За мир и счастье мы готовы...

Зима выдалась холодной. Могилу отцу рыли с большим трудом, хотели было потребовать доплаты и, будь Кася на кладбище одна, непременно добились бы своего, пристав к ней, несчастной и растерянной. Однако Марек в своей обычной манере отправил любителей наживаться на похоронах по известному адресу, а Мирек пригрозил жалобой в городскую партийную организацию. Заупокойную мессу отслужили как полагается, отец был бы доволен; правда, Марек на неё не пошёл и Анельку пытался отговорить, но она, добрая душа, не бросила Касю в такой тяжёлый миг. Как страшно хоронить родителей!.. Теперь у неё не осталось ни одного кровного родственника (разумеется, если не считать Мариана): мама умерла очень давно, тридцать лет назад, Вицека казнили в середине декабря, а отец — вот теперь… Он пережил столько всего — Первую мировую войну, крушение царской России, собственное разорение, немецкую оккупацию, смерть двух жён… но позор и смерть единственного сына пережить не смог. Кася сосредоточенно перебирала чётки, спрятавшись от всех в своей спальне. Милая Анелька взяла на себя мытьё посуды и прочие хлопоты. Ей, бедняжке, в своё время пришлось гораздо хуже: она слышала, как убивают мать и отца, она сама звала односельчан, когда ушли немцы… И это в восемь, что ли, лет! По лицу Каси потекли горькие слёзы сочувствия. Она сама и не помнит свою мать, только по фотокарточкам. Мама умерла совсем молодой и красивой — папа был старше неё на добрых лет пятнадцать. Впрочем, он недолго был вдовцом, женился, когда Касе было четыре года, на такой же обедневшей литовской шляхтянке. Альбина как-то сразу привязалась к ним с Вицеком, и у них было довольно счастливое детство. Но и Альбины не стало, когда Касе исполнилось пятнадцать… и в трауре, несчастная и одинокая, она встретила Мирека. Он покорил её страдающее сердечко своим тактичным сочувствием. Кася прекрасно помнила тот день, когда Вицек вернулся домой не один, а с высоченным товарищем по лицею. «Сестрёнка, это Мирослав Кукиз, он позанимается со мной немецким языком… Это Катажина, моя младшая сестра.» — «Очень приятно! — он ласково пожал ей руку и, заметив Касин траурный вид, посмотрел в глаза с внимательным и глубоким состраданием. — Ну что ж, где мы расположимся?» — «А хотя бы здесь, — Вицек убрал со стола лишнюю посуду. — Отец вернётся не скоро. Кася, сделай нам чаю.» Дверь тихонько приотворилась. — Мама, ты чего тут сидишь? — спросил Марианек, чем-то неуловимо похожий на Вицека в детстве. Пришлось протереть заплаканные глаза платком и отложить чётки. — Да так, ничего. Вспоминаю твоего дедушку. — Дедушка был хороший, — сказал сын, садясь около неё. — Он всё угощал меня повидлом и леденцами. И научил копать червей и читать молитву. Кася невольно улыбнулась. Нет, Мариан похож не только на них с Вицеком, но и на Мирека. Такой же ласковый. Как жаль, что ей вечно не хватает времени на ребёнка… то работа, то бытовые дела, то инвалидность его отца отнимают её внимание и силы. Слишком редко они так сидят и разговаривают обо всём или занимаются чем-то. Кася обняла сына за плечи: — Теперь дедушка на небе, далеко от всех тревог и страданий… Откуда-то послышался сдавленный смешок. Опять этот предатель Марек всех подслушивает. — Ой, дядя! — Мариан завертелся на месте. — Много преступников вчера поймал? — Ага, больше всех, — отозвался деверь, заглядывая в спальню. — Катажина, может, хватит заниматься религиозной пропагандой? Настроение моментально испортилось. — Манек, — повернулась Кася к сыну, нарочито игнорируя Марека, — передай своему дяде, что его мнение по поводу воспитания детей меня не волнует. — Имей совесть, — пробурчал тот, — не путай ребёнка в наши ссоры! — Шафраньский, я не разговариваю с людьми, способными ради карьеры сдать собственную невестку! — какого чёрта он всё ещё здесь?! — И вообще — выйди! Выражение лица Марека стало жёстче. — Я этого не делал, — сказал он, круто развернувшись. — Реакционная дворянка! — Мелкобуржуазный