За мир и счастье мы готовы...

      Тишину пронзил душераздирающий вопль. Так оно было бы, если бы в доме была тишина, а вопль отличался особой душераздирательностью. Но в доме Шафраньских тишина была разве что относительной — в доме, где есть дети, всегда так! — а орать считалось дурным тоном. Тем не менее, визг, который издала Анеля, увидев прямо перед собой придушенного мышонка, вполне мог сойти за душераздирающий вопль, если он звучал прямо под ухом. — Дымек, некшас, тварь, — выругался Марек, разбуженный криками жены, — опять завтрак в постель?! А ты чего орёшь? — Они же заразу разносят, Маречек, — задрожала несчастная, отодвинувшись от мышонка как можно дальше. — Фу, — скривился Марек, выкидывая трупик в форточку. — Почему он маме их не таскает, гадёныш? Ответом послужило жалобное «мяяу!» со шкафа. — Кормить перестану, — продолжил ворчать хозяин, отмывая руки от заразы. — Вот уедет мама — жри своих мышей… — О нет, вставать через пять минут, — застонала супруга. — И не поспишь… — Зато Хеленка спит, как сурок. — Марек погладил дочурку по голове и укрыл потеплее. — Опять одеяло скинула. — Холодно же, бррр! — Что ж ты хочешь, Неля? Дом старый. Подвал сырой. Щели во всех стенах… — Новую квартиру хочу, — размечталась жена, — чтобы не хуже, чем у Каси и пана Миречка… — Было бы неплохо, — усмехнулся Марек, — только такую квартиру получит скорее мама, чем мы. Дымек внимательно следил за ним круглыми серо-голубыми глазами. Здраво рассудив, что прыжок на плечи одевающийся хозяин не оценит, котик спрыгнул на тумбочку, затем — на пол, и полез тереться об ноги Марека с нежным мурчанием. — Хитренький какой, — Марек почесал его за ухом и вздрогнул от звонка будильника. Дымек бросился вон из спальни, Хеленка заплакала, Анелька понесла её умываться — утро началось. Хотя заявление Марека насчёт получения квартиры было не лишено оснований (всё-таки знаменитая художница Шафраньская должна была и жить соответствующе своим заслугам), он совершенно упустил из виду два фактора. Первый — семья с двумя детьми имела больше шансов на получение жилья априори; второй — после рождения Хеленки им перестало хватать квадратных метров по норме на человека. Поэтому Марек всё же удивился, когда ему выдали ключи от новой квартиры, хотя в очередь они встали, ещё когда только поженились и жили вшестером в одном доме. Новое жильё располагалось недалеко от Калиновщизны, и мама, таким образом, не оставалась без внимания и помощи. — Повезло, повезло, — бурчал Войцек, которому после смерти пани Зарембины пришлось жить с чужими людьми. Люди эти были: учитель пения, лысеющий гражданин с неизменным портфелем под мышкой, его худая рыжеватая супруга и сын-студент, с некоторых пор избегающий Шафраньских по каким-то неясным причинам. — Ничего, — добродушно отвечал Марек, щедро делясь с окружающим пространством сигаретным дымом, — женишься, пойдут дети — тоже получишь квартиру или свой участок. Или этих выселят. Войцек смущался. — Как же? Я такой неловкий, скучный… — Вовсе нет… — Ты просто мой близкий друг и не замечаешь моих недостатков. — Замечаю. Низкая самооценка… Войцек смеялся: — Откуда только ты всё такое знаешь… — В библиотеку хожу. Можем пойти как-нибудь вместе. И друзья условились в ближайшее воскресенье заглянуть в храм книжной премудрости. Марек всегда любил бывать в библиотеках, находя в их атмосфере гораздо больше священного и возвышенного, чем в костёле. Кроме того, именно там можно было найти иностранную прессу, изредка — даже из капиталистических стран, интересом к которым грешил Мирек. Но на этот раз намерения Марека заключались не только в поиске книг или газет. Одинокая и тоскливая жизнь Войцека, погружённого в дела своей кафедры или дрязги с соседями, нуждалась в новых красках. «Кажется, ему нравятся брюнеточки? — припоминал Марек, пока друзья ехали в автобусе. — Что ж, один экземпляр я ему нашёл. Вроде бы сегодня на выдаче она.» Конечно, в городской (она же