжку… – И что, расстреляли в итоге? – уточнила Лидия Васильевна, чуть ли не в рот глядя переводящему Мареку. – Нет, он в тюрьме помер. И поделом! Ещё хуже покойника пана был.          «Ну вот интересны им эти сельские сплетни?!» – возмутилась про себя Агата. Марек что-то тихо сказал жене. Но взрослые, кажется, слушали речь Анельки с искренним любопытством, а Гузель продолжала играть в гляделки с Марианом. Каре-зелёные глаза под длинными ресницами чем-то напомнили Агате о Станеке. Хорошо, что Басеньки здесь нет! Ей советские люди разонравились после происшествия с офицером. Агате, признаться, отчасти тоже. – За польско-советскую дружбу, – предложил тост Марек. На худых щеках пани Лидии вспыхнул румянец. Анеля бросила на женщину ревнивый взгляд и начертила пальчиком на скатерти глубокую ровную линию. – Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – воскликнул пан Хайдар. – Вот мы и соединились в силу… задуматься только, я, простой советский колхозник, и вы, польский архитектор, и миллионы югославов, чехов, французов и других сражались за свободу всех и каждого! Ведь может быть, если бы не вы и ваш захваченный немец, нам пришлось бы труднее…          Мирек помрачнел, ответил совсем упавшим голосом: – Где была бы Польша, если бы не вы… – Товарищ, – пан Хайдар перегнулся к нему через стол, – мы должны были. Так было правильно. Иначе Красная Армия не была бы Красной Армией. – Но была же советско-польская война… – сорвалось с уст Мирека. Марек грозно посмотрел на брата, переводить реплику не стал. Лидия Васильевна побледнела, Мариан нахмурился. Пан Хайдар, однако, совершенно не смутился: – И что? Оставить людей, простых людей на растерзание Гитлеру? Это было бы дико для любого человека…          Неожиданно Эва, тихо сидевшая до этого возле матери, горько разрыдалась, да и у Каси вид был совсем убитый. Она что-то сказала на ухо Миреку. Мирек позеленел. Агата стала судорожно соображать, как развернуть беседу в более оптимистичное русло, но за неё это сделала Хеленка, давно отпущенная из-за стола. Девочка подошла к столу, таща корзинку с жалобно пищащими котятами, и сказала: – Бабушка, давай покажем наших котиков! В Советском Союзе есть котики?          Марек невольно хмыкнул, как и пан Хайдар. Агату озарила светлая мысль: – Давайте я покажу вам свои картины – те, которые хранятся дома. На них есть и котики, и советско-польская дружба… *** – Не закармливай котёнка, а то подавится, – с деловым видом консультировала девчина, – давай-ка я других покормлю!          Мариан передал пипетку и очередного малыша, голодного и дрожащего, в руки Гузельки, и она ловко управилась с котёнком, рассказывая что-то об их содержании. Юноша улавливал далеко не всё, но из уст такой красавицы он готов был слушать даже лекцию о разведении пчёл. А какие у девушки косы… Руки чесались потрогать их или даже намотать конец косички на палец, но это как-то совсем интимно… Выглянув в коридор, Мариан убедился, что их никто не потревожит: папа, наверное, опять вспоминает войну с паном Хайдаром, а дядя отвечает на вопросы сероглазой туристки. Туристка тоже была хороша, но косы юной башкирки покорили его окончательно. Да и сама она была – загадочное дитя Востока, лишь недавно сбросившее ярмо суровых традиций. Он читал об этом в какой-то книге. – Вот и всё, – последний котёнок отпущен на волю, и нежное круглое личико обратилось к Мариану. – Послушай… расскажи что-нибудь? – Про что? – растерялся хлопец. В голове разом стало пусто, как в заброшенном амбаре, а собственный акцент показался сильным и противным. Руки вспотели. – Про школу, например, – с любопытством подсказала девчина, мимолётно коснувшись Марианова плеча своим. Слова резко застряли у хлопца в горле. Что бы рассказать?..          