элемент, — не осталась в долгу Кася. — Мама, а что это значит? — спросил Мариан, несколько испуганный их перепалкой. — Я тебе расскажу, когда ты немного подрастёшь, ладно? — пытаясь успокоиться, она погладила сына по голове. — Сделал домашнее задание? — Ага. Папа уже проверил. — Смотри не обманывай, — нахмурилась Кася. — Я ведь всё равно узнаю. А сейчас пора в ванную и спать. Двумя часами позже она уже отдыхала, положив голову на грудь Миреку. Они любили в ночи пошептаться обо всём — Мариан с возрастом стал спать крепче, тревожить их какими-то делами никому бы и в голову не пришло. Сон не шёл, и Кася обиженно бормотала: — Значит, ты всё-таки не веришь, что это он? — Милая, — Мирек повернулся поудобнее, — я знаю этого человека с самого его рождения. Может, он тебя и не очень теперь жалует, но я уверен в нём. Марек с детства меня любил, как он обычно любит — крепко и преданно. Кася скептически улыбнулась. Погладила супруга по груди, а он, положив руку на её оплывшую ещё после родов талию, продолжал: — Ты знаешь, Маречек в младенчестве любил кусаться. Особенно часто кусал Басю, вот прямо подойдёт нетвёрдым шагом, обнимет — и укусит, — Мирек хмыкнул, — а она визжала на весь дом… Он всех пробовал кусать, но не меня. Везде ходил за мной, хватался всё время за мои брюки, чтобы не отстать. Потом ещё помню, сидим мы в гостиной, я читаю учебник, а он — уже разговаривал хорошо — просит меня: «Миречек, почитай!» И я ему вслух читал всё подряд — от Сенкевича до немецких глаголов. Кстати, тогда он под них засыпал моментально. Сейчас, думаю, будет наоборот. Эти сценки легко возникали в воображении Каси. Тогда Миреку ещё не требовался костыль, чтобы дойти из комнаты в кухню, и не нужна была помощь, чтоб встать с постели. Она поцеловала мужа в ключицу: — А ты помнишь, как мы познакомились? Рука Мирека обняла её талию чуть крепче: — Как такое забыть, милая? Ты была тогда такой прекрасной… и несчастной. Мне так хотелось, чтобы эта очаровательная панна с глазами, синими, как море, перестала грустить… На устах Каси появилась лукавая улыбка: — Откуда ты знаешь, как выглядит море?.. — Товарищи по отряду рассказывали. — Мирек тоже улыбнулся — она не видела этого, но чувствовала. За столько лет, прожитых вместе, невольно изучаешь человека до мелочей. Боже, какая она старая, ей уже тридцать с лишним… а Марианеку всего лишь почти восемь. Если б не эта проклятая война, их сын, вероятно, родился бы на пять лет раньше… не поругана была бы её честь… мерзкое воспоминание, прочь! — Ты чего притихла, Касенька? — нежный поцелуй в лоб. — Да так, задумалась… Ты помнишь… нашу первую брачную ночь? — Конечно, — ещё один поцелуй. — Ты тогда так боялась… и всё же решилась. Кася сомкнула веки и детально представила эту сцену… …Мирек уже ждал её — нарядный, в новой шёлковой пижаме («где её умудрились раздобыть на его практически гренадёрский рост?!»). Кася вошла в спальню с опаской. Уста немели. Присела рядом с ним, доверительно прижавшись к плечу милого: — Миречек, оставь меня… Я недостойна… — Перестань, ради бога, — обнимал её с великой нежностью, целовал, будто трепетных весенних бутонов касался, а не виска и смущённо розовевшей щеки. Лёжа рядом с ним, она задрожала. Почувствовала вновь на себе грубые руки, тяжесть чужого тела, услышала немецкие слова… и расплакалась тихонько, судорожно подавляя рыдания. Бедный Мирек! За что она ему такая?! А он — нежный, всепрощающий — шептал: — Всё будет так, как ты хочешь… Если не хочешь, даже не притронусь… Кася, солнышко, только не плачь… Однако она хотела. Уж если она кого-то хотела, то его, недаром перед его уходом в партизаны, заливаясь краской, прильнула к нему и предложила самое ценное — себя… А он, пылкий студент, посмотрел на неё глазами мудреца и сказал тогда: — Не надо, милая… Вдруг у нас будет ребёнок. Ты тогда будешь совсем беззащитной… Решившись, раздела его и себя, прилегла, положив голову к нему на грудь. Мирек шумно дышал, что-то шептал нежное и