воеводская) публичной библиотеке им. Иеронима Лопачинского в выходной была толпа. Люди искали книги сами и с помощью библиотекарей, листали газеты, что-то выписывали или просто сосредоточенно читали журналы. Марек сразу повёл Войцека в научный отдел: — Кажется, ты искал что-то по математическому анализу? — Не совсем… — Войцек с удивлением взглянул на друга, далёкого от математики, как Земля от звезды Альдебаран. — Я сам поищу… — Постой, — Марек подтащил его к хорошенькой молодой библиотекарше, заполняющей какой-то бланк, — панна Магдалена! Библиотекарша подняла голову, в тёмных глазах проскользнула лёгкая досада: — Ах, это вы, пан Марек… Опять пришли за своими русскими книжками? — Не совсем. — Марек любезно улыбнулся — на дам это обычно действовало безотказно. — Моему другу — он потрясающе умный молодой человек, будущее светило польской математики — нужны свежие статьи в… одной из областей. Вы бы не могли ему помочь? Войцек покраснел, неловко толкнул Марека локтем. Панна Магдалена, окинув любопытным взглядом будущее математическое светило, изрекла: — Если бы я чем-нибудь могла помочь! Я ничего в этом не понимаю. Могу лишь помочь заполнить листок выдачи. — И занялась своими делами. Войцек весьма нелюбезно оттащил Марека за локоть подальше и прошипел: — Что ты устроил? Как тебе не стыдно? — Хороша, правда? — Ш-ш! — Войцек побледнел, оглянулся и покачал головой. — Может, и хороша, но что она теперь обо мне подумает? — Подумает, что ты — не хулиган, случайно забредший в библиотеку, а умный и серьёзный хлопец. — Марек изо всех сил старался сохранять бесстрастное выражение лица. — И что с того? — А ей нравятся такие парни, я сам слышал… — Бесстыжий сводник, — буркнул Войцек. Но на панну библиотекаршу невольно оглянулся ещё раз. — Товарищ, математические труды не на этом стеллаже! — сказала она не очень громко, но слышно. Войцек тут же рванул их искать, оставив довольно улыбающегося Марека возле шкафа с книгами по истории и юриспруденции. — Ну что, ты договорился о встрече? — спросил Шафраньский уже на обратном пути, крепко держа «Уголовное право Речи Посполитой». — Марек! — Войцек опять побледнел (точнее, пожелтел), затем покраснел. — Ну что за непристойность с твоей стороны! Договорился, — смущённо уставившись на свои туфли, добавил он. — Когда? — Завтра, здесь же, после её смены… Глупо, конечно, и всё-таки… — Почему глупо? Это нормально — влюбляться, обзаводиться семьёй… Войцек покраснел до ушей: — Ты думаешь, я достоин порядочной девушки? Опять он, что ли, винит себя в грехах, за которые нет вины? Пани Зарембина слишком уж была помешана на целомудрии. Марек язык стёр, убеждая Войцека, что онанизм, если даже и является грехом, то совсем безобидным, люди творят гораздо худшие вещи, если не усмиряют своё перевозбуждение хотя бы таким способом… За примерами далеко ходить не надо — заявлений об изнасиловании хватает. Опытные милиционеры говорят, что это лишь малая толика от реальных случаев, к тому же надо учитывать и ложные обвинения… Картина печальная. Марек закатил глаза: — Ты всё об этом, что ли? — Ну… — Войцек, посмотри на меня и умерь, наконец, свой инквизиторский пыл… И я, и Мирек, и многие другие счастливо женаты на, осмелюсь доложить, порядочных девушках, и у нас есть дети. Всё в порядке. — Но… Эва ведь появилась через три года после свадьбы! «Это потому, что грех Онана мы повторяли с документальной точностью, — съехидничал про себя Марек. — Жаль, мы не наедине, а то я б ему так и сказал.» — Её матери надо было учиться, если ты забыл. Найди себе образованную невесту — и заводи детей хоть через месяц… Войцек снова слегка толкнул Марека, но ничего не ответил. Они уже стояли на остановке в ожидании автобуса, который отвезёт их из Старого города на Калиновщизну. Пахло бензином, сиренью и чем-то неуловимо-летним — денёк выдался почти жаркий, будто природа вспомнила, что на календаре вообще-то конец мая. «Надо было взять что-нибудь для Анельки, — пришло в