Постепенно он расслабился, начал говорить более или менее складно. Начал с того, какие у них уроки, учителя, закончил рассказом о том, как Ясь как-то раз на физкультуре отбил мяч в форточку – нечаянно, конечно… Гузель, кажется, интересовало всё, и более всего – Мариан, и это чувствовалось по жгучим взглядам, которые она время от времени бросала на юношу из-под длинных ресниц. Показалось ему, или она специально чуть коснулась его бедра коленкой?.. – Вы чего тут сидите наедине? – раздался ехидный голос дяди Марека. – Укрепляете польско-советские отношения? – Кто бы говорил! – возмутилась тётя Неля. – Сам полчаса проговорил с этой женщиной, ни разу не запнулся!          Молодые люди смутились. Мариан тут же придумал отмазку: они-де не специально, кормили котят, а Эва, которая сидела около них, куда–то сбежала… Но дяде было уж не до того: – Неля! Ты ревнуешь?! – Ревную, – строго сказала тётя. – Маречек, я всё понимаю, но… – Ох, родная, просто нечасто я встречаю женщин, которые любят советское искусство так же, как я, – вздохнул дядя. И, бросив неодобрительный взгляд и реплику «Хватит тут сидеть» Мариану и Гузели, увёл тётю из комнаты.          Повисло неловкое молчание. В комнату просочился Дымек, запрыгнул на колени Мариана, с мурлыканьем потёрся о своего спасителя. С достоинством приняв ласки молодёжи и обнюхав своих возящихся тут же детёнышей, убежал на шкаф, едва завидев Хельку и Адася, высматривающих кота во всех комнатах. – Какой спринтер, – засмеялась Гузель, – наша кошка тоже так от нас удирала… а ещё у нас есть пёс Мухтар, овцы, корова…          Теперь рассказывала она. Мариан слушал, и в нём оживали воспоминания о поездке в деревню – конечно, не в ту, но там тоже была милая девчина с косами, пёс, покусившийся как-то раз на папин костыль, дядя Марек тоже болтал по-русски с одноруким странным дядькой… Параллельно он представлял и то, о чём говорила Гузель, и обе деревни сливались в его сознании воедино. Стало понятно, откуда у панны Ахметшиной склонность к ветеринарии – от матери, женщины с чудным именем, которая тоже ждала милого с фронта, как и его мама… «Между нами много общего», – решил Мариан, совсем доверившись этой девушке. На душе было так хорошо…          Гости ушли уже после чая. Пани Лидия всё хвалила мамин шакотис, выпытывала через бабушку рецепт, пока Мариан отбивался от малышни, жаждущей потискать Дымека или помучить котят: – Манек, ну сними его со шкафа! – в один голос умоляли Адась и Хеленка, сложив ручки, как для молитвы. – Мы его только погладим! – Отвяжитесь! Сколько раз бабушка говорила не лезть к коту?! – ругался Мариан. Детишки мешали ему общаться с Гузелькой. Красавица хохотала, глядя на их просящие мордочки, а просмеявшись, заметила: – Польский язык так красиво звучит!.. – Правда? – Конечно…          «Русский тоже, особенно – из уст такой девушки, как ты!» – хотел было ответить Мариан, но не успел. Туристы засобирались в гостиницу. Под ногами гостей и провожающих оказался перепуганный котёныш, и пан Хайдар от греха подальше подхватил споткнувшегося папу на ручки. – Что ж пан роби, – засмущался папа, мешая два языка сразу. – Качать бы тебя надо, герой… эх, силы не те! – сокрушался выпивший ветеран. Гузель досадливо кусала губы. Поцеловать бы её… – Ты же придёшь завтра… картины смотреть? – робко поинтересовался Мариан, осторожно коснувшись девичьей руки. Если она придёт, он вырвется туда, даже если котята передохнут без присмотра. Не дай Бог, конечно. – Приду, – обещала шёпотом панна, пока её отец по третьему кругу прощался с дядей. Тётя что-то зло шепнула на ухо маме, поглядывая на пани Лидию. Бабушка крепко держала за ручку Адамека, кинувшегося было за котёнком. – Счастливо, дорогие товарищи! – помахала им ладошкой Лидия. Они уедут в гостиницу, и Мариана всю ночь будет мучить тоска, страстная тоска по прекрасной девушке, умнице и красавице лучше всяких Дороток… – Да хлопец совсем голову потерял! – хмыкнул дядя Марек. – Хочешь, Катажина, советскую невестку? – Ты тоже, смотрю, не отказался бы от русской красавицы… – рассерженной кошкой шипела