страстное, затем осторожно приподнял её чуть повыше… Ещё раз решившись, Кася раздвинула бёдра, резковато шепнула: — Давай… Это было совершенно не насилием — он был сама ласка, страсть его была не грязной и чужеродной, а естественной и органичной. Чувствовать Мирека в себе было радостно. Касю даже слегка насмешило, когда он, легонько стиснув её в те времена ещё стройную талию тёплыми ладонями, двигал её вверх-вниз. — Как ты? — шептал заботливо новобрачный, и она неизменно искренне отвечала: — Мне хорошо… Когда он, тяжело дыша, закончил, Кася чувствовала себя не осквернённой и мерзкой, как тогда, но обновлённой и очень счастливой — ей было приятно порадовать Мирека, доставить ему удовольствие. Прикрыв их распалённые тела одеялом, она долго ещё ощущала этот душевный подъём, но в конце концов и он её утомил, и Кася крепко уснула, обнимая смотрящего седьмой сон молодого мужа… — Спокойной ночи, солнышко, — прошептал Мирек ей в затылок, однако засыпающая Кася уже вряд ли услышала это нежное пожелание. …Наутро к ним ворвался обезумевший от радости Станек и, запыхавшись, выдохнул: — Бася родила… Мальчика… Три с половиной кило… — Всё нормально? — уточнил Марек, будто речь шла не о появлении на свет новой жизни, а о каких-то повседневных делах. Бесчувственный чурбан! — Всё в полном порядке, — немного отдышался молодой отец, принимая из рук прослезившейся от счастья пани Агаты стакан воды, — спасибо… — Слава Богу, — Анелька на секунду подняла глаза к небу, — а как назовёте? — Басенька хочет назвать его Юзефом… — В честь Сталина или Пилсудского? — с невинным видом спросил Марек. У Каси руки зачесались отвесить этому квайлису подзатыльник, да и Мирек нахмурился. А Станек, добряк, наивно удивился: — Почему это?.. В честь святого Иосифа… Ну, и в честь моего отца. Его тоже так звали. Шафраньский коварно улыбнулся. Небось считает Станека придурком. Касе неприятно было на него даже смотреть. Тем более, и с рождением Мариана деверь был напрямую связан. Именно ему пришлось принимать ребёнка, буквально ловить его — роды были стремительные, а Кася, на беду, оказалась одна дома и не могла докричаться ни до кого в окно. Брр, и тогда было ужасно стыдно, а теперь… Мирек слишком привык его любить и всё прощать. Кася без аппетита дожёвывала завтрак. День был самым обыкновенным, ледяным и февральским, будничным, скучным и тоскливым. Ни один нормальный человек не отличил бы такой день от череды других. Выделялся он лишь рождением племянника. Кася записала в старую тетрадку дату. Дата смерти папы стояла совсем рядом. Между ними — заметки: «Заказать Миреку новые ботинки» и зачем-то «Марек — свинья». Какое ребячество, Катажина, ну ты же взрослая женщина… Рука потянулась было вытереть ластиком запись — какой бы свиньёй ни был Марек, тратить на это место в тетрадке жаль — но потом Кася решила оставить этот абсурдный поток реплик в первозданном виде. Спустя годы перечитает, вспомнит, улыбнётся. …«Свинья», как всегда, явилась домой в ночи. Бедные свекровь и Анелька ждут тихонько, пока не повернётся ключ в замке, и лишь тогда успокаиваются… А они с Миреком обычно и не слышат, как он возвращается из отделения. Вот и сейчас она не услышала скрежета ключа. Только сдавленный Анелькин вопль. — Матерь божья, что там? — Мирек беспокойно зашевелился под ней. — Пойдём, поглядим. — Мариан спит? — хоть бы они своими криками не напугали его! — Вроде да. Зрелище, представшее пред их глазами, и правда было устрашающим: на брюках и рубашке Марека краснели кровавые пятна, левая рука была будто наспех перебинтовала чуть выше локтя… Сам он, насквозь мокрый от пота, растерянно повесил на крючок шинель, затем бросился к упавшей в обморок пани Агате, а Анелька с посеревшим от ужаса лицом цеплялась за дверной проём, как в полусне. — Мама, ничего страшного, это я так, мы опасных преступников задерживали, а ножом меня пырнули не очень удачно, только руку слегка порезали… Мама! Очнись! — бормотал Марек, растирая пани Агате виски. — Да