голову Мареку, — а то она расстроилась, что я убежал из дома днём в выходной. Ну ладно, куплю им тёплого мороженого, чтоб не дулись.» *** К последним дням октября почти всё удалось купить. В этом была немалая заслуга Каси, согласной присматривать за Хелей столько, сколько потребуется. Анеля нарадоваться не могла на неё. «Чудо Божье, — думала пани Шафраньская, в очередной раз отправляясь на охоту за мебелью, — родная сестра за десять лет и весточки не прислала, а Кася готова последнюю рубашку для нас отдать.» Может быть, у них, как выражается пан Миречек, полная гармония? Так или иначе, с Касей ей очень повезло. И с мужем. И с новой квартирой «в две с половиной комнаты», как сказал Маречек. Погода тоже радовала последними тёплыми деньками. Сухо, безветренно и солнечно — чего ещё надо для счастья? Разве что радиоприёмник, пылесос и складной стол бы не помешали… Анеля сидела на лавочке, натянув юбку на колени, и вполглаза смотрела за дочерьми, играющими на площадке. Хелька, уже чумазая, что твой поросёнок, весело носилась по всему двору, то рискуя получить по голове качелями, то мешая старшим мальчишкам играть в футбол, а Эва бегала за ней и возмущалась: — Хеля, ну хватит, поиграй в песочке! Хеля думала обидеться и скорчила гримаску, но сестрёнка сунула в грязные ручки лопатку, и двухлетнее исчадие ада с упоением врылось в содержимое песочницы. Эвуся же, получив недолгую передышку, бросилась обратно к подружкам — играть в «дочки-матери»: — Ну можно я буду младшая, а ты старшая? — Нет, я буду мама, а ты… ну ладно, ты будешь младшей, а Ануся старшей! — Это ваша дочь с моей играет? — вдруг раздался голос справа. Анеля вздрогнула. Обладательница голоса — полная бесцветная женщина чуть моложе Каси — брезгливо протёрла лавку и села рядом. — Наверное, — пожала плечами пани Шафраньская. — Ваша дочь — Ируся? — Нет, моя — Ануся… Как вас звать? — соседка надела очки и уставилась на Анелю сквозь них. Анеля представилась. — Очень приятно, Данута Станкевичова… Мой Лешек — инженер. А ваш супруг?.. — В милиции служит… Пани Станкевичова приподняла бровь, поджала губы, но ничего не сказала. Впрочем, Анеля бы и не услышала её: Хеленка устала копаться в песке и захотела попробовать лопатку на вкус. Пришлось вырвать её из цепких ручек и бросить на землю, а дочь успокоить. — Вы её избалуете, пани Анеля, — заметила Данута, доставшая из сумки свежий номер журнала «Женщина и жизнь». «Кому же их баловать, если не матери? — возразила мысленно пани Шафраньская. — Пока я жива — буду им потакать; в меру, конечно, чтоб наглыми не выросли.» Тем временем Хеля перестала реветь и вновь отправилась копаться в песочке — на этот раз палочкой, а к дамам подсели ещё две женщины. Они представляли собой резкий контраст. Одна — постарше, но накрашена густо и ярко, почти как рыжая свекровина подружка; другая — помоложе, с невыразительным бледным лицом и заморенным взглядом покорной служанки. Накрашенная что-то ей доказывала: — …я уверена, Гося, тебе бы подошло… — Здравствуйте, — обратила их внимание пани Станкевич, как–то нарочно повысив голос. — А-а, добрый день… У нас новая соседка? — широко улыбнулась ярко-розовыми губами женщина постарше. — Я Эдита, а это Малгося. Мы тут обсуждали новинки моды… — А что тут обсуждать? — фыркнула Станкевичова. — Позор сплошной, а не мода. Такие короткие юбки носят — парни шеи посворачивают! Пани Малгося слегка улыбнулась и спросила Анелю, как зовут её и её дочку (дочка в этот момент преподнесла маме камушек). Пришлось ответить. С того края двора, где играли мальчики постарше, донёсся рёв: — Ну возьми-и-и меня поиграть, Томек! Ты же мой брат! — Пошёл отсюда! Играй с Франеком! — ругался Томек. — Не хочу-у-у, он дерётся!.. — О Господи, что за дети… — вздохнула пани Эдита. — Збышко, сынок, иди домой, почитай книжку! — Мой опять дерётся, — со стыдом прошептала пани Малгожата. — Как он мне надоел, такой же, как папаша… — А ваш уже умеет читать? — удивилась