тётя. – Анелька, с каких пор ты такая ревнивая? – нахмурился дядя. – Ругаться будете дома, – перебила их бабушка. Откуда-то раздался грохот и крик Хеленки. Все – и Мариан в том числе – ринулись на помощь. – Боже мой, бедная моя девочка, – причитала тётка, пока Мариан ставил бабушкин мольберт на место, а Эва плакала за компанию, – сильно ударилась? – Си-ильно! – ныла сестрёнка. – А ещё он не достал нам котика! – Какого ещё котика? Игрушечного? – удивился дядя Марек. – Нет, обычного… – А я уже иглаю с котиками! – похвастался Адась, наконец-то добравшийся до котят. – Смотли! – Нельзя держать котёнка за хвост!!! – Мариан с удовольствием подумал, что наконец-то ремня получит младший брат, а не старший. – Положи, быстро!! – Мама, он цалапается! – Господи, – вздохнула бабушка. «Хорошо, что её новая картина хранится не здесь, иначе её непременно испортили бы два маленьких чудища», – подумал Мариан.          …Ночью ему действительно не спалось. Объяснялся мысленно в любви – ещё не словами, взглядами, ласками, даже руки ей целовал в фантазиях. А Гузель – пылкая, но полная восточной неги – сначала стыдливо, а затем страстно отвечала на его порывы... Остатки разума робко твердили, что это блажь, игра воображения; Мариан ведь совсем её не знает, и одному Богу известно, что таится в глубине её души! Но влюблённость затягивала хлопца в океан дурманящей нежной страсти. Он не мог не думать о ней, об этих чудесных косах и лукавых глазах… Постепенно им овладело возбуждение. Мариан бесстыдно ласкал себя, представляя (пока что абсолютно теоретически) их первую ночь и нежное девичье тело… После уставший, но довольный юноша моментально заснул, и снилось ему что-то приятное, уютное и доброе. Пока его не разбудил мерзкий будильник. – Господи, – протерев глаза, Мариан вспомнил, что сегодня у него вообще-то вступительный экзамен в университете. Родители всё же уговорили его попробовать, хотя парень не слишком горел желанием учиться. Значит, надо завалить экзамен? Что там сегодня, математика? С учётом того, что он толком к нему не готов – легко.          Конечно, на экзамене мысли Мариана витали где угодно, но не вокруг формул, теорем и задач. Он честно старался сфокусироваться на вычислениях, но не получалось… «Точные науки – не моё, – думал абитуриент, мучительно вспоминая всё, что касается тангенсов, – а во сколько там бабушкина выставка?» Было ясно: поступление в ВУЗ, чума, пожар – ничто не должно помешать ему увидеться с Гузелью! С тоской наблюдал Мариан, как его довольные товарищи сдавали работы или, напротив, упорно строчили по три способа решения каждого номера… Наконец, и он, изложив свои скудные познания, «сдался» и вышел из аудитории. Посмотрел на часы: надо поспешить. – Мариан? – удивилась бабушка. – Что ты здесь делаешь? – Пришёл культурно отдохнуть после экзамена. Между прочим, сложного. – Купи билет в кассе, – ну опять вот это «купи», ну какого чёрта, он при социализме живёт или где?! – Ах, да, забыла. На. – Спасибо, – Мариан чмокнул бабушку в щёку. Вот будет он зарабатывать – вернёт ей с лихвой все потраченные на него «злотувки», а вот насчёт родителей надо крепко подумать. – Наверняка ведь ты не просто так здесь, – заговорщицки улыбнулась пани Шафраньская. – Ох, Марианек… Да ты хоть представляешь, как далеко она живёт?! – Представляю, – кивнул хлопец. – А… когда они уезжают? – Этим вечером. – Сердце упало. – У них тур по нескольким городам ПНР.          Мариану захотелось, чтобы других городов в ПНР не стало. Бабушка покачала головой, но ничего не сказала, только с жалостью посмотрела на внука. «Какой я идиот, – подумал хлопец. – Мало того, что не отходил от неё весь вечер, так ещё и пялился, как дурак, а за чаем Адась толкнул меня, и я чуть не облился… Теперь все – а главное, она!!! – будут надо мной смеяться…» Но жгучий стыд сменился радостью, когда пани Агата сказала: – Идут, идут наши экскурсанты!          