на тебя даже мне смотреть страшно! — нашёлся Мирек. — Анеля, возьми себе и маме нашатырного спирту. Марек, погляди на себя в зеркало, ты же весь, как Эржебет Батори, кровью заляпанный! Всё тело охватила дрожь. Чья это кровь, чёрт возьми? Анелька что-то уронила на кухне, разыскивая нашатырь. Принесла, маму привели в чувство. Пани Агата в ужасе крестила Марека, шепча молитву, а его бедная жена и вовсе вцепилась в него мёртвой хваткой, даже не плача. Марек гладил Анельку по голове, не противился маме — в его глазах можно было увидеть лишь смертельную усталость и сожаление: — Что ж ты… Неля, я же весь грязный… — Наплевать… Не умирай, Маречек… — Опять бандиты? — спросил Мирек, опершись на Касину талию свободной рукой. — Нет… Насильник-детоубийца с пособниками. Кася вскрикнула, неловко зажав рот рукой. Боже!!! С чем ему приходится работать!!! Пришла в голову глупая мысль — сейчас он точно не похож на карьериста… Пани Агата пошла на кухню — пить успокоительное, а Анелька потащила мужа в ванную: — Пошли, отмою тебя сама, а то опять заснёшь там… Бедный мой Маречек… Они с Миреком тоже тихонько ушли в спальню. Мариан сразу бросился к ним: — Мама! Папа! Что случилось? — Ты почему не спишь? — прошипела Кася, досадуя на свою несдержанность. — Твой дядя нас испугал, когда пришёл с работы. Спи, сынок, всё обошлось, — Мирек гладил Мариана по голове. — Папа, это потому, что он мелкобуржуазный элемент? — Чего? — Мирек с трудом сдержал смех. Касе стало неловко. Из Марека буржуй, хоть бы и мелкий — как из неё танцовщица. — Ты где такое взял? — Это мы с твоим братом вчера слегка поругались, — Кася смутилась. — Боже, я такие глупости говорила… — Бедная, ты сама не своя в последнее время, — Мирек и жену приласкал. — Спокойной ночи, мои дорогие. *** 22 июля 1954 была достроена Площадь Народных Собраний — серо-зелёное око Люблина, нижнее веко которого состояло из девяти трёхэтажных и одного четырёхэтажного дома, а верхнее — из Замковой горы и, собственно, Люблинского замка. После сельскохозяйственной выставки и ввода зданий в эксплуатацию несколько сотен счастливых семей получили новые квартиры. В их числе оказалась наконец и семья Кукизов. Ключи от старого отцовского дома Кася без сожаления сдала государству ещё зимой: ей хотелось жить в благоустроенном современном месте. И теперь всё свободное время она штурмовала с разной степенью успеха мебельные, текстильные и универсальные магазины, то восхваляя современную промышленность, то проклиная отсутствие искомых вещей в продаже. Брать что-либо из дома пани Агаты при этом наотрез отказалась: — В новом доме всё должно быть новым. Правда, кое-какие памятные безделушки Кася, наоборот, берегла, как зеницу ока: альбом с фотографиями, частично снятыми ещё в Литве, отцовскую коллекцию портсигаров, давно выдохшиеся Альбинины духи, материны чётки… Мирек добродушно смотрел, как эта коллекция переезжает на новенький комод, и отмахивался от Марека, пытающегося сунуть ему то сто, то пятьдесят злотых: — Да хватает у нас денег, уймись! — Возьми, потом отдашь. Быстрее хозяйством обзаведётесь, — деверь не отставал. — Как там говорит твоя Анеля? «Нам чужого не надо.» Лучше оставь себе, дети пойдут — пригодятся, — Кася наконец присела передохнуть, приведя спальню в обжитой вид. — Какие дети?! Пусть закончит школу! На, ты сказала, ещё хочешь купить сервант, пока их не расхватали! — Марек, успокойся, — Мирека разбирал нервный смех, — вы то ругаетесь, то миритесь… Как с Басенькой в детстве. — Кстати, как там Басенька? — Марек осторожно погладил глянцевые ящички комода. — Да вроде ничего. — Большие серо-зелёные глаза стали чуть печальнее. — Неужели она действительно собирается в Торунь? Интересный город, конечно, но я бы не хотел… — …чтобы она жила так далеко от нас, — докончил мысль Марек. — А с другой стороны, Миречек, хотел бы ты жить в месте, где каждый второй готов плюнуть тебе в лицо? — Нет, разумеется. — Вот и она не хочет. Станек сияет, как медный грош. А мама