Анеля. — Такой маленький? — Умеет, — гордо вскинула голову пани Эдита. — Такой же умница, как отец! Уже вовсю читает! Муж научил. — Передайте своему мужу, — поморщила нос пани Данута, — чтобы не чадил своими реактивами, а то вонь, простите, прямо в наши окна… Анеля не сразу вспомнила, что такое «реактивы»: — Ваш муж — химик? — Да, такой умница! — подтвердила Эдита. Пани Данута, скептически хмыкнув, уставилась в свой журнал. — А её — электрик, — указала на Малгосю. — Ну зачем ты… — Малгосе будто стыдно было за профессию мужа. Анеля вдруг заметила, что Эва с подозрительно несчастным видом держит курс прямо к ней. Сердце замерло. Что уже случилось? — Доченька, тебя кто-то обидел? — испугалась пани Шафраньская. — Мамочка, там Збышек Франеку нос разбил машинкой, — испуганно пролепетала девочка. Эдита и Малгося вскочили с лавочки. — До крови… — Меньше драться будет, козлёнок, — вдруг донеслось до них с тротуара. Анеля обернулась. За спиной у неё стоял высокий небритый мужчина в спецовке. — Задолбал… Извиняюсь, — мужчина козырнул Анеле и улыбнулся ей (правого переднего зуба не хватало), — вы кто будете? Из какой квартиры? — Анеля Шафраньская, из сто пятой… — Над на-ами живёте, — протянул сосед. — Ежи Урбанек. Если там что починить надо или проводка того — обращайтесь. Красивым женщинам — скидки. Анеля смутилась. Станкевичова смерила электрика презрительным взглядом и вновь уткнулась в журнал. Эва заверещала: — Хеля, дурочка, не хватай чужие игрушки! Попроси разрешения! Иначе это кража! — Точно — милицейская дочка, — фыркнула Данута. Анеле вдруг стало противно. Наскоро попрощавшись с соседями, она повела дочерей домой — ужинать. *** — Тадек, не трогай мои рисунки! — Ааааа! — Мама! Он мне надоел! Эти (и многие другие) крики Бася слышала каждый день. Много детей — это всегда неспокойно, мама была права. Вот и сейчас Агатка и Тадек никак не могли найти общий язык и отчаянно мешали матери писать письмо в Люблин. Бася растёрла виски ладонями, чтобы голова болела хоть капельку меньше… напрасный труд! Из детской комнаты вдруг раздался такой вой, что и Бася, и режущая мясо пани Эльжбета кинулись проверять, что случилось. — Он её альбом взял, а она его ударила, — заявил Юзек, высунув нос из книги. Тадек продолжил жалобно выть и бросился на руки к матери. Обиженная и злая Агатка показала ему язык. — Прекрати, — строго сказала Бася, гладя младшего сына по голове. — Ты же девочка! Разве можно драться?! — возмущалась пани Эльжбета. — Я сказала ему не трогать! — дочь упрямо сложила руки на груди — точь-в-точь сама Бася в детстве. Боже! Неужели их с Мареком перепалки доставляли маме столько же хлопот? — Нельзя быть такой жадиной! — несмотря на то что Тадек притих, голова болеть не перестала. — Ты должна жалеть братика и делиться с ним! Агатка насупилась. Пани Эльжбета погладила её по коротко, до плеч остриженным чёрным волосам: — Мама права, надо быть добрее. А те, кто плохо себя ведёт, не поедет в Люблин на Рождество… — Бабушка! Получается, ты тоже плохо себя вела? — ехидно поинтересовался Юзек. — Ты ведь с нами не едешь. — Нет, я вела себя хорошо. Но дедушка очень просил меня остаться. Им и так будет одиноко без вас, — вздохнула пани. Юзек, удовлетворённый ответом, опять уткнулся в книгу. «Дедушкой» они называли крёстного Станека, который и соблазнил их переехать в Торунь. Его собственные дети погибли ещё в войну, и старик с женой заботились о детях Баси, как о родных внуках. Но как бы Бася ни ценила семью супруга, это Рождество она должна провести в Люблине. Хорошо, что Станек не возражал. «Бета хоть отдохнёт от нас, — улыбнулся муж, когда Бася рассказала о приглашении мамы. — А удобно ли? Мы не стесним?» Конечно, удобно! Сколько они не виделись? Мама приезжала в Торунь летом. Тадек её, может быть, и не вспомнит. Интересно будет повидать братьев, посмотреть новую квартиру Марека, познакомить Тадека с кузенами… …Поезд ещё только подходил к Люблину в холодных