Вот и она! Кровь прилила к груди, когда Мариан заметил эту улыбку и эти косы. С искренним любопытством девушка озиралась по сторонам, широко шагая в такт отцу, крепко держащему её за руку. Кажется, и Гузель заметила Мариана? Бабушка шепнула: – Иди за билетом, скорее! И веди себя прилично!          Правильно. Позориться ещё и на выставке очень не хотелось. ***          Пани Шафраньская принимала гостей. На столе стояли пряники, конфеты, печенье – к сожалению, не домашнее: гости заехали абсолютно внезапно, хорошо, что пани Агата вообще оказалась дома. За окном была темень, и чудилось, будто в Люблине давно уж глубокая ночь; но стоял вечер, мерзкий вечер холодного ноября. – …и можешь себе представить, что он про них сказал? – хихикала Илонка, наматывая рыжую прядь на палец. – Мне даже стыдно при Бартеке повторять, ей-богу! Нас в школе так не костерили, как пан Хрущёв этих авангардистиков! – Ну, недавно они помирились, – вставил муж Илоны, генерал дивизии Бартош Косиньский. – Он встретился с этими людьми… Но вообще я считаю, – пан генерал закусил реплику конфеткой, – что так непонятно рисовать – это блажь, придурь… Вот вы что скажете?          Агата призадумалась. Негодование Никиты Сергеевича не внушало ей симпатии, но она не видела смысла в таком искусстве. Всё, что чуждо реализму, чуждо эстетике – таково было её мнение. И потом… все эти эксперименты слишком уж напоминали пани Шафраньской о чудачествах покойного отца. – Не понимаю я такого искусства, – пожала плечами она. – Смысла, цели… Зачем абстракции, когда можно показать смысл через конкретную фигуру? – Вам виднее, – краешком рта улыбнулся пан Косиньский. – Я в этом понимаю не больше, чем свинья в апельсинах. Мне нравится то, как рисует жена, и всё.          На губах Илонки появилась довольная и капельку жеманная улыбка. Более странной пары Агата не видела, наверное, никогда: изящная, светская, но не хватающая с неба звёзд художница с яркими губами – и прямой, как палка, стесняющийся каждого шага седовласый революционер из крестьян. «Он так держится, будто по ошибке попал в богатый дом», – невольно подумала Шафраньская. Внезапно Илонка громко взвизгнула, пан Косиньский вздрогнул и машинально сжал кулак. Из-под стола вынырнул Мручик. – Не балуйся, – строго велела котёнку Агата. – Илона, не обращай внимания. – Он порвёт мне чулки, – буркнула пани Косиньская, капризно надув губы. – У нас тоже всегда под столом сидела кошка, – вдруг промолвил пан Бартош, устремив взгляд в окно. – И мои сёстры всё время ругались: одна пинала, другая защищала… – Илона, если ты будешь пинать моих котов, я с тобой тоже поругаюсь, – усмехнулась Агата. Подруга закатила глаза: – Ну всё, теперь весь вечер будешь трещать о кошках… Расскажи лучше… например, как твои детки? Внучата?          Захотелось поддеть подружку, мол, а твои-то как? Но это было бы некрасиво. У пана Бартоша была дочь – то ли дипломатка, то ли чиновница – и внучка, с которой Илонка иногда нянчилась. И чего она всё переводит разговор на детей, если сама… Но у Агаты действительно была новость: – Мариана забрали в армию. – Вот как? – пан Бартош с серьёзным видом отложил пряник. – И что? Нравится служба? – Он ещё сам не разобрался, – вздохнула Агата. – Конечно, для него это непросто. Зато политзанятия любит. – Это правильно, – пан генерал аккуратно откусил от пряника крошечный кусочек. Илонка ехидно фыркнула: – Твоя Кася небось сопли целый день лила, что сынок из-под юбки убежал? – Илона! – возмущённо воскликнули в один голос и пани Шафраньская, и гость. – А что «Илона»? – парировала пани Косиньская. – Ты её не любишь – я тем более. Твой враг – мой враг, как говорится. – Она мне не враг, – опешила Агата. – Ты меня как-то не так поняла.          