всё переживает, плачет. — Вы её своими выходками в гроб вгоните когда-нибудь, и ты, и Бася, — пробурчала Кася, уставшая за месяц от этих разговоров. — Не хотела бы я, чтобы Мариан то являлся весь в крови, то сбегал на другой конец Польши! — Дорогая, другой конец Польши — это Познань или Щецин, — блеснул знаниями Марек, — а Торунь не так уж и далеко… Четыреста с лишним километров, что ли… — Тебе лишь бы выпендриться! Что это, ближний свет? Да ваш пан Зинкевич и то ближе, даром что за границей! — Как вы мне надоели своими спорами, — вздохнул Мирек, — охота вам?.. — Извини, — Марек оглядел комнату, — вам ещё что-то надо передвинуть? А то мне пора домой, темнеет. Касе стало смешно: — С каких пор ты стал возвращаться домой засветло? — С тех пор, как стало надо. Вы тут останетесь? На новой кровати спать будете? Мирек кивнул: — Можете занять нашу комнату… — Спасибо. Разберёмся. Забрали бы хоть кровать для Мариана. — Марек, я сто раз говорила, что хочу новую мебель. И нет, денег не надо, — спешно заметила Кася, увидев, что деверь снова лезет в карман, — если тебе так охота тратиться, купи маме приличный костюм, а Анельке — туфли. Он что, действительно не замечает, в каком старье они все ходят? Хотя это же Марек. Одежда — это последнее, на что он в принципе обращает внимание. Сам ходил до армии, как оборванец, в старых рубашках Мирека, в брюках покойного пана Тадеуша, пока не сносил всё это наследство до дыр. Да и сейчас одет во что-то — и ладно. Но господь с ним, с Мареком. А пани Агата? Она же работает не в коровнике, а в издательстве. Наверняка считает, что нет мужа — и не для кого наряжаться. Нет, Кася с этим категорически не согласна. Дама, тем более, такая, как её свекровь, должна быть по возможности элегантной. Про Анельку и говорить нечего. Девочка совсем молода, ей бы наряжаться, пока позволяет фигура… У неё, Каси, война отняла такую возможность. Марек ушёл. Поздно вечером, после ужина, довольная хозяйка опять залюбовалась на комод. Мариан пожаловался, что болит горло, и шумно чихнул. Полезла за носовым платком… Купюра в пятьдесят злотых. Кася сунула её в руки Миреку: — Отдашь им завтра же. *** Уже два дня Бася, Станек, пани Эльжбета и маленький Юзек жили на чемоданах. Навсегда покидать Люблин, пропустив день рождения любимого старшего брата, было бы кощунством, хотя, честно говоря, им не терпелось уехать. Пани Эльжбета — кузина супруга, заменившая ему погибших в войну родителей — хорошо относилась к Басе; её покойный муж когда-то работал на том же заводе, что и папа. Ах, папа!.. Что бы ты сказал теперь? Твоя дочь больше не беспутная дурочка, а жена и мать… Следующего сына точно назову Тадеушем, твёрдо решила Бася. Тем более, получится ещё и в честь крёстного Станека, они в восторг придут. Такие мысли одолевали её по пути на Площадь Народных Собраний. Пани Эльжбета несла Юзека, а Станек засунул под мышку подарок — книгу «Жилая единица в Марселе». Миреку будет интересно, ведь он — строитель социализма в самом прямом смысле… Ну, архитектор социализма. Это не так важно. — Вроде бы этот дом, — пани Эльжбета остановилась. — Жаль, вход в жилые дома не со стороны площади… — Тётя! Дядя! — Мариан подскочил к ним из ниоткуда, чуть не выронив свежекупленный хлеб. — Не сюда! Пойдёмте! Новая квартира сверкала и сияла — Кася не ударила в грязь лицом и объявила этой самой грязи решительный бой. Правда, ещё не всю мебель успели купить, да и стульев не хватает… Марек перетащил стол в гостиную, чтобы часть гостей разместить на диване. Анелька и мама тоже суетились, помогая хозяйке на кухне. А именинник уже сидел во главе стола и, стесняясь, надевал свой серебряный крест… Боже, неужели они такие взрослые? Когда Бася была маленькой, ей казалось, тридцать четыре года — это практически старость. А сейчас… Он такой зрелый, конечно, повидавший жизнь, но ещё молодой человек, а душой, наверное, и вовсе вечно юный… Мирек был счастлив всех видеть, поцеловал сестру, взял на ручки племянника. — Только