сумерках, а Басю опять мучили тревожные мысли. Всё ли нужное они взяли? Дошло ли письмо вовремя? Как себя чувствует Тадек? Его бедные нервы, наверное, страшно утомлены дорогой, но он упрямо сидит на коленях Станека и внимательным, тяжёлым взглядом изучает то пейзажи Восточной Польши, то снующих мимо пассажиров. Юзек и Агата опять потихоньку ругаются — девочке непременно хочется полистать журнал брата. Бася шикнула на детей: — Ведите себя прилично, понятно? И вот — уже высадка. Декабрьский холод после уютного тепла вагона. — Бася! — мама в новой пушистой шубке и старомодной шляпе бросилась целовать их. — Как доехали? — Ничего, хорошо! Поехали скорее домой! Кое-как поместились в машину, держа детей на коленях. У мамочки теперь и личный водитель, и всё, чего душа пожелает. Правда, она с этой противной Калиновщизны так и не съехала. «Не хочу, — писала она ещё весной, рассказывая о новой квартире Марека, — переселяться из дома, где мы с твоим отцом провели лучшие годы нашей жизни…» Но теперь, к счастью, Басе стыдиться давно нечего. На следующее утро они проснулись от бормотания радио. Бодрый рассказ о строительстве социализма в СССР навевал полусонному мозгу Баси безумные сны о стройке размером с целую Польшу, в которую вовлечён весь народ, а за чехословацкой границей такая же стройка, и за советской, и все эти громадины соединены проходами, мостами, лифтами, и все заодно, и везде всё одно и то же… Лица, снующие кругом крошечные люди, а громадины тянутся ввысь, как Вавилонская башня. — Бабушка, мы с Тадеком хотим кушать, — услышала Бася и проснулась окончательно. Хорошо, что хоть Юзек дружит с братишкой. Иногда. — Мама, ты проснулась? — Агатка с пушистым серым котом на руках вбежала в спальню. — Смотри, какая прелесть! Это Дымек! Он сегодня поймал огромную крысу и принёс её бабушке. Хороший подарок к Рождеству, да? — Господи, Агата! — ахнула Бася от неожиданности. — Доброе утро, — зевнул Станек. — Ну что, ждёте вигилии? (Дочь энергично закивала, кот мяукнул и сделал попытку вырваться из объятий.) — Ты умывалась? — строго спросила мать. — Отпусти бедного кота! — Мяяу! — вновь пожаловался Дымек и всё-таки выскочил из рук расстроенной девочки. Но за дверью его ждали ещё два мучителя. — Ко-о-от! — старательно выговорил Юзек, очевидно, уча братишку. «Ко-о-от» бросился к хозяйке. Тадек обиженно взвыл. — Не плачь, солнышко, котику надо отдыхать, — отозвалась подошедшая мама. — Боже мой, совсем забыла купить горох, а в магазинах, наверное, столпотворение… Бася! Ты ещё спишь? Пришлось встать, привести себя в порядок для нового дня — такого хорошего и праздничного! За окном зима, снегу намело по колено (что вообще-то в Люблине случается нечасто), спешат люди со свёртками в руках… А здесь, дома, тепло и уютно, новые обои в спальне (кто выбирал этот жуткий стальной цвет, Марек?), новые диван и креслица в гостиной, но атмосфера не меняется — та же предпраздничная суета. Кажется, будто сейчас покойная бабушка вновь начнёт рассказывать о Рождестве Христовом, а папа покачает головой, погладит Басю по щёчке и побежит открывать лавку… как это было давно! — Я так соскучился по Люблину, — заявил Станек за завтраком. — Даже сам не ожидал. Человек привязывается ко всему, что его окружает. Да, Басенька? Бася молча кивнула. Чёрт с ней, с Калиновщизной! Люблин — это мама, ласковый Мирек, шаловливый Марек, старый дом, который война обезглавила — лишила второго этажа… В том углу, где когда–то располагалась узкая лестница, стоит трюмо, перед которым уже после войны заплетала неизменную косу Кася. Неужели Басенька даже по ней соскучилась? — Надеюсь, я всех увижу? Марек не скажет, что религиозные праздники не отмечает? Небось опять взял смену в этот день? — Что ты! — удивилась мама. — Наоборот, когда узнал, что вы приезжаете, обещал непременно быть. Он так по тебе скучает! Раньше Бася бы не поверила. Но теперь… теперь времена изменились, вместо них уже следующее поколение безобразников