Илона надулась. За окном громко залаял чей-то пёс. Перед Агатой вновь возникла картина прощания с Марианом: Кася действительно рыдала, обнимая сына, и сказала только «Возвращайся скорее», а они с Миреком, тайком смахнув набежавшие слезинки, любовались им – красавцем-новобранцем, в меру стройным, в меру крепким. Мариан лишь сантиметров пять уступал Миреку в росте, и Агате даже показалось, что это какой-то чужой молодой человек… когда её маленький внучонок, которого она так часто качала на руках, успел вырасти?          «Не на границе будешь служить?» – спросил Марек, сосредоточенный и внимательный, будто это его забирают на службу.          «Не знаю, дядя. Куда Родина позовёт!» – отрапортовал Мариан, и Кася вытерла мокрое лицо белым платочком.          «Не посрами честь польского оружия, – приобнял сына Мирек, – и не отсиживайся за спиной у товарищей. Легко положиться на русские ракеты, да не стоило…»          «Ты считаешь?» – удивился Марек, и Агате пришлось на них шикнуть: нашли время и место для споров! – О чём задумались? – вывел её из окружения воспоминаний пан Бартош. – Да вот… внук такой взрослый, самой не верится. Давно ли – школа, беготня по подвалам, учёба в Варшаве… – выдохнула Агата. Илонка, клюющая уже припудренным носом, чуть оживилась: - Ты ещё помнишь Академию? Преподавателей? Однокурсников? – Не всех, – призналась Агата, – пана Базульского, Юзку, Роберта, ещё некоторых… – Пан Базульский умер очень давно, – вздохнула подружка, – а Юзка за границей. Вообще многие с нашего курса уехали за рубеж…          Пан Косиньский недовольно сморщил нос. – …но есть и признанные соцреалисты, Роберт вот остался, живёт примерно так же, как и ты. Господи, опять кот!          Из-под стола донеслось жалобное мяуканье Дымека, серый хвост шевельнул оборки скатерти. Котик бросился под защиту Агаты – взлетел на колени прямо по ногам. Хозяйке не было жаль чулок. – У вас их много? – заинтересовался пан Бартош. – Только двое. Серый – отец, а белый – сын. – У тебя же целый питомник был, – заметила Илонка. – Раздала? – Два котёнка не пережили инфекции, – с грустью поведала Агата, почёсывая за ушком Дымека, – а ещё одного Анеля отнесла соседке. Говорит, такая же модница, как ты, но вроде ничего женщина, кошек любит.          Пан генерал бросил на Илонку ласковый быстрый взгляд. Агата никак не могла понять, какого цвета его глаза: то ли бледно-голубые, то ли серые… Кажется, он действительно любит и ценит свою жену. Но что же случилось с той, первой?.. Агата вдруг увидела внутренним взором историю этого человека. Трудное детство, мятежная юность, вступление в партию, может быть, тюрьма… В родной деревне – то голод, то болезни, отнимающие самых близких, власть полуфеодального капитала… А может, она ошибается? Почему-то хотелось ошибаться в биографиях партийных деятелей, хотелось, чтобы жизнь была добрее к ним. Но тогда, наверное, они не потянулись бы к социализму? И мир был бы другим, и… Агата оборвала эти мысли, вновь обратила внимание на кота: – Дымек, не засыпай. Я должна показать гостям картины. – Мяяу! – питомец обиженно спрыгнул с колен хозяйки и побежал вылизывать Мручика, а может, шипеть на него.          Картины Агаты пан Бартош уже видел в Варшаве, однако с большим интересом разглядывал и наброски, и портреты Илонки в молодости. Выбрав один из них – сидящую у окна карандашную Илонку – пан генерал робко попросил, уставившись в пол: – Я… бы очень хотел иметь у себя эту чудную картинку. Не будет ли наглостью с моей стороны… – Не будет, – Агата с удовольствием вручила гостю листок в рамке. – Хотите, нарисую и вас? У вас интересный типаж… – У меня? – пан Косиньский не поверил ей, повернулся к трюмо. – У меня обычный типаж… Впрочем… – В другой раз, Бартек, – Илонка, подкрасив ресницы, повернулась к супругу. – Нам уже пора. Прости, Агатка, мы совершенно проездом здесь, нам надо успеть на поезд… Вызовешь такси?        «Взбалмошное ты чучело!» – поразилась про себя Агата. Хотя было в этом что-то… милое. Некоторые вещи не меняются, и старая добрая глупышка Илона, в отличие от вымахавшего Мариана, осталась прежней. Ну почти.