не давай ему лезть к своему ордену, а то он потащит его в рот, — предупредила Бася брата. — Или оторвёт и кинет на пол. — Какой хорошенький! — Анелька с блюдом рыбы по-гречески выскользнула из кухни. — Сколько ему? — Семь месяцев и три дня, — ответила гордая мать. — И вот такого крошку вы хотите увезти в Торунь?! — возмутилась мама, принёсшая канапки. — Поездом? — Туда ведь совсем недолго ехать, несколько часов, — Станек забрал из рук Марека штопор и аккуратно открыл вино, — в любое время будем ждать в гости… Басе нельзя было пить: она кормила грудью. Зато есть, как считали врачи, следовало бы побольше и поразнообразнее, и она с радостью перепробовала всё, что только было на столе. Готовила Кася вкусно, правда, не все блюда были знакомы рядовому жителю Люблина. — Пробуйте жемайчю, это картошка с мясом, — потчевала хозяйка, — Марек, тебе понравится. Ешьте кастинис, это праздничный, жирненький… — Самогонка ещё осталась? — Станек много не пьёт, но по такому поводу не выпить грешно. — Специально для тебя, — Кася слетала за бутылкой, — Басе не наливай. Можно подумать, они её считают совсем конченной! Тоже мне святоши. Бася надулась, правда, кажется, никто этого не заметил, кроме Станека. Сын закапризничал — у него тоже разыгрался аппетит. Пришлось отойти в спальню и закрыть дверь. Кто-то заглянул в комнату. Мама? — Бася, — она плотно закрыла дверь изнутри, чтобы ни одна любопытная душа не подсматривала, — я хочу с тобой поговорить. Опять? — О чём? — прикинулась непонимающей Бася. — Да всё о вашем отъезде… — Мама окинула её, как когда-то в Ленинграде, тревожным взглядом. — Милая, ты серьёзно всё решила? — Серьёзно, — она отвечает на этот вопрос раз в десятый за последнюю неделю. — А с Юзеком кто будет помогать? Эльжбета? — Да, мама, она его обожает. — Хорошо… Басенька, только… — мать будто искала нужные слова, — не наделай глупостей ещё и в Торуни. Иначе тебе и оттуда придётся бежать… Постыдные воспоминания, горячая волна смущения. Нет, её точно считают легкомысленной дурочкой. И это при том, что Бася смиренно дождалась Станека из армии и с тех пор, как узнала о беременности, ни капли спирта не выпила! Ребёнок наелся, заулыбался бабушке. На глаза просились слёзы. Ну разве она дурная женщина, плохая мать? Нет, всё в прошлом. — Всё в прошлом, — эхом повторила свою мысль Бася, сажая сына на колени. — Все глупости, пьянки… всё. Если б не Станек, мой труп бы давно сгнил на кладбище. (Пани Агата перекрестилась.) Ради него я готова на всё. И ради него, — указала взглядом на Юзека. — Хочешь, поиграй с ним, а то вы, наверное, не скоро увидитесь. Мама взяла внука на руки. — Какой он у тебя спокойный, помню, вот Марианек часто ныл. Да, не скоро… Ты знаешь, Басенька, я хотела пригласить вас на мою персональную выставку… — Выставку? — Да. Главный редактор устроил. Но вы уже уедете, — огорчённым тоном. — Пришли нам фотографии, мы обязательно посмотрим, — Басе вдруг стало радостно. Мама так давно мечтала о личной выставке! Чуть ли не с Басиного рождения… Раздался стук в дверь. Кася заглянула в спальню: — Вы тут не спите? Мирек вас потерял. — Нет, нет, я здесь, — Бася кинулась за стол. Миречка, доброго и надёжного старшего брата, она тоже теперь видеть будет редко… Он листал книгу, которую они с мужем еле выбрали среди этих непонятных трудов по архитектуре: — Спасибо, сестрёнка. Я так рад… Не страшно отрываться от семьи? — Немножечко, — Бася подсела к Станеку, — но я теперь в надёжных руках, не переживай. Станек улыбнулся. Марек в дальнем углу хихикнул. Вот противный! Или он там опять про свои армейские приключения рассказывает? Как выпьет, с ним разговаривать невозможно — либо травит байки, либо начинает про советскую культуру, да такими словами, что понять его могут разве что мама и Мирек. Как Анелька с ним живёт, ей не скучно? Вроде нет, сидит, любуется своим драгоценным супругом. Может ей, Басе, всё-таки стоит тоже завершить образование? Она обязательно подумает об этом. В Торуни.