тайком щиплется и ноет «мама, он меня обижает!» — правда, маминой выдержки частенько не хватает, и проказникам влетает Станековым ремнём. Когда Станека нет поблизости. Он бы совсем детей избаловал, будь его воля — мягкие уговоры на них действуют через раз. Вот и сейчас Агатка продолжает ковырять в носу… …Первыми пришли Кукизы. Как семнадцать лет назад, после войны, Бася кинулась на шею брату. Мирек пошатнулся, но крепкие сестринские объятия не дали ему упасть. Миленький Миречек! Боже, что это?! В его прекрасные русые волосы закралась седина… В остальном, кажется, он такой же! И костыль его неизменен. А кто это носится под ногами у Мариана, да так, что бедный хлопец чуть не уронил замотанное в банное полотенце блюдо с угощением (наверняка литовским)? Стоп… это Марианек такой взрослый?! — Адась! — грозно крикнула Кася, расстёгивая пальто. — Что я тебе велела делать?! Поздоровайся с тётей и дядей! — Он так похож на маленького Миречка! — ахнула мама, пока малыш лепетал «здлавствуйте, паздлавляю с Лаздиством». Басю будто током ударило. Счастье какое, когда дитя развивается по возрасту и слышит! Слышит!!! Она жутко позавидовала Касе, этой литвофилке, которая, кажется, за последние годы отъелась до комплекции бегемотихи. — Поздравляю, — Бася чмокнула невестку в щёчку, — ты так поправилась! Кася в ответ проворчала что-то по-литовски. Мариан снова чуть не выронил блюдо, уставившись на мать, и та велела ему скорей нести «кучюкай» на стол. Адась тем временем порывался взять у Тадека его любимую машинку. Бася встрепенулась, готовая защищать своего птенчика, но Катажина схватила отпрыска за руку: — Какие машинки?! Ты грязными руками к людям лезешь?! Отмыв ручки Адася от уличной грязи, Кася ушла накрывать на стол. Станек устроился в кресле и завёл с Миреком разговор о каких-то проектах, но Бася не слушала ни мужа, ни брата — всё её внимание было приковано к Тадеку, который мирно играл со своей машинкой у их ног. Звонок в дверь и радостный возглас мамы даже не сразу дошли до её сознания. — Мы не опоздали? Где моя дорогая сестра? Бася вновь устремилась в коридор, врезавшись по пути в Мариана: — Маречек! — Ну, ну, — он расцеловал её, и у отвыкшей Баси засвербило в носу от смеси табака и одеколона. — Как ты, Басенька? — Ой, как тебе идёт завивка! — восхитилась Анелька. — Тебя не узнать! «Ну слава Богу, хоть кто-то это заметил!» — Тётя Бася, вы такая красивая! — подтвердил звонкий голосок снизу. — Ой, я совсем забыла. С праздником! — С праздником, Эвуся! — не оттаять при виде этого чуда с огромными серыми глазами было сложно. Другое чудо, маленькое и кареглазое, шлёпнулось на пол, заторопившись к бабушке (или к Дымеку?). Плач, шум, суета… Но даже среди них Басе было уютно. Бася была дома. *** Смотреть квартиру Марека пошли на следующий же день. В жёлтом тесном коридоре было не развернуться, и хозяйка, едва распахнув дверь, вернулась в гостиную и оттуда звала: — Проходите, пожалуйста! Хелька, уйди в сторонку, дай людям в квартиру войти! — Вытирайте ноги, — строго велела Бася, — Агата, только ты могла найти в снегу грязь и в неё влезть! Анеля, куртку сюда повесить? А где Марек-то? — Сюда! За хлебом побежал. Из-за маминой спины показалась русая голова старшенькой: — Здравствуйте! Привет! Ой, а как с Тадеком здороваться? Он же не слышит, что я сказала? — Зато видит, — отрезала Бася. — Руку ему можешь пожать, — улыбнулся Станек, подталкивая сынишку к кузинам. Эва робко протянула ладошку. Недоверчивый тяжёлый взгляд Тадека несколько смущал девочку, но что делать — надо учить их общаться. Нетерпеливая Бася хотела скорее завершить приветствие, пришлось удержать её. — Дай ему решиться. И Тадек решился. — Приве-ет, — странным голосом, будто из сломанного радио, произнёс мальчик, пожав руку сестрёнке. Эва с удовольствием пожала ему руку, как большая. Тадек погладил её по плечу. — Он тебе доверился, — тихо сказала Бася племяннице. — Не обижай его. Осмотрев «две с половиной» комнаты Шафраньских, Станек опять пришёл к выводу, что надо расширяться. Их старый торуньский дом не рассчитан на шесть человек. Конечно, раньше рабочие ютились и в казармах при фабриках, но сейчас ведь иная эпоха, гораздо лучшая… разве что несколько богохульная и самоуверенная. Взять вот Марека — типичного коммуниста их поколения. В доме — ни единой иконки, а когда Бася или Станек поминают Бога или деву Марию, вечно закатывает глаза. Чудак. И всё же… его можно понять и простить. И Бог его обязательно простит, если блудное дитя раскается. — Располагайтесь, — пани Шафраньская устроила гостей на маленькой и хорошенькой кухоньке, — сейчас будет чай! — Давайте играть в прятки! — донеслось из детской комнаты. — Ты что, Эвка? Этот придурок так спрячется — в жизни не найдёшь. И не дозовёшься, он ведь глухой! — возразила Агатка. Бася покраснела, как помидор, вылетела из кухни — и дочь получила по губам: — Не смей так говорить! Агата расплакалась. Сердце Станека заныло: он не выносил, когда плакали дети. В такие моменты он опять видел перед собой плачущих от голода малышей, которые не пережили войну, или самого себя — несчастного, горько рыдающего у могилы матери… Пусть дочь получила совершенно заслуженно — Станеку всё-таки жалко было свою маленькую принцессу. — Иди сюда, Агуся, — позвал он. — Вечно ты ей потакаешь, — проворчала Бася, вновь садясь за стол. — Анеля, где же Марек? Утонул в море хлебобулочных изделий? Хозяйка фыркнула, ставя на стол маковец, и в этот момент блудный Марек явился собственной персоной, как всегда, прокуренный до костей. — Папа! Дядя! — толпа детей кинулась к шурину — все, кроме Агатки, вытирающей шмыгающий нос об отцовскую рубашку. Марек перецеловал ребят, вручил Эве авоську с продуктами и выдохнул: — Там такая погода… бррр! — Что, холодно курить на улице? — поддела Бася. Острые ногти Анели слегка царапнули угол стола. Станек ссадил дочь с колен — пусть тоже поздоровается с дядей. Марек сунул голову в гостиную: — Этот, я смотрю, в Мирека. Без книжки — никуда. Юзек, детские книжки не в этой комнате! — А я и взрослые понимаю, — заявил сын. — Такой же языкатый, как ты, — хмыкнула Бася. Анелины ногти вновь чуть царапнули стол: — Дети! Идите чай пить! Хеля!.. Напившись чаю, дети вновь переместились в детскую, а взрослые — в гостиную. Высоченный книжный шкаф Марек, кажется, взял из дома пани Агаты, а вот низенький, с раздвижными стеклянными дверками — явная новинка. Люстра с абажуром в виде пышного белого колокола, диван цвета грязной морковки, радиола в углу, швейная машинка… Над ней — фотография. Станек прищурился, пригляделся: кажется, это Анелина семья? — Не знала, Маречек, что вы — такие нувориши, — смеялась Бася. — Два книжных шкафа… — Почти три! — Марек показал ещё и детскую, где стоял секретер. — Я-то читаю книги, в отличие от некоторых. — Да? — взвилась Бася. — И что ж ты читал? — Сафьяна. «Весна приходит осенью». — Пфф, Марек, да этому роману уж сколько лет? — Когда этот роман только вышел, Маречек только по-русски читал, — ввернула Анеля. — Полшкафа забито русскими книжками. Правда, те, которые погрызли мыши, всё же выкинул, еле уговорила. И русские, и польские. — Это они ещё в гостях у Мирека не были, — хмыкнул Марек. — Там — как в библиотеке. Гюго в подлиннике. Мирек говорит — читал, а я думаю — привирает. — Да почему же? — вступилась Басенька. — Он ведь отлично учился. Может, и читал… со словарём. — Со словарём я тебе и по-турецки прочитаю… — Хотите музыку послушать? — предложила Анеля, поглаживая деревянный бочок радиолы. Но Бася и Марек не захотели, да и Станеку, признаться, слишком уж хорошо было в тишине. Прислушался: в детской Эва показывала, похоже, Тадеку книжку: — Смотри, это бабочка… — Эвка, у тебя есть красный карандаш? — спрашивала Агатка, добравшаяся уже, очевидно, до закромов кузинки. — Хеля, ну куда… что ты сделала, дура маленькая! — со слезами в голосе. Анеля рысью помчалась на хныканье Хеленки. Станек на всякий случай встал в дверях детской. — Что она уже сделала? — спросила пани Шафраньская, поднимая несчастную обиженную племяшку на ручки. — Испортила мой рисунок, — надула губы Агата. — Хорошо, хоть не обои, — вздохнула Анеля. — Лучше уберите карандаши. Эвуся, поиграйте все вместе! Станек вернулся к взрослым. Бася с горькими вздохами вспоминала, как играла в детстве с Ициком, а потом узнала, что, оказывается, он еврей и с ним нельзя дружить… Марек машинально гладил её пухлую ладонь и думал о чём–то своём. Анеля потащила Хеленку на горшок. Захотелось как-то скрасить атмосферу, поднять жене переменчивое настроение, но как? Басенька совсем загрустила, думая о самом худшем. — Бог видит, они все теперь в Раю, — ласково сказал Станек. — И благодать Божия на них, безгрешных и праведных. — Ты считаешь иудеев праведными? — быстро спросил Марек. — Нет, однако верую, что Господь не оставит их. — Один раз уже оставил, — махнул рукой шурин. — Ну как же? — удивился Станислав. — Мученики, принявшие смерть, будут в Царствии Небесном, а выживших Бог спас. — Руками Советской Армии? — Зря смеёшься. Неисповедимы пути Его. Ведь были же и язычники добродетельные, которые предсказали Его… — Хватит, прошу тебя, — закатил глаза Марек. — Если тебе охота вести душеспасительные беседы, зайди к Войцеку. Он тебе расскажет, чем Красная Армия была похожа на небесное воинство. Станек замолчал. Неверие шурина его искренне расстроило. Бася устало положила голову на его плечо, слегка пожала руку — не обращай, мол, внимания. Спросила: — Кстати, как у него дела? — У Войцека? Хорошо. Устроился в школу, хочет жениться, но всё боится делать предложение, — Марек тепло улыбнулся. — И есть, кому? — Конечно. Такая очаровательная панночка, брюнетка… Вошедшая Анеля ревниво посмотрела на супруга и посадила Хеленку к нему на колени: — На тебе брюнетку, а то с ней, малюткой, играть не хотят. Марек фыркнул, пощекотал дочурку. Девочка довольно мила, глазки точно Анелины, зато характер… Все в один голос твердили, что характер у крошки отцовский. Кажется, Марек в детстве был тем ещё шалопаем. Басенька рассказывала, как он кусался, едва научившись ходить, а уже в подростковом возрасте исчез из дома на три дня. А после освобождения Люблина вообще попытался утопить гранату в Чехувке… Зато теперь — примерный семьянин, вон, качает дочурку на коленях. Станеку вдруг вспомнилось, как когда-то его, маленького, покойный отец катал на шее, а мать кричала: «Юзек! Не дай Бог, упадёт, убьётся!» и всё старалась его стащить… Без вести пропал папа, убита мама — война отняла у Станека самых близких. Но теперь, слава Богу, у него есть Бася, детки, и Басина семья его уважает… что ещё надо для счастья? Из спальни раздался громкий плач Тадека. Мальчик ещё плохо контролировал громкость того, что произносил, и от его воя и плача даже родители порой вздрагивали. Хеленка испугалась, вцепилась в Марека. Бася и Станек же, не сговариваясь, бросились к сыну. Но у него уже нашлась ласковая утешительница. — Не плачь, Тадечек, — приговаривала Эва, гладя брата по голове. — Сильно ударился, бедненький? Болит, да? Дай я подую. — Он бежал и поскользнулся, — доложил Юзек, держась подальше от Баси, как предусмотрительный гонец с дурными вестями. — Ы-ы-ы!!! — будто подтвердил Тадек. Бася подошла к нему, и малыш, продолжая держать сестрёнку за руку, уткнулся в юбку матери. «Вот чего не хватает для счастья, — подумал Станек, — хоть бы со временем наши врачи, по воле Божией, научились лечить любую глухоту! А то некоторых лечат, а его…» Тадеуш тем временем успокоился, а Бася заторопилась домой, к пани Агате. Завтра они сядут в поезд, уедут в Торунь… надо позвать братьев жены с семьями в гости. И пристроить наконец пару комнат. Жизнь наладилась, и не только потому, что строится социализм, как бодро рапортует радио, а ещё и потому, что Станек выстроил вокруг себя милый и ласковый мир, и душа его согрета теплом домашнего очага.